(из тетради Августа II)
…
Неточности восприятия или передачи мира, осознанные или бессознательные – ошибки, заблуждения, мистификации, фантазии, подмены действительного желаемым являются делом обыкновенным, встроены в повседневную жизнь, в законы общения и взаимодействия и переходят из категории в категорию, балансируют между добром и злом в зависимости от нашего к ним отношения. Сознательная или неосознанная неправда в зависимости от ситуации может быть и белой, и чёрной. Ложь не существует сама по себе в абсолюте, это относительная категория. Мотивы лжи ещё более многообразны и вариативны, чем собственно ложь, в то время как ложь, так и всякое словесное упражнение, склонна к штампам, к заимствованиям из личного и чужого опыта, включая мировую культуру лжи и искусства. Искусства лжи… Ложь – один из человеческих навыков, уходящих в истлевшую и окаменелую старину.
И бессмысленно пытаться изменить созданное всем опытом человечества. Эта черта свойственна только нам, двуногим и прямоходящим. Птицы и звери лгать не умеют. Ложь – как несчастная любовь, удел рода Homo Sapiens.
Повседневная ложь индивидуальна, как тембр голоса или выражение глаз. Она создаётся всем опытом общения, взаимодействия. Её изысканность или примитивность, частота с которой к ней обращаются, являются прямым следствием, продолжением и частью душевной организации. История лжи – это история развития, формирования личности. Навык. Первая ложь – признак освоения искусства комбинировать, а не просто отражать окружающее, первые опыты творчества. Без неё никуда. Не умеющий лгать не отличит правды.
Лгать бессмысленно лишь самому себе и ещё Тому, кто всё знает и так. Но и здесь есть исключение из правил. Чаще всего ложь – продукт коллективного творения. Для создания, оживления лжи нужен не только созидающий её, но и её адресат. Впрочем, адресатом может быть и сам её создатель, см. самообман. Иногда в сотворении лжи незримо и заочно присутствует третья сторона, являющаяся субъектом лжи; но это уже сплетня, не будем отвлекаться.
Ложь сама по себе не удостоена места в десятисловии, административном кодексе смертных грехов, присутствует только её производная – лжесвидетельство, но корень один, и этот факт свидетельствует о том, что определением этого предмета и формированием отношения к нему люди озадачены давно. Ложь, однако, как ни парадоксально, бывает и святой! Впрочем, этот парадокс определен скорее лгущей стороной.
Ложь не бывает белой и чёрной. Цвет лжи – синий. Холодный и безжалостный.
Ложь – неизлечимая, но не смертельная наследственная болезнь человечества.
Наутро, после визита к Маше, Татьяна засела за статью в свой гламурный вестник. По горячим следам, пока свежо впечатление. Я старался не мешать процессу. Татьяна даже домой не поехала, встала чуть свет, отказалась от завтрака: статья важнее. Название она придумала ещё вчера – "Синий цвет радуги". На мой вопрос: "Почему синий и причём радуга?" – ответила, что у неё такая цветовая ассоциация с этими людьми, с их удивительным миром и ещё это как бы историческая аллюзия к посетителям и хозяйке салона "а-ля фин-де-сьекль" мадам Гориной. Название – половина успеха статьи. Оно должно втягивать читателя в текст. Должно быть ярким и броским. Ну и, конечно, хотя бы немного отражать содержание.
Она села в кресло, придвинула к нему журнальный столик и всецело погрузилась в процесс проявления и закрепления вчерашних впечатлений в байтах будущего хита провинциальной журналистики. Вокруг ноутбука обломками вавилонской башни громоздились пара журналов, сахарница, чашка давно остывшего кофе, трубка домашнего телефона и её мобилка, полпирожного в блюдце, томик Фаулза, маникюрный набор, блокнот, диктофон, рассыпанные севшие батарейки, вскрытая упаковка свежих, наушники, которые она включала то в диктофон, то в компьютер.
Телевизор вполголоса сообщал никому в данный момент не интересные новости. В это субботнее утро из мирового хаоса под наманикюренными пальчиками Татьяны, бегающими по клавишам, на жёстком диске, как на пластине дагерротипа, медленно проявлялся снимок во многом наивного и несовременного мира неформальной культуры.
Машино сообщество, действительно, в чем-то старалось воскресить и поддерживать, а временами имитировать ныне покойный дух Серебряного века. Татьянина колкость, интеллигентно прикрытая словом "аллюзия", точно отражала этот таинственный, немного бутафорский и герметичный сам-в-себе мир. Журналист должен быть объективен и честен. Впрочем, в текст статьи это едва ли попадёт, иначе дверь в дом Маши для Татьяны закроется навсегда. Мне тоже бы не хотелось какой-либо конфронтации Маши и Татьяны, с учетом того что я в этом случае окажусь по обе стороны баррикад одновременно.
Татьяна торопилась, нужно всё успеть: у неё запланирована встреча с подружками. До встречи – час, а до определённого редактором объёма статьи – ещё две страницы четырнадцатым шрифтом. Татьяна спешно печатала, попутно накрасила ногти, перекусила, раз десять позвонила и ответила на звонки с обоих телефонов.
Я предложил свои услуги, благо с предметом немного знаком, но получил вежливый отказ: "Не мешай! Будь другом, свари кофе". И ушёл на кухню.
Я задумчиво вращал тугую ручку мельницы, круша кофейные зёрна. Нелепая вчерашняя ситуация, породившая неприятную и, в общем, бесполезную тайну, сидела поминутно досаждавшей занозой. И мои мысли, медленно кружась, как ручка кофемолки, возвращались всякий раз к сотворенному накануне обману.
Татьяна прокричала, преодолевая шум телевизора, шумящей в раковине воды, скрежет мельницы:
– Ты не помнишь, Мария говорила о каком-то мальчике, он пишет жалостные песни, что-то про август, хранителей и стрелы, – как его зовут? У меня батарейка в диктофоне к тому времени села.
– Слава, – ответил я.
– А, да! Правильно. Молодец, что запомнил. Точно – Слава.
Я не запомнил, я знаю. И даже лично знаком. Хороший мальчик. Только молодой и многого ещё не понимает. Песни, действительно, грустные, чистые, лиричные и немного неуклюжие. Мне кажется, он был влюблён в Машу. Впрочем, безнадёжно.
Я сварил кофе. Отнёс дымящуюся чашку Татьяне. Она кивнула: "Спасибо, любимый", не поднимая глаз от экрана.
Зазвонил телефон. "Уже выхожу", – ответила Татьяна. Положила трубку. Снова застучала по клавишам.
– Может быть, перенесёшь встречу, ты же не успеваешь.
– Успею. Ещё полчасика – и закончу. Вечером перечитаю, поправлю – и дело в шляпе.
– Но ты же сказала, что выходишь.
– Булавка тоже сказала, что выходит, а сама – только из ванной, фен шумит. Так что, как раз пока она накрасится – я допишу. Возьму такси. Если что – пожалуюсь на пробки в городе.
– Какая Булавка?
– Наташка Булавина. Помнишь, светленькая такая, у Нади была на дне рождения.
– Нет, не помню
– Не отвлекай, а?
– А зачем вы друг друга обманываете? Не вижу смысла.
– Это такой женский способ. Не бери в голову.
Минут через двадцать Татьяна встала, сунула остатки пирожного в рот, в один глоток расправилась со снова остывшим кофе и удовлетворённо закрыла экран ноутбука.
– Готово. "Синий цвет радуги". Татьяна Шустова. Читайте в следующем номере.
Я проводил её: "Увидимся в понедельник, вечером".
Синий цвет радуги... Этот образ, подсмотренный у Августа II, теперь навсегда у меня вызывает другие ассоциации. Холодный бледно-синий цвет лжи. Цвет нашей радуги, который я бы хотел перекрасить, замалевать или стереть.
Одной из граней бесконечно игры, которую вела Татьяна, совокупной и неотъемлемой частью множества играемых ею ролей стала мелкая неправда. Незаметная и всепроникающая как пыль, бессистемная и бессмысленная, никому не выгодная, лишённая какой-либо корысти и оттого поначалу казавшаяся мне безобидной. Лёгкая искривляющая дымка, где-то на грани фантазии, как приукрашивание или растушёвка, смягчающая излишне контрастные линии, как способ казаться лучше, сокрыть или обойти мелкие неудобства. Ложь в незначительных деталях, домысливание или попытка выдать желаемое за действительное. Не фатальная. Ложь на которой нет смысла ловить, которая сама отсевается её получателем. Ложь как защитная реакция. Татьяна не была махровой лгуньей, не пыталась вводить в заблуждение или, повторюсь, извлечь выгоду. Но именно эта её лёгкость и глубина проникновения меня пугала.
Я думал, успокаивая себя (очевидно, тоже лгал), что это всё только реакция на происходящие в её жизни перемены. Хотя время начала этих перемен и появления искривляющей дымки не совпадали. Я не мог уловить развитие процесса: восходящий тренд или нисходящий. Более того, я отчасти сам становился соучастником сотворения и воплощения этой лжи. Как актер – подыгрывая Татьяне в её бесконечном спектакле; как собеседник, прекращая замечать в её словах окрашенные синим частицы неправды; как любящий человек, прощая эту пустяковую слабость; как друг – участвуя в её таимой (но очевидной близким) части жизни. А случившейся вчерашним вечером неуклюжей и бессмысленной двухсторонней тайне и вовсе стал творцом, втянув Машу. Оставалось надеяться, что и это тоже пройдёт. Я рассчитывал, что и в наших с Татьяной отношениях со временем не останется места синему цвету радуги. Когда мы станем близки до полного исчезновения границ между нашими "Я".
Предыдущая глава:
http://www.proza.ru/2018/02/18/972
Следующая глава:
http://www.proza.ru/2018/02/25/1113