Посвящается доктору Барадю
Жорж Кервелан рассказывал: «Я жил тогда в меблированном доме на улице Святых Отцов. Когда мои родители решили, что я должен изучать право в Париже, начались долгие обсуждения, чтобы всё уладить. Цифра моего содержания сначала установилась на 2500 франков, но моя бедная мама испугалась и сказала отцу: «Если он плохо распорядится деньгами, растратит их и будет недоедать, его здоровье сильно пострадает. Эта молодёжь способна на всё».
Тогда было решено, что мне подыщут пансион, скромный и удобный, за который моя семья будет платить каждый месяц.
Я ещё никогда не покидал свой родной Кемпер. Я желал всего, чего желают в моём возрасте, и был расположен жить весело и на широкую ногу.
Соседи, у которых спросили совета, указали на землячку мадам Кергаран, которая содержала постояльцев. Тогда отец написал этой почтенной женщине, к которой я и прибыл однажды вечером в сопровождении чемодана.
Ей было около 40 лет. Она была высокой, крепкой, говорила громким голосом и решала все вопросы без колебаний. Её дом был узким, всего с 1 окном на улицу на каждом этаже и был похож на лестничную клетку или на бутерброд, зажатый между двумя другими домами.
Хозяйка жила на втором этаже со своей служанкой. На третьем этаже была кухня и столовая. На 4-м и 5-м квартировали 4 бретонца. Я получил 2 комнаты на 6-м.
Узкая чёрная лестница, которая вилась, как штопор, вела в эту мансарду. Каждый день мадам Кергаран поднималась и спускалась по этой спирали, занятая в своём доме-комоде, как капитан на борту судна. Она по 10 раз входила в каждую квартиру, за всем следила: были ли постели хорошо заправлены, была ли одежда хорошо вычищена, не было ли каких-то нареканий к прислуге. Она следила за качеством жизни постояльцев лучше, чем родная мать.
Я вскоре познакомился с моими 4-мя соотечественниками. Двое изучали медицину, двое – право, но все подчинялись деспотическому ярму хозяйки. Они боялись её, как браконьеры боятся лесника.
Что касается меня, мне сразу захотелось независимости, так как у меня бунтарская натура. Сначала я заявил, что буду возвращаться тогда, когда захочу, так как крайним сроком у мадам Кергаран была полночь. При этих словах она подняла на меня светлые глаза и сказала:
- Это невозможно. Я не могу допустить, чтобы Анетта не спала всю ночь. Незачем шляться так поздно.
Я строго ответил: «По закону, мадам, вы обязаны открыть мне в любое время. Если вы откажетесь, я заявлю в жандармерию и отправлюсь спать в гостиницу за ваш счёт, так как это моё право. Вы будете вынуждены либо открыть, либо выслать меня. Либо дверь, либо прощайте. Выбирайте».
Я смеялся ей в лицо, ставя такие условия. После первого изумления она захотела переговоров, но я не уступал, поэтому она подчинилась. Мы условились, что у меня будет свой ключ, но при условии, что никто не будет об этом знать.
Моя энергичность произвела на неё благоприятное впечатление, и с тех пор я стал её фаворитом. Она оказывала мне особенное внимание и даже некоторую грубоватую нежность, которая вовсе мне не претила. Иногда, когда я был в ударе, я обнимал её, за что немедленно получал крепкую затрещину. Когда я успевал нагнуть голову, её рука проскальзывала поверх со скоростью пули, и я смеялся, как сумасшедший, а она кричала: «Ах, каналья! Я вам это припомню!»
Мы стали друзьями.
*
Но вот я познакомился как-то с девушкой из магазина.
Вы знаете эти романчики Парижа. Когда идёшь в Университет, встречаешь одну из них, которая прогуливается под руку с подругой перед работой. Вы обмениваетесь взглядами, и ты дрожишь. Это одно из удовольствий жизни, эти быстрые физические симпатии, эти лёгкие деликатные соблазны, которые испытываешь от существа, которое родилось для того, чтобы нравиться тебе и быть любимым тобой. Ты будешь любить его много или мало – какая разница? В самой природе заключается этот призыв к любви и ответ на него. С первого взгляда на это лицо, на этот рот, на эти волосы, на эту улыбку ты чувствуешь, как в тебя входит шарм этой девушки, как тебя охватывает блаженное счастье и нежность, которые ещё смутны, мало различимы. Кажется, что в ней есть призыв, на который ты отвечаешь, есть привлекательность, которая влечёт тебя, и кажется, что ты знаешь эту девушку давно, что ты уже видел её раньше и знаешь все её мысли.
На следующий день ты проходишь по той же улице в тот же час. Ты видишь её вновь. Затем – на следующий день и ещё через день. Наконец, вы заговариваете друг с другом. И вот уже зародилась любовь, неизбежная, как болезнь.
Итак, через 3 недели знакомства я был с Эммой в тех отношениях, которые предшествуют падению. Падение случилось бы и раньше, если бы я знал, где оно могло бы произойти. Моя подруга жила в семье и наотрез отказывалась от отелей. Я ломал голову, куда бы мы могли пойти. Наконец, я принял отчаянное решение привести её к себе вечерком, часам к 11, под предлогом чашки чая. Мадам Кераган ложилась в 10. Я мог войти бесшумно со своим ключом и не привлёк бы ничьего внимания. Через час-два мы бы вышли так же.
Эмма приняла приглашение, заставив некоторое время просить себя.
Я провёл день дурно. Я был беспокоен. Я боялся осложнений, катастрофы, скандала. Наступил вечер. Я пошёл в пивную, где выпил 2 чашки кофе и 4-5 стаканчиков горячительного, чтобы набраться храбрости. Затем я пошёл прогуляться по бульвару Сэн-Мишель. Я слышал, как пробило 22.00, затем – 22.30. И я медленно направился к месту нашей встречи. Она уже ждала меня. Она игриво взяла меня под руку, и мы направились к моему пансиону. По мере того, как я приближался к двери, моя тревога росла. Я думал: «Только бы мадам Кергаран уже легла».
Я сказал Эмме несколько раз: «Только не шумите на лестнице».
Она смеялась: «Вы так боитесь, что нас услышат».
Я ответил: «Нет, но я не хочу разбудить соседа, который тяжело болен».
А вот и улица Святых Отцов. Я приблизился к дому с таким опасением, которое бывает, когда идёшь к зубному врачу. Ни в одном окне не было света. Все спали, без сомнения. Я выдохнул. Я открыл дверь с предосторожностями вора. Я впустил подругу, закрыл дверь и начал подниматься по лестнице на цыпочках, сдерживая дыхание и зажигая спички, чтобы моя спутница не оступилась.
Проходя мимо комнаты хозяйки, я почувствовал, что моё сердце бешено колотится. Вот мы уже на 3-м этаже, на 4-м, на 6-м. Я вхожу к себе. Победа!
Однако я не осмеливался говорить в полный голос и снял ботинки, чтобы не шуметь. Я приготовил чай на спиртовке, и мы выпили его на углу комода. Затем я начал нажимать на неё… и я, словно в игре, снимал с неё предметы одежды, а она уступала, сопротивляясь, краснела и конфузилась, отдаляя прекрасную роковую минуту.
На ней осталась всего лишь короткая белая рубашка, когда моя дверь распахнулась, и в проёме со свечой в руке появилась мадам Кергаран в таком же костюме.
Я подпрыгнул и начал смотреть на женщин, стоявших друг напротив друга. Что теперь будет?
Хозяйка произнесла высокомерным тоном, которого я ещё никогда не слышал у неё: «Я не хочу девиц в своём заведении, г-н Кервелан».
Я пролепетал: «Но, мадам Кергаран, мадемуазель – всего лишь моя подруга. Она пришла на чашку чая».
Хозяйка ответила: «Чтобы выпить чашку чая, до рубашки не раздеваются. Немедленно выгоняйте её отсюда».
Ошарашенная Эмма начала плакать, пряча лицо в юбку. Я потерял голову и не знал, что делать, что говорить. Хозяйка добавила с непререкаемым авторитетом: «Помогите мадемуазели одеться и выпроваживайте её».
Мне ничего больше не оставалось делать, и я подобрал платье, которое лежало на полу, как сдувшийся баллон, надел его на голову девушки и начал застёгивать. Она помогала мне, всё ещё плача и задыхаясь, мы постоянно ошибались и путали завязки и пуговицы. Мадам Кераган стояла над нами со своей свечой, суровая, как правосудие.
Теперь Эмма ускорила движения, одевалась, завязывалась, застёгивалась, спеша поскорее убежать, и, даже не завязав шнурков ботинок, выскользнула мимо хозяйки на лестницу. Я проследовал за ней в тапочках, сам наполовину одетый, повторяя: «Мадемуазель, послушайте, послушайте!»
Я понимал, что нужно было что-то сказать ей, но ничего не мог придумать. Я нагнал её лишь у входной двери и хотел обнять, но она сильным движением оттолкнула меня, шепча срывающимся голосом: «Уйдите… уйдите… не трогайте меня!»
И она скрылась на улице, захлопнув дверь.
Я обернулся. Мадам Кераган стояла на площадке 2-го этажа, и я начал медленно подниматься, готовый ко всему.
Дверь в комнату хозяйки была открыта, и она заставила меня войти, сказав: «Мне нужно поговорить с вами, г-н Кервелан».
Я вошёл, опустив голову. Она поставила свечу на камин и скрестила руки на груди, которую едва прикрывала тонкая белая ткань.
- Ах, вот как, г-н Кервелан! Вы принимаете мой пансион за публичный дом!
Я не был горд. Я прошептал: «Вовсе нет, мадам Кергаран. Не нужно сердиться, вы ведь сами знаете, что такое молодые люди».
Она ответила: «Я знаю, что не хочу никаких девок в своём заведении. Я знаю, что мой дом должны уважать. Я знаю…»
Она говорила минут 20, смешивая доводы с возмущёнными восклицаниями, давя на меня репутацией «заведения» и тяжёлыми упрёками.
Я (мужчины – странные животные) смотрел на неё вместо того, чтобы слушать. Я больше не слышал ни слова. У неё была роскошная грудь, немного пышная, но такая, от которой мурашки бегут по спине. Я даже не подозревал, что под платьем хозяйки скрываются такие формы. В рубашке она казалась моложе на 10 лет. Я чувствовал себя странно… Как сказать?... взволнованным. Я внезапно представил себя хозяйку на месте Эммы… 15-ю минутами раньше в моей комнате.
За ней, в алькове, я увидел кровать. Она была расстелена, с углублением на подушке, которое оставило тело. И я подумал, что в этой кровати должно было быть теплее, чем в любой другой. Почему? Я сам не знал.
Что больше волнует и возбуждает, чем расстеленная кровать? Она опьяняла меня, заставляла мурашки бежать по коже.
Она всё ещё говорила, но уже доброжелательно, как друг, который прощает.
Я лепетал: «Послушайте… послушайте… мадам Кергаран» и, так как она замолчала, ожидая моего ответа, я схватил её в объятия и начал целовать, как безумный, как мужчина, который долго этого ждал.
Она отбивалась, отворачивалась, не слишком сильно сердясь, и повторяла по привычке: «Ах, каналья… каналья… ка…»
Она не смогла закончить слова, так как я поднял её и прижал к себе. В некоторые моменты в нас просыпается необычайная сила!
Я нащупал край кровати и упал в неё вместе со своей ношей.
В кровати действительно было очень тепло и хорошо.
Часом позже свеча погасла, и хозяйка встала, чтобы зажечь новую. Когда она вновь скользнула ко мне под одеяло своей круглой сильной ногой, она произнесла ласковым, удовлетворённым, даже признательным голосом: «О, каналья!.. каналья!..»
1 апреля 1884
(Переведено 13 февраля 2018)