Какая чудовищная несправедливость – родиться в небольшом провинциальном городишке,
затерянном среди болот и лесов!
Мраком преданий и легенд покрыто его прошлое. Что из них правда, а что ложь - одному Богу известно.
Отрезанность от мира, удалённость от цивилизации, скудный быт и тяжёлый труд – всё это наложило определённый отпечаток на жителей нашего городка.
В большинстве своём, они суеверны и раздираемы противоречиями: верить ли в Бога или отрицать всё истинное, божественное? Как отрицают сам факт существования иных прекрасных городов, иных ценностей и достояний.
Лишь иногда бричка или телега, подняв в воздух облако грязно-рыжей грунтовой пыли, огласит округу стрёкотом колёс. Или по центральной площади, покрытой булыжником, промчится голенастый стригунок. И вновь наступает тишина, изредка нарушаемая скрипом ведра у колодца или криком петуха. И такая она, тишина, вязкая и недвижимая, словно воздух в душной комнате…
В нашем городке все знали друг друга наизусть, как свои пять пальцев. Однако было всё-таки одно исключение - это тётка Варвара. Если идти в сторону ближайшей гати, мимо полусгнившей церквушки, то как раз упрёшься в ворота её дома, стоящего на отшибе. Никто из жителей не знался с нею накоротке, и за глаза часто звали не Варварой, а «бабой Ягой». Сколько лет тётке и откуда она пришла в наши края, доподлинно не было известно. Слухи ходили разные: будто чернокнижница она, а может голубых кровей, но многие, по непонятным причинам, обходили дом её стороной. Возраст Варвары был также весьма неопределённым, ей могло быть всего сорок лет, а могло быть все семьдесят. Вороной волос, такой же чёрный, с отливом, как крыло ворона, убирала тётка Варвара под такой же чёрный платок. И, в цвет платку, до самых пят, носила она одно и то же платье.
Дом у «Яги» - с виду небольшой и добротный, но что там внутри – никто не ведал, потому, как не жаловала хозяйка гостей, не привечала.
Курей да коз держала, небольшой огород обихаживала, впрочем, как и многие жители городка.
Вот и я, будучи ещё отроковицей, не любила ходить мимо дома тётки Варвары.
Бывало, соберёмся с девками в лес, за ягодой али по грибы, стараемся быстрее миновать странный дом, вместе с его хозяйкой, стоящей на крыльце и смотрящей в нашу сторону пристальным взглядом. Недобрым светом горели в тот миг глаза тётки Варвары, ох, не добрым! Хотя и была тётка красива наружностью, но красота то была нечеловечья, дьявольская. И сколько бы мужиков к ней не сваталось, всем тётка давала отворот-поворот...
Я хорошо помню то грозовое лето.
Орехов в лесу народилось видимо-невидимо!
И, кроме того, зверья в лесу развелось великое множество, особо - хищных серых тварей, волков. Ни бабы, ни девки, в лес по одной – ни-ни, даже нос боялись сунуть!
Дочь мельника, подружка моя, Олеська, с лукошком явилась в то безмятежное раннее утро:
- Айда, - говорит, - за орехами.
- Нет, - отвечаю, - мать с отцом в поле, а младшенькие на моём пригляде.
- Айда завтра пойдём? – не унимается Олеська.
- Страшно больно, бачут, волков в лесу много.
- А мы с собой робят покличем!
На том и порешили. Ежели Олеся кого просит – уж ей не откажут! Да и как откажешь писаной красавице: коса пшеничная ниже пояса вьётся, алой лентой перехвачена.
Талия узкая – двумя ладонями объять можно. Грудь высокая, а ежели улыбнётся – и злата-серебра не надобно!
Вот пообещала Олеське за орехами в лес, а поди ж ты, с вечера недобрые предчувствия стали меня терзать.
Да и тятька мой стал отговаривать:
- Опять серые разбойники шуткуют, не ходили б вы в лес.
- А мы робят с собой позовём!
- Коли стая, и робята не помогут.
- Татку, орехов надобно к зиме собрать, щелкать будем.
- Эх, вспомни, дурёха эдакая, сколько девчат сгинуло в лесу!
- Помню, тату: Параська да Грушка, да Фёкла косая…
- Э-э, девонька, поболе их пропало. Дай-то Бог памяти - одиннадцать отроковиц, душ невинных. Даже косточки не отыскали…
Однако отпустил меня батька в лес. Повечеряли мы и по полатям разошлись. Матушка младших спать уложила, свечу погасила. Глянула я в оконце – луна полная, красная, будто яблоко наливное. Загляделась я на луну и не заметила, как сон сморил.
И слышу вдруг сквозь сон, стучит кто-то в окно. Батька, как был в исподнем белье, на крыльцо выскочил. Скорости вернулся в хату, портки натянул - и был таков. Слышно стало, как взлаяли собаки по всей округе.
- Мамо, батька куды убёг?
- Спи, доча, спи…
Тут, немного погодя, и петух в сарае заголосил – значит, рассвет близёхо.
Под крики петушиные провалилась я в сон, и был он тяжёл, словно камень с нашей реки... Явилась ко мне Олеся в одной ночной рубахе, волосы пшеничные по плечам струятся-извиваются. Сама бледная, как смерть, и только губы красными маками на лице цветут. Тянет она руки встреч и что-то шепчет, а что? – не понять.
- Олеся, подруженька, что с тобою?
А она только губами еле шевелит, и, не моргая, глядит на меня серыми глазищами…
Вызволил меня из этого кошмара отец:
- Вставай, дочка, проснись же!
Открываю глаза и вижу – батьку моего будто подменили, так он постарел за одну ночь. На впалых белых щеках морщины прорезались, под глазами – черным-черно.
- Нет у тебя теперича подруженьки, нетуть!
Я гляжу на него, и слова вымолвить не смею, будто язык проглотила.
Собралась с силами, спрашиваю:
- Как так - нету?
- Ведьма проклятая сгубила твою Олесю… Варька – отродье диавола.
Зашлась я тут в страшном крике, зарыдала.
Батька прижал к себе крепко-крепко и долго по волосам шершавой ладонью водил.
Тут мамка в горницу дверь отворила:
- Айда с хаты, - говорит, - народ весь на площади, кострище жгут. Не иначе, самосуд устроят.
- Погоди, мамо, знать хочу, как подруженька моя погибла?
И поведал мне батька страшную историю…
Оказалось, постучал ночь-полночь к нам в окно мельник, отец Олеси:
- Выручай, - говорит, - соседушка, дочка пропала!
Отец, не долго думая, факел засветил, прихватил старенькое ружьишко – и ходу!
Пока других мужиков в подмогу собирали, заря алой лентой по небу легла. И поведал мельник мужикам такой рассказ…
Легли они с дочкой спать. Мельник в своей каморке, Олеся – в своей, девической.
Мамки у Олеси давно на белом свете нет – от чахотки померла. Мельник сам дочку ростил, холил да лелеял. Долго, говорит, уснуть не мог, всё с боку на бок ворочался. Только задремал, слышит – вроде как щеколда в сенцах стукнула. Думал, показалось… Глянул в окно и видит: идёт Олеся, как слепая, по двору, руки вперёд вытянув, будто боится на преграду ненароком налететь. А после, точно сомнамбула, отворяет калитку и исчезает в ночной кромешной тьме. Спохватился мельник, выскочил из хаты: глядь влево, глядь вправо – дочки и след простыл! Тут он и побёг мужиков собирать…
И вот идут они гуртом к лесу. Туман по ложбинам змеится, утренняя роса ноги обжигает. Долго они аукали, кричали да блукали в лесу – нет ответа. Только филин гукает да выпь на болоте покрикивает. Уж и солнышко высоко поднялось, пар от земли пошёл. Первая птаха, прочистив клюв, завела весёлую песню… А следов Олесиных как не было, так и нет! Глядят мужики-товарищи, а у мельника волос - будто золой присыпан, поседел за ночь. Что делать? Решили мужики домой возвертаться.
- Облаву делать надобно, да капканы на зверей лютых ставить.
На том и порешили…
Идут, значит, гурьбой, мимо дома тётки Варвары. А хозяйка стоит на крыльце, с глиняной чашкой в руках, курёх своих подманивает:
- Цыпа-цыпа…
Отец ближе к воротам подошёл, спрашивает:
- Варвара, не видала ли чего, не слыхала?
Глянула хозяйка с прищуром:
- Нет, - говорит, не слыхала, не видала, сплю больно крепко. Сказывайте, что приключилось?
Поохала-поахала, чашку на крыльцо поставила, да в дом пошла.
Батька уже уходить собрался, следом за мужиками двинулся, да только что-то взгляд зацепило, будто соринка попала. Пригляделся, видит: что-то в траве алеет, а что – не понятно. То ли черепушка глиняная, то ли тряпочка красная… Так это лента девичья!
- Вертайтесь, мужики! – кличет батька.
Зашли мужики в дом.
- Сказывай, ведьма, куда Олесю спрятала?
Тётка клянётся-божится:
- Не ведаю, не знаю!
Весь дом перерыли мужики, во все шкафы да сундуки заглянули – нет ничего.
Неловко им стало, собрались уходить:
- Прости нас, хозяюшка!
- Бог простит.
Да только отец мой, в отличие от других, ушлым оказался.
Глянул под ноги – половик самотканый на полу лежит. Поддел он половик ногой, а там – колечко, к полу прибитое, значит, лаз есть в подпол. Потянул батька за колечко, люк и открылся. Матерь Божья!.. Что тут с тёткой случилось! Глаза закатила, побледнела и в двери – шасть!
Только мужики не сплоховали, связали, скрутили.
Мельник первым в подвал спустился – запричитал, заголосил так, что волосы дыбом встали. Тятька мой следом спустился. И предстала его взору такая картина: свечка чёрная на столе мерцает, на стене знаки непонятные начертаны, а запах серы такой силы – аж с ног валит! Вдоль стены, аккуратным рядком, девушки лежат, а с самого краюшка – Олеся. Девки как есть – все обескровленные, настоящие скелеты, обтянутые кожей, в одеждах, тронутых тленом. И только Олеська, как живая лежит, только не дышит, а на шее белой лебединой – несколько запёкшихся кровью ранок.
И губы, точно красные маки, на лице пылают… Узнал батька девчат пропавших: вот Параська, кузнеца дочка, вот Феклуша косоглазая… Помутилось у отца в голове, кое-как мельника от дочери оторвал и из подвала вылез.
Обыскали мужики дом, как следует, и нашли другие улики – перевёрнутое распятие Христово да Библию от люцифера…
- Вот, такие нонче новости, дочка! Молодость свою ведьма таким способом сохранила, кровушку девичью невинную пила … И стоит теперича это человеческое отродье на площади, привязанное к столбу, и ждёт судного часа. Только суд Божий вершиться будет не тут, на земле, а на небесах! Пусть же горят и корчатся в языках пламени и тело, и душа её грешная!
Так и свершилось…
С того страшного дня минул год.
Заказали мы панихиду в нашем храме по всем невинно убиенным. Нашу церквушку, ветхую и кособокую, мужики вскоре всем гуртом починили. Давно пора было! И, кажется, на первый взгляд, ничего боле не изменилось в нашем городишке. Однако это на первый только взгляд. После тех страшных событий сплочённее народ стал, веселее, что ли… И в поле – вместе, и гулять – вместе, и в храм, на праздники – вместе! А место проклятое, не медля, с землёй сравняли и святой водицей окропили.
Заросла туда тропинка чертополохом да крапивой – захочешь, не найдёшь. Мельник недолго топтал свет белый, захворал вскоре и помер, и похоронили его рядом с дочкой любимой…
Коли вдруг случится вам побывать однажды в наших краях и посетить городское кладбище, то знайте: справа от небольшой часовенки, аккурат напротив берёзы, могилка, а на кресте дубовом, овеваема ветрами, омываема дождями, вьётся алая ленточка с косы девичьей. И, глядючи на это, подымается в душе грусть лёгкая, и звенит высОко, точно жаворонок в летнем небе. И увядший букет полевых ромашек, неизвестно кем принесённый – как дань памяти о прекрасной девушке Олесе, жившей в нашем городе много-много лет тому назад.