Брокен. гл 22
*Почтовые кареты отправляются по четвергам*. Именно так гласила табличка, что Злата уже битый час изучала, проклиная того, кто сыграл с ней скверную шутку, заставив приехать в город, оставив в почтовом ящике особняка записку на ее имя.
*Если вам угодно спасти человеческую жизнь, будьте в половину пятого сегодня в городе. Мариенштрассе дом 9*
Злата подумала было на Мрака, но почерк был незнакомый, да и Мрак еще засветло отправился в деревню, потолковать о системе очистки воды. Даже к обеду его не было.
-Отправляйся конечно. Только будь осторожна.- посоветовала госпожа Морбах.-Кто знает, вдруг это твой поклонник.
Мариенштрассе дом 9 оказалось почтовым отделением, а в начале шестого Злата увидела приближающуюся фигуру человека, одетого зажиточным фермером. Серая шляпа скрывала лицо, что по приближении оказалось весьма довольной физиономией Мрака.
-Извини, задержался. Там на площади студент выстрелил себе в рот.
-Почему?- с любопытством спросила девушка.
-Из-за любви, конечно. Много ли поводов студентам стреляться?- ответил, переступая с ноги на ногу Мрак. -Минут орок медицинскую карету ждали. Сначала, говорят, колесо отвалилось.
Злата вспомнила, что должна рассердиться, и набросилась на Мрака с упреками.
-Я тут целый час стояла как дурочка, пока ты глазел на неудачливого самоубийцу?!
-Почему неудачливого? Вполне себе удачливого. Там еще зевак с полсотни было. Видела бы ты, как ему неаккуратно башку разнесло.
-А какого ж черта, ты, черт окаянный написал, что я должна спасти чью-то жизнь?
-Все правда. До единой запятой. Тебе предстоит спасти мою жизнь.
-Зачем мне это? Ты опоздал, избегал меня почти четыре дня, а сейчас выглядишь как черт знает что.
-Чинил в деревне канализацию. Со старостой случайно задели трубу. Нас окатил фонтан фекалий, так что пришлось срочно мыться. За одеждой чистой я уже не успевал, поезд вот-вот мог отойти. Так что на мне одолженные вещи среднего сына старосты.
-Допустим я тебе поверю. Но почему именно почта? Сегодня должна прийти какая-то посылка? Ее ведь могут отправить в Белогрудки.
-Сегодня наша экскурсия начнется с Мариенштрассе 9, здания почты. Одного из самых старых зданий в городе. Знаешь ли ты, почему улица так именуется?
-Раньше здесь стояла церковь Мария с пылающим сердцем, а в начале шестнадцатого века ее разрушили до самого основания.
-А кто разрушил?
-Да без понятия. Предположу, что какой-то не шибко умный человек, вроде тех, что прячутся по углам, избегая объяснять мотивы, уходят от любой ответственности и вечно опаздывают.
-Возможно, что так.-Мрак моргнул, усердно делая вид, что камень, кинутый в его огород ничуть его не задел.-Предлагаю тебе мою руку.
-Что?!- Злата аж зубами клацнула.
-Предлагаю тебе опереться на мою руку, пока мы спускаемся по Мариенштрассе, а по дороге ты, возможно простишь человека, то признался тебе в том, что жизнь его нуждается в спасении.
*****
Качалась сирень на легком ветру. Цвели астры. В воздухе пахло медом и розами. Люди лениво прохаживались по Мариенштрассе взад-вперед. Злата, старательно делая вид, что ей нисколечко не интересно, разглядывала нарядных дам с франтоватыми кавалерами и маленькими мопсами, что вперевалочку двигались по ровной чистой мостовой. Она слушала разъяснения Мрака, что был занят в княжеской полиции, куда отправил на экспертизу то самое ведро, из которого облили на ушедшей неделе старенькую ведьму из соседнего села. Слушала о том, что Мрак узнал от словоохотливых полицейских, о подобных происшетвиях по княжеству. Слушала о том, как в соседнем городе, каждый вечер пятницы люди, что спешат с базара, видят призрачного извозчика со скелетами трех огромных лошадей, запряженных в полуистлевший дилижанс. Слушала о том, как в лесах, где неподалеку поселились самые старые ведьмаки княжества, начинают находить какие-то древние захоронения останков больших зверей, чудовищ или деформированные человеческие скелеты. Но вся речь Мрака определенно сводилась к тому, чтобы уболтать ее, усыпить ее бдительность, а затем провернуть какую-нибудь шутку или розыгрыш.
В семь они поужинали куриными крылышками под сырным соусом в кафе Лилия, где Мрак, пользуясь своей неузнанностью, порезвился от души, изображая сельского простака. Он соскребал ложкой мясо, крошил хлеб, избегая пользоваться вилкой подчищал тарелку до скрипа и сморкался с милой улыбкой в большой клетчатый платок. смачно, со вкусом, точно впервые в жизни облегчал носовые пазухи. На маленькой улочке с чудным названием Небесная Лазурь Злата не выдержала и заявила:
-Ты как свинья! Иди к черту!
Мрак покачал головой, купил у какой-то старушки букетик маргариток, сунул их за корсаж Златаны. Затем, взмахнув точно крыльями крепкими руками, он двинулся вперед, пока Злата с недоумением смотрела на его удаляющуюся спину. Все же она догнала его.
-Эй! Что это было?!
-Я не способен вынести такой объем критики за день.- ответил, цедя слова Мрак.-И вообще, иди сама к черту. Не умею я ухаживать за женщинами.
*****
Злата ходила из угла в угол, пока слушающая ее госпожа Морбах вышивала на платочке незабудки. Злата была раздражена. Очки то и дело съезжали с носа госпожи директора, она спешила закончить с вышивкой. Послезавтра должны были вернуться для продолжения учебы несколько воспитанников, а тот уют, что она планировала создать к приезду ее замечательных подопечных, по представлению госпожи Морбах не был создан. Каждому она приготовила подарок- платок в нагрудный карман школьной формы, вышитый ее собственными руками, что должен был приукрасить скучное казенное платье. И вот она не успевала закончить еще два. И расстроенный, с нотками злости голос Златы, которую она помнила еще маленькой растрепанной девочкой с запачканными чернилами пальцами и шоколадом в уголках рта, беспокоил добрую госпожу директора не меньше синеньких платочков. Госпожа Морбах сделала над собой волевое усилие- ведь платочки можно будет подарить в любой осенний день, до того, как в приют приедет фотограф, чтоб запечатлить чисто вымытые и серьезные по такому случаю лица ребятишек, из карманов которых, точно обереги непременно должны торчать ее маленькие точно цветы, платочки. А Златана она тут. И она не меньше других нуждается в ее внимании.
Госпожа Корделия вспомнила также, как двадцатитрехлетней порывистой девушкой переступила с каким-то опасением порог этого дома с гербом на воротах, показавшийся ей огромным и мрачным.
Как же одиноко было первое время в этом доме ей, единственной женщине среди сорока мужчин. Конечно, среди них было двадцать шесть маленьких, но стремительно растущих на ее глазах мужчин.
И в селе люди косились на нее с опаской. В ближней церкви все головы поворачивались в ее сторону, стоило ей только войти, а в обеденном зале сами по себе, как казалось ей, летали вилки, щипцы для сахара и ложки сменяли друг друга перед каждым новым блюдом. В первый вечер в особняке, от страха она осталась голодной- испугалась не на шутку, увидев, как задетая ее рукавом тарелочка, разбившись вновь собралась из осколков. Все это и расстраивало и пугало, несмотря на то, что с ней обращались как с леди, хоть госпожа Корделия была лишь дочкой любившего театр пекаря и маленькой швеи, старшая из шести детей, что сама сумела получить образование.
Да, в том Брокене было неуютно оттого лишь, что мир новый, незнакомый вдруг открылся перед ней. И сами прыгали на противень яблоки в слоеном тесте и меду, которым она вырезала сердцевинки, чтобы побаловать к чаю вежливых коллег и славных мальчишек, никогда не подкладывавших кнопки на ее стул. Сами закрывались двери классов, когда госпожа Корделия их покидала. Конечно, это было почти пятьдесят лет назад, и ее жизнь облегчали максимально, опасаясь, что хорошенькая христианка просто удерет в один прекрасный вечер из новооткрытой колдовской школы. А вакансию, что счел обязательной здесь людской князь все же нужно кем-то закрывать.
Но первый рабочий год Корделии не хватало задушевных разговоров, ну хоть с кем-то. Коллеги из деликатности не смели беспокоить и расспрашивать ее, а галантный красавец Освальд, что запал ей в душу с первых дней своим неповторимым глубоким взглядом и любопытством ко всему, будь то новый всход лилий в ноябре, под первым снегом, или же движение Фаэтона по орбите Венеры, все же не переходил с формального общения на личное.
Годом позднее, господин директор, интересный южанин с веером и задумчивым лицом как бы невзначай осведомится, не понадобятся ли ей в городе, куда он собирается поехать на пару дней, угольные карандаши и бумага, отметив, что не смог сдержать любопытства и заглянул в забытую ею в классе записную книжечку в переплете из пыльно-зеленого сатина с закладками на каждой второй страничке. Господин Корхайд, неподдельно восхищенный рисунками госпожи Корделии, вернувшись с бумагой и набором карандашей, заключит коварно спор с Освальдом Морбахом, который тот проиграет, и заставит господина Морбаха несколько часов в неделю целый месяц позировать госпоже Корделии, а тем временем как бы невзначай приоткроет окно, и все время пока юная учительница рисует будут нестись веселые мелодии славянских плясок в исполнении очень одаренного мальчика Арсения, которого за какую-то смешную провинность господин директор собственноручно усадил за фортепиано.
И подвыпивший садовник будто бы случайно, из любви к прекрасному развесит в мягком сентябре разноцветные гирлянды на старые груши.
Но это будет только через год, а пока она, совсем юная и двадцатитрехлетняя, что спит в одной из чудесных башен старого особняка, точно сказочная принцесса, за дверью с тремя замками и пятью задвижками, девушка, что всегда крестится, слыша вороний грай.
Девушка, чьи подметки никогда не отрываются, девушка, чью одежду немая деревенская прачка стирает особенно тщательно и складывает аккуратными стопками у изголовья. Девушка, что копирует в записной книжке лики белогрудской луны, прячущейся за зеленый муар облаков.
Так что госпожа Корделия прекрасно понимала Златану, уставшую ругать за глаза избалованного мальчишку с плохими манерами, что так бесцеремонно сунул ей за корсаж букетик из пяти перевязанных белой атласной лентой маргариток. Мальчишку, что убежал, словно от чумной, от этой чудесной и простосердечной девочки, которая мечтает уже свить собственное гнездышко. Ах, какой же он все-таки противный мальчишка, этот Глорие Ганс Сварт!
*****
Интересно все же, чем отличается сердце тех, у кого оно находится справа от сердец, бьющихся в левой стороне груди?
Больно-то всегда внизу, там где находится самый верх живота, а еще там, где должны быть слезные протоки.
И предательски начинает щипать в груди, и чувство восторга вдруг как-то незаметно превращается в щемящую боль обиды. Что бы он ни делал для этой девчонки- был ли собою, был ли комичен, интригующ, внимателен- Злата этого никогда не ценит. Он остается для нее алкоголиком и хамом, дураком с претензией на образованность, деревенщиной наконец.
Даже тот факт, что он вовсю старается быть любезным с ее знакомыми- сельскими суеверными олухами- ничуть ее не трогает.
Она выбрала Марцеллия- идеального мертвеца, четкую картинку, роль, что некогда сыграл он столь успешно, и уже пять лет как похоронил с облегчением. А Злата эту превосходную иллюзию все забыть никак не может. Более того, Злата начинает интересоваться магией, и ради того, чтобы пресечь ее опасное любопытство и получить ну хоть какой-то шанс на помощь довольно сильного, однако абсолютно необученного ведьмовина Вильгельма Моро, практика во всем, человека со свежим взглядом, что поможет ему завершить важное дело и отпустить за Грань, на волю, двадцать четыре заблудших души, что были запечатаны какими-то проклятьями Марцеллия и предпоследнего Лунного Короля, шутами гороховыми от дикой черной магии, ему пришлось опять надеть эти лохмотья, бусики и личину давно убитого колдуна.
От этих переодеваний можно было ловить приятную эйфорию еще во времена царствования в Брокене Августа Первого Великолепного, с коим эта веснушчатая сисястая девчонка его также изволит периодически сравнивать в своих примитивных мыслях.
Тогда он навещал брата и поляну с кругом камней, рискуя быть раскрытым, ведь он не так хорошо был знаком с Марцеллием, чтоб стать точной его копией. Он наблюдал за тем, как прогрессирует болезнь Августа, за хорошеньким личиком Арсения, в чьих глазах читалась неприкрытая нежность к Августу, Арсения, что прятал в своей келье, в соломенном тюфячке прядку волос его, Мрака, выкрашенную в угольно-черный и золотистую на треть. Того Арсения, что рыдал над письмами ему, точно полоумная девка, а не настоящий мужик, а вечерами под любым предлогом крутился в саду около его старшего брата- измученного болезнью, запущенной проклятием, но все еще блестающего как синяя роза среди полевых цветов. Это было больно и обидно.
Он наблюдал за этим домом, к которому он, будучи еще ребенком стремился, мечтая здесь жить, учиться, наблюдал за всем тем, что у него могло быть, будь он и вправду Марцеллий.
И эта девчонка, совсем нелепый и трогательный хвостик Агуста, в платье цвета молочного шоколада, что было ей уже неприлично мало и тесно в груди, как-то неожиданно выскочила из-за спины Августа, а он едва не чертыхнулся от жаркого солнца ее светло-карих глаз, чуть не испортив тем самым образ Марцеллия, что ничему никогда не изумлялся и не бранился. Как неотступно следовал за ним в чердачной тени Эрик Монро, решивший, будто бы он, лже-Марцеллий, некромант пятого уровня и в самом деле будет столь рассеян, что не отличит наглую слежку от очертаний старой мебели в серых чехлах.
И как этот гавненыш Арсений чуть не рассекретил его, спускаясь ночью по малой нужде, когда Мрак, умаявшись от длинных, тяжелых будто кирпичи марцеллиевских волос и корсета, спустился на ночную прогулку и вдруг ощутил Боль самого простого на свете человека- какого-то парнишки со старой гитарой. Арсений знал, и Мрак знал не хуже, что реальный Марцеллий не мог читать мыслей, но может быть, Арсений не обратил бы на тот эпизод никакого внимания. Ведь позже они встретились с Арсением на перроне, когда тот приезжал из Белогрудок в город, навестить близнецов- ученика Олафа, так звали того несостоявшегося утопленника, что Мрак успел остановить за минуты до встречи с прудом, и Вилли- второго кроме Златы обладающего подлинной силой воспитанника приюта для государственных сироток и хулиганов. Арсений поприветствовал его уважительно, традиционным поклоном и словами *Здравствуйте, господин директор*. А лже-Марцеллий, с которого лился ведрами пот в длинной черной хламиде в душный летний денек, прочел лишь некоторое беспокойство за Злату, что все еще помнила троичный ключ. Нет, он раскрыт не был.
И у двери своего домика он подслушал тот разговор о письмах, и озадачился не на шутку, ведь несмотря на разный наклон Арсений всегда узнает его почерк. Спрятав в дупле Белополья выкранные у девушки письма, Мрак тем же вечером нашел какой-то пустяковый повод и хорошенько приложил Арсения об уголок печи.
Тот сопротивлялся, рыча и шипя как раненая кошка, и Мраку уже минутами было даже жалко Арсения, эту черную прилипалу, что вечно не мог выбрать между ним и его утонченным, ныне покойным братом, что изводил его упреками и придирками, что опозорил его перед веми родными и съел пять лет его жизни своей тошнотворной капустно-сельской бытовухой. Жалко этого дурачка, что никак не может уйти из его жизни сам, сколько бы ему ни было сказано. Завравшийся даже себе инкубышев выродок все пытался оттолкнуть его, пока Мрак с наслаждением топтал его прогулочными сапогами.
Как же жутко текла по половицам кровь, что Арсений замыл перед отъездом, ползая на корточках и сверкая грязными пятками. Как омерзительно и жалко Арсений умолял пощадить его, оставить жизнь, прекратить ради перепуганной маленькой девочки, что наблюдала за всем этим по ту сторону окна, на улице, колотила в раму, а ведь Мрак всего-то намеревался попугать его, освободив от одной скверной привычки- от себя.
Мрак ведь уже решил все, решил заново, увидев вновь повзрослевшую Злату, что она станет следующей в списке его побед, ведь он так заскучал в этой божественной глухомани. Но что-то произошло, и Злата перестала быть просто милой пустышкой. Что же?