Ведьма 9 последняя

Заврин Даниил
* * *
 — Изабель — тихо сказал Иннокентий, подойдя к клетке как можно ближе — ваш друг мёртв. Он был сожжен вчера на площади, но если вам будет от этого немного легче, то он не кричал.

Изабель не двигалась, на её перепачканном грязью лице медленно текли слёзы. Тишина, зачарованный тьмой взгляд, она смотрела в никуда, полностью закрывшись в собственной оболочке. Послушник уже встречал нечто подобное, когда они вырвали из рук матери младенца и

кинули его в святой огонь. Мать, потерявшая его, точно также смотрела в глухую стену пыточной. И даже накалённая добела металлическая сетка не смогла вырвать её из этого оцепенения.

Не понимая зачем, Иннокентий наклонился и сел на уровне её глаз. Он старался сделать так, чтобы она смотрела на него, но, увы, это взгляд проходил в пустоту.

— Изабель, Изабель, вы слышите меня? — снова позвал он её.

— Да — тихо откликнулась она — я вас слышу, инквизитор.

— Завтра вас поведут на казнь, и я хочу, чтобы вы приняли это — он протянул ей небольшой флакон — это ослабит вашу боль.

Она пододвинулась поближе к стене и рукой вытерла лицо. Белая красивая кожа, неустанно боровшаяся с копотью и сыростью, выступила безукоризненно. Подарив красивую улыбку, изменившую её грязное усталое лицо.

Внутри у Иннокентия всё сжалось, он почувствовал как легко, как непринужденно она полностью убирает всё его догмы, как легким движением руки сносит всю структурное, монолитное повествование от церкви. От Святого Отца.

Хотел ли он её поцеловать? Несомненно. Хотел бы взять её за руку? Да. Но ни то, не другое было невыполнимо, так как итог один. Смерть.

— Изабель, я оставлю его здесь, на полу — сказал он, медленно поднявшись и уже у самой двери, услышал её мягкое «спасибо».

***

Улица была забита до отказа, всюду стояли глашатаи, на наспех сколоченных трибунах сидели королевская свита и вельможи. Святой Отец стоял возле костра и читал приговор. Делал он это громко, так чтобы все слышали его мощный, волевой голос. Иннокентий также был возле костра, в его обязанности входило следить за тем, чтобы дрова были сухие, ведь вчера был дождь, и всё могло кончиться, не начавшись.

Изабель вывели под громкие звуки труб. В неё как обычно летели гнилые помидоры, тухлые яйца, толпа с ликованием встретила эту девушку, столь лихо взявшую на себя вину за все беды, случившиеся с ними.

— Изабель, веруете ли вы в Бога нашего, принявшего мир этот за обитель жизни нашей — громко наставлял на последний путь Святой Отец, всплеснув руками — веруете ли вы в грех сотворённый вами? В очищение, в боль, подаренную Богом нашим, в справедливое возмездие над всеми падшими, в то добро, что свершится в данный час, на данной земле? Отрекаетесь ли от воли нечестивой, помыслов грязных и прочего чёрного в душе вашей?

Иннокентий видел как азарт и игра полностью овладели Святым Отцом. Как яркий огонь в глазах был ярче пламени любого костра, как его внутренняя вера полностью осветила его. И это было удивительно.

Привязав Изабель к бревну, он уловил запах её тела, грязь и остатки нечистот. Он поднял голову и увидел, что она смотрит прямо на него. Руки предательски задрожали, сердце стало биться так, что вот-вот и вырвется наружу. Даже Святой Отец украдкой посмотрел на него. Иннокентий отошел от Изабель, но она всё ещё продолжала смотреть на него, пока, наконец, огонь не поглотил её.

Иннокентий улыбнулся. Да, мир странен. Где-то был слышен голос отца-инквизитора, где-то из ложи смотрел принц, из глаз которого текли слезы по утраченному другу и по смелости, отданной на плаху управления страной, где-то села на выжженную землю птица, ища червяков меж костей матери-ведьмы. Увы, но всё это стало частью этой страшной истории.

Он снова вспомнил слова ловчего и понял, что поступил правильно, отдав ей яд. Только вот откуда ловчий узнал о том, что именно церковь стояла за убийством его родителей. Откуда у него было это письмо? Впрочем, пока это не важно, главное, что он выполнил свою часть сделки. А что же касается отца-инквизитора, то пока время на его стороне. Но это пока.

Он снова посмотрел на ведьму. Все же огонь всегда уродует людей. Какими бы грешными и ужасными в душе они не были, увы, но он всегда делает их ещё ужасней. С этими мыслями он и пошёл к отцу-инквизитору, чувствуя как серебряный крестик, подарок его покойной матушки, все сильнее и сильнее греет его грудь.