КУЛАКИ ( повесть )
1
Андрей сидел в правлении колхоза перед председателем и слушал его речь. Речь была то увещевательна и ласкова, то наполнялась плохо скрытыми угрозами. Андрей молча слушал, мял шапку в руках и мучительно размышлял над словами председателя. Ну чего они ещё хотят? Три десятины его земли стали колхозными, остались лошадь и телега. Но ведь у него шестеро малых детей и старая мать. Как их содержать, если не на чём привезти корм для коровы, топливо для согрева хаты и другие мелкие нужды по хозяйству.
—Мил человек,— говорит он председателю,— разве я помеха колхозу? Если вступлю, то колхозу прибудет только телега с лошадёнкой. Больше-то у меня, сам знаешь, ничего нет. Ни- че- го. Вот ты говоришь, при нужде телегу и лошадь можно на время взять в колхозе. Телег-то в колхозе три, лошадей восемь, на всех разве хватит? Когда там до меня очередь дойдёт. Уж лучше пусть останется, как есть. Я— с единоличным хозяйством: огород, корова, куры и лошадка с телегой— в моём дворе. Опять же семья— одни едоки, а работный человек я один. Прибутку от меня меньше, чем убытков. И снова. Почитай десять лет село живёт по-новому. Разве я когда против новой жизни слово молвил? В общестенных работах не участвовал? С осуждением властей выступал? Да и сейчас разве во мне жадность говорит? Я болею душой за жизнь семьи. Подрастут дети, и селу и колхозу будут полезны. Смилуйся, оставь всё, как есть,— закончил Андрей речь и тяжко вздохнул.
Андрей называл свою животину лошадёнкой не случайно. Уже два года она не пригодна для плуга. Да и телегу Андрей нагружал не как прежде. По ровной дороге шагал рядом, на подъёмах руками, а то и плечом помогал лошадке. Он понимал, что если лошадь не жалеть, она совсем перестанет возить.
Не знал Андрей, что накануне председатель получил хорошую взбучку от районного начальства. Мол, слабо работаете— процент охвата крестьян коллективной жизнью не дотягивает до установленных сверху ( кем, председатель не знал ) 80%, а у него — немного больше половины. Нужно, чтобы ускорить вступление недостающих, провести устрашительное действие: "раскулачить" и выселить несколько семей, тогда другие станут сговорчивее. Вот сейчас председатель и решал непростую задачку— кого выселить.
В разговоре трудно разобрать, при каких словах председатель выражал свою волю, а при каких— требование "сверху". И потом, сверху— это из района, области или же из самой Москвы? Андрею он сказал: " Не вступишь в колхоз, и тебе и твоей семье будет хуже, чем в самом плохом колхозе. Не будет тебе места в селе". На том и разошлись. О чём думал председатель, неизвестно, а вот Андрей думал до боли в голове, что на самом деле значили слова председателя: новая словесная угроза, или они там действительно надумали выселить его с семьёй из села. И куда? От такого разворота дел ему становилось страшно.
При следующей беседе председатель уже называл Андрея кулаком, на что Анрей обиженно отвечал: "Разве у меня когда-нибудь кто-нибудь батрачил?" Но председатель, видать, решил добиться своего. Нужно раскулачить и выселить из села семей пять-семь— это будет серьёзная острастка остальным. Подобрать самых упёртых. Не погубят же их там в поселении, а колхозу какая-никакая польза от их хозяйств. Да и невовлечённых станет меньше.
Через три дня, поздно вечером, когда огни в домах уже задули, к дому Андрея подъехали сани ( уже установилась зима ), и в окно постучали. Ворча недовольно— кого там ещё нелёгкая принесла — Андрей пошёл открывать. Перед дверью стоял председатель с незнакомым мужчиной, ладно одетым. —Вот вам на сборы два часа. Одевайтесь теплей, возьмите еды на несколько дней, поедете в спецпоселение. Говорил же тебе: хуже будет. Теперь доупрямствовался. Старшего и старушку можешь оставить у соседей, а остальные— в сани.
—Но как же...— начал, было, Андрей, но председатель и слушать не стал:
—Живность и что там у тебя во дворе, отойдёт колхозу. Раньше обо всём надо было думать.
2
На следующее утро всех собранных за ночь— а это семь семей— посадили в грузовик и отвезли в райцентр, оттуда в область, в Сталинград. Там всех разместили в вагоны-теплушки. Таких теплушек набралось целый состав.
Состав днём и ночью катился на север с короткими остановками для пополнения запасов воды, иногда для раздачи переселенцам горячей пищи. Зима ведь. На таких остановках забирали из вагонов умерших. Больные продолжали путь дальше.
Здесь уместно подробнее познакомиться с семьёй Андрея.
Старая мать и старший сын Виктор пятнадцати лет остались в своём селе у соседей. Следующий сын Иван двенадцати лет, дочь Маша девяти лет, дочь Таня шести лет, сын Шурик четырёх лет и самый младший сын Коляю полутора лет ехали вместе с родителями. Вот таких "злодеев" репрессировали и теперь по морозу везли в ссылку.
А чем дальше ехали на север, тем холоднее и голоднее становилось обитателям теплушек. Свои припасы у многих закончились, а кормёжка на остановках— один, реже два раза в день. Да и кормёжка— одно название: или постный супчик или жиденькая каша из пшена.
Наконец, вдоль вагонов объявили: приехали, приготовиться к выгрузке. Было темно. Про часы и минуты бессмысленно было интересоваться. В этих северных краях в январе день короткий, остальное время суток— темнота, значит, ночь. На вопрос: где мы? последовал ответ: город Котлас Архангельской области. Стали открывать широкие двери теплушек. В вагоны ворвался морозный ветер со снегом. Переселенцы, точнее, отселенцы одели на себя всё, что можно было одеть, и всё равно холод проникал до самого тела. Особенно старались укутать малышей. На то была ещё одна, добавочная причина— дальнейший путь, это около двух часов, предстояло идти пешком, а малышей везли в санях. Понятно, что идущие несколько согревались движением, а дети сидели неподвижно.
Когда отселенцы уже едва брели от бессилия, сани остановились возле довольно длинных деревянных бараков. Приезжих завели в длинные коридоры, которые после ветра и мороза показались тёплыми, и некий человек каждой семье показывал их комнату. Позже выяснилось, что все комнаты практически одинаковы и по площади— метров 12—14— и по обустройству—шесть нар, стол и лавка у стола. Отопление— одна печка на несколько комнат, она топилась из коридора.
Андреевой семье досталась комната, ближе соседних прилегающая к печке. Первая забота— разместить малышей и дать им что-н будь пожевать. Расположили их на нижних нарах в той одежде, в которой зашли. В коридоре уже разводили огонь в печках, благо, что кучка поленьев уже была припасена чьей-то заботливой рукой.
Человек-распорядитель рассказал, что завтра всем выдадут талоны на продукты, что для топки печек можно брать древесные отходы на расположенном по соседству деревообрабатывающем заводе. Вода— в реке, это недалеко, но берег там высокий,крутой и скользкий, надо быть осторожными, чтобы не свалиться вниз. Отселенцы сами догадались шить из чего только возможно большие и малые мешки, набивать их древесными стружками-опилками и использовать их в качестве матрасов и подушек. Про комфорт в таких постелях говорить не приходится, а вот тепла и хвойного духа было много.
Печки не имели плит. Оно и понятно. В бараках прежде жили вербованные рабочие, для которых питание было общественным, а кухня и столовая размещались в отдельном бараке— пищеблоке. Рабочие завтракали и ужинали в столовой, а обед им привозили к месту работы.
Отселенцы вынуждены были готовить еду на кострах возле бараков. Не все управлялись короткими зимними днями, поэтому в вечерней темноте территория возле бараков освещалась множеством костров.
Когда Андрей принёс домой месячную норму продуктов, лицо его жены помрачнело. Она видела, что этих продуктов еле хватит на полмесяца. Значит, надо добалять. Но как, откуда взять? Работы нет. Андрей ходил по дворам заводского посёлка, предлагая свои крестьянские руки и навыки. Иногда везло: дров наколет, в толще снега прокопает дорожки, дров, воды наносит. Его вознаграждали за труд то солёной рыбой, то чем нибудь огородным, случалось и кусок хлеба получить. Ещё он всегда носил аптечный пузырёк ёмкостью примерно в один стакан, и ему частенько наливали в него молочка для своих маленьких. Но удавалось что-нибудь заработать далеко не всегда, и жене приходилось проявлять чудеса кухарской изобретательности, чтобы семья и сегодня хоть что-то поела и назавтра осталось что-нибудь.
А когда задерживали выдачу продуктов, жена с Ваней шли просить милостыню среди местных жителей. А люди там жили добрые. Кто солёную рыбку подаст, кто две-три картофелины, кто горсть ягод, грибов или орехов. А когда жена возвращалась в свою комнату, долго стояла перед образком, шепча благодарственные молитвы, прося Богородицу послать благо добрым людям.
3
Условия жизни и для взрослых суровые, а для детей с трудом переносимые. Дети худели, слабели, становились восприимчивыми к болезням. Кто-то занёс в барак тифозную заразу. Она унесла жизни многих детей. Не стало и Андреевых Тани и Шурика. Ушли один за другим. Родители их были в отчаянии, но что можно здесь поделать?
Близилась весна. День уже сравнялся с ночью, но снега здесь практически ещё не таяли. Не то, что в родном селе. Там к концу марта снег уже обычно сходил. Дополнительная боль в сердце—дома в эту пору весна впрягала людей в свои каждогодные дела: землю на огороде готовить к посадке, сушняк заготавливать для топлива ,..., незачем всё перечислять.
Семья Андрея заметила, что некоторые комнаты в бараке опустели. Люди ушли. Население бараков в тревожном ожидании— что будет? Оказалось, ничего. Никто их не ищет, ни о чём не расспрашивают. Вот тут и зародилась у Андрея мысль— уйти. Он начал тайно готовиться к уходу. Будь, что будет. Может, удастся хоть этих троих детей спасти. Ехать ведь не на что, да и боязно— вдруг проверка какая. Его заберут, а семья? Нет, идти надёжнее. Через сёла, минуя города и придерживаясь направления на Нижний Новгород, а оттуда как-нибудь по Волге. Баржа там или сухогруз. Жизнь убедила: везде есть добрые люди.
Он рассказал о своём плане жене. Та долго раздумывала, а потом говорит: "Согласна. Двоих детей мы уже потеряли. Чего ждать? Пока сгинут остальные? Пойдём, только надо подготовиться. Ты у местных потихонечку разузнавай дорогу, а я буду незаметно готовить какую-нибудь еду. Хотя бы на первое время." На том и порешили.
4
И вот в конце мая перед рассветом семья тронулась в путь. Перед тем свою комнату заперли, как запирали обычно. Первый день шли не по дороге, а вдоль неё, когда это было возможно. На второй день, ближе к вечеру, пришли в деревню. В крайней избе попросились на ночлег. Хозяева оказались добрыми: и накормили и с собой дали еды и дорогу показали, да ещё по соседям прошлись, принесли, что люди дали. Получилось довольно много. Даже первая денежка. Андрей с женой твёрдо решили: не тратить ни при каких обстоятельствах, а копить на билеты.
В дневном пути устраивали привалы, чтобы поесть и отдохнуть немного. В лесах стали появляться первые грибы— очень важное подспорье в питании. Их почти всегда набирали для ужина. Внимательный человек заметил бы, что лица путешествующих стали светлее. Подаяния и лесные дары отодвинули голод, денежная милостыня укрепляла надежду на билеты, а отсутствие преследований уменьшало тревогу— вдруг арестуют, приучало к мысли, что они не беглецы, а бедные путешественники, которые по своему пути действительно ногами шествуют. Такой настрой позволял им уже без боязни идти по селу и просить милостыню. И жители сёл, видя скорбное положение семьи, подавали кто пропитание, кто одежонку, а кто и денежку. Жена же каждый вечер уединялась, если это было возможно, ставила образок и долго перед нам молилась, беззвучно шевеля губами.
Так день за днём Андрей с семьёй удалялся от покинутого барака и приближался к Нижнему Новгороду. Менялись названия сёл, разной бывала погода, но они шли. Резве что с утра польет дождь, а до ближайшего села полный день пути, тогда они или располагались под раскидистой елью, греясь у костра, или просили позволения у хозяев пробыть у них до следующего утра, пока дождик угомонится. В такой день Андрей и его жена старались, как могут, помочь хозяевам, чтобы была хоть какая-нибудь польза от их пребывания.
Однажды их позвал в свою избу переночевать один старичок. Весь седой уже, но в движениях был ловок, а говорил мало. Так случилось, что в скорости зарядил затяжной дождь, да холодный какой-то. Дед наварил полный чугунок картошки, принёс миску солёных груздочков, поставил на стол бутылку с постным маслом, положил краюху хлеба и говорит Андреевой жене:
—Готовь ужин для всех.
Андрей принялся развязывать мешок со съестным, но дед упрекнул его:
—Ты это брось! Дорога у вас длинная, в ней всяко могёт быть. А у тебя вон детки. Да и у меня всё это не последнее. Поужинали, жена укладывает детей на ночь, а дед с Андреем продолжали сидеть за столом. Молчали. Потом дед вдруг спросил:
—А ты знаешь, чем сильна наша Рассея-матушка? На чём она стоит?—и сам ответил:
—Добротой она сильна, на доброте к своим стоит. Вот и ты, Бог даст, воротишься домой, не жди, когда к тебе нуждные люди придут, просить станут, сам им неси свою доброту. До конца дней. И всем детям это заповедай!
Андрей не знал, что сказать, да и не нужно было. Дед встал из-за стола и со словами "пора спать" полез на полати.
Утром чуть подняло солнышко лишнюю влагу с земли, засобирался Андрей в дорогу. До следующего села чуть больше десяти километров. Должны дойти за час-два до заката. Дед щедро пополнил их продовольственный запас и перекрестил, благословляя на нелёгкий путь.
И так день за днём. Ночёвка, отдых и снова идти. Идти и идти. И они шли пока, наконец, добрались до села на окраине Нижнего Новгорода ( местные называли свой город кратко: Нижний ). Попросились на ночёвку, как обычно, в один из крайних домов. Мол, так и так, возвращаемся домой после долгого путешествия. А дом-то под Царицыном, то есть под Сталинградом в ста километрах к Калмыцкой степи. Хозяева приняли, ужином накормили. Жена с детьми укладывались спать, а Андрей с хозяином вышли на крыльцо. Хозяину захотелось покурить. Там Андрей и рассказал всё, что произошло с ними и что теперь надо добраться до пристани и сесть на пароход до Сталинграда. Денег сколько-то есть, добрые люди надавали. Он не знает, на сколько билетов их хватит. Три точно нужно— ему, жене и старшему сыну. Ему уже двенадцать лет и за так на пароход его точно никто не пропустит. Хозяин долго молчал, что-то обдумывал, потом говорит:
—Вы вот что, побудьте завтра у нас, а я своего Мишку пошлю на пристань. Он там разузнает и расписание пароходов и цены на билеты и проложит дорожку к пристани по местам, где редко бывают представители власти, милиционеры в первую очередь. Только чтоб никто из вас за ворота не выходил, мало ли что. Шум нам не нужен.
На другой день, вечером, когда хозяин пришёл с работы, а Мишка вернулся из разведки, решили, что завтра днём хозяйка пойдёт на пристань и купит билеты на пароход, отправляющийся поздно вечером. Всё поменьше народу. А проводят их хозяин с Мишкой. Посчитали деньги. Оказалось, их достаточно на два билета и на половину билета. Хозяин успокоил:
—Ничего, доложим,—Андрей в волнении:
—Как только заработаю, сразу пришлю. Адрес я уже записал.
—Не надо присылать. Бедствующих людей нынче искать не надо, сами попадаются почти на каждом шагу. Вот им и отдавай, когда будешь зарабатывать. Да не жди, чтобы в ножки тебе кланялись!
Андрей вспомнил слова старика, и глаза его наполнилось слезами.
Натерпелись на пароходе и страха и голода, пока он плюхал своими колёсами до Сталинграда, то и дело останавливаясь для погрузки-выгрузки, а ночами просто стоял из-за туманов. Приплыли в Сталинград в середине августа, уже под вечер. Здесь Андрей знал, как тихими улочками выйти на дорогу в родное село. Вышли, удалились прилично от дороги, впервые за много дней сварили кашу на ужин и, укрывшись небом, уснули до утра.
Сто километров до села шли почти неделю. Хоть дорога Андрею и знакомая, но Маша стала прихрамывать, говорит, ножка болит. Ещё на пароходе она жаловалась, но думали, что, пока плывут, пройдёт. Путь ведь до Нижнего не для детских ножек. Но боль не проходила, а только усиливалась. Андрей вырезал ей удобную палочку, чтобы помогать больной ножке.
5
И вот, когда уже вечерело, они подошли к своему дому. Все остановились, лица серьёзные. У старших— ком в горле. Пошли к своему дому через огороды. Их огород— прямоугольник, заросший высоким и густым бурьяном. Вошли во двор и стояли молча минут десять-пятнадцать, переживая встречу с родной хатой. Андрей оторвал кольцо замка, и все вошли внутрь. Пустота, всё вынесено. Ни ухвата, ни чугунка, ни кроватей. Только веник лежал на своём месте. Жена достала образок, поставила его на своё место и несколько минут беззвучно молилась. Потом решили: со двора пока не выходить, не проявлять своего возвращения. Ужин приготовили на костре,на заднем дворе и с наступлением темноты улеглись спать. Дома! Дети быстро уснули, только Маша ворочалась во сне, видно, ножка беспокоила, а Андрей с женой долго размышляли, как начинать завтрашний день.
А он, завтрашний день, сам начался. В калитку рано утром постучал сосед.:
—Войду?
—Конечно, рады встрече,— обнял соседа.
—Вы как, насовсем?
—Хотелось бы. Свой дом как-никак. И народ, с которым выросли.
Андрей кратко рассказал, как они здесь очутились. Сосед: —Вы уже третьи. Две семьи вернулись, нормально, работают в колхозе.
У Андрея словно камень с сердца свалился. Сосед спешил, Андрей попросил его одолжить ему косу, молоток, пилу и, если есть, насколько досок. Не дело, когда дети спят на полу. Получив просимое, Андрей повеселел и пошёл косить бурьян на огороде, обдумывая свои дальнейшие действия. Решил идти к председателю колхоза. В селе долго не утаишься— и за водой нужно и печку чем-то топить.
Как солнышко поднялось выше тополя, пришёл Андрей в контору к председателю, поздоровался. Тот взглянул на Андрея так, как будто они расстались только вчера: —А, вернулся, проходи. Ну, будешь вступать в колхоз? Тут уж двое вернулись, вступили, пока не жалуются. Так будешь?
—Да, хоть сейчас.
—Тогда я тебя направлю к бригадиру.
—Мил человек, дай недельку— дом, двор обиходить. Детишкам спать негде. Про себя уж и не говорю.
—Ладно, приходи через неделю.
На том и закончился разговор. Андрей едва сдерживал себя, чтобы не бежать с такой новостью к своему двору. Нет, не зря пешком столько колометров оттопали, хорошо, что решили вернуться домой. Пусто в доме, пусто во дворе, в огороде? Ничего, как-нибудь. Опять же детям в школу нужно ходить. Всё потихоньку образуется.
Вот только председатель его смутил. Не бранил за возвращение, не вспомнил про выселение, ничего не сказал про корову. Спрашивать же Андрей не стал. Бог даст, всё наживём, хоть и не сразу. И ещё Андрей так и не понял, страдания его семьи, других— это проделки местных властей или же такая политика государства?
Через неделю Андрей пошёл на колхозную работу. Всё, что поручали, выполнял добросовестно, как в своём хозяйстве. Он считался хорошим работником. Один из сельчан дал ему "взаймы" телёночка— тёлку ( взаймы, это с условием, что первого телёнка от этой тёлочки надо отдать за неё), другие— несколько молоденьких курочек. Убирая свои огороды, сельчане несли ему кто кочан капусты, кто ведро картошки, свеклы, моркови, кто тыкву, кто меру зерна, а кто арбуз или дыню полакомиться детям. Так семья Андрея, хоть и бедствуя, пережила первую после возвращения зиму. Трудно было. Приходилось по сёлам просить милостыню.
А последствия выдворения их из села продолжали напоминать о себе. У Маши ножка разболелась совсем, ходить стало невозможно. Появилась гангрена, и ножку ампутировали под коленце. Да и сам Андрей чувствовал, что силы его убывают, но молчал, не хотел расстраивать своих. Ведь только начали отходить духом от минувшего года, принесшего столько бед и страданий.
Первого сентября Виктор и Ваня пошли в школу. Но с наступлением холодов Ваня перестал ходить в школу— не было ни одёжки, ни обувки. И одна из учительниц иногда приходила к нему домой с книжками, он записывал задания по всем предметам и старательно выполнял их самостоятельно. А весной, когда потеплело, он снова пошёл в школу и успешно сдал все переводные испытания. Ему нравилось учиться, и учителя говорили, что он очень способный к учёбе мальчик.
На следующий год посадили огород, развели кур, им подарили поросёночка, стали получать заработанное в колхозе, и жить стало легче. Но Андрей не спешил наладживать только свою жизнь. Как только в селе на кого-нибудь наваливалась беда, первый спешил на помощь своими руками и всем тем, что было в его доме. В его ушах постоянно звучали слова деда из далёкой деревни, название которой уже и не помнил: "Не жди, когда попросят, а сам неси помощь" и "Россия сильна добротой."
ЭПИЛОГ
Конец тридцатых годов. Старший сын Виктор закончил десять классов и поступил в военное училище, закончил его уже во время войны. Погиб в 1942г. под Харьковом в звании старшего лейтенанта. Иван закончил десять классов и поступил в университет на физико-математический факультет. Проучился полгода и был призван на финскую войну. Только эта война закончилась, он в той же шинели пошёл на Великую Отечественную. Только закончилась и эта война, пошёл на войну с Японией и только в 1947г. вернулся после Армии домой. С 1948 по 1953 год учился на историческом ( военные годы не оставили надежды на математическое образование) факультете университета, после окончания которого до пенсии работал учителем, затем директором школы в областном центре.
Отец Андрея не дожил до Победы. Жизненные передряги сильно подорвали его здоровье.
Маленький Коля вырос, выучился и тоже работал до пенсионного возраста. Он же хлопотал о реабилитации отца, и отец был реабилитирован через несколько десятилетий после окончания Отечественной войны.
Жена Андрея и дочка Маша так вместе и проживали до ухода жены из жизни.
Важно отметить, что задолго до реабилитации власти полностью доверяли Андрею и его детям. Все сыновья были членами коммунистической партии.
Январь-февраль 2018г.