Я родился как-то вскоре после Нового года. На Праздник не успел. И это стало в моей жизни знаковым, много потом куда не успевал и опаздывал. Кстати, в пост родился-то, похоже. Да и зачат был, наверное, тоже.
О чём хочу написать? Пожаловаться, посетовать? Да нет, конечно, просто хочу немного написать о своём детстве. Оно, на мой взгляд, как и у всех, было забавным, но не все готовы и желают об этом писать. Я же пишу обо всём, что в голову приходит, поэтому написать о своём детстве для меня большой повод пощёлкать клавиатурой компьютера.
Во-первых, хочу сказать, что помню я себя с очень раннего возраста, лет с двух, очень короткими обрывками, правда, и определить, к какому возрасту конкретно какое воспоминание этого совсем раннего периода относится, не могу. Поэтому расскажу о некоторых событиях своего детства независимо от хронологии.
Мама говорила, что в два года я уже выговаривал р, но я помню как меня спрашивали:
-Как твоя фамилия?
А я уверенно отвечал:
-Оллов.
Это я помню очень отчётливо.
Ещё с самого раннего возраста запомнил, как бегал по двору, возле дома по улице и падал, причём падал вытянув вперёд руки ладонями вниз, расцарапывал их, это повторялось часто, считай, постоянно, и меня очень злило.
Я и в раннем детстве был раздражительным, капризным и вредным. Причём мыслил очень даже всерьёз.
Так вот падал я чаще всего возле трубы, протянутой для полива огородов, она проходила через дорогу, а в нашем ряду между нашим и соседским домом, трёхдюймовка, наверное. А я носился возле дома повсюду, и соседские дома были для меня, как свои, поэтому мимо этой трубы пробегал постоянно, и постоянно падал, спотыкаясь.
Тем более, что через дом в том направлении жил мой родной дядя, у которого было две дочки, две мои сестры двоюродные, одна на четыре, другая на семь лет меня старше.
Он работал водителем, и возле их двора часто стояла его машина, больше всего мне запомнился вездеход, как я потом узнал, ГАЗ – 63. Да и помимо этого в их дворе было много для меня интересного, а особенно – велосипед. Трёхколёсный такой, большой, переделанный уже под двухколёсный.
Он был мне где-то по грудь, может, чуть выше живота. На нём постоянно каталась моя сестра, мне не давала его, хотя я и просил, а покататься на нём было моей заветной мечтой, а кататься, я конечно, не умел, да и великоват был он для меня.
Но желание было настолько большим, что смотреть на него равнодушно я просто не мог. И вот однажды, когда мне было уже года 3, прибегаю к ним, во дворе никого нет, а возле завалинки стоит он, моя мечта.
Я схватил его и с бьющимся от страха и волнения сердцем, выкатив на улицу, насколько возможно быстро побежал с ним к своему дому.
Прибежал, поставил у себя во дворе с надеждой покататься чуть позже. Я понимал, что совершил что-то очень нехорошее, но удержаться от этого просто не смог.
Я забежал в дом весь в волнении, и какое-то время от страха не выходил на улицу. Я ждал, что за это обязательно последует наказание, ждал, что придут дядя, сёстры, нажалуются на меня родителям, меня отругают, накажут.
Через какое-то время я вышел во двор. Но велика во дворе не оказалось. Выбежав на улицу, я увидел, как возле своего дома на нём преспокойненько, как ни в чём не бывало, катается моя сестра.
Меня это расстроило. Точнее расстроило то, что я, украв велосипед, не успел попробовать на нём прокатиться. Хотя, это было невозможно в принципе. Потому что, как я уже сказал, я не умел, конечно же, кататься, да и он был для меня слишком большой. Но я этого не понимал.
Но, это не значит, что я был воришкой и вруном. Наоборот, врать я не умел, для меня это было даже неприемлемым, а других примеров краж припомнить не могу, за исключением того, что воровал конфеты у мамы из комода. Сразу расскажу тогда и об этом.
В соседях у нас жили Бабушкины. Их сын Боря, лет на пять меня старше, был моим другом, как я считал, а Наташа, одноклассница брата, была старше меня на семь лет.
Шоколадные конфеты были по тем временам не такими уж дешёвыми, а нас в семье было четверо сыновей. Я самый младший, трое - старше меня на одиннадцать, девять и семь лет, соответственно. Поэтому мама конфеты закрывала в верхнем ящике комода маленьким ключиком, а нам выдавала лишь по две конфетки.
Однажды, когда мне было лет пять, я пришёл к Бабушкиным, к которым ходил каждый день, и увидел у Наташи точно такой же ключ, как у мамы. Только на нём была написана цифра 7.
Я спросил у неё, что это за ключ. Наташа сказала, что этот ключ от какого-то шкафа или ещё что - то в этом роде. В общем, он оказался бесхозным, точнее, ненужным в хозяйстве. А Наташа была девочкой очень доброй и, когда я попросил отдать ключ мне, с лёгким сердцем мне его подарила.
Придя домой, я первым делом попробовал открыть ящичек комода с конфетками. И к моему удивлению, ящик легко открылся. После этого я стал иногда потаскивать оттуда конфеты, но как и в случае с велосипедом никакого наказания за это не последовало.
Через какое-то время мне стало стыдно, и я рассказал маме о том, что у меня есть ключ, и я беру нет-нет из комода конфеты. На что мама сказала:
-А я – то думаю, вроде конфет становится меньше, но комод на замке, значит, это невозможно, а оказывается, это ты их воруешь.
Конфет много я не взял, лишь несколько раз. Ругать меня за это мама не стала, а ключ потом долгое время использовался мамой. Надо сказать, что комод этот, впрочем, как и старый шифоньер, зеркало, подаренное родителям в день их свадьбы бабушкой, были сохранены мамой как часть мебели на всю её жизнь.
Но хорошо, что эти два случая остались единственными, когда я что-то украл. Во всяком случае, других я не помню.
А насчёт вранья, не знаю, но по-моему, детям не свойственно врать. Как и говорить другим людям Вы. Это для них неприемлемо и неестественно, на мой взгляд.
Когда мне исполнилось два года, тётя Нюра, мамина старшая сестра, подарила мне рубашку. А она находилась в ссоре с нашей соседкой напротив тётей Леной, сестрой её нового мужа дяди Пети, первый муж тёти Нюры погиб на фронте.
Так вот кто-то из соседей, увидев эту рубашку, сказал:
-Ой, Юрочка, какая у тебя рубашка красивая. Это кто тебе купил?
-Тётя Лена, - почему-то сказала мама.
На что я ответил:
-Не тётя Лена, а тётя Нюра.
У тёти Лены, а может, у её мужа дяди Коли был отец, старый дед. У него были большая белая борода и усы. Какое-то время он жил с ними.
У меня был маленький деревянный молоток, типа киянки, только детский, и я иногда ходил с ним. Не знаю для чего, и по чему я им стукал, не помню.
Однажды я увидел, что этот дед что-то колотит возле дома, наверное, забор. Я взял свой молоток и подошёл, чтобы помочь ему, какое-то время копошился с ним.
Увидев мой молоточек, он сказал:
-Юра, у тебя молоток деревянный, а я дам тебе настоящий, чтобы ты смог забивать им гвозди.
И после того, как он закончил свою работу, вытащил мне из дома настоящий железный молоток, только без ручки. Молоток был, видимо, очень старый, уже покрылся какими-то неровностями, но вовсе не был ржавым. Мне очень понравился этот молоток.
Радостный я притащил молоток домой. Отец, увидев его, пошёл и сделал для него деревянную ручку. Так у меня появился настоящий слесарный или плотницкий, какой угодно, инструмент.
Этот молоток тоже сохранялся у нас долгое время в хозяйстве, возможно, и сейчас валяется у кого-то из братьев в гараже. За что я безмерно благодарен старому деду, всегда его вспоминаю добрыми словами и мыслями. Да и запомнил я дедушку этого, наверное, благодаря подаренному молотку. Не зря говорят, что хорошие люди запоминаются своими добрыми делами на всю жизнь.
У отца было тоже три брата, только в отличие от меня, он был старшим в семье. Ещё у него была сестра, тётя Наля, дай бог ей здоровье. Дядя Вася, как я уже сказал, жил рядом с нами, а ещё были дядя Ваня, ныне здравствующий, и дядя Лёша.
У меня был самый старший брат, которого тоже звали Юрой. Родители тогда ещё жили в Медногорске. Когда он был совсем маленьким, то игрался на кровати, на которой сидел спиной дядя Ваня, в то время будучи ещё подростком.
Юрочка каким-то образом задел дядю, или наоборот, в результате упал, ударившись головой. После этого у него начались приступы, как принято было говорить: «нарыла младенческая», и в одиннадцать месяцев он умер. Царство тебе небесное, брат.
Когда дядя Ваня пришёл из армии, они с дядей Лёшей поехали на озеро Култубан, которое находится недалеко от Сибая, отдыхать. Меня взяли с собой, для чего не понятно. Возле озера они выпивали, а я бегал по краю берега.
Бегал, бегал и булькнул в воду. Спохватившись, они подбежали, но меня не было видно. Тогда они бросились в воду, начали шарить руками под водой и выловили меня, с их слов, за ногу. Как мне стало понятно из их рассказов, я уже успел нахлебаться воды, но сознание не потерял.
Я этого, конечно, не помню, а на озере Култыбан был лишь однажды, уже в возрасте десяти или одиннадцати лет.
Но странно, что это озеро показалось мне каким-то подсознательно неприветливым и даже вселяющим страх. Я смотрел на бьющие о берег небольшие волны, на резко уходящий вниз под водой берег, и мне было неуютно. То ли это связано с рассказами дядек моих, то ли страх остался где-то в глубине моей памяти после того, как я побывал там под водой.
В доме у нас висели деревянные, открывающиеся, часы с боем, такие, с гирями на цепочках. Такие были в то время почти в каждом доме.
Они тоже сохранялись у нас всю мамину жизнь. Переехали в своё время из Сибая в Энергетик, как и ещё многие дорогие для меня вещи. Жаль, что после смерти матери, когда продали квартиру родительскую, почти ничего из этих вещей не сохранили. Отец умер раньше матери на двенадцать лет.
Так вот эти часы привлекали моё особое внимание в детстве. Володя, брат старший, говорил мне:
-Будешь себя хорошо вести, я покажу тебе стражников, которые живут на часах.
Для меня это было настолько желанным, увидеть этих стражников, что я был готов за это не только хорошо себя вести, но даже и отдать какую - нибудь дорогую для меня вещь, лишь бы только узреть это чудо. Он говорил это часто, но так мне их и не показывал. Я всё ждал, а сам залезть так высоко не мог.
Долго я ждал, жил мечтой. Представлял, как они стоят там в часах с копьями и охраняют, несут стражу. Пока, наконец, не понял, что никаких стражников там нет. Наверное, это похоже на веру детей в Деда Мороза, Бабу Ягу и других сказочных героев.
Правда, в Деда Мороза я почему – то никогда не верил, но мне очень нравились новогодние открытки с его изображением, с изображением новогодних игрушек, зверьков, домиков со светящимися окнами, ёлок. Вот они мне, действительно, казались сказочными.
А вот в разных бабушек Ёжек, колдуней, ведьм и других героев из тёмного леса или какого – либо большого тёмного дома ночью я верил безраздельно и беспредельно. Тем более, что моё яркое детское воображение подогревали разговоры между собой взрослых, особенно, женщин о разных ворожбах, приворотах и кознях с их стороны. А взрослым, тем более, родителям и родне, я верил безгранично. Причём они иногда говорили о конкретных людях, например, о матери дяди Пети, порядочного мужа тёти Нюры, фронтовика и брата тёти Лены.
А с учётом того, что его мама была старая, очень седая, волосы её были не причёсаны, она много болела, а когда выходила из своей комнаты, выглядела довольно опасно и вселяла в меня настоящий страх, чуть ли не ужас. Хотя, наверняка, была очень даже хорошей бабушкой, просто с моей тётей у неё были нелады, а жили они тогда в одном доме.
Еще мои убеждения о их существовании подтверждали фильмы - сказки для детей и мультфильмы про Бабу Ягу. До сих пор не могу понять, зачем у взрослых с древних времён принято так жёстко пугать детей. Убей меня, не могу этого понять до сих пор.
Хотя все эти сказки, мультфильмы мне безумно нравились, особенно, лет с шести, когда я уже прекрасно понимал, что это не настоящие герои, а сказочные.
А вот в пять лет, несмотря на то, что я уже умел читать(братья постарались, научили), когда родители купили телевизор Аврору, и я смотрел очень любимую мною передачу «Волшебная лестница», мне было очень жаль героя типа Иванушки, которого злая ведьма при помощи обмана запирала в каком-то сундуке.
А насчёт чтения, я постоянно крутился возле братьев, был у них хвостиком чуть ли не в прямом смысле слова, тем более, что в детский садик не ходил никогда. Они ежедневно делали уроки, домашнее задание, я лез с вопросами, их это доставало, и они решили научить меня читать.
Начал это дело Володя, что на семь лет старше, ему я надоедал больше всех. Сначала мне было интересно, но потом я понял, что надо запоминать, учить, то есть работать, и хотел увильнуть, но было поздно. Братья все втроём насели на меня, по очереди стали заниматься со мной, заставлять, и через несколько недель я стал хорошо читать и писать, правда, печатными буквами, а также считать до ста, чуть позже до тысячи и так далее.
Так в пять лет я стал писать письма тёте Нюре, которая годом раньше переехала с дядей Петей в Киргизию, во Фрунзе, подальше от его мамы - свекрови и тёти Лены, которые были против их совместной жизни, как я сейчас понимаю, во многом из-за дома, который дядя Петя построил для себя и матери до того, как стал жить совместно с тётей.
И когда летом мы приехали к ним в гости, я уже был абсолютно читающим ребёнком. А когда сидели за столом, я с серьёзным видом прочитал на каком-то пузырьке слово Пунша и сказал:
-Не понял. Написано Пунша, а там перец.
Надо при этом заметить, что я лишь недавно узнал, что такое пунша. Это то же самое, что и пунш. Но и тогда уже я мог понять, что пунша – это точно не перец.
Мой двоюродный брат Володя, уже взрослый дядя, опешил:
-Он что, умеет читать?
-Да, - сказала мама, - он же письма Нюре пишет уже полгода.
-Да не может быть… - ответил тот.
Он притащил какую-то книгу и дал мне её для чтения. Я стал довольно легко её читать.
Удивлённый не на шутку он твёрдо заявил:
-Всё, с сегодняшнего дня буду учить Сашку (моего двоюродного племянника, на год моложе меня) читать. Вот это здорово!
Но Володя – не мои братья, в то время пацаны. У него не хватило времени, а у Саши, очень подвижного и игривого ребёнка, усидчивости. Так, в пять лет он читать и не научился. Да это и не нужно, наверное, ребёнку. Просто, у меня так получилось благодаря тому, что всё время был рядом с учениками.
Вообще, я всё время находился рядом с ними, их это очень доставало, как я уже сказал, но деваться от меня они никуда не могли. Я всюду следовал за ними, особенно за Володей. Так было всё моё детство лет до семи, пока я не пошёл в школу.
Благодаря этому, я уже лет в шесть ездил на взрослом велосипеде под рамку, к тому времени, правда, у меня появился и свой велосипед – подросток, приятного тёмно - синего цвета. И не только на велосипеде.
Я уже ездил на моторном велосипеде, стоя, у него была косая рама, а в семь лет уже ездил один на М – 105, «Козле», который купили Васе, самому старшему брату.
Кстати, я всё же удивляюсь, ка я мог в таком возрасте управлять мотоциклом. Но было это именно в семь лет. В восемь лет, после первого класса моего, в 1972 году летом мы переехали в Энергетик. А Васю осенью 1971 года призвали в армию.
Я трогался с места, мотоцикл сзади держали. Я потихоньку ехал по кругу, стоя, по - моему, потом мотоцикл снова ловили вместе со мной. Думаю, это было, в общем – то, рискованно.
Однажды на поляне за нашими домами, где молодёжь часто собиралась, там же и играли в футбол, волейбол, катались на велосипедах, мотоциклах, брат рассказал знакомым, что я езжу на «Козле».
-Да ладно, не может быть, - ответили ему. – Покажи.
-Хорошо, - сказал он.
Он завёл мотоцикл, и стал его держать сзади. Я, как обычно, сел за руль и поехал по кругу.
Но, на этот раз я ехал перед зрителями. Мне показалось, что ехать на первой скорости – это скучно. И слегка прибавив скорость, я последовательно дошёл с первой скорости до третьей. Первая, вторая, третья...
Я не заметил, как сильно перепугался брат, да и его друзья - тоже. Потом он мне об этом рассказывал. Они подбежали ко мне, и пока я не набрал скорость, схватили мотоцикл сзади. И с трудом удержали его. Я помню, что не собирался останавливаться, и мотик пропахал колёсами полосу на грунте, прежде, чем заглохнуть. Втроём они меня удержали, я не упал.
Но вернусь в более раннее детство.
Как только я стал осознавать себя, понимать, что есть я, непонятно откуда и когда взявшийся, хотя меня это и не волновало поначалу, мне стало казаться, что я - центр всего того, что меня окружает. И всё создано только для меня. Всё и все. Я - это всё, а все остальные, кроме мамы, конечно, - что-то вроде необходимого дополнения.
В том числе и мои братья. Я вряд ли понимал, что они так же могут испытывать обиды, боль и вообще так же чувствовать. Но это продолжалось совсем недолго.
Когда я начал устойчиво ходить, что - то рисовать, петь, более или менее осмысливать окружающий мир, я понял, что рядом есть люди, такие же, как я, особенно родственники, которые стали очень дороги и близки мне.
Я был довольно проблемным ребёнком, впрочем, наверное, как большинство детей. Не трудно догадаться, что если я родился четвёртым сыном в семье, а по сути – пятым, то вряд ли меня сильно хотели. Хотели девочку, конечно.
Отец был простым рабочим - взрывником в Сибайском карьере, зарплата у него была небольшая, мама тоже работала то рабочей, то завскладом в Гортопе. И хотя в то время часто встречались семьи, где было больше трёх детей, четверо детей поднять было непросто, и папе и маме приходилось, как говорится, пахать, особенно маме, и она в первую очередь мечтала о дочке – помощнице. Но вместо дочки родился я, опять сын.
Однажды она, со слов моей бывшей жены, сказала ей, что хотела сначала сделать аборт. Но мне в этом мама не призналась, ответила, что никогда такого не было. Да я, честно говоря, и не испытывал к себе нелюбви, скорее, наоборот, меня излишне баловали. Особенно маленького, но, боюсь, относились ко мне больше , как к любимой игрушке, мало воспитывали.
А основными няньками, воспитателями были братья, особенно Вова. Родители всегда были заняты. Хотя и им тоже приходилось везде таскать меня с собой. Отец был гармонистом, играл много и на свадьбах, и просто на гулянках, был, как говорится, востребован, хотя на мой взгляд, он и умел-то играть больше плясовые на один мотив да пару песен.
По тем временам этого было достаточно, чтобы петь частушки или отплясывать гопака. А песни застольные могли петь большим хором и без аккомпанемента.
Но однажды из-за меня, возвращаясь из гостей, на автобусной остановке забыли хорошую гармонь с регистром.
Когда утром все уходили на работу, в школы, меня уводили, то к тёте Нюре, то к папиной тёте, Арише, несколько раз меня водили даже к знакомым.
Один раз, помню, со мной нянчился дядя Андрей Клоков, маленького роста, щуплый, бывший фронтовик, который после того, как однажды хорошо выпил, один утащил и выбросил в глубокую траншею, прорытую трактором для водопровода, целый холодильник, Оренбург или Саратов, точно не помню.
Был он на самом деле порядочным и добрым человеком, и мне очень понравилось то, как он научил меня рисовать солдата и раскрашивать шинель коричневым и светло – зелёным карандашом одновременно.
У нас была собачка Белка, которая из всех нас не подпускала близко к себе только меня, особенно, когда у неё были кутята. Я её очень любил, и то, что она на меня рычала, не подпускала и не позволяла себя гладить меня довольно сильно расстраивало.
Ещё у нас был серый пушистый кот без имени. И Белка, и кот жили у нас долго. Когда переезжали, Белку, к сожалению, пришлось отдать соседу, дяде Андрею Новоковскому, которого она недолюбливала. Он же её очень ценил и с удовольствием взял к себе.
Поначалу он таскал у нас дрова по - соседски, но Белка ему этого делать не позволяла, всегда громко лаяла, несколько раз он попадался из-за неё, а бывало, отбивался от неё палкой. По многу он не таскал, родители ему это прощали, а Белка – нет.
Когда мы уже жили в Энергетике, я приходил к Новоковским, подходил к Белке, но она встречала всех нас неприветливо. Не простила предательство.
Позже, как я узнал потом, её смертельно поранил пёс Бабушкиных. Они с Новоковскими были родственниками, их огороды соединялись калиткой. Дядю Сашу Бабушкина Белка тоже не праздновала, особенно подвыпившего. Однажды он оставил калитку незакрытой, к Белке прибежал его огромный пёс, она была на цепи, силы оказались неравны. Пёс был наполовину овчаркой, а Белка – обыкновенной пушистой дворняжкой.
Кот же, со слов матери, куда – то ушёл перед нашим отъездом сам. Он был уже стар. Мы с Володей тогда уже переехали к отцу, а мама с Сашей, братом, ещё оставалась несколько месяцев в Сибае. Брат доучивался перед армией в автошколе, мама продавала дом. Самый старший, Вася, в это время служил в Одессе в погранвойсках.
Когда я вполне серьёзно ходил под столом пешком, отец, приходя с работы, часто кушал за этим столом в прихожке – кухне, сидя на диванчике, обшитом дерматином, с круглыми подушками по бокам. Если он ел мясо, то мослы бросал под стол коту, чтобы тот обгрызал, что на них оставалось.
Потом он ложился на диван и отдыхал какое-то время. Однажды я взял самый крупный мосол, подошёл к нему и изо всех сил ударил мослом по лысой голове. Отец, будучи по молодости кудрявым, облысел лет в двадцать семь – тридцать.
С тех пор папа больше никогда не кидал мослы под стол.
Рядом в этой комнате находилась большая печка – голландка, которая обогревала весь дом. На ней же готовили пищу.
На чугунной плите этой печки мы с Вовой жарили маленькие лепешки, когда всей семьёй делали пельмени. В двух или трёх местах на плоском чугунном листе круглые конфорки закрывались кольцами, а по средине между кольцами был цельный блинок. Когда печка сильно разогревалась, плита краснела, а блинок иногда выпрыгивал на пол.
Однажды к нам пришли в гости тётя Нюра с дядей Петей. Они жили на соседней улице. Все сидели за столом. Раскалённый до красна блинок выпал на пол. Я подбежал и схватил его всей пятернёй, мне очень захотелось первым вставить его на место.
Вот уж было потом крика... Ладошка почти не пострадала, а вот пальцы обжёг все. Вызывали скорую. Долгое время ходил с забинтованной кистью, помню, потом несколькими толстыми слоями слезла с пальцев кожа.
Вовина методика воспитания была очень разнообразной. Он частенько подвергал меня разного рода испытаниям, тем самым, с его точки зрения, закаливая мой характер.
Когда бурильные машины пробуривали дыры для столбов, он брал меня за кисти обеих рук и опускал в круглое, небольшого диаметра, отверстие в земле. На самом деле оно было неглубокое, но гораздо больше моего роста, тем самым, казалось мне огромным, и я всё время боялся, что он меня отпустит, а поднять не сможет. Ощущения были далеки от приятных.
Возле нашего дома в палисаднике рос тополь, а за домом клён, моё любимое дерево. Клён мне нравился и листьями, и семенами с крыльями. Тополь тоже меня впечатлял, но на толстые его ветки Вова меня всё время старался поставить, точнее ставил, хотел даже, чтобы я лез выше, но я боялся высоты и начинал плакать, в отличие от двоюродных сестёр, почти моих ровесниц, которые приходили к нам в гости из города, как мы говорили. Они жили в пятиэтажке.
Так вот они совершенно не боялись высоты, меня же он считал трусливым, и всё время старался, чтобы я переборол страх высоты. А я ни в какую.
Рядом с нами, возле соседней улицы протекала речка с высокими, крутыми берегами, которая и сейчас есть, но летом почти совсем пересыхает. В те времена она не пересыхала. Летом там ловили марлями и на удочку рыбу, зимой катались на коньках и с горок.
Горки с берегов были высокими, во всяком случае, мне так казалось, да ещё и с трамплином. Прямо возле речки берег был обрывистый. Многие дети катались там на санках. Брат и меня захотел приучить к катанию с этих горок. Но мне этого делать не хотелось. Он меня всё же усадил в санки, и я покатился. Когда санки прыгнули с обрыва, приземлился я жёстко, было больно немного, неприятно, да ещё я и губу прикусил. Я принципиально, от злости расплакался. А брат и его друзья вновь посчитали меня, как это, нюней.
Чтобы сходить в кино, брат с друзьями сдавали пустые бутылки. Так же сдавали бутылки и для того, чтобы купить мороженое, например. Хотя и родители, конечно, давали на это деньги, но не каждый же день, не так часто, точнее.
На меня билет в кинотеатр почти никогда не покупали. То ли денег не хватало, то ли по другой причине. Часто старались протащить зайцем. Это мне тоже крайне не нравилось.
При проходе через контролёра, они старались прикрыть меня собой. Но я проделывал это неуклюже и против своей воли, поэтому постоянно попадался. Меня не пропускали, естественно, а с руганью выгоняли. После этого приходилось или покупать билет и мне, или не идти в кино.
Года в три тётя Нюра и бабушка взяли меня с собой в Медногорск. Я впервые проехал на поезде. Было очень много впечатлений от езды в вагоне. Я даже спал на полке. Много было впечатлений и от другого города. Медногорск – город на холмах, мне он очень понравился тогда. Помню, как ночью проходили через какую-то канаву по доске.
Конечно, когда приехали с родителями во Фрунзе потом, было ещё интереснее. Там-то горы до облаков, а на вершинах гор – снег. Неописуемая красота. Когда мы приехали в первый раз, то уехали на такси не туда, куда надо. Ночью уже ходили по домам и искали нужный адрес. Было темно, почти в каждом доме собака. Я часто сидел у отца на плечах, уставал. Страшновато было. Чужой незнакомый город, кирпичные дома за заборами, ночь, собаки и множество летучих мышей.
Родных в тот вечер так и не нашли. Вернулись на вокзал, не помню как. А вот утром спокойненько добрались до тёти с дядей и с радостью увидели, как они месят саман для своего дома, который строили. Потом и я пробовал месить саман ногами, очень понравилось.
Фрунзе мне понравился всем. И обилием фруктов, ягод, и горами, садами, цветами, фонтанами и арыками. Одним словом, город показался сказочно красивым. Потом бывал там ещё несколько раз, и даже сам ездил по молодости, немного работал на заводе, и до сих пор сохранилось о городе то первоначальное очень хорошее мнение.
Сибай – город в Башкирии. Наша улица, как и все остальные, пожалуй, была интернациональной. По левую сторону от нас жили, как я уже говорил, Новоковские. Дядя Андрей украинец, тётя Надя русская. По другую сторону – Сурины, белорусы, потом они уехали в Белоруссию. Дальше – Газимовы, Раимовы, Хусаиновы, Шахметовы, Аргинбаевы – татары и башкиры, Первушкины – мордва, Ивановы – чуваши. Это те, что рядом.
Я частенько носился возле дома, особенно летом. Часто и попадал на глаза людям, которые приходили к кому – либо в гости. Особенно меня любили бабушки – башкирки. Я их запомнил в национальных одеждах: плюшевые жилеты синего, зелёного цвета, узорчатые рубашки, длинные юбки, но самое главное – множество монет, как украшение в одежде. Завидев их, я кричал им:
-Хаума!
Они всегда улыбались в ответ, часто конфетами угощали и говорили:
- Ай, Юрочка, молодец.
Иногда произносили: улым или малай.
Через дом со стороны Новоковских жили дед одноногий с бабушкой. Дед был сурового вида, неразговорчивый, с белой бородой. Говорили, что в Гражданскую он служил у Белых. Я его немного побаивался. Он постоянно ездил на телеге, запряженной лошадью.
Однажды мы с мамой зашли к ним в гости. Бабушка угостила меня не просто конфетой, а дала хлеб, на который положила конфету – карамель. Из мебели мне запомнились у них широкие нары, накрытые цветными коврами.
У Султановых были гуси. Это в нескольких домах от нас. Когда я проходил мимо, гуси вытягивали шеи и бежали на меня. Я их всегда боялся, или убегал, или обходил.
Когда стал чуть побольше, мама мне говорила:
-Да ты возьми гуся за шею и брось, он больше к тебе не подойдёт.
Я всё время пытался представить, как можно схватить гуся за шею, ведь он не на много меньше меня размером. В общем, так и не умудрился схватить за шею ни одного из них, старался либо обойти, либо убежать.
В детстве мне было совершенно без разницы, в какое время года в данный момент жили. Все времена были по-своему интересны, даже очень. Правда, это в первую очередь до того, как я пошёл в школу. Хотя и в школьные годы зимой мы находили очень много радостей и развлечений, часто играли, катались с горок до позднего вечера.
А так, летом – то понятно, всем хорошо. Но зимой бывает холодно. И вот холода -то мне как-то совсем не запомнились.
Очень нравилось, когда меня катали на санках. Это происходило и тогда, когда поздними вечерами, например, возвращались от кого-то пешком. Я ведь катился в санках.
А особенно интересно было, когда меня катали братья по сугробам за домом или просто по улице родной. Мне давали крышку от кастрюли, которой я рулил. Это был неописуемый восторг. В нашем огороде братья с друзьями однажды сделали большую пещеру из снега. Там они и солому постелили. Целый дворец с несколькими входами получился. Я лишь слегка залазил в это сооружение, но была в ней какая-то таинственность, которая тоже создавала атмосферу сказочной загадочности.
А уж летом-то мы во что только не играли, от пряток и казаков – разбойников разных, пятнашек до катаний на велосипедах, купания в грязном озерце за железнодорожным полотном и Депо, чуть ли не вместе с коровами, ну и рыбалки.
Вообще, нравилось играть с братьями в разные игры. Например, мы брали стулья, переворачивали их вперёд спинками и таким образом изображали, что ездим на машинах. Не знаю, что они думали, потому были намного взрослее, и играли мы недолго. Но для меня, который полностью погружался в реальность игры, это было просто замечательно.
Очень увлекался я и тогда, когда играли в перестрелку. Делали баррикады из стульев и других подручных средств, на два пальца надевали тонкую резинку, получалась примитивная рогатка. И стреляли друг в друга бумажными пульками. Правда, я постоянно высовывался и получал пульками в лицо, но это меня нисколько не расстраивало, настолько высок был азарт.
Ещё мне нравилось ловить с ними птичек, чаще всего скворцов и воробьёв. Делали ловушки при помощи палки и верёвки. Мне интересно было посмотреть на них. Потом птиц сразу отпускали.
Один раз улетели с дороги в кювет с Сашей на велике, разогнавшись под горку. Я сидел на рамке. Прилично грохнулись. Я обещал брату не рассказывать маме об этом, но, как выяснилось позже, всё – таки наябедничал. Точнее, мама, увидев мои царапины, стала меня расспрашивать, и я раскололся, как говорится. Я этого не помню, честно.
А однажды, уже лет в шесть или семь, я сам упал на своём велосипеде – подростке. Получилось очень глупо. Я разогнался на нём по хорошей грунтовой дороге как можно сильнее, а потом решил крутнуть руль, как в цирке это делают. Специально и скорость побольше развил.
Ну и крутнул, в результате улетел через этот самый руль на несколько метров. Ощущение было очень забавное. Правда, вновь отделался лёгкими царапинами, заметно было только сильно содранную кожу над губой. Приехал к тёте Арише, умылся водой из бочки, и всё стало нормально.
Мы жили недалеко от железнодорожного вокзала и Депо, поэтому к тепловозам, поездам и паровозам я привык с детства. Однажды даже катался в тепловозе маневровом. Но любил бегать к переезду, там стояли дома железнодорожников и две большие бетонные ёмкости для воды.
Как только приезжал большой, чёрный паровоз, который мы называли водянкой, то сразу бежали к нему, смотрели, как он, пыхтя, заливал в бочки воду.
Вроде ничего особенного в том, о чём я пишу нет, но маленькому мне всё это казалось очень интересным.
За нашими домами, прямо возле дома Бабушкиных были сеновалы, а возле них часто оставляли комбайны и тюки с сеном. Дядя Саша-то трактористом был, вот возле его дома и оставляли, а тюки им привозили.
Комбайны сразу становились объектами наших игр, мы их полностью обследовали от колёс до крыши. А в тюках часто попадался очень вкусный горох.
Ещё мы ходили за грибами в уриму (лес). Туда же потом ходили в поход, когда я уже учился в первом классе. В походе увидели водяную крысу, нутрию, которая плавала в ручье.
Да, я ведь, как хвостик, ходил за братьями, и соответственно, был завсегдатаем и на разных посиделках старших. Обычно собирались на дровах возле дома Савиных.
Ко мне быстро все привыкли, знали, что гнать меня бесполезно да и некуда. Поэтому я знал много чего такого, о чём знать мне было совсем рано. Ну, общался больше со взрослыми ребятами и девчатами, даже Боря Бабушкин был, как я уже говорил, на пять лет меня старше.
Правда, появился ближе к школе у меня дружок – ровесник, Валера Климов. Мама его жила без мужа, у неё всегда были какие-то сомнительные гости, частые, почти постоянные застолья по вечерам, а Валера был предоставлен самому себе.
За домом он соорудил себе что-то вроде крепости из пустых ящиков от бутылок, там и занимался, чем хотел, а хотел он там только одного: покурить.
Однажды и мне предложил, правда, сигарета у него оказалась без табака почти, отсыревшая, толком не загорелась, я попробовал затянуться, но не получилось, и мне эта затея не понравилось.
Валера был личностью с явно криминальной направленностью.
По соседству с ним жила Ирина Маркова, на год старше нас. С его слов, они дружили с ней, не то, что я.
-Давай, Иринку зажмём и пощупаем на диване, – предложил он мне однажды.
Мне очень хотелось подружиться с Ириной.
-Давай, –охотно согласился я.
-Залазь в шифоньер, а я пойду за ней. Как только она придёт, я её схвачу на диване, а ты выскакивай.
-Хорошо.
Я залез в шкаф, Валера ушёл за Ирой. Минут через десять они пришли. Сели на диван. Он обнял девчонку, и крикнул:
-Юрка, вылазь.
Я выскочил, но Ира вырвалась, шлёпнула Валерку наотмашь по лицу и убежала. Она была девчонкой с нормальной комплекцией, не то, что Валера - доходяга.
Не удалось подружиться и поиграть. Ну да, других же способов нет для знакомства.
Однажды мы с ним рассорились. Он начал задираться, я ответил на грубость тем же. Злой пошёл от него домой. Но когда отошёл метров на тридцать, сорок, он начал кидаться в меня крупными комками земли.
Слегка спрятавшись за забором углового дома, я ответил тем же. Но мои снаряды падали далеко от него, а он кидал точно, земляные камни рассыпаясь о забор, попадали в меня, а пару раз я высунулся, и он попал мне прямо в голову.
Потерпев крупное поражение в бою, я вынужден был уйти ни с чем.
Но у него всегда было много игрушек. И автоматы, стреляющие шарами, и машины, и лук со стрелами. Чего только не было. Его мама не скупилась на это.
Мне было интересно с ним играть, да и не было у меня других приятелей – ровесников, поэтому я с ним мирился несмотря ни на что, и часто к нему ходил в гости.
В школе мы тоже попали в один класс, и в первый день я сел рядом с ним. Потом нас рассадила наша первая учительница, посадила мальчиков с девочками.
О школьной жизни здесь писать не буду. Это отдельная история. Скажу только, что я попал в очень хороший класс, оставшийся для меня родным, первым моим коллективом.
Много приятных воспоминаний связано и с ним: от первого посещения парка в ознакомительной прогулке перед началом учебного года до первого звонка, принятия в октябрята и других очень ярких моментов.
Учась в этом первом классе, я продолжал дружить с Валеркой. Я был круглым отличником, он – круглым двоечником.
Однажды я, как обычно, пришёл к нему в гости. Мы играли с его автоматом, стреляющим шарами, и вдруг он исчез с таинственным и лукавым выражением лица. Я ничего не понял
Минут через пять он появился в комнате в моих новеньких, очень красивых, на мой взгляд, хороших и удобных валенках. Следом за ним появилась тётя Нина, его мать.
-Вот это его валенки, сказала она. И нечего воровать в школе у друзей. Знаю я это.
С этими словами она ножом, который был в её руках, сделала на них две прорези сзади сверху, довольно большие. После чего вытащила его валенки, неказистые, один выше другого, и бросила их мне.
Шокированный, я надел эти валенки и со слезами бросился от Климовых к себе домой.
Вечером я, конечно, рассказал об этом маме.
-Ничего, - сказала она. – Я тебе их верну.
Она ушла, а через полчаса мои валенки были опять у меня.
Как потом рассказала мама, вместе со своей подругой, тётей Шурой Савиной, они пошли к тёте Нине разбираться. Зашли в дом, в сенях лежали мои валенки, а в доме шумела пьяная компания. Они взяли мою обувку, Валеркино старьё кинули на их место и ушли.
Больше Валера не предпринимал попытку умыкнуть их у меня. Хотя я всё же посматривал за ними в школе, опасаясь его новой попытки.
Но и дружить мы с ним перестали навсегда.
После моего первого класса родители решили переехать в Оренбургскую область. У каждого из нас, своих детей, они спросили, что он думает по этому поводу. Хотя решение, конечно, уже было принято.
У меня спросили:
-Хочешь переехать в другой город? Там Ириклинское море, правда, первое время придётся жить в коттедже, похожем на железный вагон, только намного больше размером.
Я представил огромное море, на песчаном берегу которого стоят волшебные, так называемые коттеджи, и мне захотелось пожить там:
-Хочу, долго не думая, ответил я.
И мы переехали. А там началась совсем другая жизнь. И город моего раннего детства остался в моей памяти до боли родным и даже каким – то сказочным… Хотя потом мы очень часто ездили на мою малую родину.
Для чего я это написал? Просто захотел поделиться воспоминаниями о некоторых моментах своего раннего детства. Оно, как и у большинства людей, обычное, но в то же время особенное. И быть может, кто –то, читая эти простые, незамысловатые строки из моей жизни, вдруг вспомнит своё дорогое детство. Ведь, как говорится, лучшие годы нашей жизни связаны именно с ним, нашим безвозвратным и давно ушедшим от нас детством.
Ностальгия
Свинцовым туманом покрылось дождливое небо,
Застучали холодные капли по крышам, звеня.
Край раннего детства, где я давно не был,
Нечаянно вспыхнул надеждой, за прожитым счастьем маня.
Край раннего детства, где всё в первый раз со мной было,
Он близкий, но недоступный остался в далёком раю,
В том радостном мире, несказанно мною любимом,
Что тянет меня за собою в любимую сказку мою.
Он тянет меня, но не может вернуть в тот безоблачный день.
Вернуть в этот призрачный сон, где всё близко и очень далёко,
Где нет уж давно дорогих мне прекрасных людей,
В далёком, но близком краю будет грустно мне и одиноко.
Маленький домик у речки
Домик у речки набок склонился,
Старенький дворик зарос травой.
Он мне нечаянно вчера приснился,
Маленький домик у речки той.
Дом на реке, за мостом направо,
Стоял отдельно, совсем один.
Видел его я однажды, правда,
Скромненький домик, не господин.
В домике этом жила моя бабушка,
Мы к ней приехали в гости тогда.
Вскоре из дома съехала бабушка,
Но я запомнил его навсегда.
Маленький дом в городке с заводом,
Помню, что были горы кругом.
Я был тогда ведь совсем ребенком,
В том, детском мире, совсем другом.
Вспомню когда его, сердце колет,
Странное чувство: тоска или боль…
Каждый, наверное, такой домик помнит,
В умильности прошлого сладкую соль.
Малая родина
Малая родина, детства страна,
Запах смородины, сена стога.
Мостик над речкой, клен во дворе,
Копоть над печкой, рай детворе.
Ты мне приснилась, иль явь во хмари?
Тень прояснилась, памятью ранит.
В мыслях о прожитом ты мне видна,
За далью прожженной родна и мила.
Тополь у домика, песик и кот,
Яблоня в цвете, три годика, торт.
Нет, не забыть мне тех лет золотых,
Голубя в небе, берез молодых.
Улица сельская, столб с фонарем,
Девчонка соседская, прогулки вдвоем.
Дорога железная, детсад, первый класс.
Дружок с переезда… Кто помнит нас?
Пусть это сказка, пускай все в былом,
Жизни развязка не в прошлом, в живом.
Но все не случайно, а значит, не зря.
Мы родом из детства… Сияла заря…
Продолжение для тех, кому рассказ не наскучил.
Сибай городом стал в 1955 –м году благодаря карьеру, в котором добывали руду. Отец, как я уже сказал, работал взрывником, поэтому селитрой мне даже как-то больной молочный зуб «лечили».
Ещё он иногда с работы приносил ракетницу, из неё даже пару раз выстреливал ракеты.
Мы жили на улице Худайбердина. Вряд ли в Башкортостане найдётся город, где нет улицы с таким названием. Но в детстве я этого не знал. Она находилась на окраине города, до железной дороги было метров двести – триста, до железнодорожного вокзала немного подальше, с километр, два, наверное.
Возле переезда чуть ли не всё лето была большая лужа, где весной мы ловили головастиков и собирали их в стеклянную банку, потом отпускали.
Воду набирали из колонки, что располагалась на соседней улице. По весне обычно готовили водопровод для полива огородов. Варили автогеном свищи.
Помню, однажды мы бегали босиком и неизменно следовали везде за рабочими. Добегались до того, что я опять пострадал от раскалённой железяки. На этот раз наступил на только что заваренную трёхдюймовку.
Вообще, ноги мои страдали довольно часто, точнее, ступни. Летом носились в лёгкой обуви: тапочках, кедах, сандалиях. Лазили везде, в том числе и по брёвнам, дровам. И я часто не замечал торчащие оттуда гвозди, наступал на них. Впечатление тоже особенное, до сих пор помню эти ощущения, когда гвоздь вонзается в твою ступню.
У нас в хозяйстве, конечно, были не только Белка и кот. Родители держали коров, кур. Я лишь несколько раз ходил с Вовой за коровами, запомнил из них только Маньку и Жданку. Но молоко коровье любил беспредельно
Когда родители перестали их держать, и я помню хорошо, как это произошло, но рассказывать об этом не буду, встал вопрос что делать со мной, молокоежкой. Помимо этого продукта я почти ничего не признавал и просил молоко. Было мне годика четыре.
Отец принёс мне молоко с работы. Но я от него наотрез отказался, заявив безоговорочно:
- Не надо мне чай.
Если честно, я догадывался, что это не чай, но и молоком это для меня не было, а других названий напитков я тогда не знал.
Мама договорилась с тётей Олей Степановой, жившей на соседней улице возле речки, чтобы я ходил к ней за молоком.
И на следующий день я с бутылкой в руках направился к ней, лишь завидел возвращающееся стадо.
Мне было очень неловко, я прятался за столбом с этой бутылкой. Дождался, когда тётя Оля подоит корову, получил, принёс это молоко, выпил.
И больше за молоком не пошёл. С тех пор от домашнего молока я отвык начисто.
Ещё у нас были кролики. Дядя Вася Орлов дал парочку, они расплодились немного. Правда, держали недолго, уже собирались переезжать в Энергетик.
У меня тоже спросили тогда:
-Хочешь кроликов?
-Хочу, - как всегда ответил я.
-Будешь тоже заботиться о них, траву для них собирать, ухаживать?
-Буду, – уверенно ответил я.
Они были, конечно, симпатяшки просто. Пуховые: белые и очень пушистые.
Но, что для меня оказалось неожиданным, так это их прожорливость. Такого я предвидеть не мог. Мы с Вовой собирали огромные охапки травы, которые моментально улетучивались. Приходилось опять набирать. А они только челюстями наяривали, как автопереработчиками продукта.
Благо, кормили их не только травой.
Когда появились первые крольчата, любоваться ими была просто отрада. Только там были своего рода заморочки: они, кролики, сильно привередливые, квёлые, с ними всё нужно делать очень осторожно, начиная от сбора пуха до тех же самых крольчат. В руки брать нельзя, и смотреть на них надо, не дыша. Одним словом – морока.
Вокруг Сибая природа тоже очень красивая и своеобразная. С одной стороны горы Уральские начинаются, лес, с другой стороны - степи, уходящие в Оренбуржье.
Году в 1969 –м родители купили мотоцикл Иж – планету. Если не ошибаюсь, по талону, не просто так.
Тоже радости было немало. Я ещё зимой, когда он стоял у нас в сенях только что распакованный, облазил его и «объездил».
На нём родители ездили потом и за ягодами, и за грибами, однажды доехали и до Энергетика, о результате этой поездки я уже написал.
Запах готовившегося земляничного варения, как и парного молока, сена и соломы в сарае, неразрывно связан с воспоминаниями обо всём, что связано с тем временем.
Вася мне и на Иже давал рулить, но самостоятельно ездить я, конечно, на нём не мог тогда. Запомнилась поездка с отцом в Старый Сибай за сандалиями мне. Эта деревня была видна нам из двора дома. В трёх километрах находилась, где горы начинаются. Туда же мы и за ягодами тоже ездили, но ягоды собирать мне не понравилось, слишком они мелкие, а надо собирать их по многу на жаре, как правило.
С отцом тогда ездили вдвоём. Я сидел на заднем сиденье, крепко ухватившись за ручку сиденья, едва доставая пальцами ног до подножек.
А однажды, не знаю, откуда, отец привёз из поездки в горы зайчонка. Куян был не такой уж большой, тощенький. Но довольно агрессивный, проворный, вырывался из рук. Как его поймали – загадка.
Я надеялся, что он поживёт у нас, как жил однажды по рассказам родителей ёжик, который умел ловить мышей.
Зайчика закрыли внизу дома снаружи, за крыльцом, там было место, где закрывали, по –моему, кур иногда или собаку.
Открыли через час, два. Покормить. Но его там и близко не оказалось. Он сделал подкоп и был таков, увы. Говорят, кстати, что зайца приручить почти невозможно.
У нас были очень хорошие знакомые Семенихины. Раньше они жили возле нас, но потом переехали в пятиэтажку, а дом продали Климентьевым. Сергей Семенихин был лучшим Вовиным другом, я иногда играл с Андреем, почти моим ровесником. У Семенихиных была машина Волга, ГАЗ – 21.
Однажды, было мне тогда шесть лет, они взяли меня и Вову отдыхать на реку Урал, это где-то километрах в семидесяти от Сибая.
До этого мы купались в озерце за линией да иногда ездили на Худолаз, небольшое водохранилище, пешком туда далековато.
Совсем маленьким я был даже в Исяново, там большое озеро в лесу.
И вот впервые отправились теперь на большую реку, да ещё на легковой машине. Радость и восторг были неимоверными, конечно.
День пролетел незаметно. Мы купались, играли, веселились. Рыбачили. Я запутал любимую удочку Сергея так, что он не на шутку расстроился тогда, потому что распутать леску не смог, как ни старался.
Но самое интересное было, когда мы приехали. Я впервые узнал, что такое есть настоящий солнечный ожог. Обгорел я весь полностью, и плакал отчаянно.
Надо сказать, что потом это периодически происходило со мной много раз, было всё от огромных волдырей до температуры 39. Ох уж это бесшабашное детство.
Но ярких и приятных моментов было несоизмеримо больше, тысячекратно.
Друзья Володи, да и не только они, кстати, научили меня смотреть Москву. Меня спрашивали:
-Хочешь Москву посмотреть?
-Хочу, - отвечал я.
-Ну становись спиной.
Я вставал, меня брали ладошками за голову, обжимая уши, и поднимали. Тоже ощущение было забавное. Интересно, что будет сейчас, если меня так поднять? Может, остеохондроз пройдёт?
А игры в прятки… И эта читалка, которую знают все: «На златом крыльце сидели…» - помимо своей сути тоже мне дарила представление о каком-то чудесном мире царей и портных, которые сидели себе беззаботно дружной семьёй на крыльце сказочного дворца.
Одно время у нас в Камыш Узяке (так назывался наш район частного сектора) среди пацанов пошло поветрие на воздушных змеев. Самодельных, конечно.
Я их ещё делать не умел, да и потом так и не пришлось никогда. А вот Вова наш в этом деле был одним из лучших в округе.
Причём, там была хитрость. Голова змея не должна была быть большой и тяжёлой, а вот хвост - как можно длиннее. Длину эту подбирали экспериментально: и с коротким хвостом змей не полетит, и с слишком длинным – тоже.
Голову делали из двойного тетрадного листа, крест на крест приклеивая внутри тонкие полосы из фанеры (каркас). Хвост из старых тряпок, привязывая тонкие лоскуты один к другому. А всю остальную роль играли, как ни парадоксально, толстые нитки чёрные. Сейчас таких ниток нет.
И потом, когда чудище бумажно – матерчатое было готово, при сильном ветре его запускали. Змей поднимался очень высоко. Длинный хвост на высоте становился малюсеньким. Приходилось использовать иногда не одну катушку ниток, а две и больше.
Бегая и слегка подёргивая за нитку можно было им управлять, заставлять делать разные фигуры. Было очень красиво.
Потом начинали посылать ему письма. Бумажку нанизывали на нитку, и она уходила к адресату в небо. Было очень забавно.
Игрушки у меня были, конечно: машины небольшие, правда, из них я помню лишь две. Зил -130 и ГАЗ – 53, молоковоз. У Бори Бабушкина были машины и большого размера, они тоже вызывали у меня восторг.
К тому же он был очень изобретателен. Из песка строил дороги с мостами. На этих искусственных «автострадах с эстакадами» я со своими машинками – малышками был, как говорится, не при делах. И в один распрекрасный момент ходить играться к Боре перестал. Да что там?.. Разница в пять лет.
Ещё за домом у него был самодельный, говоря нынешними словами, «тренажёр» автомобильный. В землю были вкопаны палка с закреплённым на ней настоящим, вращающимся рулём, деревянные рычаги, педали, ну и настоящее же сиденье водителя на ящике.
Этот чуть ли не автомобиль тоже, конечно же, вызывал у меня лишь восхищение, и пару раз, когда Бори не было рядом, я втихаря рулил на нём, как истинный водитель.
Однажды наш кот, серый и без имени, но очень мною и всеми нами любимый, всерьёз разодрался с соседскими котами в нашем огороде. Схватка была нешуточная. Вова побежал их разнимать, чтобы защитить нашего серого.
Пришёл он через минут пять с большой, глубокой раной на кисти руки. Разнимать таких когтистых бойцов в их нешуточных потасовках – дело неблагодарное. В драках они беспощадны и к себе, и к тем, кто к ним лезет. Впрочем, и люди такие же.
А мама сказала тогда:
-Никогда нельзя разнимать животных, когда они дерутся. Достанется от обоих.
Ну, не знаю. А как же не разнимать, когда там свой среди чужих – то?
У всех мальчишек, что постарше, были и рогатки, и поджиги, и даже пугачи. Рогатка у меня , если что, всегда Вовина была под рукой. Он даже пытался меня научить их делать. Но зачем делать, когда есть готовые?
Мне давали и пугачом стукнуть о что – либо, правда, серу со спичек для меня строгали в малом количестве, и даже из поджига стрелял пару раз.
Однажды, помню, домой прибежал Саша с окровавленной кистью руки, живого места на ладони не было. В руке у него тогда разорвало пугач. Видимо, переборщил с зарядом, аж медная трубка не выдержала.
В четыре года, ка-то по весне, у меня было забавное, игривое настроение. Я баловался возле дома. Саша сделал мне замечание. Я его обозвал матом. Он начал меня ругать, но на лице его заметил улыбку. И тут я ему выдал полный набор русского мата, какой только использовался в моём окружении.
Таким образом, всерьёз и осознанно материться я стал ровно в четыре года. А что удивляться? Хотя после войны прошло более восемнадцати лет, прежде чем родился я, фронтовиков вокруг было много, они были ещё молодые, и крепкое словцо гуляло везде, как само собой разумеющееся, так же, как и курили все дяди до единого. Причём, чаще папиросы.
Но самыми близкими из них были дядя Роман Кишкин, папин родной дядя, дядя Петя Пищулин и дядя Митя Орлов из Зилаира, который часто приезжал к нам на ЗИЛе – 157, часто оставался с ночёвкой, а мне он неизменно привозил пару - две конфет «Мишка на севере», от которых я был без ума.
Когда я очень злился на дядю Петю в самом раннем своём детстве, я громко ругался на него, обзывая:
- Пётр Иваныч, Пётр Иваныч, Пётр Иваныч!..
Он от этого начинал хохотать, а меня это злило ещё больше, и я продолжал это, как попугай. Так продолжалось, пока я не осознал, что это не ругательные слова, а лишь имя и отчество человека.
Так же я обзывал и дядю Семёна Климентьева:
-Семён Николаевич, Семён Николаевич!..
Они жили с тётей Марусей напротив нас. Дядя Семён работал на огромном, длинном грейдере, поэтому наша улица всегда была ровненькая, без ям и колдобин.
Мои обзывания на его отношение ко мне не влияли, как это уже понятно, и он несколько раз катал меня на своём «динозавре».
У них был сын Генка, старше меня лет на двенадцать, которого все обзывали Рыжим. Я тоже был рыжеватым и конопатым, так что с ним был солидарен в том, что это несправедливо.
А тётя Маруся запомнилась тем, что однажды она разбила посреди улицы банку с мёдом, мёд естественно разлился приличной лужицей. На него слетелось огромное количество пчёл.
А тётя Маруся села возле неё и собралась лечить им свой радикулит. Когда мимо проходила мама, она попросила её:
- Кла - а -в, посади мне, на спину несколько пчёл.
Маму это удивило всерьёз, так как пчёл она побаивалась не на шутку. Помочь она тёте Марусе не смогла, ей самой пришлось это делать, потому что и другие проходившие мимо соседи ей не смогли посодействовать в этом.
Но наиболее яркое воспоминание с Климентьевыми связано из – за их собаки овчарки. У них был большой дом с высокими воротами. А собачка, которая его охраняла, имела длинную цепь. Однажды мама пошла к ним за чем – то, и милая овчарка цапнула её так, что чуть ли не до кости прокусила ногу.
Да, наверное, нет такого человека, который не знает песню Паровоз бежит по рельсам. Знаю её и я. При этом, у меня такое впечатление, что я родился, уже её напевая.
Когда к нам приходили гости, почти всегда было доброй традицией в разгар застолья поставить меня перед ними, чтобы все насладились моим вокалом, и я каждый раз с серьёзным видом напевал:
Паровоз бежит по рельсам,
На пути котёнок спит.
Паровоз остановился
И котёнку говорит…
И, как хорошему артисту с большим опытом, мне эта песня самому давно наскучила, но я добросовестно, честно и искренне исполнял её для своих слушателей.
И почти всегда, когда приходили к нам гости, они приносили мне плиточные шоколадки. В этот момент я становился для братьев главным человеком нашей семьи (хотя, если честно, и без этого всегда так было тогда), и они подходили ко мне, чтобы полакомиться со мной конфетами. Стоит отметить, что делился сладостями, да и не только, с ними я всегда простодушно и охотно, так что это лишь слегка повышало мою значимость в личной самооценке.
Однажды к нам приехала в гости мамина сестра, тётя Зина с Рожнова с мужем дядей Витей. Она была женщина добрая, купила всем братьям по фонарику с квадратными батарейками. Васе - с большим, выступающим отражателем, Саше с Вовой с отражателями чуть поменьше. А мне – шиш. Неужели я был настолько маленьким, что меня просто не учли?
Это меня расстроило, конечно. Правда, братья, давали и мне поиграться потом с ними. Но самое интересное было в первый вечер, когда братья мерились тем, у кого дальше в ночное небо фонарик светит.
Не обошёлся без сюрпризов и второй тётин приезд. Тогда она уже приехала с сестрой двоюродной, моей ровесницей, братишкой, на два года моложе, и бабой Нюрой Самохиной, бабушкиной сестрой из Кувандыка.
На следующее утро баба Нюра сказала нам с братом:
- Пошлите на поляну к сеновалам лисичек смотреть.
Меня это насторожило, ведь я знал, что там нет никаких лисичек.
Но она умела быть убедительной, и я согласился. Когда пришли на сеновал, я никаких лис, естественно, там не увидел.
-Где же лисички? – спросил я.
-Так вот же они, ответила она, показывая на большую стаю синичек.
Я понял, что меня просто обманули эти коварные взрослые, смутно догадываясь почему.
И когда пришли домой, всё подтвердилось. Сестру мама и тётя Зина взяли в город, а нас, двух простаков, оставили дома. К вечеру они вернулись и принесли брату игрушку, новенький ЗИЛ – 130 –й.
Вот тут уже был нанесён последний удар по моему самолюбию, я закатил скандал, какой только умеют закатывать дети, и на следующий день после отъезда Рожновых мама мне купила точно такой же ЗИЛ, именно о нём я написал выше.
Немного о вере. Моя бабушка по отцу, как и все его родственники, была староверкой. А мама и все её родственники - православные. Мамины родственники называли папиных кержаками, папа же в ответ иногда называл их иронично полудурками. Бабушка - староверка, кстати, как я услышал позже, всех пионеров называла антихристами, что не мешало ей любить меня, одного из них в нашей семье. Но не в этом суть.
Всех, кто рождался у бабушкиных собственных детей, она первым делом крестила в ледяной колодезной воде. Но мама была не менее настойчивой и после бабушки братьев она окрестила и в православной церкви. Бабушка при этом никак на её действия не реагировала, лишь сказав однажды, что поповская вера ненастоящая и роли никакой не играет.
До меня же в силу непонятных причин мамины руки не дошли, и я остался старовером по крещению, самым настоящим кержаком. Благо, в церковь ходить можно после одностороннего примирения православия со старообрядчеством в семидесятых годах прошлого века, и меня это по большому счёту не смущает.
Иногда на нашей улице появлялся «лохмотник» на лошадиной упряжке. Он сидел на телеге, которая была завалена тряпками. Это тоже было своего рода событием для детворы.
Все начинали тащить ему из дома разное тряпье, ведь взамен он давал игрушки, которые, скорее всего, сам и делал. Свистульки, шарики на резинке, воздушные шарики, пистолетики… Мне запомнился как раз такой полушарик на тонкой резинке, обёрнутый разноцветной фольгой, в виде пряника. Много ли ребёнку надо, чтобы игрушка доставляла радость?..
Ну и ещё про игры. Когда я ходил играться к Боре Бабушкину, мы делали бомбочки из бутылок с водой и карбидом кальция. Кидали в них камнями, и они взрывались. Трудно, пожалуй, найти пацана, который бы не игрался так с карбидом и водой.
А когда приходили сёстры, те, что жили в пятиэтажке, мы лазили с ними по сараям и крышам. И даже крыша родного дома представлялась мне отличным местом для игр. Тем более, что там был полумрак, и ароматно пахло берёзовыми листьями от веников, приготовленных для купания в бане.
Ещё они научили меня делать «секреты» в земле. Мы их делали в огороде и палисаде из фантиков от конфет и цветных стёкол от бутылок. Но это было занятие девчачье, и после того, как они уходили, я забывал, где находятся эти «секреты».
Правда, не менее интересным мне казалось ходить в гости к ним. Возле их дома всегда было полно детворы, а прямо перед ним была большая голубятня.
У сестёр была машина, которая управлялась рулём и педалями. Не менее заветной мечтой, чем велосипедик другой двоюродной сестры, было и покататься на этой машине.
Но, увы, и на машине ездить я не умел. Я, конечно, просил у них покататься, и они мне не отказывали. Но я садился в машину, пытался ехать, у меня не получалось, а сеструхи тут же предлагали, чтобы я покинул сей автомобиль.
Такая же ситуация получилось и с настоящей машиной дяди Вани. Мне тогда было уже лет шесть. Он из-за чего-то пообещал мне, что даст проехать на ней за рулём. А работал он тогда на ГАЗ – 51.
И я начал на него наседать, чтобы он сдержал слово. И вот, когда он в очередной раз приехал к нам на машине, я настойчиво попросил его выполнить обещание.
-Ну хорошо, - сказал дядя Ваня. – Пошли.
Мы с серьёзным видом подошли к «Газону».
-Давай, садись за руль, - опять сказал он.
Я уверенно сел за руль, а дядя завёл машину и встал на подножку со стороны водителя.
-Езжай, - потребовал он.
-Как? – недоумённо спросил я.
-Ты же хотел ехать, вот и езжай.
-Научи сначала.
-Нет, так не пойдёт, если не умеешь, вылазь.
-Умею, - сказал я.
-Тогда езжай, - ответил он.
Я попытался выжать сцепление, встал для этого и дотянулся до педали ногой. Вроде немного нажал и стал пытаться сдвинуть скорость, но она и не думала поддаваться.
Попыхтел я, попыхтел, и недовольный вылез из машины.
Часто я ходил в гости и к Клоковым. Они жили на соседней улице напротив Савиных и через два дома от Валеры Климова. Тётя Нина, жена дяди Андрея, доводилась папе троюродной сестрой, а трое их детей, Витя, Володя и Коля, были старше меня на двенадцать, восемь и шесть лет.
Рядом была речка, в которой мы с Вовой и Колей однажды тоже ловили марлей рыбу. Местоимение мы здесь относительно, потому что ловили – то они, а я путался под ногами, и потом помогал эту рыбу есть, когда её пожарила тётя Нина.
С Колей мы иногда вместе катались на велосипедах, и доехали как - то даже до карьера, где тётя Нина работала в управлении поваром.
У них и собачка была Стрелка, Белкина дочка, маленькая, белая, лохматая, такая же верная и лаючая. Одним словом, родственники.
Вообще, я был очень стеснительным. И однажды, когда Вова, мой брат, с другом привели меня в Дом культуры на Ёлку, а там вокруг неё ходили дети, взявшись за руки, то они хотели меня отправить к детям в круг, но я, насупившись, не пошёл, хотя очень хотелось.
А вот к Бабушкиным, Клоковым, Новоковским, к дяде Васе Орлову, я всегда ходил, не задумываясь, нужен ли я там. Ходил и всё, пока не стал чуть постарше.
С девчонками я почти не играл, за исключением двоюродных сестёр. Напротив нас, рядом с Газимовыми жили Раимовы, у них были две девочки, мои ровесницы, Найля и Райля. Мне охота было с ними поиграть, но как-то не довелось.
Жила неподалёку Люда Гордеева. Её я как-то даже угощал пельменями, считал своей, мама работала с её матерью, но тоже общались мало.
Больше запомнилась мне Бабушкина Ирина, внучатая племянница тёти Нины и однофамилица наших Бабушкиных.
Я её часто видел у Клоковых, а однажды мы с ней ходили на речку. В тот день меня братья не взяли купаться на Худолаз. До этого всегда брали, а тут без всякой веской причины отказали. Сказали, что места нет на мотоцикле. Это для меня – то?
В общем, рассорился я тогда с ними в пух и прах и даже вцепился в руль так, что меня пришлось от него оттащить силой. Меня пристыдили перед девочкой и уехали.
А мы с Ириной пошли к железнодорожному мосту вдоль по речке на прогулку. Возле моста находился маленький искусственный водопадик, он был бетонный, то ли из плит, то ли залитый.
Внизу образовалась маленькая расщелина, и в ней, копошась в воде, мы ловили мальков.
На Худолазе я и до этого был много раз, и вряд ли бы запомнилась эта очередная поездка, а вот прогулка с девочкой запомнилась на всю жизнь.
В дальнейшем мы с Ириной, Людой, как и с Валерой, попали в один класс.
А когда я был совсем маленьким, на Худолаз ездили на велосипедах, позднее - на моторных. У меня была специальная сидушка, сваренная из железа, прикреплённая к доске.
Однажды, возвращаясь с водохранилища, тогда с Васей, я находился на рамке, первый раз в моей жизни попали под град. Получился весь набор катаклизма: гром, молния, да ещё град, и я испугался очень сильно. Да что там говорить, начал кричать, пока Вася меня не успокоил.
Ну вот, пожалуй, закончу и с дополнительной частью рассказа, поведав о своём любимом стульчике.
Когда уезжали из Фрунзе, Володина жена тоже пришла на железнодорожный вокзал и принесла мне гостинец на память: детский стульчик, но не такой, какие продавались везде. Он был сделан, как большой стул, с круглыми ножками и изящной спинкой, и покрашен был под хохлому.
Это тоже было в первую нашу поездку в 1969 году. У нас было полно чемоданов, ведь уезжая с юга, да ещё из столицы Киргизии родители чего только не набрали.
Мама хотела отказаться. Но кто-то из провожающих спросил у меня:
-Юра, ты сможешь его сам довезти?
-Смогу, - ответил я.
И стульчик мне оставили.
Так я поехал домой со своим стулом. Надо сказать, что ехали мы с пересадками через Целиноград, Карталы, Магнитогорск. Раз даже попали под дождь на вокзале. Но стульчик был неизменно со мной. Мало того, когда я уставал, я на него и присаживался.
Так и привёз его. Приятную свою ношу.
После этого я где только не жил. Он уехал со мной из Сибая в Оренбургскую область, в Энергетик. Потом, уже взрослым, я увёз его в Нижегородскую область. Снова привёз в Энергетик.
Он и сейчас стоит недалеко от меня, наблюдая, как я пишу этот рассказ.
Что ж. На этом, читатель, закончу повествование о своём раннем и любимом детстве. Спасибо, если дочитал его до конца. Вспомнил о своём – то? Надеюсь, что вспомнил. Пока.