18+
"ЗЕЛЁНАЯ ГУСЕНИЦА В ЗЕЛЁНОЙ ТРАВЕ"
(Повесть, продолжение)
ГЛАВА 2. ЛЯЛЯ
Все оборвалось.
Все остановилась.
Она шла домой, и ливень хлестал ее безжалостно и нещадно.
Только однажды она заметила, как ядовито-красны огоньки проносившихся мимо машин, и снова все окружающее утонуло в странном, по-зимнему ледяном ливне.
И от его ударов над асфальтом кружился, дымился, завихрялся кровавыми змейками за несущимися куда-то машинами клубящийся туман.
Словно забавлялось под ледяным ливнем чуждое всему человеческому живое существо.
Она шла домой, забыв о тренировке, об институте, о том, из чего состояла ее жизнь.
Ливень, ядовитые огни проносящихся машин, и – ничего больше.
Ей надо было переехать на другой берег Ангары, но она просто забыла о том, что существует транспорт, порядок, привычное ее стремление жить по минутам, не разбрасывая их на ветер.
Мост казался бесконечным, но ей было все равно, кончится он когда-нибудь, или нет.
Ничего, кроме ледяного дождя и ледяных лиц, заставивших ее сделать самое страшное в жизни, как говорила мама.
Мама!
Если бы ты была рядом, мама!
Ляля вытерла мокрое лицо. Перчатка тоже была холодной и мокрой.
Мама…
Она шла по мосту. Ее обгоняли машины. Наконец, она оказалась у двери деревянного домика, где они снимали комнатку на четверых, – так было дешевле.
Позвонила.
Дверь открыл сын хозяйки, студент медицинского института – это все, что она о нем знала.
– Что случилось, Ляля? – спросил он, пытаясь заглянуть ей в лицо, но она отвернулась, быстро прошла в свою комнату и захлопнула дверь.
"Что случилось? Я сегодня предала человека", – подумала она.
***
…Она не знала, как они нашли ее. Наверное, через деканат. Они пришли втроем – сестра и две подружки, одна из которых училась в вузе напротив, но часто заходила на их факультет. Иногда Ляля видела ее на катке. Та классно каталась.
Ляля вышла к ним коридор.
– Вы любите Сашу? – резко, в упор спросила Валентина, его сестра.
О, Господи, о чем она?! – подумала Ляля.
До тренировки было еще часа полтора, она собирались в спортзал.
Ляля любила языки, залы библиотек, спортивную гимнастику...
– Вы любите Сашу? – повторила Валентина, и вопрос ударил ее, настолько он был неуместен и непонятен.
Он был просто неприличен.
Эта чужая женщина вторгалась в то, о чем Ляля даже себя не спрашивала.
Да, она любила гимнастику, живопись, музыку и скорость, которая позволяла ей вмещать в одни сутки несколько.
Но эти женщины, сверлившие ее одинаковыми белесыми ледяными глазами, на дне которых лежала смертельная ненависть к ней, Ляле, спрашивали о чем-то другом.
Мужчина и... "любите"?
– У него нет вашего адреса, он потерял вас, вы должны поехать с нами на фототелеграф и своей рукой написать ему.
– Что?
– Ответ.
– На что?
– Вот, его телеграмма.
Валентина протянула Ляле полоску бумаги.
На ней, ставшим для нее уже родным почерком, который она привыкла видеть в почти ежедневных его письмах – они стали смыслом ее самой сокровенной жизни, такие удивительные, как самая невероятная книга, – было написано по-английски коротенькое: " I can't live without you! ".
– Остановите его, – ровным ледяным голосом резала ее душу Валентина, как режут острием конька лед, выполняя вращения. – Если вы не хотите испортить ему всю жизнь! Вы же не хотите этого?
Ляля молчала. Нет, этого она никому не хотела.
– Вы должны поехать сейчас с нами на телеграф и своей рукой написать, чтобы он не приезжал.
– Да, – скорее прошептала, чем произнесла она вслух.
…Лил дождь.
Какой холодный дождь проливался на Иркутск в тот день!
– Так что я должна писать? – спросила она, когда ей подсунули бумагу с какой-то особой авторучкой.
Ляле казалось, что все это происходит не с ней.
– Напишите, что не любите его.
И наотмашь снова ударило ее это странное, отталкивающее словосочетание, произнесенное подчеркнуто чуждым ей человеком: "он" и "любить".
– Хорошо, – сказала она, подавляя в себе нарастающий взрыв негодования. – Хорошо.
Ей хотелось одного – никогда больше не видеть этих лиц, их бездонной враждебности.
Она выросла в тайге, и знала, как уходить от зверя. Но это были не звери…
Она написала то, что от нее требовали ради спасения человека, и вышла под ледяной ливень.
***
"Случилось то, что мама называла самым страшным.
Самое страшное, говорила мама, что может сделать живущий – предать."
Ляля сидела на жестком деревянном стуле, мокрая насквозь, раздавленная этой мыслью.
Время перевернулось.
Оно изменило русло, и Ляля, еще не осознавая этого, просто задыхалась от необратимости произошедшего.
Мама!
Она снова поднялась, вышла на улицу.
Ливень не прекращался. Но уже темнело, и она села в автобус, доехала до телеграфа и попросила соединить ее с мамой.
– Девушка, с чьей мамой? – спросили ее.
– С моей, – безжизненными не слушающимися губами произнесла Ляля.
– Хорошо-хорошо, – сказала женщина за стеклянным барьерчиком. – Сейчас соединю. Телефон помните? Адрес?
– Да, – сказала Ляля и удивилась, как можно не помнить мамин телефон.
Женщина протянула ей белый квадратик бумаги – их, наверное, специально так ровненько, по линеечке нарезают, подумала Ляля, прижав квадратик кончиком пальца за угол.
– Хотя, знаете что? – сказала женщина за стойкой. – Вы продиктуйте мне адрес и телефон, я запишу сама.
– Хорошо, – сказала Ляля.
Женщина записала мамин телефон и мягко сказала:
– А Вы пока присядьте, я назову город и номер кабинки. Пройдете туда и поговорите с мамой.
– Хорошо, – сказала Ляля.
Она отошла в угол между кабинками для переговоров и рядом стульев. Села. Прикрыла глаза. Здесь было тепло.
Наконец ее вызвали. Она прошла в кабинку, опустилась на стул. Зажегся свет. Ляля взяла трубку.
– Мама!
– Что случилось, Лялюшка? – в голосе мамы потаенно, стараясь не выдать себя, чтобы не испугать, билась тревога.
– Мама, ты говорила, что здесь, в Иркутске у тебя есть бабушкина подруга, и на самый крайний случай…
– Хорошо, сказала мама. Запиши ее адрес и имя. Она очень старенькая.
– Неважно, сказала Ляля. – Я хочу немного пожить у нее.
– Хорошо, – сказала мама, – Я ей сейчас же позвоню, а ты езжай прямо к ней. А потом все-все напиши мне.
– Что – все? – спросила Ляля.
– Ну… Как устроилась, как тебя приняли. Жаль, что я не могу приехать сейчас.
– Не надо приезжать, мама. Не надо.
– Хорошо, Лялюшка! Учебный год, мне все равно не на кого оставить класс. Деньги я тебе сейчас же переведу. Надо будет заплатить. Она одна, и я даже не представляю, на что она живет. У нее нет пенсии. Какое-то крохотное пособие. Ты записала адрес?
– Да, мама.
– Разговор окончен, – произнес чей-то голос, и в трубке стало пусто.
Свет в кабинке погас.
Ляля вышла. Снова присела на тот же стул. Развернула листик бумаги с адресом бабушкиной подруги.
Адрес показался знакомым.
Боже мой, подумала Ляля, так я же каждый день прохожу мимо этого дома. Это рядом с институтом.
И при этом слове – институт – защемило, захолонуло сердце.
Ляля закрыла глаза.
Не будет больше института.
Ничего больше не будет, подумала пронзительно-отчетливо, словно снова, как давным-давно, в детстве стояла она на сцене, перед черным, забитом до отказа залом, где уже погасили свет, а она точно знала, что не сможет произнести ни слова.
А зал ждал.
И она стояла, ослепленная кругом направленного на нее безжалостного света перед провалом в невидимый со сцены зал, и не было слов.
Суфлер из низенькой раковины на краю сцены что-то подсказывал ей. Она видела, как он тянулся к ней, махая руками, и губы его беззвучно шевелились.
И тогда к ней, в одинокий круг света, вошла мама, обняла за плечи и, улыбаясь, сказала темному молчащему залу:
– У Ляли дебют. У всех наших юных артистов сегодня – премьера! Давайте же поддержим их!
И зал взорвался аплодисментами, и кто-то кричал ей:
– Давай, Ляля, не тушуйся!
И кто-то из зала начал читать первые строки "Сказки о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной Царевне Лебеди":
"Три девицы под окном…"
И Ляля, стоя в шикарном старинном – в пол! – бабушкином платье из бело-розового древнего шелка, платья, какие могут быть только у принцесс из сказки, вдруг все вспомнила, улыбнулась и начала читать вводную часть к первому в их жизни спектаклю.
После этого случая никогда ничего Ляля не боялась – столько поддержки, тепла и нежности послал ей темный, невидимый зал. Ляля почувствовала себя частью его, частицей своего огромного народа. И страх растаял…
Но...
Время изменило свой ход, оторвало Лялю от основ ее бытия, выплеснуло, как рыбу на песок неведомого пустынного острова.
"Остров предателей", – жестко подумала Ляля, вздернула голову и вышла в полумрак кончины дня.
Она шла к знакомому дому, не думая ни о том, как будет жить и будет ли.
Она ни о чем не думала.
У нее была одна, четко осознанная цель – никого не видеть из прежней жизни.
Никого!
И она просто шла к этой цели.
Ольга ЛАНСКАЯ.
Иркутск – Жуковский – Санкт-Петербург
(Продолж. сл.)
2018 г.