Сквозь сон бабка Федора почувствовала чье-то прикосновение колбу. Она медленно открыла глаза: пред ней стояла медсестричка Настенька.- Стало быть, я еще жива,- подумала старушка. Она было уже решила, что ее душа покидает бренное тело. Ночью пальцы рук и ног сковывал почти гробовой холод. И вся она, изжившаяся крестьянка проваливалась в какое-то безмерное пространство. Женщине, не раз приходившейся упокаивать больных родственников, знала об этом все. Человеку, много повидавшем на своем 90-летнем веку, уже не было ни больно, ни страшно покидать этот мир. Чего бояться пережившей голод, холод, смерть родных и подруг?
- Бабуля, что-то ты не нравишься мне. Дай-ка я тебе давление измерю, -
Наконец растолкала ее Настя.
-Ой, да у тебя слабый пульс. Надо тебе сердечное уколоть.
После инъекции у Федоры посветлело в голове, даже появилось желание встать и походить по палате, держась за специальные поручни. Здесь, в четырехместной казенной палате, она одна считалась условно ходячей. Татьяна Ивановна. Попавшая в больницу после паралича. Так и не встала на ноги. Тетка Анисья, давно маявшаяся ногами, тоже была прикована к постели и все мечтала сделать хоть один шаг по земле. Последняя. Нюрка. Как она сама себя называла. Могла бы двигаться. Да глаза разучились видеть. Подвели они хозяйку. Дома она знала на ощупь каждый уголок. А вот нового места не представляла и все натыкалась на посторонние предметы. Всех четверых в разное время привезла сюда Надежда Николаевна Охлупкина- сельский глава деревни Хохлатки. Забирала их из собственных домов после тяжких и долгих переговоров с детьми внуками, наотрез отказавшимися от родных, и после не менее долгой волокитой с оформлением нужных бумаг. Все было бы проще. Если бы дети сами подписали нужные документы. Но и это обремененным заботами взрослым людям было не под силу. Последней на социальную койку попала Федора. Она всю дорогу горевала. Что не успела попрощаться с сыном Николенькой, проживавшем на другом конце Хохлаток.А Надежда Николаевна все гладила старушку по руке и приговаривала:
-Да не переживай ты так. Приедет твой сын, а то и не один. А с братом. Проведают тебя. А нам с тобой мешкать недосуг - твое место живо займут другие. Я ведь тебя хочу определить к нашим, хохлатковцам.
Федора согласно кивала головой. Она беспрекословно верила человеку, которого выбирали главой второй раз подряд. В детстве и молодости не по своей воле отрекшись от Бога, селяне слепо верили тем, кто был бригадиром, председателем, уполномоченным и верховным правителем. А теперь в это непонятное время жителя деревни полностью положились на главу сельского совета, которая жила рядом и могла, если не помочь, то хотя бы посоветовать, как быть.
В больнице, окруженной крепкими дубами и липами, Федора размышляла:
- здесь кормят, и топит избу не надо.
Ее натруженные руки, уже не державшие ведро с водой, уже начали привыкать к покою. В восточном углу палаты, совсем как дома, висели иконы. Вон Николай угодник. Его все почитали. А вторая не была похожа на Богородицу, которую чтили в селе как небесную покровительницу. До войны ее лик помещали в храме, где молились всю войну. А после небольшая церковь замешала местному воеводе. Люди плакали, а все-таки разносили ее по кирпичику. Вспомнив это, Федора покаянно перекрестилась. Вглядываясь в другой образ. Старушка никак не могла понять, что за женщина в монашеской одежде изображена на ней и почему она слепая.
- И ты тоже больная, как мы все,- подумала Федора. А вслух сказала своей сопроводительнице, приехавшей проведать земляков,:
- Ты уж, Надюша, найди время. Зайди к Николеньке. Он у меня мастеровик. Постоянно занят. Но пусть уж проведает меня.
Такая надежда на встречу с сыном светилась в измученных глазах матери, что Надежда Николаевна отвела от нее взгляд, будто это она виновата в ситуации. Сельский депутат уже пять человек привезла сюда на постоянное место жительства, чего раньше никогда не наблюдалось в селе. Везли на последнее жительство в колхозные дома престарелых только одиноких бабулек. Председатель сельсовета вдруг засуетилась, вздохнула:
- до свидания, мои хорошие. Пойду я. Надо еще в собес заглянуть и в администрацию района.
Федора сначала обрадовалась. Что ее определили в одну палату к односельчанам.С теми, кого знала всю жизнь, будет легче найти общий язык, полагала она. Где и поговорить за жизнь. Если не в больничке? А позже, когда соседки перестали отвечать на ее вопросы о детях и внуках. Погрустнела. Всех их старушка знала в лицо, при случае одаривала пряником. Дети как дети. Что же стало с ними, когда выросли? И почему никто не проведывает постояльцев этого заведения? Многие ведь живут если не в селе, то в соседнем городе.
Через полгода пребывания Федоры в приюте для стариков она поняла, почему ее соседки не выздоравливают, несмотря на героические усилия Настеньки и врачей. А для чего? Но вслух об этом не говорилось, а угадывалось по отрешенным лицам матерей.
Федора каждый день нахваливала своих сыновей, которых пришлось растить самой. Впрочем, как многим ее ровесницам. Легко ли было после войны выжить с детьми на руках, если помощи ждать было неоткуда. После войны в село вернулось всего пять мужиков. В том числе и ее Вася. Но не успела Федора покохаться с мужем, он умер от ран после рождения второго сына. Надорвался на ратном деле. А она - баба двужильная. Федора часто видела во сне супруга. Он представлялся ей виноватым. Говорил ей:
-вот сосед Ванька дом своим построил. А я не успел. Прости меня, Федорушка…А она вроде ему пеняла:- Вот не дожил - дочку бы родили, помощница в дома была б…
Но чаще мать видела во сне маленьких сыновей. Ей так и казалось, что те, ласковые, несмышленые дети так и живут где-то в ином измерении. А взрослые женатые сыновья - это другие люди.
В пансионат для стариков соседние колхозы привозили всякие продукты. Да и медперсонал старался создать все условия для спокойной жизни стариков. Но для постояльцев все равно настали трудные времена. Длинными зимними вечерами каждая перебирала в уме события жизни. ни одна из матерей не бросила своих кровиночек, да тогда и в мыслях ни у кого такого не было- отправить детей в приют. Но. Видимо. Что-то сделали не так, раз летают соколики. Да не хотят погреться у родного очага. Да и дома. Оставленные матерями, перестают быть живыми, стынут.
Раз в месяц в приют для стариков наведывалась Надежда Николаевна. Вместе с приветами от земляков привозила своим бабушкам домашних пирожков да булочек, что пекли сердобольные соседки. Однажды Федора с обидой упрекнула ее:
- Да была ли ты у Николеньки? Чай, забыла о моей просьбе.
Не получив внятного ответа, Федора замолчала, как все, всецело покоряясь судьбе. И все бы ничего, если бы ночи были короче. Да сердце не ныло от обиды.
В последний приезд Федора позвала Надежду Николаевну и потребовала:
- Детьми поклянись, что похоронишь меня в Хохлатках рядом с Василием. Не оставляй меня на больничном погосте.
Та запричитала:
-Да как же мне клясться? Вдруг со мною что-то случится или произойдет непредвиденное?
Но все же она обнадежила бабульку, которой уже здесь стукнуло 95 лет:
- Буду жива. Не брошу тебя здесь.
Федора облегченно выдохнула:
- Спасибо тебе, милая. А сынков я прощаю.
Она умерла сразу после успения, отговев, причастившись и выпросив благословения у местного батюшки. И в гробу, заказанном сельской администрацией, старушка лежала такая торжественная и величественная- прямо царица или святая. Покойницу в больнице обмыли, одели и отправили домой - на кладбище села Хохлатки. Надежда Николаевна попросила водителя катафалка остановиться возле ее хатенки. Вторая остановка была у добротного дома, где жил сын Николай с супругой и детьми. Собравшиеся у гроба сельчане долго ждали, когда откроется дверь или окно. Но даже шторы на окнах были наглухо зашторены. Мертвая тишина. Делать нечего. Отвезли Федору на погост. Люди шептались:
- Нету у сына сердца. Какая материнская провинность помешала попрощаться с покойницей по-человечески. Они ей в последней милости отказали.
При этом старики размышляли:
- А что же будет с нами? Вот грехи наши тяжкие. Зря мы храм разрушили.
А кто-то заметил:
-Долго прожила Федора. Видно. Ждала Божьей милости.
Упокоилась еще одна старушка. Хохлушанцы посетовали на ее жизнь и забыли. А через 40 дней они стали замечать. Что в ее полуразрушенной избенке не все ладно. Вышедший покурить ночью дед Петрусь случайно кинул взгляд на ее слепые окна и замер. Из окон шло непонятное свечение. Как от лампадки.
- Какой убыток. Если сгорит ненужный дом,- решил он.- Не тащиться же в сумерках по колдобинам, чтоб узнать. Что да как.
Наконец вечером селяне все же решили заглянуть в дом Федоры. В красном углу висела икона «Рождество Пречистой» - материно благословение на брак. Не похоже, чтобы тут кто-то был. И лампадка не была зажжена. Но свет от нее все же шел, так что вошедшие испуганно перекрестились. Подруга Федоры. Бабка Федосья вздохнула:
-Видимо, она сердечная, грехи детей перед Матерью Пречистой замаливает.
А было что Всевышнему не прощать Николеньке и его брату, а заодно и супружницам ихним. Пошли в семьях нелады-несклады. У Николая корова пала. У брата Александра внучка заболела. Пошел по деревне слух, что все семейке такое снилось. Что хоть святых из дома выноси.
Прошла зима, весна припожаловала с великой радостью Пасхой. На второй день в Хохлатках было принято ходить на кладбище. Эта традиция родилась после того. Как коммунисты церковь уничтожили. Это долгая история. А ведь душа в праздник к Богу просится. Не в клуб же идти, построенных из святых камней? Вот и теперь утром хохлушанцы потянулись к тем, кого уже больше. Чем живых. Травка на могилах зеленеет. Одуванчики, как солнечные зайчики, по земле рассыпаны. И на сердце радостно и вместе с тем грустно. Вот они- жизнь и смерть как сестры рядом идут.
Не узнать могилу Федоры. На кресте – фотография ее совсем молодой. Вокруг все огорожено, ухожено, цветы всякие посажены. А на недавно покрашенной лавочке сидят и стар, и млад. Николенька со своим семейством венок из роз любовно поправляет. Его внук с интересом смотрит на фотографию Федоры: какая же она молодая и красивая!
Другие дети и внуки крашенки по могиле качают. Видимо, отмолила мать у Всевышнего прощения для своих детей. Материнской слезой омыла. Недаром же говорят, что молитва матери крепче булата. Сила ее не мерена, как вода в океане-море.