В. Ю.
1
О милая, милая девочка!
Кожа у тебя бела, волосы – что пшеница в августе или мёд закатного солнца, в глазах – золотое, зелёное пламя, ребёнок и лев схватились в дикой пляске в отсветах его, руки – что крылья голубки: так же нежны и грустны.
Милая, милая девочка! Видишь: здесь тёмный лес на высокой горе, в том лесу – старый замок забытый, в том дому не растят детей, в том дому не встречают гостей, там тоскуют по свету окна, а на них – печальные занавески: даже некому их открыть!
В том дому живет человек, горя лёд ему не дает уснуть, а уставший путник – пропащий путь. У него верный конь в конюшне, белый конь с длинной гривой храпит и копытом взрывает землю, в путь-дорогу далёкую просится.
Друга тот человек не сыскал, мать-отца он покинул в юности, не родил он ни сына, ни дочери, схоронил он жену свою; плачет, плачет ночами, днями, скачет, скачет он по полям, деревнями идет, заходит он в дома, ищет свет очажный, лёгкий, пламенный, ищет он и находит в дому: огонь.
Преображается человек: роста он исполинского, руки его – каррарский мрамор, долгопалого скрипача то руки, тело – ожившая древняя статуя, в кудрях бронзовых волн переливы, а чело его высоко, голубооко зрит он людские правды и истины, глубоко ледяным штыком вонзается слово его, у него что ни слово – то жемчуга самой тихой, искусной поэзии, голос – сталь холодная, ярая, сталь калёная и холёная. Громкий смех раздается над скалами, под нежным оком моря и реки волнами катятся, мерцают и серебрятся, перед взором его замирают в шальном исступленьи невольно; и катятся по небу золотые солнца, за горизонт, озаряя землю – там гаснут они навсегда, отдавая последнюю ласку взору одинокого человека.
А ресницы его – что птицы, прикрывают крыльями солнца, не златые, но чёрные солнца, в голубом ореоле солнца, пропадают в тех солнцах – звёзды и на небо уже не всходят.
Снаряжает коня воевода, и броню надевает блистающую.
Только свет ему не даёт уснуть, а уставший путник – тяжёлый путь…
2
Смейся, милая, милая девочка, смейся, пляски пляши, пой песни среди леса дремучего, синего, на поляне в тени ветвей голубиные крылья-ладони держат крылья сестёр-голубок. Плещет, плещется молоко в реке, солнце, видя тебя, улыбается, отражаясь, мелькает и падает – опадает и снова рождается, называет тебя лучом, пламенеющим морем сияния.
А глаза у тебя – что исповедь: глянут наземь – цветы распускаются, глянут в небо – и солнце смеётся, глянут на воду – рыбы плещутся, все цветёт на ладонях весны. Лишь ладони твои белы, как голубки крыло по осени, и грустны.
3
Вот ступила нога верного коня, вот и спешился воевода днесь, и подходит к девушкам на поляне он, и дорогу приветливо спрашивает. Высоко у него чело, тело – статуя божества, очи светятся дивным отблеском, в кудрях – бронзовых волн переливы. Только страсть ему не даёт уснуть, а уставший путник – тяжелый путь…
Милая, милая девочка! Не поднимай на него ясных ты очей, не смотри ты в глаза холодные, а поднимешь очи – так отвернись и стремглав убегай в дом отеческий, там молись, чтобы он не пришел, а не сможешь бежать, разговору дав разойтись – так молчи и не слушай, прослушивай, а послушаешь – не ответь, смолчи, очи долу свои опустив, уйди.
4
Милая, милая девочка выбрала в мужья не сапожника, не царя – чародея прекрасного, светлого выбрала, краснословного, светловласого.
Но какой бы ни был искуситель искусник, знай: если сладки твои речи, слаженных черт да сложенных крыл в них спит решимость, решимость забыла, что птица – а птица забыла взлететь.
Все площе, однозначней грёз, и радость солнечному дню и небу, и разговоры. Любовь, честь, совесть – всё это просто есть или нет. Не верь искусным речам многомудрым, сулит многомудрость речей – отравленный хлеб в дому да кислое вино в погребах.
Ищи опору в именах всегдашних, все прочее – лишь снег весной, ручей и ливень в мае-змее, что снова сбрасывает шкуру.
Милая, милая девочка! Не верь, что лишь он сможет тебя понять: нежный запах твоих волос на его тонких пальцах утешит его больше, чем изнанка твоей неизбывной души, настырная для него, обжигающая и пустая (потому что ему то пусто, что не его богам хвалебную песнь возносит), и чем горечь твоих не молчащих, покой растревоживших глаз.
5
Нет лучшего в мире, белейшего, нет самого чистого снега, нет света без тени, без боли нет ласки, не верь никогда чистой радости. Ничего не даётся без боя – ни единый прожитый миг, никогда не сдавайся отчаянью, никогда не сдавайся печали ты. Уходи, если гонит прочь занавесок на окнах неглаженных
отмель,
ветер гладит и дёргает их,
ветер чует беду и запах – аромат неслучившихся бед…
А не сможешь уйти – останься,
не зови ты гостей и слуг,
не спускайся к двери подвала,
не ищи ты заветный ключ.
А найдешь и откроешь, светом
удивленных глаз
прожигая
неизбывную тьму закромов,
и увидишь бесплодность метаний притворившегося верным другом –
уходи, отпирай замки,
выходи к многоликому солнцу,
вознесись ты на лёгких крыльях,
улетай с братом-ветром по небу,
улетай ты голубкою в край,
где луч солнца по крышам танцует, по ивовым старым кронам мерцает, прорываясь меж пальцев яблонь, чарует, припадает устами, нежно целуя, под покровом небес к лелеющей всё живое кормилице-матери – всё растящей мудрой сырой земле.
Свет тебя закружит хороводом, и крылами голубок-сестер будет радостно привечать свежий ветер, будут крылья твои умыты и привольно раскрыты снова, и белы, как весною – вишни.
6
Не иди открывать потаённую дверь – там по полу хлестала невинная кровь,
а откроешь – бросай окровавленный ключ, не надейся сокрыть остроту своих глаз,
растревоживших темноту тиши,
прожигающих, что зарёй – восток,
отвернись от него и скорей беги,
пока кровь твоя не влилась в поток,
охраняющий тишину в дому,
утешающий чью-то небо;ль в дыму;
там пожар занялся от твоих очей – чародей вновь увидел,
что он –
ничей!
Что никто не услышал его
мольбы,
и что лошадь его встала на дыбы,
безнадежность ненужного «если бы!..» омрачает младые его черты,
все ему зеркала кажут криво явь, каждый взгляд в них – хоть око коли в ночи,
каждый луч будоражил, манил: «Направь!» – но держался упрямо своей свечи.
Все что маг мог лучу дать – немая боль и правдивых слёз оголённая соль,
и хрустальные замки во снах весны, беспокойная музыка тишины,
чёрный блеск просветлённого солнца тьмы, что – во сне, лишь во сне, только до весны!..
7
Только день – не чета совершенству тьмы, и никто не откроет дверей тюрьмы.
Вешний свет проклинал чародей шальной, вешний луч целовал,
упива-ю-чись,
в потаённой комнате собирал лучи,
а потом их топил
в забытье ночи,
целовал чистый свет,
опускал под лёд,
он топил свою страсть
под землёй сырой,
каждый луч он гасил
ледяной водой,
и вода та студёная –
океан-вода,
горизонт-вода,
тишина-вода,
солнце за солнцем по; небу ка;тятся;,
словно я;годы; с неба сы;плются;,
горизонту в силки – белы птицы –
вниз,
навсегда
в темноту опуска;ются; –
и блаженно колдун улыба;ется;,
и устало плачет в своём саду, и гора от тоски его сотрясается…
И качаются листья в ночном пруду, истончаются кружевом в ледяной воде,
уж невидимы утром они, на свету, только ветки голые за его окном –
руки тянут деревья – да к темноте, ни огня, ни тепла там, над потолком,
только звёзды на бархате – но и те
холодны и мертвенны, и зелены:
души тех лучей, что любил чародей,
что за свет за правдивый
истреблены.
8
Ну а он молчит, он грустит,
болит
у него отчаянная
душа;
сердце,
видевшее красоту,
велит
снаряжать коня и опять
дышать,
и опять встречать
на горе рассвет,
и опять скакать
сквозь туман
на свет,
целовать лучи,
покидать порог
и опять искать
яркий, рыжий огнь.
Только боль ему не даёт уснуть,
а усталый путник – пропащий путь!
9
Дланью очи закрыв, навсегда уйди,
отвернись от тоски его пра;-вед-но;й,
ты с горы тихой ланью беги, беги!
Не спасти, не согреть теплотой – зимы,
не закрыть, раз открыв, закрома души,
что давно перешла через все черты,
не сберегшие вечной мерзлоты
обезмолвленные поля,
а ты,
чтоб не слышать рыданье в молчании,
чтоб не слышать о вечной трагедии,
чистый свет чтоб не видеть без савана,
без теней – пустоту и безумие, –
уходи,
покидая раз найденный,
но себя не нашедший
дом.
март 2016