Искупление

                И С К У П Л Е Н И Е
               
                «…И сквозь слезы проступают лица…»
                Б. Бурмистров
               

           Начало дежурства для караула Сергея Костромина выдалось на редкость суетным и хлопотливым. Едва окончился утренний развод, как отправили на тушение  горевшей травы у забора пенсионерки Филипповой. Вернувшись с пожара, принялись было мыть автоцистерну и таскать рукава на просушку, как нагрянул с проверкой оперативный дежурный майор Даниленко. Был он явно не в духе, судя по хмурому лицу и металлу в голосе.
          -Давай,начкар, на выезд! - даже не поздоровавшись и не дослушав рапорта, выпалил оперативный и достал из кармана секундомер.   
            В нормативное время: «сбор и выезд по тревоге» не уложились
        .- Что обленились? – не скрывая язвительности, заговорил Даниленко, - Давай грузись, на открытый водоисточник поедем!.. С гидроэлеватором давно работали?
          - В прошлом году норматив проводили…
          - Ну и как?
         - Наш караул справился. Да и другие вроде не подкачали, - предчувствуя подвох со стороны оперативного, смиренно ответствовал Сергей. – Куда поедем-то, на речку иль на озеро?
         - На речку! Где там у вас удобный подъезд?
         - Да подъездов- то полно… Вот только грязно. Да и берега не просохли. Сам видишь, Пал Саныч, май на дворе, грязь еще не высохла. Засадим машину по самую раму…
         - А это вопрос не ко мне! - злорадно заговорил оперативный, - Подсыпать щебенкой надо вовремя!.. Так что давай на ближайший подъезд. Я следом…
           Погрузились. Перед тем, как двинуться, Сергей зашел в диспетчерскую за путевкой.
         - Пиши путевку на водоисточник. Норматив проведем: забор воды гидроэлеватором, - сказал Светке, диспетчеру части.
          - Сам проводишь, что ли?.. И с чего это вдруг? - возразила диспетчер.
          - Оперативный проводит!.. Не видишь, что приехал?..
 - Где? А что сразу не сказал? - испуганно заговорила Светка, в спешке убирая со стола семечки.
           Сергей забрал путевой лист и, сев в кабину машины, дал команду водителю ехать в сторону толстиковского моста, где сразу за мостом имелся подходящий спуск к воде отсыпанный крупным щебнем.
           Тяжело урча, пожарный «ЗИЛ-131» медленно вырулил на шоссе и двинулся в сторону моста. Перед мостом стояла «оперативка», белая «Газель» с красно-синими полосами. Сам Даниленко находился на берегу и, похоже, озирал место проведения учебного занятия. Хотели было остановиться рядом, но оперативный махнул рукой, а затем указал место куда съезжать. Проехав мост, пожарная машина круто завернула вправо, где в действительности оказалась отсыпанная щебнем площадка. На ней и остановились. Следом подкатила «Газель».
           До воды было около восьми метров, но край берега да и подступы к нему метров на пять с лишком - сплошь тина с нанесенной шалой водой хворостом, водорослями и мусором в виде пластиковых бутылок, бумаг и консервных банок. Вода хоть и спала, но буйное течение не убавила. Река стремительно несла свои мутные воды вдоль вязких берегов заросших тальником, бурлила в заводях, кружа на поверхности пену, ржавую листву и  прутья...
       - Течение-то какое, Пал Саныч. Занесет элеватор куда-нибудь в тину или под корягу. Зацепится, а после и не вытащишь. Оборвет, чего доброго…- заговорил Костромин, сокрушенно пожимая плечами.
       - Сам вижу!.. Ладно, отбой…- примирительным тоном скомандовал Даниленко.
          Пожарный расчет с повеселевшими лицами стал укладывать в отсеки скатки рукавов, которые по прибытию уже успели вытащить. Даниленко тем временем вынул из папки чистый лист бумаги, достал карандаш и подозвал к себе пожарного Мишу Медведева, рослого увальня с широким добродушным лицом. Правда, от Миши,которого  в глаза и за глаза звали Медведем, больше несло простоватостью. Той простоватостью, коей природа обычно наделяет деревенских здоровяков, присовокупляя к сему щедрость, дружелюбие и доверчивость легко верящей на слово. Скажи, к примеру, Мише, что на Меркурии живут люди, то он тут же поверит, мало того - подтвердит, что, мол, сам намедни смотрел в бинокль и видел там дома, такие же как у нас. Тугодум,  в жизни не питавший уважения ко всякого рода  писанине, в виде ведения конспектов и чтения инструкций и циркуляров, он предпочитал практику, где в общем-то, несмотря на свою медлительность, демонстрировал неплохие результаты. Особенно на реальных пожарах. И вот увидев в руках оперативного дежурного лист бумаги и карандаш, Миша запаниковал, особенно опасаясь, что сейчас подведет своего начкара.
        - Ну-ка, Миша, начерти мне схему подключения гидроэлеватора. - С насмешливой улыбкой майор протянул Мише карандаш, расстелив на папке лист бумаги.
        -А чо чертить?.. Давайте, я вам так скажу…
        - Миша, если тебя слушать, так полчаса пройдет или анекдот какой получится. Так что – черти!..
          Пожарный Медведев вначале оглядел реку, место будущей прокладки рукавов, пожарный «ЗИЛ-131», затем стал рисовать: речку с кустарником, машину с цистерной и колесами, затем в воде, испещренной волнами, гидроэлеватор, который по форме напоминал якорь. Он так усердно вычерчивал элеватор, что сломал грифель карандаша.
        - Вот сломался, - сокрушенно промолвил Миша, в душе испытывая некоторое облегчение и надежду, что Даниленко отвяжется от него. Даниленко достал авторучку и протянул Мише.
      -  На рисуй дальше… И давай сюда карандаш…
         Однако карандаш в неумелых Мишиных руках оказался  еще и сломанным пополам. Забрав обломки,  оперативный решительным движением выхватил у Миши авторучку.
       - Хватит с тебя, анекдот ходячий! Не ровен час ты и ручку мне изломаешь! Тебе надо ломом по глине чертить, а не карандашами… Все свободен!.. Давай теперь ты, Славик…
        Славик Рослов, командир отделения, в отличии от Миши, быстро и грамотно начертил схему подключения и обозначил все принятой в пожарной тактике символикой.
         - Вот, знает же человек! Приятно посмотреть, - довольным голосом, в котором металл окончательно улетучился, похвалил Славика Даниленко. Затем он обратился к Мише. – Вот, смотри, как правильно чертить схему!
         Миша поправил боевку и принял стойку «смирно», пытаясь если не знаниями, так хоть внешним бравым видом понравиться оперативному.
        - Так я ж, товарищ майор, то же самое хотел рисовать, да вот карандашик поломался, - виновато ответствовал Миша.
       - Да знает он все, Пал Саныч, - вступился за своего подчиненного Костромин, - Он только правильно объяснить не умеет. Такой вот он и есть. На словах – дуб дубом, а на деле за двоих соображает и ворочает…
       - Ну ладно, хватит базарить, - оборвал начальника караула Даниленко. – Так и быть, поставлю вам зачет на троечку… 
          Уже сев в «Газель», в открытое оконце скомандовал отбой и возвращение в часть.
         
         Вернувшись в часть, Сергей дал команду Мише и водителю Алексеевичу мыть машину, а Славику готовить обед на кухне и чай. Даниленко он нашел в учебном классе. Тот сидел за столом, просматривая учебный журнал. Перед ним  стопкой лежали конспекты  и раскрытая «Книга службы», в которой уже было написаны аккуратным почерком «замечания» - выявленные нарушения ведения конспектов и служебных документов. С майором Даниленко Сергей работал уже семь лет в одной смене и у них были вполне дружеские отношения. Обычно, когда оперативный наведывался в их часть, то как правило, выпив кофе или чаю, писал в "Книге службы" только положительные впечатления о несении караульной службы второго караула, ведении учебного журнала и прочей документации. Увидев над журналом Даниленко с хмурым, сосредоточенным лицом, в душе Костромина зябко заныло от предчувствия завтрашней истерики, которую непременно закатит начальница части, женщина панически боявшаяся всякого рода замечаний по службе; ибо дорожила местом своим и должностью, а главное из-за боязни потерять премиальные. ( Итоги проверок оперативные докладывали на разводах начальнику противопожарного отряда)…
       Сергей сел на стул напротив Даниленко. Тот поднял голову, молча посмотрел хмурым взглядом, а затем демонстративно, даже с некоторым вызовом, написал в книге очередное "замечание". 
       В груди Костромина закипели, обливая жгучей горечью сердце, обида и злость.
     - Ты чего с утра пораньше, как с цепи сорвался?!. Начальство, что ль, вздрючило по «самое не хочу»!?.. Ты же знаешь, что наша  дура завтра такое закатит, что недели не хватит очухаться и успокоиться! - выдохнул Сергей, с обидой глядя на оперативного.
      - Да, представь себе, вздрючили!.. Вчера на вечернем разводе шеф оставил нас, оперативных, и такую баню устроил, что не только спина, - задница вспотела! - Даниленко встал, прошел к двери и закрыл ее. Подойдя к столу, тихо, доверительно сказал:
      - Кто-то «вложил» нас шефу, будто оперативные берут в частях бензин. Якобы, проводят липовые нормативы с караулом, а списанный бензин берут себе, заправить «оперативку»… В военизированных частях мужики командуют, они такое не скажут. А вот ваша Галиматья Обалдуевна или эта проныра с шестой части – вполне могли ляпнуть. Одна по глупости своей природной, вторая – интриги опять начинает плести…
        Пожарная часть, где служил Костромин, считалась профессиональной, то бишь гражданской. Командовала ею Галима Абдулаевна Журова, чаще за глаза называемая за ее недалекие знания пожарного дела Галиматьей Обалдуевной. В этот день – субботу она, проведя развод и отчитавшись перед ответственным дежурным по гарнизону, убежала домой, опять забыв подписать и утвердить "Книгу службы", о чем Даниленко в первую очередь написал в графе «Замечания».
       - А что Огородников не сказал, кто вложил вас?
       - Ты же знаешь шефа… Огородников - человек деликатный и никогда не скажет, кто ему доносит..
       - Наша вряд ли такое ляпнет. Она хоть и дура, но уж больно боится начальства, особенно вас, оперативных дежурных… Она же понимает, что вы часть нашу не только служить по уставу, но и до ветру сбегать письменное разрешение писать заставите… Нет, Паша, Галиматья здесь не при чем.. . Не могла она. - заступился за своего начальника Костромин.
    - Видимо так,- немного подумав, согласился Даниленко, - Значит, профура рыжая расстаралась! Больше некому… Ты вот что, Серега, на меня не дуйся. Работа у меня такая – проверять и контролировать!.. Ваш караул отвечает за рукавное хозяйство?..
        - Наш, - предчувствуя очередное замечание, понурым голосом молвил Сергей. В груди неприятно забродил, зазнобил холодок.
      - Испытание рукавов проводили нынче?..
      - Да нет, не успели… Сам видишь, пожароопасный сезон, по пять – семь выездов за сутки. Когда уж тут возиться. Расстележимся с рукавами, а тут – пожар. Попозже проведем…
      - Частями надо испытывать рукава!.. Сегодня – магистральные, завтра – «рабочие». Нечего тянуть, начинайте со следующей смены! - укоризненно выговорил оперативный, а затем смягчив интонацию, продолжил к вящему облегчению начальника караула, - Ладно, не буду писать… Хватит с тебя и этого…
        Даниленко застегнул папку и направился к выходу. У дверей он остановился и объяснил истинную цель своего визита:
       -  Через месяц вашу часть из Главного управления приедут инспектировать… Ты же знаешь что это такое, не первый год замужем. Вот шеф с утра пораньше и направил меня, чтобы я лично проверил и документацию, и учебный процесс, и прочее… Так что спасибо скажи, что предупредил…
        Даниленко вышел в коридор и направился к выходу. По пути заглянул в диспетчерскую и выговорил испуганной Светке претензии за то, что та не сообщила на центральный пункт связи о пребывании оперативного дежурного в двенадцатой части.
        Светка пыталась было оправдаться, дескать, она позвонила и передала, но майор оборвал ее, грубо сказав, что сам звонил на «центральную» по мобильному и выяснил, что о его прибытии в часть не сообщили. После этого он вышел. Заурчала «Газель» и, развернувшись, мягко покатила, покидая расположение части. Диспетчер подняла трубку и, набрав «01», передала об отъезде оперативного…
        Сергей прочитал замечания в "Книге службы". «Пожалуй, на сорок минут воплей да крику начальницы потянет…» - сокрушенно подумав и, собрав документы службы дежурного караула, вышел в коридор. Он зашел в свою служебную комнату – «начкаравку», положил на стол бумаги и прошел на кухню.
       Миша и Славик копошились у стола.
     - Скоро ли обед? - спросил своих подчиненных.
     - Только картошку опустили… Минут сорок подожди, Дмитрич, - доложил обстановку Миша. - Чай вот готов. Можешь наливать…
       Сергей налил в кружку чай и направился в свой кабинет. Там усевшись, он настроил себя на кропотливую работу по устранению найденных «замечаний»: заполнить журналы, акты испытаний рукавов и другое…
        Он уже почти закончил писанину, осталось лишь внести в паспорта номера и время работы рукавов, которыми утром пришлось работать. За окном звенел ясный, облитый солнечным светом полдень. В открытую фортку струился аромат распустившейся черемухи, что росла сразу за окном… «Благодать-то какая!..» - впадая в радужное настроение, мысленно произнес Сергей и, потянувшись в кресле, размял отекшие руки, затем встал, чтобы сходить и посмотреть номера рукавов, развешанных на просушку в гараже, повернулся и… вздрогнул от неожиданности, замер в суеверном испуге: на старом, обтянутом обшарпанным дерматином диванчике сидел старик в полинялой синей форме. В руках он теребил фуражку с синим околышем. Сергей вспомнил, что такую форму носили в прошлом пожарные. «Как же он вошел, а я не услышал?.. И дверь не скрипнула?.. Обычно скрипит, а тут?..» – пребывал в недоумении Сергей.
        Старик сидел в задумчивости, голова пепельно-седая матово поблескивала небольшой залысинкой на макушке. Он наконец поднял голову и, повернувшись, молвил скрипучим, будто простуженным голосом, в котором сквозила потаенная печалинка:
     - Тишков я… Федор Романович… Вот зашел посмотреть, как вы тут работаете. - старик замолчал, опустил голову, а затем приподняв, продолжил неторопливо с той же печалинкой в голосе, - Тебя же Сергеем Дмитричем зовут?.. Знавал я вашего отца, Дмитрия Никитича… Уважаемый человек был… А я ж, сынок, вот в этой части, почитай, сорок годков отслужил… Последние тридцать пять лет, как ты – начкарил. Сразу же после войны пошел в пожарные, так и остался до самой пенсии… Мало платили нам тогда,  да за то времени свободного вдоволь… Подрабатывал в выходные, особенно в уборочную страду. Когда на сушилке, когда на зерноскладе… Так вот и жили. - старик вновь замолчал, понуро опустив голову.
     - Ну, а как сейчас-то поживаете, Федор Романыч?.. Не болеете?..
     - Да ничего, сынок. Нормально живу… Вот только в груди болит, тоска неодолимая гложет…
       Опять возникла пауза. Затем горестно вздохнув, старик поднял на Костромина глаза, в которых неожиданно засветились слезы, и  заговорил медленно, с небольшими паузами, с горестными вздохами, отчего Сергея вновь охватила оторопь - и от его исповеди, и от голоса зябкого и простуженного, и от этой скорбной фигуры в линялой форме. От всего этого в целом несло необъяснимой тревогой, что ознобная дрожь временами пробегала по спине начальника караула.
      -  Грешен я, Сережа!.. Вот уж больше тридцати лет ношу грех свой в сердце… И не так пред людьми грешен, как пред Ним, Всевышним!..
     - Да чем вы прогневили Господа, Федор Романыч? – спросил, приходя в себя, удивленно Костромин.
     - Человека я не спас… Мог спасти, да вот… Убоялся я огня тогда… А ведь мог спасти… Мог!.. Живой он был тогда, - старик вновь замолчал, а затем продолжил, - я ж ведь видел в окно, как он ногой пошевелил…
      И снова слегка звенящая тишина заполнила пространство кабинета и легкий запах распустившейся за окном черемухи сквозанул в форточку и вскружил на мгновение, встуманил голову.
      - Я тогда уже начальником караула работал, дом свой имел, женат был и дочке Надюшке четвертый годик пошел… И тут появился он… Гриша Кузнецов… Из колонии вернулся… Красивый и рослый, кровь с молоком, как говорят, черноволосый, кудрявый.  Весь цыганистый такой. И до баб охоч… Бегали за ним косяком. Менял он их. То с одной месяц поживет, то с другой недельку потешится… И тут дошли до меня слухи, что и моя жена, Вера с ним спуталась… Деревня, сам понимаешь, ничего не утаишь… Не поверил я поначалу молве. Думал, оговаривают понапрасну из зависти, поскольку жили мы с Верой душа в душу… Однажды вернулся утром с дежурства – нет Веры и дочки нет. Огляделся -  вижу вещей ее, одежды нет… И игрушек детских не видно. Сразу понял: к нему ушла. Они ведь в ту пору вместе работали на зерноскладе: она приемщицей, он – разнорабочим…Видимо, там он и вскружил ей голову… Первое время горевал я. И жалко было, особенно дочурку да и Веру любил я по-настоящему, первой любовью… Они и месяца не прожили, как дошло до меня, что бьет он ее. Избивает чуть ли не до полусмерти… А тут и мать ее пришла ко мне. Она недалеко, на соседней улице жила… Ударилась в слезы: дескать, Феденька, прости ее дуру, с кем, мол, не бывает по молодости да забери ее обратно, мол, убьет ее окаянный…Подумал, подумал да и пошел под вечер в дом его за Верой и за дочкой. А дом большой у него был, старинный, дореволюционной постройки, в два этажа, от родителей покойных достался…Пришел, дверь не заперта, ну значит, думаю,  дома… Прошел я в нижний этаж, впрочем, не этаж, а так - подвал с дверью да одним окном. Там у них кухня была. Веру увидел за столом заплаканной, и синяк в пол-лица. Надюшка на полу сидит, тоже глазенки мокрые, вся исхудавшая такая, напуганная… Меня увидела, ручонки раскинула, да как закричит: "папочка, папочка, забери нас домой!.." Душа у меня вздрогнула и заплакала… Слезы навернулись… И так жалко мне стало их, что и сказать невозможно!.. Однако не захотела Вера вернуться ко мне, уж как я ни уговаривал ее. Мол, люблю его, и он меня любит… И тут он вошел, навеселе, под «градусами»… Захохотал, увидев меня, дескать, за шлюхой своей пришел?.. Хочешь забрать – плати выкуп: литр водки!.. В литр водки, значит, оценил он любовь ее…
     Старик умолк, судорожно вздохнул и, немного отдышавшись, продолжил:
   - Не помню, как ударил его, так как в глазах потемнело от ненависти к нему. Свалился он. Думал не встанет… Стал снова уговаривать Веру вернуться. А он поднялся и ударил меня сзади табуретом. Я и не видел даже… Упал я, тут он пинать ногами начал… Досталось мне тогда от него. Кое-как домой добрался. Поначалу хотел убить его… Вот, оклемаюсь, думал, приду и убью!.. Даже планы всякие вынашивал - такая вот ненависть к нему пылала во мне… Я ведь две недели в больнице пролежал после этого – два ребра сломанных оказалось… Была у меня милиция, просили, чтоб заявление написал на него, да я не стал… Не по-людски как-то… Оно по закону, вроде, справедливо, а вот по совести – мелко, пакостно… Уберег я его тогда от тюрьмы… А он потом выгнал их из дома. Избил по-зверски и выгнал, а вслед вещички ихние повыкидывал… Не ко мне - к матери в дом вернулась Вера… Пришла  ко мне мать ее,  опять слезно просит: мол, поговори с ней, чтоб вернулась к законному мужу, то есть ко мне… Целыми днями, говорит, сидит на кровати да плачет… Пришел я к ним… Опять синячище под глазом, губы распухшие, разбитые… Давай, говорю ей, собирайся, домой пойдем жить… Головой мотает, мол, не пойду… Я ж ведь так опозорила тебя, как же ты после этого жить со мной сможешь? - говорит, а сама навзрыд плачет. Говорит, мол, люблю его одного, вот, мол, пропьется, угомонится и снова позовет… И понял я тогда, что любовь ее к нему – выше всякой меры, может ей от Господа лишь одно единственное и досталось: любить его беззаветно… Я тогда, веришь, Сергей, надумал помирить их. Счастья им пожелать обоим… Она ведь ждала, надеялась, что позовет он ее… А он неделю спустя привел другую – стрелочницу со станции… А через два дня Вера руки наложила на себя… Ночью вышла и под навесом повесилась, - Старик тяжело, чуть ли не со всхлипом, вздохнул и умолк, опять горестно опустив голову. Дрожащие пальцы затеребили фуражку.
      - Похоронил,  как полагается… Дочурку забрал к себе. Весь год прожили с ней одни, на службу брал с собой… Она там в диспетчерской и ночевала  вместе с Валентиной… А потом мы с ней сошлись, с Валентиной Васильевной.  Она тоже вдовой была и дочка у ней, Людочка, на год постарше моей Надюшки, - голос старика слегка озарился, затеплился светлой печалинкой, тихой, потаенной, будто свечка пред иконкой. Старик вновь замочал, а затем продолжил своё, видимо, долгие годы мучившее его...       
       -   А потом случился пожар… Зима была. Ночью под утро, помню, стужа лютая стояла, нас и подняли по тревоге… Ветврач Борис Глазков на лошади верхом примчался, а он коня казенного, что по службе полагалось, во дворе своем держал, вот  и сказал, что горит дом Гриши Кузнецова… Прибыли. Открытого огня ещё не было, лишь дым валил из дверей и из под крыши. Дёрнул я двери - закрыты изнутри.  Дал команду своим, чтоб через верхние окна в дом вошли, проверили, а сам к оконцу в подвал… В окне вижу: пол горит перед печкой. Стол, два стула, вешалка с одежой у дверей… Людей не видно, а потом, когда фонарем посветил за перегородку, вижу: лежит на полу у койки, в одеяло с головой закутанный… Постель с кровати сползла наполовину. Сразу догадался: он это, Гриша, лежит… Какое-то оцепенение нашло на меня. Стою, как истукан, вроде, радоваться надо - ненавистник мой сгинул - а радости нет… Что-то вроде горечи в душе и растерянности… Я ведь одно время, Сережа, смерти желал ему. Особенно после кончины Веры… И вот оно - случилось… А тут сапог, торчащий из под одеяла, зашевелился, будто Гриша уползти от огня попытался… Живой, думаю, и даже какое-то облегчение на душе… Выдавил я стекло, раму вырвал и тут жаром полыхнуло в лицо, аж брови опалило… И огонь загулял, оживился - воздух свежий почуял… И тут испугался я лезть в окно, боялся сгореть… Можно было впрыгнуть да ползком вытащить через двери в сени, может быть успел, не задохнулся бы в дыму… Да вот убоялся… А тут Степан Кириллов, напарник мой, ствол подает… Ну пролил я водой пламя, сбил огонь, только дым остался… Потом мы со Степаном и влезли. Вытащили его в сени, а затем на улицу…. Мертвый он был уже… Милиция потом подъехала, из города врач, дознаватель из надзорной пожарной службы да дежурный по гарнизону - на одной машине подъехали… Опросили, как полагается, составили акт, расписались мы в бумагах… Я тогда спросил врача: как давно умер, ну сколько времени мертвым пролежал?.. Сказал, что примерно минут двадцать до нашего приезда он уже готовым был. Сразу же с момента пожара задохнулся угарным газом… Как-то спокойней стало на душе. Значит, думаю, вины моей нет. А что сапог шевелился – так то, наверно, почудилось… Я ведь так, Сережа, и не сказал никому про этот сапог самый, как он шевельнулся… А потом он, сапог этот, всю жизнь - нет-нет да и вынырнет… Словно наказанье мне за то, что смерти возжелал человеку в свое время… И вот все думаю я: живой он был, надо было сразу вытаскивать, а я пламя взялся сбивать, - старик опять замолчал и какая-то гнетущая тишина нависла в кабинете, и стало неуютно и зябко, словно долго молчать и одновременно сказать что-то – вроде бы и неуместно, и неловко…
   -  А потом по селу поползли слухи, - продолжил старик после тяжких вздохов и молчания, - Будто я мог спасти Григория, да не захотел, и чуть ли другим не дал спасти… Припомнили нашу драку да смерть Веры. Будто бы отомстил я Грише за все прошлое… С той поры стало мне как-то стыдно ходить среди людей… Все казалось, смотрят мне в спину, упрекают, - старик умолк и вскоре тягостную тишину оборвал голос Славика из кухни:
    - Дмитрич!.. Миша кофе в пакетиках принес! Тебе заварить?..
      Сергей встрепенулся и, словно выйдя из забытья, бодрым тоном начал успокаивать старика:
   -  Да не казните себя, Федор Романович!… Нет тут никакой вашей вины. Сколько лет прошло!.. Да и посудите сами: мог ли человек при такой температуре и задымленности оставаться в живых?.. Хватит одной минуты!.. Вдохнул пару раз – и паралич нервной системы, и остановка сердца… Мгновенная, можно сказать, смерть. Я ведь точно знаю - мы же теперь к МЧС относимся  и числимся спасателями… И обязательную медицинскую подготовку проходим. Так что не расстраивайтесь и не упрекайте себя в придуманных прегрешениях…               
      Высказавшись, Сергею вдруг захотелось обнять этого человека, как ребенка малого, пожалеть, отвлечь от дум тяжких и успокоить. Такая вдруг пронзительная жалость и к скорбной фигуре старика, и к его судьбе забродила в душе и волной то ль нежности, то ль сострадания окатило душу Костромина... 
    – Хотите, я вам кофе принесу? Со сливками?.. Я сейчас, мигом, вы только обождите…               
      Он встал и быстрым шагом вышел из «начкаровки», прикрыв за собой дверь. Войдя на кухню, попросил сделать пару кружек кофе.               
  - А кому еще? - спросил, сидящий за столом Алексеевич.             
  - Да гость у меня… Старик, ветеран пожарной службы. Он в нашей части раньше работал…         
  - Какой ветеран еще?.. Вроде никто не проходил, никому не открывали… Может ты, Миша, открывал дверь? - обратился Алексеевич к Мише. Миша и Славик недоуменно переглянулись, а затем оба друг за другом сказали, что никого не видели, никого через фасадную дверь не впускали.               
  - Интересно… Что ж он, выходит, в окно вошел? И давно он, Дмитрич, сидит у тебя? - пристально, с подозрением всматриваясь в Сергея, спросил Алексеевич.               
  - Минут двадцать, как беседую с ним…            
    Сергей взял кружки с кофе в обе руки и попросил Славика помочь открыть дверь в кабинет.       
    Славик открыл дверь и заглянув в нее, оборотился к Сергею с растерянным лицом:    
  - Никого нет… Где же твой ветеран, Дмитрич?..   
    Кабинет был пуст. Сергей поставил кружки на стол, затем неуверенным голосом сказал, что старик, наверно, в спальном помещении или в учебном классе – интересуется как мы обустроены. Со Славиком они заглянули в спальню, в учебный класс. Старика не было. Не было его и в гараже, несмотря на обходы вкруг двух стоящих там пожарных автомашин. Присоединившийся к поискам, Миша заглянул в кабины и даже в пару рукавных отсеков.   
   - Да что же он, сквозь землю провалился, что ли? – недоумевал Сергей, - А может и вправду через форточку вылез?.. Нет, ребята, через заднюю дверь он вышел!.. Вы сидели там на кухне, бакланили, а он мимо вас  через заднюю и дверь вышел. А вы и не видели!.. Тоже мне – пропускной режим!..   
   - Да что ты, Дмитрич, попрекаешь-то напрасно!.. Не видели никого! - возмутился Алексеевич, - Ты же сам на кухне был.  Ты сам почему не видел, как он мимо прошел?..          
   -  Так я ж спиной стоял к проходу. А вы - за столом  и не могли не видеть, как он прошел мимо!.. Так вот зайдет кто другой - и, чего доброго, телевизор новый уволокет, а вы и не заметите! - выговорил Сергей опешившему караулу и вышел во двор части, куда по его разумению  вышел Тишков. Он оглядел двор, засаженный прошлой весной вишней, облепихой и смородиной, но старика и там не было. Лишь пройдя к воротам, через которые Славик загонял на ночь во двор свою «Ниву», и,  увидев, что они приоткрыты, сказал подошедшему Мише:   
   -  Вот, что я говорил!.. Через эти ворота он вышел…    
      Миша, протиснувшись наполовину в щель, оглядел улицу, но кроме двух женщин идущих по дороге, ничего более не обнаружил.    
   -  Как шпион какой… Прошел втихаря, тайком вышел… Мож похитил чё из твоего кабинета?.. Секретное?..   
   - Ага, "Книгу службы"!.. Тоже ляпнешь ни к селу, ни к городу! - мысль о краже Тишковым чего-либо из «начкаровки» после его исповеди даже и не думала посещать голову начальника караула…      

                - 2 -
 

      Время до конца дежурства караула прошло относительно спокойно. 
      Поздно вечером выехали на «траву». Горела она в районе мамонтовского кладбища, о чем сообщили бдительные жители. Траву не стали тушить, убедившись, что пал отрезан от леса и кладбища дорогами и оврагом с водой. Дождавшись, когда огонь иссякнет, возвратились в часть. Обычно, когда сухая трава горела без угрозы строениям, лесам и прочим материальным ценностям принадлежащих народу, огонь не тушили в целях экономии бензина и воды. «Все меньше соблазна у пацанвы будет… Выгорит трава – поджигать нечего будет им…»- говорил Сергей в таких случаях.
         В части, когда улеглись спать, Костромин долго не мог заснуть, вспоминая старика и его покаянную исповедь. «Вот ведь судьба какая, ведь ни в чем не виноват, а мучается. Видать, совесть у него какая-то своя, особенная, даже за мысль грешную готов всю жизнь себя винить, - думал Сергей, вспоминая Тишкова, - Надо бы проведать его… Узнать, где живет и прийти вместе с караулом… С бутылочкой винца… А лучше - подарок ему от нашей части преподнести. Скинуться с ребятами по полтиннику иль по стольнику да купить чайник какой там или часы хорошие...»- так с мыслями о подарке Сергей и заснул.          
       Утренний развод караулов, как и предчувствовал Костромин, начался с криков и сетований Галимы Абдулаевны, явившейся в часть на развод вместе со своим заместителем Надеждой Павловной, высокой дамой с непомерно раздутыми амбициями. Кричала Галима Абдулаевна, узнав о визите оперативного и его замечаниях в "Книге службы", двенадцать минут и сорок секунд. – Сергей специально засек время на своих наручных часах. Высказав свои претензии к личному составу и посетовав на неблагодарность, Галима Абдулаевна пообещала лишить всех месячных премиальных, если руководство отряда каким-то образом накажет ее за нерадивость своих подчиненных. «Вы, что же специально меня подставляете?» - уже с жалобой в голосе и едва не срываясь в плач, спросила она у застывших в повинной позе огнеборцев-спасателей. Не дождавшись ответа, распустила караулы и ушла в свой кабинет, потребовав от Костромина "Книгу службы" и «Папку дежурного караула».   
     Войдя с бумагами в кабинет начальника части, Сергей застал Галиму Абдулаевну с покрасневшим лицом и едва не плачущей за своим служебным столом. Сидящая за компьютером «замша», Надежда Павловна косо глянула на него и, не скрывая язвительности, с высокомерием в голосе, от своей собственной значимой должности тоже сочла нужным высказать «претензию», дав, однако, понять, что она женщина деликатная и не позволила себе ругать начальника караула в присутствии своих подчиненных. Галима Абдулаевна как раз была лишена этой черты, поскольку женщина – эмоциональная, да к тому же изрядно затюканная семейной и прочей бытовой жизнью. А тут еще и служебная оставляла в ее характере свои роковые черты. Поэтому она часто срывалась на крик, но затем отходила и уже спокойно, с улыбкой, чуть ли не с материнскими чувствами руководила вверенным ей коллективом и в рамках «Боевого устава», и вне его, ибо по мнению самой Галимы Абдулаевны, жизнь и работу не вместишь в рамки строгого Устава именуемого в просторечии сокращенно - БУПО.      
   - Галима Абдулаевна, ты уж не сердись на нас, что невольно подставили перед руководством. Сама видишь: с утра – выезд на траву, следом – оперативный, когда тут документы заполнить? - оправдываясь и успокаивая, заговорил Сергей, протягивая журналы. Колкость Надежды Павловны он демонстративно проигнорировал, дав  понять, что ее замечания – дежурны и не имеют смысла после сетований начальника части, - Все замечания Даниленко мы устранили, Галима Абдулаевна, вот убедись сама. И по рукавному хозяйству все заполнил… 
    -  Ладно уж… Идите домой, - оттаявшим голосом сказала начальник части, отмечая в "Книге службы", в графе «Замечания», устранение недостатков.   
    - А с чего это Даниленко написал почти на всю страницу? Никогда не писал замечаний вашему караулу, а тут – чуть ли не на статью Уголовного кодекса потянет, а? – остановила Галима Абдулаевна Сергея у самых дверей.   
    - Так ведь комиссия к нам едет из Главного управления, вот Даниленко и приехал, и написал… Ведь он, специально это сделал, чтобы мы подготовились и заранее устранили. Предупредил нас. Пошел, можно сказать, навстречу нам.      
    -  «Навстречу нам», надо понимать, как одолжение за ваши «эксклюзивные» отношения с оперативными, Сергей Дмитриевич? – не преминула вставить шпильку в разговор замша, - А вы не думали о том, что ваши отношения с Даниленко не вписываются в рамки уставных требований?.. Вы ведь как-то позволили себе сделать мне замечание по поводу субординации и служебных отношений в рамках БУПО, -  ехидным тоном, со снисходительностью во взоре, напомнила Надежда Павловна Костромину давнюю размолвку по причине вышеизложенного.      
      Размолвка имела место. Едва устроившись на должность заместителя начальника части, Надежда Павловна, отработав буквально неделю, начала «показывать зубы» – делать замечания личному составу по поводу и без такового. Менторским тоном она выговаривала провинившемуся своё недовольство, причем говорила нудно, долго, со снисходительностью, граничащей то с пренебрежением, то с высокомерием; обращаясь к подчиненным будь то начальник караула или просто пожарный на «ты», и явно любуясь собой, и своей значимой должностью. (До поступления в часть, она  долгое время работала поездным диспетчером на станции). Когда она добралась и до Костромина, обвинив его в отсутствии должного контроля над учебным процессом  Миши Медведева, Сергей не выдержал ее нравоучительных сентенций и, подражая ее тону и демонстративной вежливости, сказал опешившей замше:       
    - Со мной, Надежда Павловна, вы можете говорить на «ты» в неслужебное время и вне расположения части. Да и то, если вам позволю. А сейчас соблаговолите говорить со мной так, как того требует служебный этикет.    
       После этой размолвки Надежда Павловна разговаривала с Костроминым исключительно на «вы», подчеркивая это, с намеками на особенную, ее личную по отношению к Сергею деликатность и вежливость. И вероятно, случись им оказаться в неслужебное время, допустим, в постели, что, конечно же, невозможно в принципе, то и там  в момент совокупления ( что опять же не только невозможно в принципе, но даже и представить), Надежда Павловна и Сергей Дмитриевич разговаривали бы исключительно на «вы» и перед тем как «приплыть», что в переводе с обывательского, означает начало оргазма, они бы извинившись друг перед другом, известили об этом наступающем сладостным моменте заранее, как того требуют буквы инструкций и приказов, регламентирующих служебную деятельность и этикет, в частности, БУПО. (Боевой Устав Пожарной Охраны).   Со временем мелкие колкости и язвительные насмешки, выдержанные в рамках дипломатического политеса, воздвигли в отношениях (служебных и не таковых) Надежды Павловны и Сергея Дмитриевича незримую стену, которая с каждой колкостью и реакцией на нее прирастала в ширину и в высоту на кирпич, а то на два, и в скором будущем грозила достичь размеров и стойкости Брестской крепости.               
     Натянутые «дипломатические отношения» с замом заставили Сергея  вести своевременно и правильно  - по форме – служебную документацию, но делал это Сергей исключительно для того, чтобы не давать возможности Надежде Павловне проявить свое красноречие и образцы тонко высказанных колкостей и насмешек. «Из протеста делаю правильные вещи», - так в мыслях оценивал он свою службу на дежурстве. Надежда Павловна, видя положительные результаты работы караула Сергея Костромина, без всякого намека на сомнения, отнесла их к плодам своего особого, «эксклюзивного» руководства.
    Однажды, накануне празднования Дня пожарных, она остановила в коридоре Сергея и доверительным тоном  сообщила ему, что она по согласованию с Галимой Абдулаевной представила его к денежному поощрению в честь наступающего праздника. Сказала она вежливо, как обычно, в надежде, что Сергей в благодарность начнет рушить незримую стену отчуждения. Только, несмотря на все тонкости снисходительного пиетета, просквозили в ее доверительном тоне и надменность, и некое превосходство перед своим подчиненным, что Сергей и почувствовал, к тому времени хорошо изучивший натуру и все «тактические» ходы дипломатии Надежды Павловны. За ее вежливыми словами и деланной доверительностью по-прежнему за стеной отчуждения жило не наделенное способностью прощать обиды, уязвленное женское самолюбие. И намек на то, что ему сделано одолжение и шаг навстречу со стороны незаслуженно обижаемого им  «женского самолюбия», выпестованного чуть ли не в духе дворянской аристократии, показался Сергею тонкой насмешкой, попыткой возвыситься перед ним интеллектом и благородством.               
     - Очень признателен, Надежда Павловна, за оценку моего труда… Но только я не могу принять ваш широкий жест, в силу того, что я сам в состоянии оценивать результаты своей работы. - сказал Сергей тогда в коридоре, стараясь выдержать семантику для сей высокопарной тирады, -  Вы уж не обессудьте, Надежда Павловна, но только я не нахожу свою работу достойной проявления вашего великодушия и щедрости. Просто у меня свои критерии оценок. Возможно, завышенные, на ваш взгляд, но всё же позвольте мне пользоваться ими только применительно к себе, - видя, что лицо Надежды Павловны из дружелюбного начало переходить в гримасу обиженной надменности, Сергей докончил речь, - Если вам так угодно поощрить кого-нибудь из нашего караула, то внесите в список вместо меня Медведева. Не всегда ж ему довольствоваться попреками и замечаниями. Поощрите его, ведь это тоже – воспитательный момент. Вы ведь это лучше меня знаете, Надежда Павловна. Я с большим уважением отношусь к вашей образованности, ответственности и знаниям пожарной службы. - последнее Сергей сказал в попытке смягчить ситуацию и одновременно принести извинения…
     Из всей совокупности пожарной службы Галима Абдулаевна, и вслед за ней Надежда Павловна, хорошо усвоили только то, что регламентирует их деятельность по ведению отчетных бумаг. То же самое требовали от своих подчиненных. Что же касается остальной деятельности, как контроль за противопожарной безопасностью, водоснабжением, дорогами и проездами в районе вызова части, а также знаний пожарной техники и вооружения, то тут они знали лишь номера приказов. Знания сути самих приказов были довольно поверхностны. Так, к примеру, Галима Абдулаевна по сей день не знала отличий  пожарного ствола «А» от ствола «Б», рукавную задержку путала с рукавным зажимом, а карабин на поясе пожарного долгое время считала за огнестрельное оружие вроде пистолета или винтовки. Недалеко от нее ушла и Надежда Павловна, разве лишь преуспев в знании приказа № 257, что в обиходе называют сокращенно – БУПО.      
      Мишу все-таки поощрили на День пожарного с вручением в торжественной обстановке конверта с тысячью рублями. С сияющим лицом Миша вернулся с торжественного заседания, где происходила церемония чествования заслуженных, отличившихся и просто хороших дисциплинированных огнеборцев-спасателей всего гарнизона. Почти месяц после этого Миша носил в груди воодушевление и доказательства отмеченных премией личных заслуг: своевременно вел конспекты, с прилежанием, достойным подражания, нес дежурство на кухне, убирал территорию, содержал в чистоте машину и вверенное ему пожарно-техническое вооружение – ПТВ…               
      Пожароопасный сезон окончился, о чем известили пожарные части соответствующей телефонограммой из областного центра, а затем продублировали, также телефонограммой, по гарнизону за подписью начальника Государственного противопожарного отряда Огородникова, и практические занятия с выездом на водоисточники, а также отработки оперативных карточек – с выездом на объекты – возобновились в полном объеме. Успешной для части завершилась инспекционная «высадка» десанта проверяющих из Главного управления. К ней готовились всей частью за месяц до начала: белили с двух сторон забор и стены депо части, приводили в порядок документы и ПТВ, стирали «боевки», наносили свежей краской маркировку на рукавах, касках, ставили дату испытаний на пожарных лестницах, клеймили на бирках ПТВ даты очередных испытаний. Все должностные лица, включая диспетчеров, водителей и пожарных, лихорадочно зубрили свои функциональные обязанности и по несению  караульной службы, и при ведении боевых действий на пожарах…               
      Проверяющая комиссия в присутствии руководства части, оперативного дежурного и зама начальника отряда, Насонова, пребывая в приятном расположении духа от увиденного, отметила сие в актах итоговых проверок.               
        Впрочем, процесс проверки заслуживает более развернутого упоминания, ибо отсутствие такового не дает полноты картины службы в пожарной части. К тому же, дало повод Славику Рослову высказать Сергею собственное мнение относительно «проверок»  в период лихорадочной и суетливой подготовки к ней: «Сдается мне, Дмитрич, что главная задача пожарной службы – не ударить в грязь лицом перед комиссиями. Будто вот, если неверно заполнен учебный журнал, то непременно снизится боеготовность, повысится пожароопасность…»    
      …Час прибытия комиссии из Главного управления ждали все, сгораемые и нетерпением, и страхом. Галима Абдулаевна ходила по коридору и, поминутно заглядывая в помещения, то и дело хваталась рукой за сердце и, переведя дух, шептала про себя: « Уж, скорей бы отмучиться!..». Костромин – а выпало на этот день дежурить его караулу – был самым спокойным, уверенным и успокаивал своего начальника: «Да не переживай ты так, Галима Абдулаевна, все обойдется…».
           Весь личный состав был в чистой выглаженной служебной форме, сапоги блестели начищенные кремом, нашивки на рукавах кителей  и нагрудных карманах соответствовали Уставу. Ярко отливали краской стоящие в гараже автомашины. Чистые, неоднократно протираемые Алексеевичем, они сияли радужным светом стекол окон, фар и подфарников, что казалось, будто машины эти отродясь не ведали сельских дорог и распутицы, а лишь изредка прокатывались на демонстрационном подиуме на каком-нибудь престижном автосалоне.
       Томительное ожидание передалось и техничке, Валентине Ивановне, тихо стоящей у своего «закутка», где располагалось ее штатное «вооружение», в виде ведра, тазика и швабры с совком и веником. Она то и дело доставала из кармашка синего (уставного) халатика бумажку, где Сергей нарисовал ей погоны с разным количеством звезд и звездочек. Под каждым погоном была надпись: "майор", "полковник" и т.д. Это на тот случай, если к ней обратится кто-либо из проверяющих, и она - не дай бог -перепутает звание.
        Комиссия приехала на трех автомобилях: две «Волги» (вторая – зама Огородникова по СПТ Насонова) и
оперативная «Газель» с лейтенантом проверяющим и Даниленко. Оперативное время показывало в этот момент10-17  местного времени, о чем диспетчер Светка немедля уведомила центральный пункт – ЦППС. В 10-24 Галима Абдулаевна начала приходить в себя и терять остатки волнения, видя, что комиссия в количестве пяти человек – полковник, подполковник, два майора и молоденький лейтенант – не хмурит сурово брови, а с некоторым удовлетворительным выражением лица ставят «положительные» галочки в своих актах. Возглавлял комиссию седовласый полковник. Пока его подчиненные инспектировали часть в вопросах ведения  документации по всем направлениям службы, он неторопливо прохаживался из помещения в помещение и, похоже, был доволен увиденным, о чем и говорил сопровождавшим его Галиме Абдулаевне и Насонову: «Чистенько у вас, аккуратненько…»      
        Удостоились его благосклонного взгляда гараж, пожарные машины и вытянувшийся во фрунт Алексеевич с тряпочкой в руках.  И даже техничка, робко стоящая у «закутка» с вверенным ей орудием производства,  взглянув украдкой в бумажку и убедившись, что перед ней полковник,  доложила, как ее учили, что «швабра, веник и тазик в рабочем состоянии и в полном наличии, согласно описи»,( Опись висела на стенке закутка в рамочке. Размеры рамочки и высота ее расположения на стене также соответствовали требованиям изложенных в «Уставе караульной службы» отдельным приложением.), - вызвала у полковника улыбку.
       - Вольно, вольно, – сказал полковник, - Как вас зовут?.. Вот что, Валентина Ивановна, -продолжил он, - от лица комиссии объявляю вам благодарность за безупречную работу по наведению чистоты во вверенной вам территории!..
        Растерявшись от столь неожиданной чести, техничка испуганно открыла рот и вместо «Служу России!», как ее учил Сергей, выпалила изумленному полковнику:
      - Честь имею!.. Спасибо вам, товарищ полковник… Извините… ладно, - последнее она пробормотала уже понимая, что сморозила глупость и подорвала авторитет и престиж части в глазах проверяющей комиссии.   
        Ее совсем оробевшую отпустили домой по просьбе полковника. Свою просьбу к Галиме Абдулаевне присовокупил словами:   
      - У нее же неполный рабочий день, так пусть идет домой… Там, поди, у ней дел по дому да по хозяйству – не перелопатить…               
        В отличии от него, члены комиссии демонстрировали педантичность, словно главной задачей их миссии было обнаружить, во что бы то ни стало, недостатки. Но поскольку очевидных не было, довольствовались незначительными, мелкими, коих обычно не замечают по причине наличия очевидных. Да и вряд ли можно было ожидать иного, поскольку, если верить мнению опытных службистов, абсолютно соответствующего всем нормам правил и инструкций в любой сфере деятельности в природе не существует. И вносились эти мелкие замечания вовсе не потому, чтоб они в будущем устранялись, а скорей, чтоб отчитаться о «тщательно проделанной работе» перед лицом вышестоящего руководства, дабы оно не усомнилось в отсутствии у них служебного рвения.
       Особенно усердствовал лейтенант. Дотошно и въедливо он вглядывался во все служебные документы пункта связи, стараясь обнаружить несоответствия с уставным. Однако ему пришлось довольствоваться лишь двумя выявленными «нарушениями»: в «Журнале ПСЧ» за 9 января не проставлено время поступления сигнала на выезд на заправку ГСМ и длина наклеенной этикетки с номерными данными на «Журнале телефонограмм» на два миллиметра превышает требуемое Уставом. Найденные нарушения лейтенант внес в свою тетрадку, но, видимо, они не устроили его. Он с той же дотошностью принялся за бумаги, где отражалась общественная жизнь личного состава ПЧ-12. В частности, протоколы рабочих собраний хранящиеся в отдельной папке в нижнем ящике служебного стола диспетчера. Листая тетрадные листки с рукописным текстом протоколов, он и нашел то, что, на его взгляд, поднимет в глазах сослуживцев его служебный авторитет и ответственность при проверке документации. 
      - Это что за самодеятельность? - покачивая укоризненно головой, обратился лейтенант к насторожившейся Светке. Он ткнул пальцем в текст и, показав диспетчеру, прочел вслух: « На темно-зеленой «Волге» приехали начальник отряда Огородников Е.А. с портфелем и его комиссар, заместитель по кадрам и воспитательной работе Коногонов О.В. с фигой в кармане, на случай если встанет на собрании вопрос о повышении зарплаты…». Он еще раз осуждающе глянул на опешившего диспетчера и вышел с папкой протоколов на «фасад», где уже столпились проверяющие вкруг своего руководителя, предварительно ознакомив его с результатами своих проверок. Судя по улыбающимся лицам, в том числе из руководства отряда и частью, оценка за  «боеготовность»  тянула на твердое «хорошо», ждали только лейтенанта со своими итогами, не сомневаясь, что и у него – порядок!
    -  Ну что у тебя, Конюхов?.. Что за папка?  Неужто столь нарушений обнаружил, что на целую книгу написалось? - обратился полковник к лейтенанту со скрытой иронией, храня при этом строгость на лице.      
        Конюхов прочел выявленные нарушения по ведению журнала. При упоминании этикетки лицо полковника сделалось еще более строгим, ну а когда лейтенант прочел текст под повесткой собрания, где должны значиться присутствующие из отряда, то и вовсе сделалось угрюмым, несмотря на то, что все вокруг засмеялись.      
         Недоумевающий Конюхов глядел то на угрюмого в лице полковника, то на смеющихся старших сослуживцев, явно не понимая сути происходящего. Наконец он осмелился и со словами: «а вот что дальше написано», прочел: «после слов начальника части Журовой Г.А. о том, что она регулярно проверяет состояние пожарных гидрантов в зоне обслуживания части, внезапно громко зажужжала муха, мирно дремавшая до этого на оконном стекле, словно она возмутилась явной несправедливостью, поскольку Журова Г.А. проверяла гидранты за отчетный период один раз, да и то на обогатительной фабрике, где работает ее знакомая Веселкина, пообещавшая ей занять пятьсот рублей на покупку зимних сапожек дочери…».    
    - Это ж документ, а они пишут черт знает что? - с возмущением в голосе обратился лейтенант к полковнику.    
      С глубокой печалью в лице глядел полковник на своего подчиненного, мысленно задаваясь вопросом: «Есть ли у Конюхова чувство юмора?.. Видимо, нет… А если и появится в будущем, то только с письменного распоряжения вышестоящего органа…».   
   - Вы, Сергей Валентинович, Инструкции и Циркуляры по пожарной службе изучать начали с раннего детства иль со дня зачисления на работу?..   
   - Но ведь существуют же единые требования к ведению и конспектов, и протоколов собраний, Вадим Леонидович… И к ведению служебной документации, - лейтенант все еще пребывал в недоумении, но в лице уже просквозило понимание, что он перегнул палку в своем служебном рвении.               
   - Вы хотя бы иногда, Конюхов, читайте и художественную литературу… А то ведь чтением одних Приказов и Наставлений по службе можно… и до маразма дойти… Поберегите уж себя. Ведь вам еще жить да жить, Конюхов… Кстати, как фамилия этого?.. Ну, кто протоколы пишет? - обратился полковник к начальнику части.            
    - Ковригин это… Писатель наш. Он у нас пожарным работает, а сейчас за диспетчера в третьем карауле, -упавшим голосом ответствовала Галима Абдулаевна, ожидая разноса за компрометирующую огласку, по поводу «проводимых ею лично проверок пожарных гидрантов за отчетный период» вольно изложенной в протоколе собрания Ковригиным.    
     - Вы вот что, Галина …Абул…Абды… «Абдулаевна»- тихо подсказал полковнику Насонов, - Да-да, простите. Вы, Галина Абдулаевна шибко-то не журите этого Ковригина… Вы ему лучше толстую тетрадь дайте и пусть он пишет о нашей пожарной службе… С юмором, все, как есть… Глядишь, роман стоящий напишет. А то ведь, что не прочтешь о пожарных-спасателях - то одни подвиги да строевая подготовка в минуты отдыха. Будто вся страна – сплошная зона чрезвычайных ситуаций… 
      Окончательное подведение итогов проверки завершилось в местном кафе, где Галима Абдулаевна, сложившись по двести рублей с Надеждой Павловной, заказала два столика, чтоб покормить членов комиссии. За день до приезда оной, они обсудили «обед» с начальником отряда. Огородников дал добро, согласился и счел нужным и тактичным подать к обеду горячительное.  Судя по оценке «хорошо», что прозвучала в последствии, обед и горячительное оказались тактичными и своевременными, что ни в коей мере не должно бросать тень на всю сложившуюся систему Пожарной Охраны страны, ведущую свою историю со дня оглашения знаменитого Указа «Наказ о градском благочинии…» царя Алексея Михайловича, прозванного в народе Тишайшим…   
 
        На следующую смену Костромина Галима Абдулаевна пришла на развод с огромным тортом и сердечно поблагодарила за усердие. Сообщила также, что дежурный караул и техничка, которым выпало нелегкая доля представлять лицо части, поощрены приказом начальника отряда денежной премией – по триста рублей каждому. О том, что сама и Надежда Павловна отмечены этим же приказом премией в размере одного месячного оклада, умолчала, посчитав что озвученная разница в размере премиальных в этот момент будет бестактной и компрометирующей ее в глазах своих подчиненных. Затем в дружеском кругу пили чай с тортом, говорили друг другу комплименты. Галима Абдулаевна в пылу материнских чувств называла своих подчиненных мальчишками, чем приводила, присутствующую также в дружеском кругу, Надежду Павловну в недоумение – на ее глазах происходили грубые попирания норм субординации...  Не было на торжественном чаепитии Миши. Его на приезд комиссии подменили более расторопным и подкованным пожарным из четвертого караула Толиком Чудовым. Мишу заменили из тактических соображений: простоватое лицо Медведева могло нанести моральный ущерб части ибо комиссия, глядя на Мишу, непременно усомнится в должной боеготовности личного состава. К тому же косноязычие и неумение грамотно озвучить знания пожарной тактики также могли повлиять на итоги проверки…         

                - 3 –               
      
        Прошло почти два месяца после прихода старика Тишкова. Все это время Сергей вспоминал о нем, и опять  вставали пред мысленным  взором: горестная фигура, фуражка в дрожащих пальцах и звучал голос тихий, надтреснутый, словно от произвола судьбы, повествующий о жизни, Вере и случае на пожаре. Опять накатывала жалость к этому человеку, и Сергей начинал корить себя, что до сих пор не удосужился навестить пенсионера с подарком от своего караула.. С воспоминаниями о Тишкове в груди Костромина начинало томиться чувство ожидания чего-то главного, поворотного в его размеренной жизни. Где-то в глубине души Сергей осознавал, что поворот в его жизни – ни что иное, как протест, ломка сложившейся жизни и работы, за которыми последуют и житейские неурядицы, и неприятности по службе, вплоть до увольнения. В размеренной жизни он начинал видеть себя в образе лошади, что следует на поводу у текущего времени и выполняет все команды подаваемые ему: вот тут надо взбрыкнуть, тут-то гривой встряхнуть, здесь травку пощипать…
         Понимал он также, что неспроста приходил старик и исповедался пред ним. «Тут что-то более значимое, чем простое исповедальное, для того, чтоб облегчить душу, - думал Сергей о Тишкове и о своих предчувствиях насчет будущей жизни, - Видимо, там, за крутым поворотом и начинается главная дорога, о которой поют песни да слагают легенды…». О последнем Сергей то ли читал в какой-то героической книге, то ли узнал из фильма, но эта дорога неизменно представала пред ним всякий раз, когда он предавался  размышлениям, ощущая в груди предчувствуя  важную, может даже роковую, развязку, после чего и откроется эта самая дорога, по которой можно ходить с высоко поднятой головой, не опасаясь укоров и насмешек в спину…      
         Предчувствие не обмануло. Это действительно произошло, но произошло не в тот момент, когда Сергею  пришлось проявить характер и совершить поступок, заслуживающий всеобщего уважения - позже оно случилось…
        Они как раз пообедали и вышли покурить во двор. Там, усевшись на скамеечку, предались молчаливому безмятежному пребыванию в неге и томлении от сытной пищи и от благостной погоды. И, хотя с юго-запада наползала грозовая туча, обещающая спокойное дежурство, в следствии обильных осадков, настроения она не портила. Миша, расстелив на траве форму, загорал полулежа. Он и увидел дым:
      - Дмитрич, вроде дом горит! – тревожно воскликнул он, протягивая в сторону дыма руку.       
        Все повернули головы и увидели дым, сопровождаемый характерным треском горевших бревен и лопающегося шифера. Пожар был рядом, в каких-то трех-четырехстах метров от пожарной части.    
       - В машину! – скомандовал Сергей, и все ринулись к столу, где лежали боевки. Одевались на ходу, запрыгнув на фасаде в машину, торопливо застегивались и подтягивали пояса и каски. Едва машина тронулась, как выскочила Светка, и закричала вслед набирающей скорость машине:      
        - Куда вы!?. А путевка!?. Путевку-то забыли-и! - Увидев дым, поняла  тщетность попыток вернуть караул, - "Сейчас, наверно, их сам министр Шойгу не воротил бы с дороги за путевым листом", - удрученно проговорила себе диспетчер и поспешила на рабочее место: принимать оперативную информацию по эфиру.    
        До пожара доехали за пару минут – не подкачал Алексеевич: на ходу вычислил короткий маршрут и, проскочив узкий проулок, а затем пустырь, вывел на бешеной скорости тяжелый «ЗИЛ» к горящему дому. Уже подъезжая к нему, Сергей дал команду Славику и Мише снимать лестницу «трехколенку» и обрезать провода -  языки пламени от горевшей пристройки к  дому уже лизали провода; Алексеевичу – готовить два рукава и ствол «Б» к тушению. Перед домом толпилось несколько женщин, плакала девчонка лет десяти, у которой на руках был грудной ребенок. Окно в дом было выставлено, неподалеку лежал на боку мотоцикл, рядом сидел подросток с выпачканным сажей лицом, в котором Сергей узнал Колю Лифо, что частенько наведывался в «пожарку» на своем мотоцикле с просьбой налить ему хотя бы пол-литра бензина – доехать до дому.
         Машина встала. Все спешились. К Костромину тотчас подбежала худощавая женщина и торопливо, сбивчиво, запричитала:               
        - Наташка, говорит, что в доме мальчик, братик ихний! - указывая на плачущую девочку, затараторила она. К ней тут же подбежала Наташка и, захлебываясь слезами, заголосила, и от  крика, и плача ее внезапно защемило сердце  отчаяньем и болью: «Дяденька пожарный, спасите Виталика! Он там в доме где-то спрятался!..».
        - Не нашли его там, - прервала девочку худощавая женщина, - Колька лазил в окно да никого не нашел!.. Чуть не задохся в дыму, до сих пор оклематься не может! - последние слова она крикнула уже в спину Сергея, метнувшемуся к окну.      
         Из окна полыхнуло жаром. Опустив забрало каски, Сергей впрыгнул в комнату, чьи двери, ведущие в пристройку, были открыты и уже горели, норовя охватить пламенем косяки, пол и мебель, густо расставленную вдоль стены. Он распластался на полу и пополз в комнаты, по пути заглядывая под кровати, столы, переворачивал постели. Мальчика не было. Не нашел он его и в следующей комнате, и в следующей, продолжая заглядывать во все укромные места. Уже не хватало воздуха, слезило глаза от едкого дыма и боевка начала коробиться и потрескивать от невыносимой жары. «Да где ж ты есть?.. Господи, да помоги найти его! - взмолился в отчаянье Сергей, чувствуя, что еще какие-то мгновения, и он не выдержит адского пекла и дыма, и выскочит в окно, похоронив надежду отыскать в живых маленького Виталика. Он обернулся в сторону спасительного выхода и …вздрогнул, увидев ноги, а затем фигуру Тишкова стоящую в полный рост. Сквозь дым отчетливо проступала фуражка на голове. Медленно поднялась рука и голос неестественно властный произнес четко, ясно: «В шкафу он! Поторопись, Сережа!..» 
       «Да как же я сразу не сообразил!» – чувствуя прилив сил, упрекнул себя Сергей и, привстав, рванулся к огромному шкафу, хватая ртом горячий воздух густо смешанный с дымом. Он распахнул дверцу и услышал хныканье доносящееся из вороха белья, из под которого торчали босые ножонки. «Слава тебе, Господи, живой!..Поплачь, поплачь, милый мой, сейчас я тебя вынесу…»- говорил Сергей мальчику, чувствуя, как волна нежности и  радости охватила его душу, окатила сердце сладкой болью. Он рывком сдернул с плечиков пальто, и, завернув мальчика вместе с ворохом белья, поднял на руки и, пригнувшись, ринулся к выходу. Во второй комнате по-прежнему стоял Тишков. «Федор Романыч, давайте за мной к окну!..» – крикнул ему Сергей.
       Уже там, перед последней комнатой, где огонь жадно пожирал косяки дверей, пылали объятые пламенем стол и вешалка с одеждой, и ждало его спасительное окно, откуда с тревогой глядело на него лицо Миши, - вдруг кто-то выставил окно с противоположной стороны, и волна всколыхнувшегося огня от прилива свежего воздуха ударила в грудь, чуть не опрокинув Сергея назад, навзничь. Он удержался, хватил машинально воздух, и горло ошпарило жаром, словно туда высыпали из совка раскаленные угли. Голова закружилась, и он, задыхаясь, начал заваливаться набок. И тут пронзительный плач ребенка, почуявшего неладное, вернул ему остатки сил.  Сергей, сделав последнее усилие, рванулся к спасительному окну.   
        Последние два шага он сделал по инерции и, теряя сознание, вытянув вперед руки с ребенком, упал грудью на подоконник. Кто-то подхватил выпавшего ребенка, а затем сильные Мишины руки выдернули его из окна и бережно понесли к пожарной машине.
       На какие-то мгновенья он приходил в себя, видел над собой склоненные лица, что-то бормотал им, и, захлебнувшись кашлем от нестерпимой боли во рту и горле, опять впадал в беспамятство. Он уже не помнил, как Алексеевич снял с него боевку, расстегнул форменку и, приподняв, поворачивал его лицом к земле, а затем искусственно вызывал у него рвоту, сунув в рот два пальца. Он рыгал, содрогаясь всем телом, затем его бережно укладывали на бок, подложив под голову свернутое пальто. Потом, стоя перед ним на коленях, Алексеевич, окунал в ведро с водой полотенце и  утирал ему лицо, руки, шею…   
     - Потерпи, потерпи, Сережа, «Скорая» уже едет, сейчас прибудет, - говорил он своему начкару, пытаясь хранить хладнокровие и спокойствие.      
        Окончательно он пришел в себя после приезда «Скорой». Ему сунули под нос ватку смоченную нашатырем. Сергей открыл глаза и увидел над собой врача – мужчину в белом халате приблизительно одного с ним возраста.   
      - Ну, как? – спросил он, - Говорить можешь?..         
       - Могу, - прохрипел Сергей и тут же закашлялся, надрывая пылающее  болью горло.   
       - А ну-ка, открой рот… Так, так… Ожог верхних дыхательных путей. - сказал врач стоящей рядом медсестре,- Напиши: первой степени, - вторично осмотрев полость рта Сергея, добавил он. Затем достал из чемоданчика белый флакон и, нажав на пробку, пшикнул в рот. Приятно окатило прохладой с запахом и вкусом мяты, и боль во рту и в горле притупилась, стало полегче дышать.       
        - Ну вот, и ожил! – весело заговорил врач, - Что еще болит?..               
        - Руки, – прошептал Сергей. После притупившейся боли во рту, он почувствовал, как руки нестерпимо  запылали, будто их сунули в кипяток…             
      - Ну что ж, посмотрим руки…  Ну-ка, покажи… Ага!.. Покраснение тыльной стороны кисти левой руки… Покраснение тыльной стороны пальцев правой, - проговорил врач, обращаясь к медсестре. Он еще раз осмотрел руки и добавил, - Ожоги первой степени.. До свадьбы заживет, - сказал уже Сергею, - Еще на что жалуетесь, больной?..          
          Больной в ответ помотал головой, что означало: жалоб больше нет.      
        - Ты не молчи, Дмитрич!.. Мож у тебя еще чё болит, - заговорил с озабоченным лицом Миша, - Мож, там… нога… Иль еще чё-нибудь… Ты, как ее... почуй… Мож и почуешь боль каку… Вспомнил! Доктор, он же грудью ударился об окошко!.. Я видел, как ударился!.. Вы гляньте, мож у него чо треснуло там?.. Клетка грудная? - последние слова Миша произнес уже себе, не будучи уверенным в знании анатомии человека.      
       - Посмотрим и грудь, и ногу посмотрим, - заговорил врач, скидывая с плеч Сергея лямки прорезиненных штанов. Он раскинул в стороны полы форменной куртки и, задрав синюю – уставную – футболку, принялся осматривать грудь, простукивая ее пальцами. После каждого простукивания, спрашивал: «Болит?». Получив на все вопросы отрицательные ответы, вернул футболку в исходное положение.
       - Ничего страшного – небольшой ушиб! – бодрым голосом завершил врач осмотр пациента, - Давай, я тебе руки обработаю, - Он открыл чемоданчик и достав бинты, мазь и тампоны, обработал руки, после чего наложил повязки. Доктор встал и попросил приготовить носилки. Славик с Мишей тотчас побежали к санитарному «УАЗику» выполнять указания врача.      
        Сергей, опираясь локтями о землю, приподнялся и огляделся по сторонам. Пожар был уже потушен. За частично выгоревшей пристройкой чернела стена самого дома и обгоревшие косяки дверного проема. Частично пострадал передний угол крыши. Он перевел взгляд на людей, стоящих неподалеку от него и взирающих на него молча, с тревожным выражением. Среди них он увидел девочку. Рядом, ухватив ее за руку, стоял мальчик лет трех-четырех, который смотрел на него испуганными глазами. «Виталик, наверно…»- подумал Сергей и улыбнулся мальчику. Тот в ответ испуганно отвернулся и спрятал лицо в подол платья сестры. И тут Сергей вспомнил о старике. И тревожный холод ознобом прошил его грудь,
      - А старик?! -хрипло вскричал он, придерживающему его за плечи, Алексеевичу, - Старик-то вышел, нет!?. Он там в доме был! – Сергей вновь закашлялся. Врач, пригнувшись, достал из кармана халата флакончик и впрыснул в рот мятную прохладу. Сергей отдышался и с немым вопросом обратился к Алексеевичу: жив старик?..      
      - Смотрели, Сережа. Не нашли старика. Слава с Мишей все обшарили. Даже в подполье и на чердак лазили.  Мы ж сразу, как ты в бреду заговорил о старике, стали искать его… Не нашли ни мертвым, ни живым. Вон и Слава подтвердит, - кивнул Алексеевич в сторону подходящих к ним с носилками Рослова и Медведева. Он сочувственно вздохнул и покачал головой, дав понять, что никакого старика в доме не было, а Сергею все это привиделось.      
       Разложив носилки, Славик с Мишей принялись стягивать с Сергея прорезиненные, «боевые» штаны с лямками. Стянули вместе с сапогами.         
     - Чё делать?.. Обувать? - спросил Миша у врача, держа в руках сапоги.               
      -Так повезем, в носках, – махнул рукой врач и дал команду грузить пострадавшего на носилках в «УАЗ».       
        Сергея втащили в салон «Скорой», носилки подвесили на петли, свисающие с потолка.    
        Там, в салоне Славик развеял опасения Сергея относительно увиденного им в горящем доме старика:   
     - Похоже, твой старик, Дмитрич, в другое окно вышел… С той стороны. Правда, там никого не было и никто не видел… Мы с Мишей потом глядели: есть там следы – картошка примята. Видать, огородами по картошке ушел…      
       - Точно! - подтвердил Миша, - По картошке!.. И чё за старик такой: приходит втихаря, втихаря  уходит? Прям, шпион какой…       
        Поднявшийся в салон «санитарки» Алексеевич покачал носилки, на которых лежал Сергей.       
      - Ишь как удобно придумано!.. Будто в зыбке… Я б тоже в зыбке такой проехался. – заулыбался водитель, видимо, представив себя лежащим в «зыбке».       
      - Надо было лезть за Дмитричем следом -  глядишь, вместе бы поехали,– пошутил Миша.         
        Шутка Алексеевичу не понравилась. Он нахмурил брови и сердито отдал распоряжение на правах старшего по возрасту:
      - Чего расселись, зубоскалы!?. А ну, марш рукава собирать!.. Трехколенка валяется несобранная!..
         Юрий Васильевич Алексеевич имел за плечами 43 года водительского стажа. Из них семь с лишком - водителя пожарных автомобилей. В пожарную часть он пришел, когда вышел на заслуженный отдых на одном из угольных предприятий. В силу своего возраста и житейского опыта он многое понимал, но не всегда адекватно реагировал на шутки в свой адрес…
        -Давеча «10» по эфиру передал, чтоб дожидались его, никуда не уезжали с места пожара…
         Десятый номер был позывным оперативного дежурного.               
         - Вот вы и ждите своего «десятого», а нам ехать пора, - сказал в открытую дверь салона врач скорой помощи. Он уселся на сиденье напротив носилок. В кабину к водителю вспорхнула легкая на подъем медсестра.      
         Они не успели отъехать от села и километра, как скорую остановила повстречавшая их оперативная «Газель», посигналив фарами.               
       -  Какого черта им надо еще!? - сердито пробурчал врач и открыл боковую дверь, в которую тут же просунулись голова и плечи Даниленко.
        - Ну что с ним, доктор? Сильно пострадал?..
        - Горло ошпарил да руки подпалил, - недовольным голосом ответил врач, - Ты не переживай, майор, пару недель отлежится, а там и работать будет, и песни запоет…
        - Серега, мы к тебе заедем попозже! Гладких тут со мной, вопросы к тебе имеет! - сказал Даниленко Сергею. Из-за спины оперативного показалось худощавое лицо в очках дознавателя Госпожнадзора Гладких. Он приветливо помахал рукой, а затем улыбнулся ободряющей улыбкой, показав две золотых коронки на зубах.      
        - Да какие, черт вас подери, вопросы! – рассердился врач, - Человеку дышать трудно, а вы тут с разговорами лезете!..               
           Гладких с Даниленко отпрянули, врач закрыл дверь и дал команду водителю трогаться. Снаружи              донесся крик Даниленко: «Куда его везете, доктор!?.». Ответила медсестра: «В седьмую, районную!..».      
           По дороге в больницу врач пару раз доставал флакон и охлаждал разгоряченный рот Сергея, видя что он начинает дергаться и кашлять при дыхании. Когда машина преодолевала неровности дороги, поддерживал руками носилки и голову пострадавшего…

                - 4 -

           В приемном покое  в первую очередь спросили: есть ли у них в больнице его личная карточка? Получив отрицательный ответ, стали заполнять новую, предварительно выяснив фамилию, имя и отчество, а также возраст, место работы и домашний адрес. На этом опросы прекратились. Медицинский работник в лице женщины средних лет, видя, что больной с трудом ворочает языком и задыхается во время кашля, сочла нужным обойтись первичными данными. Заполнение последующих сведений и диагноз оставила на потом, после поправки здоровья пациента, к тому же, диагноз ей сообщил врач "скорой", хотя и без слов было понятно, что пострадавший опалил огнем горло и руки. Она позвала Раечку. Вышла Раечка, молодая рослая девица с высокой грудью и крутыми бедрами.
      - Проводи больного в ванну помыться, а то от него дымом несет, как от костра. Поместишь в пятую общую палату. Там два места, кажется, свободных. - отдала распоряжение приемщик больных.   
        Раечка провела Сергея в ванную комнату. Она открыла краники, и ванна начала наполняться водой. «Нормальная водица, тепленькая – в самый раз!»- проворковала Раечка, купая руку в воде. Затем она, не обращая внимания на смущенный вид Сергея, стала снимать с него одежду. Когда дело дошло до нижнего белья, то Сергей заартачился и хриплым голосом, стал просить Раечку выйти, мол, он сам разденется и помоется. «Фи! –сказала Раечка, - Что боишься «богатство» твое сглажу? Всяких видала – привыкла!». Она ловко сняла с него футболку, а затем стянула трусы, после чего помогла залезть в ванну. В ванне Сергей сидел смиренно, держа забинтованные руки на весу, всецело отдав себя в руки Раечке. Та помыла ему голову, потерла намыленной вехоткой спину, грудь, ноги и прочее… 
       Выполнив водную процедуру, Раечка принялась обтирать Сергея сухим полотенцем. 
      - Ну вот, как огурчик теперь! - весело заговорила она, - Такого можно и в постельку рядом…
      - А что, я согласен, - тихо ответствовал Сергей, окончательно избавившись от робости и смущения.
      - А титьки мне мять культями будешь что ли?.. Ишь ты, кобелино подпаленный!.. Руки как в перчатках боксерских, а туда же…И губенки вон волдырями пошли…
        Она помогла одеть Сергею футболку и трусы, а затем, принеся из соседней комнаты больничную одежду, помогла справиться и с ней. На видных местах штанов и куртки виднелись надписи вытравленные хлоркой: «Рай. бол. №7».
         Вышла заминка с тапочками. В этом Рай. бол. №7 тапочки не числились в инвентарном ряду, их следовало приносить с собой при поступлении на лечение. Раечка открыла двери и попросила Зинаиду Андреевну подать ей бахилы. Бахилы были выполнены из синего целлофана в два ряда. Когда Раечка вела Сергея по коридору в палату они шуршали, словно он шел по соломе или сену.
        В палате их встретили двое лежачих: молодой парень, читающий книгу, и пенсионного возраста мужчина с черными усами. Он лежал на спине, подсунув под голову согнутые в локтях руки. Они приподняли головы при появлении Сергея и санитарки, а затем вернули их в обратное положение.
      -   Встречайте соседа нового! - бодрым голосом известила Раечка, - На пожаре пострадал…      
      -   Погорелец никак?.. Иль пожарный? – поинтересовался человек с усами.               
       -  Пожарный, пожарный он, - ответила Раечка, расправляя койку.               
       -  А еще говорят, мол, пожарные только и делают, что спят цельными сутками… Вот и верь после этого людям, - высказавшись, он устремил взор в потолок и, похоже, предался  размышлениям относительно несовершенства мира и   людского злословия..
            Тем временем Раечка, присев, стала снимать с ног Сергея бахилы. Она повернула свои круглые колени в сторону входной двери так, что из распахнувшихся пол халата бесстыже мелькнули обнаженные, налитые молодой здоровой жизнью, ноги, которых по мнению Раечки, Сергею видеть рановато по причине наличия на руках «боксерских перчаток», а также волдырей на «губенках». Она приподнялась и, задорно поведя плечами, пронесла до дверей высокую грудь с гордостью и достоинством, как знаменосец знамя полка на строевом смотре…
           Сергей лежал на кровати, накрытый одеялом, положив поверх забинтованные руки. Он пребывал в состоянии некоторой раздвоенности: все произошедшее с ним казалось каким-то сном, и лишь болезненные ощущения в горле, от которого першило слегка и все подмывало откашляться, да тяжесть на руках, будто на них наложили свинцовые пластины и замотали бинтом, - удерживали его в пограничном состоянии полу-яви и полу-сна…
          Спустя некоторое время, вошла круглолицая, низенького роста женщина средних лет, дежурный врач отделения, следом вкатила капельницу худенькая медсестра с большими очками на тоненьком носике.   
          Дежурный врач, пододвинув стоящий у изголовья Сергея стул, присела и попросила открыть рот. Она долго всматривалась в полость и, поворачивая голову пациента, старалась заглянуть во все уголки, светя отражательным светом зеркальца, закреплённом на белой шапочке. Затем она взяла из стакана спицу с намотанной на конце ваткой и, обмакнув ее в пузырек с жидкостью, начала смазывать: язык, губы и нёбо. Сергей ощутил знакомую прохладу с привкусом мяты.   
        - Постарайтесь чаще дышать носом, больной… Проколем вам хлористого да витаминчиков, – строгим голосом сказала врач, и, завершив осмотр пациента, добавила, – Ничего твердого пока не есть. Только жидкое.
          Врач удалилась. Худенькая медсестра поставила капельницу у головы Сергея и вколола хлористого раствора.
          После капельницы дежурная по этажу пригласила Сергея проследовать в процедурную: на уколы и перевязку. Поднявшись, Сергей присел на кровать и, видя, что обуться не во что, растерянно осмотрелся по сторонам.   
      - Бери мои, - предложил человек с усами, - Тебя как зовут?.. Сергей? А меня Василием Ивановичем кличут. Как Чапаева!..  А это Валера, - кивнул в сторону парня читающего книгу.   
         Валера приподнял голову и приветливо улыбнулся.   
         После утомительных процедур Сергей задремал. Но ненадолго. Разбудил, обещавший заехать «попозже» оперативный Даниленко. Вместе с ним был дознаватель. Оба одетые поверх формы в белые халаты. В руках Даниленко держал газетный сверток.
       - Кое-как к тебе пробились, Серега, - заговорил торопливо оперативный, - Говорят: нельзя, мол, говорить не может… Насилу убедили, что срочно бумаги сверить надо, мол, государственный интерес имеют. Я тут тебе тапки привез. А мы уже с пожара уезжать стали, я и вспомнил, что в больницах сейчас со своими лежат… 
       - Где взял-то?.. С пожара, поди, похитил? - прохрипел, улыбнувшись своему оперативному, Сергей.
       - Да ты оказывается говорить можешь!.. А насчет тапок – нормалюк! Соседка одолжила… Ну как, налезут? - Даниленко развернул сверток и достал домашние тапочки, слегка стоптанные.   
       - Налезут… Спасибо, Паша…   
         Подал голос Гладких. Он протянул Сергею бумаги, чтоб ознакомиться и подписать:
       - В акте о пожаре подпись твоя нужна.  Да и в акте о расследовании несчастного случая на производстве в трех местах надо расписаться…
          Сергей протянул руку, но взять бумагу не получилось: забинтованные пальцы, лишенные подвижности, бумагу не держали. Не удержали и авторучку.   
        - Ладно, Гладких!.. Давай я сам распишусь. Я помню какой у него почерк. - Даниленко взял ручку и черкнул напротив проставленной галочки, - Похоже? - спросил он. Сергей утвердительно кивнул головой. – Давай, что там еще у тебя, Гладких. Черкану так и быть…
          Прежде, чем расписаться, Даниленко решил прочесть написанное Гладких «со слов очевидцев». Прочитав до конца, он нахмурился и ехидно вопросил дознавателя:
        - Я вот понять не могу вас, буквоедов казенных: вы когда-нибудь задумывались над тем, что вы пишите? -ткнул Даниленко в графу «причина травматизма». 
         - Я, что ли,  эти бланки актов придумал?.. И форму заполнения!?..  Требуют так, – отозвался в свое оправдание Гладких.
        -  Да не в форме дело!.. И не в бланках, буквоед ты чертов!.. Вот послушай, что ты тут в конце написал: «Причиной ожога рук и горла явилось пренебрежение к мерам безопасности травмированным при эвакуации ребенка из горящего здания, тем самым нарушен пункт 316, главы 5, Приказа № 630: «Охрана труда и техника безопасности в ГПС»». Ты, видимо, имеешь в виду, что он не надел СИЗОД?.. Так у них в части отродясь не водилось индивидуальных средств защиты дыхания!.. У них гражданские, типовые противогазы!.. Да если этот противогаз напялить на твою морду, а затем запихать в задымленную зону, то от жары противогаз снимется вместе с кожей!.. Короче так: переписывай заново. В таком виде акт подписывать не будем!..  А вот как ты думаешь, Гена, - выдержав паузу, задумчивым, спокойным тоном спросил Даниленко дознавателя, - можно ли совершить подвиг не нарушая норм безопасности?..
           Тот недоуменно пожал плечами.
         - То-то же.. Иди в машину и переписывай заново. И никаких упоминаний о нарушениях ТБ… Акт о расследовании несчастного случая, я знаю, наверх пойдет. А там откуда знают: почему начкар не одел СИЗОД?.. Так его же самого и накажут, выговор объявят, премий лишат?.. А ему медаль давать надо! Иди, Гена, пиши заново…               
          - Мудак ты все же, Паша! - обиделся Гладких, - Ну перепишу, как просишь, а как причину травмы обозначить?.. Ведь комиссия будет рассматривать?..               
          -  А в графе «причина травматизма» напиши – отвага!.. Так и напиши, Гена, - ОТВАГА!.. Большими буквами…               
           Гладких поднялся и с недовольным видом засунул в папку акты. Пожелав Сергею скорейшего выздоровления, вышел.         
          - Зачем ты его так?.. Ну работа у него такая –писать бумаги, заполнять бланки по форме.. Ты ведь сам, Паша, буквоед добрый, каких еще поискать надо, - тихо упрекнул оперативного Сергей. 
          - Думать надо, чем писанина обойдется потом … Работает уже девятый год, а кругозор не шире нормативного документа… Ладно, хватит о Гладких! Ты мне вот что скажи, Серега: что за старик там в доме был?.. Бойцы твои проговорились, будто ты старика видел, а он потом тайком вышел в окно?.. Мы не стали в акте о пожаре упоминать о том… Может тебе все привиделось?..   
           Неторопливо, с паузами чтоб отдышаться, Сергей поведал Даниленко обо всем, что было с ним в доме.
Видя непонимающее лицо майора, рассказал о своем разговоре со стариком в кабинете начальника караула, стараясь не упустить ни одной подробности: Вера, смерть ее и пожар в доме Гриши Кузнецова. Рассказал он и о странном появлении старика и его исчезновении.
         - Мистика какая-то, никто не видит: как входит, как уходит?.. Допустим, не привиделось тебе, видел его. Мог он уйти незамеченным из части, из дома. Ты мне вот скажи: как старик твой оказался в горящем доме?.. Ведь его там не было до начала пожара – девочка сказала, не мог он войти незаметно в окно до вашего приезда – люди стояли. А второе окно, что напротив, выставил этот пацан, Колькой, вроде, зовут. Так вот, когда он окно выставлял, старик твой уже был в комнате!.. Во весь рост в дыму… Как же он не задохнулся при его росте и такой задымленности?.. Ты сам-то что думаешь об этом? - Даниленко замолчал, напряженно вглядываясь в Сергея.
          Сергей почувствовал, как его вновь, как в кабинете, наполняет чувство необъяснимой тревоги и оторопи. Словно он встал перед некой пропастью, откуда несет ознобным ветром грядущих знамений, неясных, смутных, пугающих своей неизвестностью и неотвратимостью, как час рокового возмездия… И только забытое предчувствие нового поворота в жизни - и зябко, и в тоже время сладостно, вдруг опять затомилось в груди его, рассеивая сумерки тревожной оторопи и страха…   
        - Думаю, что не напрасно все это… Не зря… А старик был! Могу поклясться в этом!.. Иначе откуда я могу знать о его жизни?..            
           Даниленко встал со стула, еще некоторое время размышлял над словами Сергея, затем спохватившись, достал блокнот и ручку:
         - Как говоришь его фамилия?.. Так… Тишков Федор Романович. Записал на всякий случай. Я в отделе кадров выясню все об этом Тишкове, коль он в вашей части служил… Дня через три-четыре, как все узнаю, навещу тебя…А ты подумай все-таки: с чего он к тебе то в часть, то на пожар приходит?..
          После ухода Даниленко, Василий Иванович поинтересовался:    
       - Никак командир ваш? - получив утвердительный ответ, продолжил интерес, - Ты что в самом деле ребенка спас?.. Ишь ты! А еще говорят: мол, пожарные спят… Вот и верь после этого людям…

                - 5 -

         Ночной сон выдался беспокойным, тревожным. Сергей то просыпался, чувствуя во рту нестерпимое жжение и нехватку воздуха, то проваливался в забытье, где видел себя то везущим санки с Галимой Абдулаевной; то видел старика Тишкова, уходящего по горящему полю по пояс в пламени огня; и Сергей все кричит и кричит ему, чтоб вернулся, но лишь рука старика поднимается в ответ и указует даль объятую пламенем в полнеба…    
         Наутро Сергей представлял из себя довольно жалкое зрелище: воспаленные глаза, губы покрытые волдырями, и похоже, такие же волдыри оккупировали полость рта, и распухший язык еле умещался в тесном пространстве своем. Жжение в пересохшем рту и гортани, как бы притупилось, словно оно распространила свое болезненное воздействие по всему телу, сбавив нагрузку на рот и гортань, и теперь струйками тупой боли проступали в виски, и их начинало ломить. И секунды длились минутами, а время ожидания облегчения обращалось в вечность. Напоминали о своем присутствии и руки: ноющая боль и нестерпимый зуд. И Сергей еле удерживал себя от желания сорвать к черту эти повязки, и пусть лучше – одна открытая рана, чтоб стеклись в эту рану все боли, жжения и зуды!..   
         Успокоила, облегчила страдания медсестра, вошедшая в палату, едва Сергей проснулся. Она, обмакнув спицу с ваткой в пузырек, смазала губы, язык и гортань мятной приятной прохладой, и постепенно сходила, притуплялась угнетающая невыносимость боли.   
         Утренний обход проводила заведующая терапевтическим отделением, сравнительно молодая, стройная с миловидными чертами лица женщина в белоснежном халате, со стетоскопом на шее; на нагрудном карманчике синими нитками аккуратно вышито: «Сизикова Г.Ю.».
      - Галина Юрьевна, ваш лечащий врач, - представилась Сергею, затем присев на край кровати, спросила, - Как чувствуете себя, больной?..
      - Жить можно…
         Врач Галина Юрьевна задрала уставную футболку Сергея и прослушала сердце и легкие, прикладывая к груди прохладное тельце стетоскопа. Затем смерила давление, посчитала пульс. Полученные данные первичного осмотра внесла размашистым почерком в «Карточку больного». Вторичный осмотр продолжился пристальным вглядыванием в рот Сергея, и судя по напряженному взгляду Галины Юрьевны, всмотрелась она чуть ли не до верхних конечностей легких, наверно. «Зрит в корень» – с удовлетворением подумал про себя больной.   
      -  Кризис проходит нормально, - подвела итог врач, внося в личное дело больного данные вторичного осмотра, - Так, что мы ему прописали?.. Ага!.. Хлористый, витамин «Б», сульфамизол… Добавьте  еще трехпроцентный раствор новокаина и марганца, - обратившись к свите сопровождавшей ее во время утреннего обхода, Галина Юрьевна продолжила, - Полоскать рот после каждого приема пищи…Теперь что у нас с руками? - она взяла руку Сергея в свою и стала надавливать пальцем, спрашивая: что чувствуете?. «Зудится» - смиренно ответствовал пациент. Врач поднялась и проследовала к постели Василия Ивановича, бросив на ходу, - Раз в два дня – перевязка…   
         После обхода в палату вкатилась капельница, и уже другая сестра милосердия вколола в вену  иглу.
      -  Кушайте, больной! - сказала с улыбкой…   
         Едва за медсестрой закрылась дверь, вошла жена Сергея, Нина, с тревожным, расстроенным лицом. Она робко огляделась, увидев Сергея, жалобно скривила рот:      
      - Всю ночь не спала, как сказали про пожар, - Она подошла к Сергею и, косясь на капельницу, присела на стул, - Полис твой медицинский привезла. Врачу вашему отдала, - Она с минуту помолчала, а затем, закрыв лицо руками, начала всхлипывать и тихо жалобиться: мол, рискуют жизнью за какие-то рубли.. мол, доме да в огороде работы невпроворот, а сына Олега домой не загонишь: то на речке весь день, то на мотоцикле гоняет до полночи..
          Сергей, поглаживая свободной рукой колени жены, утешал: «Да ничего страшного… Не переживай уж так… Глядишь, через недельку и домой выпишут...». Выплакавши наболевшее, жена утерла носовым платком глаза, и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, виноватой:
        - Я тут тебе поесть привезла… Курочку отварила, яиц, яблочки, мандаринчиков купила… Молока вот привезла. Хотела трехлитровую банку да подумала: а вдруг у вас тут холодильника нет, налила в литровую, - она подняла голову и оглядела палату. Холодильник стоял в углу по левую сторону от двери.    
         -  Мне нельзя есть твердое, только жидкое…Молоко можно… Ты в следующий раз соку какого-нибудь привези, - попросил  Сергей.      
         - Так мне что, это все обратно домой везти? – растерянно спросила жена.   
         - Ну почему везти, оставь здесь. Холодильник в наличии, так что не испортится… Ты мне вот что: налей-ка стакан молока, выпью…
           Нина вытащила из пакета литровую банку и, взяв с тумбочки стакан, предварительно обнюхав его, налила молока, но замерла в нерешительности: рука Сергея, если и могла удержать стакан, то лишь с помощью второй. Наконец она, приподняв мужа за плечи, сама поднесла ко рту стакан. Сергей маленькими глотками отпил половину, опасаясь, что будет болеть горло. Боли не было. Даже некое облегчение последовало. Также неторопливо он допил оставшееся молоко.
         Напоив Сергея, жена успокоилась и тихо поведала «оперативную» обстановку в поселке за истекшие сутки. Речь шла о звонке по сотовому матери Сергея, - «плачет в трубку, еле успокоила»; о том что Колокольников уже привез сено в рулонах, «а наше в валках так и лежит не убранное»; сосед Фомич, продав старый мотоцикл, купил у Гаврилова «Урал» и вчера весь вечер «гыр-гыркал» во дворе, «аж голова разболелась», словом поведала все, присущие большой деревни новости, которые если выносить на более широкий уровень оповещения выглядят мелко и смешно, но в самой деревне новости подобного ряда равны событиям значимым, таким же как визит президента Путина в Китай или Индию.
       Жена ушла, пообещав, что приедет послезавтра, а завтра перегонит молоко да приготовит сметанки и сварит творожку…
       Прошло три дня, которые выдающимися событиями пациентов палаты № 5 не побаловали. У Сергея жжение и зуд на руках прекратилось. Оставались лишь сухость и шершавость во рту да першило в горле, словно там застряли колючки. Он прополаскивал рот и горло прописанным раствором, а затем сплевывал в раковину, отчего во рту становилось прохладно, словно народившаяся молодая кожица, освободясь от старого наслоения, ставшей шелушащейся и легко отделяющейся в момент полоскания, - ощущала зябкость, как ощущает прохладу человек выходящий из воды. Сошли волдыри на губах, вместо них губы обметало коростами, которых Сергей по детской привычке, сдирал зубами, за что получил внушение от Галины Юрьевны. Он уже легко ходил по палате и прогуливался во двор, где, пройдя по асфальтированной дорожке, усаживался на скамью под соснами и всматривался в местное «море» - «открытый водоисточник», водохранилище Беляевской ГРЭС. Сама ГРЭС, словно пароход выползший на берег «моря», день и ночь дымила трубами, разве что гудки не подавала…   
        Поближе он познакомился со своими соседями по палате. Василий Иванович, будучи на пенсии, работал в школе разнорабочим, а лег в больницу из-за обострившейся язвы желудка. «Это у него от сала. Сало много ест»- поведал шутливо причину обострения Валера. Сам Валера попал в больницу, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам в Томский ВУЗ, потому и заболел пневмонией. «Юристом будет, мозги пудрить клиентам...»- не остался в долгу Василий Иванович. Были процедуры, обходы, визит жены с творожком и сметанкой, но особенно ждал Сергей приезда Даниленко. С мыслями о Тишкове, с внезапным и тревожным волнением, ждал он, предчувствуя, что Паша непременно все выяснит в отделе кадров, и наконец-то рассеются сумерки тревожной неопределенности в душе…       
         Даниленко приехал утром. В палату его поначалу не впустили, сославшись, что больной под капельницей, а затем - процедуры, словом, велели ждать, мол, через часа полтора освободится и сам спустится.. Ждать оперативный не возжелал, он напустил на лицо важность и строгость и велел набрать номер телефона дежурной медсестры по отделению. Взяв протянутую трубку он, тоном не ведающим возражений, доложил по телефону: «Старший майор оперативной службы МЧС, Даниленко!.. У меня беседа с пострадавшим, касающихся интересов государства! Приготовьте халат и обеспечьте в палате конфиденциальность!.. Никого лишнего и исключить возможность подслушивания!..»- с этими словами он вручил трубку изумленному вахтеру, пожилой женщине, сидящей, а затем вытянувшейся в рост, за столиком с журналом и телефоном.   
        Быстрым шагом, чуть склонив голову набок и со строгим лицом, Даниленко поднялся на второй этаж и прошествовал по коридору до столика с дежурной сестрой. Она стояла вытянувшись в струнку с белым халатом в руках. Подойдя к столику, Даниленко не меняя выражения лица, кивком и взглядом приказал накинуть на плечи  халат. Сестра торопливо, с подобострастием в лице, облачила плечи старшего майора, затем подбежала к двери палаты и, открыв ее, поклоном головы предложила войти. «Надеюсь нет необходимости напоминать, что разговор тет-а-тет. Закройте плотнее двери, сестра!»- сказал Даниленко. «Есть, товарищ старший майор!..»- хоть и тихо сказала, но Сергей услышал и едва не засмеялся, чуть не испортив спектакль.
        - Никак новое звание ввели, пока я тут загорал, товарищ старший майор? - спросил, улыбаясь, Сергей.    
        - А не пройти!.. Приходится импровизацией брать бастионы! - Даниленко присел на стул, обменявшись рукопожатием, продолжил, - Сидит там на вахте баба, изображает из себя стража границы. И такую из себя значимость корчит!..  Нет бы веник взять да подмести коридор, так нет – должность у ней!.. Не пущать посторонних!.. Грязью зарастут, но не впустят!.. И почему так: если только дадут человеку проявить власть, ну хоть на мизер, так выполнит на  двести процентов свои обязанности?.. А вот, чтоб исполнить свои же обязанности, где не требуется властных полномочий, там – сорок процентов?.. Знаю я этот сорт людей – насмотрелся!.. 
        - Тебе бы, Пал Саныч, на сцену, в артисты пойти, а не в пожарные!.. Ловко у тебя получается!.. Кстати, а что ты на смотрах не выступаешь?.. Вон наш Ковригин выступал, стихи там читал свои, так ему дипломы вручили и премии... То ль три тысячи, то ль четыре, - не помню точно… Хвалился: мол, сам начальник Главного управления полковник Карутян лично вручал!.. Выступил бы там в каком-нибудь юморном жанре,-  глядишь, не только премию, а звание старшего майора досрочно присвоили бы, - Сергей засмеялся, но скорей, чтоб снять тревожное волнение, поскольку заметил в лице и в словах Даниленко нервность не присущую ему. Душой чувствовал Сергей: знает он все о Тишкове.               
       - Ай! - отмахнулся Даниленко, - Знаешь, мне в пожарной службе хватает сцены. Кого только не приходится изображать: и Александра Македонского, и старшего майора опергруппы... и князя Мышкина… Кстати, а где твои соседи? Неужто сестра выдворила?..
        - Валера в скверике юриспруденцию постигает, а Василий Иванович на процедуре - глотает зонд. Так что никого удалять не пришлось… Да не томи ты, Паша!.. Знаю, не за этим пришел… Вообще-то подожди пока, дай отдышаться, успокоиться, - Сергей отвернулся к стене и закрыв глаза, стал настраивать себя на все худшее, что, скорей всего, расскажет ему Даниленко.   
        - Да у тебя подкормка кончилась! - кивнул в сторону капельницы Даниленко, - Надо сестре сказать, пусть забирает, - он встал и, подойдя к двери, резко распахнул ее, и властным тоном попросил подойти сестру, напустив на лицо строгость и важность. Затем он принял позу Наполеона, сунув в полу формы палец  правой руки, - У пострадавшего капельница закончилась. Потрудитесь убрать!.. Мы продолжим беседу все в том же конфиденциальном режиме!.. 
         Тихо вошла медсестра, освободила Сергея от капельницы и покатила ее осторожно, с опаской поглядывая на  Даниленко. Он, стоя у окна, всматривался в заоконный мир, и даже со спины видно было, что он продолжает олицетворять собой Наполеона, как бы наблюдавшего за ходом сражения близ Ватерлоо. Когда плотно закрылась дверь, Даниленко решительным шагом подошел, достав из кармана листки бумаги.      
        - Хватит прелюдий! - он протянул Сергею фотографию сделанную на ксероксе, - Он?..
          Это был Тишков, помоложе, в пожарной форме, на груди несколько медалей и орден. 
        - У председателя совета ветеранов в альбоме нашел, на ксероксе скопировал… Так все-таки, он приходил к тебе?..
        - Он… Только он постарше был, - Сергея почувствовал ознобный холодок в груди, опять охватило волнение и тревожное предчувствие, отчего неожиданно задрожали руки.
        - Любопытно, любопытно… Ну так слушай: «Тишков Федор Романович 1923 года рождения, призван на фронт осенью 41-го года, - начал читать Даниленко, держа в руках лист бумаги. Сергей обратил внимание, что и у Даниленко нервно дрожали губы и руки, - Имел ранение, награжден медалями «За отвагу» и «За боевое отличие», «Орденом Великой Отечественной войны 2 степени»… Награжден медалью за долголетнюю и безупречную работу в Пожарной Охране, - Даниленко выждал паузу, чтобы снять волнение, затем продолжил, - В 1947 году был демобилизован, а осенью этого же года устроился пожарным в ПЧ- 12, ОГПС – З  г. Беляево на должность пожарного. В 1949 переведен на должность начальника караула. В этой должности проработал вплоть до увольнения на пенсию в 1985 году…», - Даниленко вновь перестал читать, глубоко вздохнул и внимательно всмотрелся в лицо Сергея, словно хотел убедиться: какое впечатление производят на него озвученные им сведения о Тишкове.
       Лицо Сергея было напряженным, чувство волнения и томительной тревожности не покидало его.
     - А теперь послушай, что я тебе скажу… В тот раз, когда мы к тебе приезжали с Гладких, он вспомнил о случае двухлетней давности, - Даниленко умолк, как бы переводя дух, а затем взялся говорить о другом, словно сам побоялся поведать Сергею о «случае». Так и протекало его повествование, то с отступлениями от основной темы, то с продолжительными молчанием, где, видимо, он сам еще не был уверен в подлинности найденных им фактов о жизни Тишкова, что Сергею стало казаться, будто Даниленко специально интригует, чтобы подольше подержать Сергея в неопределенности. Так обычно делают сценаристы, вводя нейтральные ходы и подробности в сюжет, чтобы интригой поморочить голову потенциальному зрителю.   
      - Да-а!.. Гена все-таки написал толковый акт о несчастном случае с тобой. Все честь по чести: о причине травмы написал, что получил ожоги при выполнении профессионального долга при спасании ребенка…Я, конечно, и от себя расписался, и за тебя росписи начеркал, где надо… Шеф, кстати, отправил представление на тебя в Главное управление на имя Карутяна, чтоб, значит, поощрили на соответствующем уровне. Думаю, Серега, медаль тебе светит!.. Карутян, он мужик справедливый - насколько я наслышан о нем… Кстати, я видел его. Навещал наш отряд… Плотный, коренастый, лицо волевое, чувствуется сразу – мужик с характером!.. Похож на Джигарханяна, такой же волевой, решительный, как актер… А ты знаешь, мне кажется, что все хорошие армяне на Джигарханяна похожи, они подражают ему, наверно?.. Ты не обратил внимание?..
       Хоть Сергей и слушал жадно, однако, слова о поощрении своем, как бы прошли мимо, не задержались в сознании ибо ждал продолжения о Тишкове. Сейчас бы и весть о представлении его на «Героя России» не тронула, не обрадовала…
      - Ну ладно, слушай. Так вот,  два года назад, по весне, как Гладких сказал, был пожар в Инюшке с двумя трупами…Работали там бойцы со второго отдельного поста. Приехали – дом во всю полыхает. Днем было дело. Локализовали огонь, вошли двое в СИЗОДах, чтоб проверить. Нашли двоих: один на кровати, видно, как уснул, так и не проснулся, а второй на кухне на полу, обгорелый прилично. Конечно, задымление в доме, сам знаешь. Короче, обошли все комнаты – больше никого не видно. Собрались было выходить, а тут…- Даниленко умолк, увидев, как напрягся Сергей, а затем продолжил,  - Прямо перед ними - старик, высокий, с фуражкой на голове… Оробели ребята, страшно, все так внезапно: нет никого, а тут - старик живой да еще рукой тычет на пол… Молча, ничего не говорит, только рукой показывает на пол. Смекнули ребятки, что в подполе есть кто-то. Нашли в прихожей за гардеробом лаз. Крышка открыта. В подполе видят дым плотный. Жара вроде нет. Спускаются по ступеням, фонарями светят. Видят: между флягой с бурдомагой и стеной человек лежит. Подошли, нагнулись, а внизу как раз с полметра – чисто, дыма нет, не дошел до самого пола еще… Ну, толкают мужика за плечи, видят - живой, мычит невразумительное. Спит, одним словом, пьяный в дугу. Растолкали, он голову-то поднял да как закричит благим матом и – пулей наверх, и - на улицу в одних носках!… Чуть штаны не потерял. Пожарные его больше часа поймать не могли… Потом уже, когда он в какой-то дом заскочил, там и изловили. Сидит, глаза дикие, по чайнику, только и бормочет: мол, марсиане за ним пришли… Он с перепою-то, как глаза открыл да увидел парней в СИЗОДах, так и подумал, что это марсиане. - Даниленко рассмеялся, заулыбался и Сергей, представив состояние пьяного, когда его будят одетые в дыхательные  аппараты.               
       - Те двое в СИЗОДах, когда из подпола вылезли, то старика в фуражке не нашли, не было его уже. Подумали поначалу, что вышел… Вроде бы зашел, чтоб подсказать и вышел. Или раньше в доме был, может и бухал с этими тремя. Словом, так слегка порассуждали меж собой о старике да и забылось как-то. А Гена Гладких, а он как раз дознание проводил по этому пожару, у того спасенного спросил: дескать был ли с вами старик?.. Мотает головой, мол, не было… Мол, втроем пили бурдомажку с Петрухой и Мишаней… Стали искать тогда того старика, спрашивать очевидцев: мол, кто видел, как входил, как выходил?… Никто не видел. Посчитали тогда, что почудилось этим двум, что в СИЗОДах работали в доме… И они как-то не были уверены: был ли на самом деле старик, иль привиделся?.. Оно ведь бывает так: экстремальная ситуация, напряжение, плюс дым, да и сквозь очки защитной маски реальность как бы искривляется, меняет, так сказать, свои формы и очертания…
        Даниленко замолчал, затем поднявшись, подошел к окну. Он вытащил сигарету и чуть было не закурил. Измяв ее, сунул в карман, после чего спокойным голосом продолжил:
      - А ведь это Тишков был на том пожаре… С фуражкой… на голове… Ты как думаешь, Сергей Дмитрич, он еще долго будет ходить по пожарам? - опять после затяжного молчания спросил Даниленко, - Вот так вот ходить в круговую по всем пожарам в районе выезда нашего гарнизона?.. А может и по другим отрядам иль вообще по всей стране кочует, как неприкаянный, по пожарам да пожарищам России-матушки?..
         Даниленко хоть и говорил спокойно, но за этим спокойствием, игранным, пряталось и неуверенность, и растерянность. Словно он бравадой  напускной, гусарской старался прятать волнение свое.
       - И почему именно Тишков этим хлопцам в СИЗОДах привиделся, а не, допустим, баба какая-нибудь?.. Или Огородников с папахой на голове?.. Ладно, с тобой ясно: он у тебя был на смене, затем ты под впечатлениями да думами о нем как-то спроецировал его миражное появление в горящем доме. Это в принципе объяснимо. Но почему он два года назад появился там, в Инюшке?..
       - Но это уже какая-то мифология начинается, Пал Саныч, коль поверить тебе…Легенда о старике в фуражке, -  Сергей хоть и опешил от слов оперативного, тем не менее счел его предположения о Тишкове придуманными, преувеличенными, в силу того, что Даниленко излишне возбужден. Возможно, под влиянием тех фактов и событий в жизни Тишкова, о коих Сергей еще не догадывался…Хотя…Какое-то не то сомнение, не то догадка словно электротоком внезапно проскочила сквозь сердце и защемило в груди, как от предчувствия непоправимого…
       - А что?.. Неплохо – мифология! - оживился Даниленко, - Так вот собрать по всей стране всякие истории и случаи о работе пожарных - да такую мифологию выстроить, что мифы античных миров поблекнут и устыдятся за своих олимпийцев-небожителей!.. Вижу, заметил что нервничаю, - Он подошел к койке и, скрестив руки, - продолжил: -У нас же во всей Пожарной Охране ничего такого, чтобы могло стать основой для мифологии. Так одни брызги да осколки всяких случаев… Даже своих святых нету. В Армии есть, в других сферах есть. У нас нет… Может, пока нет?.. Может, ваш Ковригин там сочинит да по параграфам нравственные аспекты насобачит как надо?.. Чего молчишь?.. Неужели, Сергей, ты не понял, что это не сам Тишков по пожарам шастает, а совесть его…
       - Когда Федор Романович умер? - спокойным голосом спросил Сергей.      
       - Догадался все-таки, - Даниленко присел на стул и достал листок бумаги, - Четыре года назад… В 2001 году. Причину смерти не выяснил… Может от избыточной совести. Сердце не выдержало…
       - Он помогает нам… Видать, сам-то умер, да не весь… Совесть, наверно, не умирает…
         - Вот именно совесть!.. Может, у него совесть бессмертная?.. Может, вообще такой совести, как у него, нет ни у кого на свете!?. Грех свой прошлый, которого может и не было, он простить себе не может!.. Ведь всей жизнью своей искупил! – ан нет!..  У него свои критерии, Сергей, собственные. Может, он и Богу не подвластен? Поди, Господь-то давно простил, да только он, Серега, простить не может!.. Вот в чем вопрос. Я это понял, когда все выяснил о славном ветеране пожарной службы Федоре Романовиче Тишкове…У меня в груди тогда все перевернулось!.. Будто душу мою повернули другой стороной на свет божий, и глаза Тишкова теперь глядят в нее неотступно!.. Будто вопрошают: кто я такой?.. для чего?.. чего я достиг в своей жизни?.. Ведь придет он еще к кому-нибудь на помощь - человека спасти на пожаре… Придет. И может даже не затем, чтоб грех свой до мельчайшей частицы искупить до конца… Ведь, Серега, не в конкретной помощи дело-то…Головы наши на путь истинный поворачивает!.. Боюсь я его почему-то… Боюсь обернуться и увидеть его, как ты, в пожарной форме и фуражке…
         -Успокойся, Паша. Тебе чего бояться его?.. Что ты - грешник, что ли?..
         - Вот я вижу по лицу твоему, что и у тебя перелом наступает, просветление и понимание. Ты – человек подлинный, на пожаре доказал, что не зря служишь пожарным, и после встречи с ним тебе проще понять: куда идти, а главное как идти – с гордо поднятой головой или с покаянной?.. А мне как?.. Вот вспомнил я почему-то, как семь лет назад ездил на похороны своего дяди в областной центр. Прибыл. Надо было тело забирать из морга. Отправились на грузовичке в морг с шурином да братом двоюродным. С гробом, как полагается, бордовым плюшем обшитым, с распятием на крышке. Приехали. Затребовали тело по бумагам. Ждем. Огляделся по сторонам, вижу  навес бетонный, стены с трех сторон бетонные, сплошные пролеты окон без стекол, словом, вроде проходного двора. А вдоль стены штабелями – трупы. Голые…Мороз на улице. И вот подъезжает трактор колесный с телегой, борта обшарпанные. В телеге – не то ящики, не то гробы… Много их, чуть ли не со стогом в телегу напихано. И вот выходят четыре мужика, гробы поскидали, а они, веришь, Серега, фанерные, лишь по краям да по центру для жесткости реечки пущены. И вот берут эти несчастные трупы, как есть, в чем мать родила, и в ящики эти бросают. Крышку сверху на пару гвоздей приколотят и грузят в телегу… Не выдержал, подошел к трактористу, спрашиваю: кого это так хороните? Бомжи, - говорит, - да «отказники» от которых близкие отказались – хоронить не на что…Ну и куда их повезете, на кладбище? – спрашиваю тракториста. На полигон, говорит. В яму сбросаем, а там трактор с ковшом  зароет… И так спокойно, буднично говорит, будто картошку на суп почистил…
        Даниленко замолчал, внешне вдруг напрягся,  на лице ясно обозначились скулы и заблестели лихорадочным блеском глаза в прищуренных веках, руки сжались в кулаки, и хриплым, с надрывным отчаяньем и болью в голосе, чуть ли не закричал:
     - И тогда я, Серега, дал себе слово, что все сделаю! Гадом последним буду, зубами буду землю грызть, но стану знаменитым на всю страну!.. Увешанный орденами и регалиями и - только для того, Серега, чтобы в час своего величия и апофеоза взобраться на самую высокую башню Кремля и оттуда закричать на всю страну этим курвам кремлевским: я сейчас сдохну!.. Брошусь вниз головой с этой башни!.. Но хочу, чтобы вы, сволочи, закопали меня в канаве вместе с бомжами! И чтоб ни имени, ни даты надо мной!.. Чтобы память обо мне навеки исчезла с лица земли!..  А я не знаю, Сережа, как еще сказать этим чинушам, этому высокопоставленному сброду, что нельзя хоронить людей тракторами, без имени и в картонных ящиках!..               
        Исказив гримасой лицо, вероятно, чтобы удержать слезы, он прикусил губу и с силой ударив себя кулаком по колену, резко повернулся на стуле. На сжатых до предела кулаках появились белые пятна. Вся фигура его еще более напряглась,  резко обозначились плечи под халатом. И такая мощь, и такая неукротимая энергия ярости и отчаянья тяжело забродила в нем, прибывая в силе, что казалось еще чуть-чуть - и взорвется в нем клокочущая, наполненное отчаяньем, болью и гневом, сила и, вырвавшись наружу, выхлестнет окна, и рухнут стены, и оглушенная тишина замрет в изумлении и страхе от неукротимой мощи ярости и исступленья!..
       Глаза Сергея затуманила влага, и в эту внезапно наступившую тишину, в которой будто остановилось время, вдруг просочился тонкий, хмелящий голову запах цветущей черемухи. Словно обломок того майского дня, когда впервые пришел Тишков, пронесли мимо окон и в распахнутую форточку просквозили аромат и зябкий голос: «Душа у меня вздрогнула и заплакала...».
       Не было сил сдержать слезы, и они покатили, и Даниленко повернулся, с лицом сумрачным и задумчивым, из прокушенной верхней губы просочилась капля крови, Он словно ждал слез Сергея, словно понимал, что так надо: прослезиться без истерики и плача, чтобы «сквозь слезы проступали лица…».
     - Пойдем, Сережа, покурим, что ли… Курить хочется… Ну чего ты лежишь? - внезапно преобразившись в лице, рассердился Даниленко, - Перед тобой майор оперативной службы отряда стоит, а ты лежишь!..   
     - Совесть вот проснулась в вас, товарищ майор, да ненадолго.  Вновь – гонор, заносчивость командирская одолевает, - не скрывая иронии, упрекнул Сергей, поднимаясь с постели. Он обул тапки и добавил, - На минутку заскочу в процедурную, пару укольчиков приму и пойдем…
         Из палаты они вышли вдвоем. Подойдя к вставшей при их появлении дежурной медсестре, Даниленко властным движением головы попросил снять халат, что и было исполнено. «Благодарю вас, сестра». В ответ медсестра изобразила нечто среднее между реверансом и русским поклоном, на что Сергей слегка улыбнулся и в душе позавидовал умению Даниленко владеть ситуацией при всех случаях. Поравнявшись с процедурным кабинетом, тот сказал, что подождет Сергея внизу у машины.

                - 6 -

         Выйдя во двор, Сергей нашел Даниленко у «Газели». Он стоял у водительской двери, держа в руках целлофановый пакет с банкой и бутылкой и переговаривался со своим «водилой» Володей.
      - Шеф уже интересовался: где, мол, Даниленко?.. Володя передал по рации, что в «Ратчинске», норматив проводит с личным составом, - сказал нахмурившийся Даниленко подошедшему Сергею, -  С Саней Кудыковым, начальником этой части я заранее сговорился, чтоб он отметил там через своего диспетчера, что я, мол, у него проверку провожу, а сам вот к тебе приехал… Вообще-то,  дай-ка я сам брякну Огородникову по мобильнику, - он достал сотовый и найдя номер начальника отряда доложил: - Заканчиваю проведение норматива, Евгений Алексеевич… Да… Все нормально, Евгений Алексеевич, службу стригут, в нормативное время укладываются… Да-да, как просили, заеду в больницу, проведаю… Конечно, конечно, Евгений Алексеевич, выясню все: самочувствие, что можно есть, что нельзя… Непременно, на вечернем разводе доложу… Это он о тебе беспокоился, - закончив разговор с шефом обратился Даниленко к Сергею, - Велел после «Ратчинска» заехать тебя проведать…  Сегодня утром дал задание кадровичкам, чтоб сподобились там на цветы да на продукты витаминные, калорийные, чтоб тебе привезти… Может и сам приедет со своей свитой да с цветами и презентами.. Ух, везет же тебе, Костромин, аж завидки берут!.. Ко мне бы вот с цветами нагрянули, да я бы прослезился - ей богу!..
       - Так пострадай, Пал Саныч, возьмись за тушение да ненароком ошпарь там руку иль ногу, - шутливо посоветовал Сергей оперативному.   
       - Во-во,  следом же выговор по служебной линии объявят, дескать, кто дал право лезть в огонь? Есть на то пожарные, руководитель тушения и т.д. и т.п... Впрочем, хватит стоять!.. Веди в тенистый уголок, чтоб море расстилалось перед взором! - стихами закончил речь Даниленко.   
        Они прошли в дальний угол скверика, где за кустами акации, под соснами стояла скамья, на которой Сергей часами сидел в размышлениях, окидывая задумчивым взором просторы рукотворного моря, гордости города Беляево и начальника отряда Огородникова, который, будучи по природе своей заядлым рыболовом, выходные дни проводил здесь за удочками и спиннингами.
       - Я тут тебе сока какого-то привез, шоколадку, - заговорил Даниленко, доставая содержимое пакета, когда они, усевшись на скамью лицом к морю, закурили, - Вот вино, «Монастырская изба» зовется… Хотел было апельсинчиков купить да денег не хватило…Так, что это за сок?.. Ага… Вовсе это оказывается не сок, а компот из слив… Ну, да ладно, какая разница! – Даниленко достал из кармана два пластиковых стакана, сунутые друг в друга.   
       - Спасибо, Паша. У меня и так все есть, зачем было тратиться?..
       - Ты так больше не говори!.. Я не приучен к больным с пустыми руками приезжать!.. Обижусь… Ого, да ты уже стакан держать можешь! - радостно заговорил Даниленко, увидев, что забинтованная рука Сергея держит стакан, - А полный?.. Удержишь?.. Счас проверим…
          Даниленко с помощью складного ножа откупорил бутылку, и прежде чем налить, поинтересовался: можно ли Сергею выпить при его положении?  «Велено твердое не есть, только жидкое…», « А вино – продукт жидкий, значит можно!..»- сказавши это, он налил Сергею, затем себе. «Ну выпьем, что ли, за твою будущую медаль!..».
        Закусили шоколадкой. Сергею велено было кусать из рук Даниленко, и «прежде чем жевать и глотать, надо подержать во рту, и когда шоколадка будет таять, то в этот момент проглотить». Совет Даниленко оказался верным: после  вина оставившего неприятные ощущения в горле, сладкое во рту приятно таяло, обволакивая прохладной нежностью и безболезненно в виде скользкого комочка проскользнуло…      
       Даниленко, выпив вина, вытянул ноги и, навалясь на спинку скамьи, устремил взор на «морские виды». Он старался быть беспечным, однако нервность в лице, дыхание то частое, то замедленное свидетельствовали о душевном беспокойстве. Ему хотелось высказаться и он будто собирался с духом, а может не знал с чего начать. «О Тишкове думает...»- поглядывая на Даниленко, думал Сергей.
        Вино Сергея слегка взбодрило и в душе установился некий порядок: все пережитое им, осмысленное и до приезда Даниленко, и после его сведений и исповедальности, разложилось по своим местам и только не хватало некоторой композиционной завершенности, чтоб ясно обозначился смысл происшедшего. Он догадывался, что Даниленко не все договорил, и, возможно, за его недоговоренностью таилось сокровенное, еще не пережитое Сергеем миропонимание.
     - Я ведь вчера, Серега, в деревне вашей был. В доме его, где жил он, побывал…Удивляешься, поди: с чего это Даниленко в сетисентальность ударился?.. А  домишко хороший: аккуратный, справный… Краской весь окрашенный. Палисадник под окнами, в палисадничке - сирень, береза… На березе – скворечники, с резными крылечками и крышами… Покрашены…В доме теперь дочь Тишкова живет. Старшая, приемная, Людмила Федоровна… Разговаривал с нею… Пригласила, а я представился как журналист, мол, собираю материалы о ветеранах-пожарных для статьи в газете. Она и пригласила в дом… В доме также уют и покой какой-то благостный… Тишина, на стене семейная фотография в рамочке: сам Федор Романович, рядом жена, Валентина Васильевна, молодые еще, а впереди она с сестренкой сводной, Надюшкой в белых школьных фартучках… Родная-то дочь Тишкова в Полысаево теперь проживает. В достатке, говорит, живут, муж хороший. Машину свою, иномарку, имеют. Дети взрослые уже, определились. Приезжают, навещают сводную сестру… На родительский день были, говорит, с мужем на машине приехали. Съездили на могилку папы и мамы, оградку покрасили, прибрали там… Жена-то ведь Федора Романовича и года не пережила его… Рядом и похоронили в одной оградке, - Даниленко замолчал. Видно было, что волнение опять охватывает его, сбивает дыхание, словно ком печали и грусти подкатывает к горлу, мешая говорить, - А давай-ка помянем, Сергей Дмитрич, Федора Романыча да Валентину Васильевну… Царство им небесное…                .      
         Даниленко, наполнив стаканчики вином, задумался и тяжко вздохнув, спросил, - А там ли она, душа Федора Романовича сейчас?.. Неужели она до сих пор неприкаянной поет в палисаднике жалобной птичкой?.. Скворчики скворчат, - Даниленко выпил, а затем продолжил, - Там в домике за разговором о жизни отца своего она и рассказала мне про эти «Скворчики скворчат». Рассказала, как он их с Надюшкой маленькими в цирк возил, как мороженки покупал им… А дома, бывало, посадит нас, говорит, на плечи и носит по комнате…А весной и летом в палисадник водил: усадит нас за столиком и мы слушаем, как скворчики скворчат в скворечнике…И почему-то, Серега, запали мне в душу эти скворчики, ну хоть плачь от умиления иль от нежности, которая вдруг снисходит на тебя, как благодать небесная, и не знаешь, что делать?.. Сердце щемит… Сладко так щемит, щемит, будто счастье показали долгожданное где-то там вдали и сказали: жди, сердечко, скоро оно придет к тебе счастье твое заветное, сокровенное…
        Даниленко замолчал, достав сигарету, закурил. Тяжко вздохнув, поднялся и подошел к невысокому железному забору. Некоторое время он смотрел на водные просторы, похоже, ожидая, что скажет Сергей иль поведает нечто свое, что помогло бы ему, собраться с мыслями, и снова выговориться, откровенно, ничего не утаивая…
      - Ты знаешь, Сергей, ведь я с пятнадцати лет волю начал закаливать… Характер, стойкость в себе вырабатывал, чтоб с достоинством, с улыбкой выдержать все испытания…Готовил себя к испытаниям, где бы стоял вопрос о судьбе Родины… Чтоб враги, когда меня начнут пытать, не увидели во мне слабости. Я ведь с тех лет еще ни разу слезы не проронил… Иногда думаю, может их у меня нет? Может обратились в камни да пошли на укрепление, оборону характера?.. А ведь не пригодится стране мой закаленный характер не ведающий слез… Слезы-то, я думаю, не физиологическая функция, а скорее – нравственная категория… Может стоило когда-то и где-нибудь слезу уронить, всплакнуть? - он отвернулся к морю и, застыв в одной позе, замолчал. Докурив и бросив окурок, продолжил: 
     -  Вот ты молчишь, Сергей Дмитрич, потому как понимаешь всё - говорить не о чем, дескать, и так все ясно. Это тебе понятно и ты, я вижу, не осуждаешь меня, нет в тебе снисходительности, может лишь сочувствие ко мне питаешь… Уважения к себе от тебя не требую. Как и покорности на правах старшего по должности. Потому как ты великодушием наделен, достоинством. Таким достоинством, что на твое достоинство генеральские погоны вешать надо, хоть ты и начкар всего лишь да и то не военный… Знаю тебя хорошо, потому и говорю: по большому счету уважения к себе я от тебя не заслужил. У тебя высокие требования к другим, а к себе – особенно… Я вот сейчас хочу извиниться перед тобой, за тот случай… Помнишь, когда ты только начал начкарить?.. А потом на Новый год приезжал я в вашу часть, чтоб твой караул проверить?.. Я тогда поддатым приехал, -  с мужиками отметили Новый год. И меня тогда, будто муха укусила,  и я ночью погнал в вашу деревню. Тебя проверить: как там Костромин? А вдруг пьянствуют, праздник отмечают?.. Трезвые!.. Телевизор смотрят!.. Ты вышел, доложил как положено, дескать, происшествий нет, выездов тоже. Проверил документы – порядок!.. Раньше были там у тебя нелады с заполнением, особенно, по учебному журналу, тут гляжу –  как на плацу, на строевом смотре строчки твои стоят в журнале по ранжиру и по росту. И ты стоишь, снисходительно, как бы свысока поглядываешь на меня!.. И тут меня заело: да кто ты такой, начкар?.. Что ты возомнил о себе? Я без пяти минут майор, оперативный, стою перед тобой, как провинившийся, не знаю что сказать, а ты глядишь, будто жалеешь меня… И тут гордыня во мне взыграла, спесь, гонор свой неуемный начал показывать!.. И давай я тогда на «фасаде» муштровать вас: «Сбор и выезд по тревоге». «Установка «трех-коленки» на всю высоту стены фасада»!.. По секундомеру смотрю: уложились на время, на тройку… Ага, думаю, а на «хорошо» слабо тебе, Костромин, уложиться?.. Можем, говоришь, на «отлично», если надо, уложимся. Ну так давай, говорю, попробуй на пятерку!.. А ты так спокойно, невозмутимо, уже давно догадался, что изгаляюсь над вами, куражусь да еще в пьяном виде, говоришь мне без пяти минут майору, оперативному дежурному Даниленко, перед которым в других частях все начкары гнутся, не знают как угодить, - говоришь: а зачем?.. Спокойно так говоришь. А чтоб проверить: врешь ты или нет, говорю тебе… В следующий раз приедете, товарищ капитан, проверите. А сейчас, говоришь, караул должен отдыхать, хотя  бы в праздник, к тому же ночь, всякое может случиться и надо, дескать, отдохнуть, сил набраться…
         Даниленко подошел к скамейке и присев на корточки, отдышался и, глядя в упор на Сергея, продолжил:
        -Как я тогда ненавидел тебя!.. И хоть сбавил обороты, спесь свою укоротил, особенно, когда ты на мою угрозу отстранить тебя от дежурства за невыполнение приказа оперативного, ты ответил, что вынужден в объяснительной указать причину, по которой отказался выполнять «приказы»… А ведь ты мог, Серега, врезать мне по морде… Не врезал… Хотя видел, как бешенством глаза твои запылали…Сказал лишь: езжайте, товарищ капитан, в отряд… А хотел я, хотел, Серега, чтоб ты меня урезонил кулаком своим…Я б тогда тебя сразу  зауважал… Знал бы, что не доложишь ответственному по гарнизону мои фокусы…А раз не ударил, то значит, думал, доложит начальнику отряда…Потом уже, когда по дороге протрезвев, понял: не вложит!.. И не ударит!.. Потому что не меня, Даниленко ты пожалел, а мои погоны…Честь офицерскую мою не уронил..
          Даниленко приподнялся и присел на скамью. Он ещё некоторое время молчал, уставясь неподвижным взором  в сторону кустов. А затем, облегчённо вздохнув, продолжил:
          Как же всё странно получается: вроде, любишь Родину, с детства эту любовь привили, а на самом деле - позже приходит это чувство… Как прозрение… До удивления. До слез и боли в сердце… И только тогда начинаешь понимать, что не прожить без нее. Как без самого необходимого условия жизни человека…Ты не думай, Сергей Дмитрич, что это внешний пафос. Думаешь так легко признаться прилюдно в своих чувствах к Отечеству и народу?..
        Даниленко взял бутылку и разлил остатки вина.
      - Может тебе не надо, Пал Саныч?.. Пить вино, - забеспокоился Сергей, видя и понимая состояние Даниленко, - Тебе ведь еще на развод к Огородникову?.. 
       -Да мне это вино, что слону дробина… Меня сейчас и бутылка водки не возьмет… Так выпью, чтоб волнение снять, успокоиться, - Даниленко выпил вино, дождавшись, когда Сергей опорожнит свою меру, забрал стаканчики и бутылку. После чего зашвырнул их в бурьян, подойдя к заборчику. Затем, облокотившись о парапет, повернул лицо, угрюмое, подавленное, пребывающее в растерянности:
      - Ни черта не берет!.. Надо было водки взять. - Он еще некоторое время помолчал, глядя то в сторону, то на Сергея, а затем заговорил с некоторой иронией в голосе:
     -  Живу как по инструкции… Все расписано, регламентировано на десяток лет вперед… У меня «Личный план» работы, Серега, на полгода вперед написан: где подпись поставить, где проверить, где отчитаться… Так и живешь по инерции, согласно распорядку и личному плану. Только успеваю по ходу движения то галочки ставить, то лягнуть нерадивого, то каблуками щелкнуть пред руководством... И так до конца дней…Я думаю, Сергей, что и умру-то не случайно, не по своей воле, а согласно служебной телефонограмме за подписью Огородникова: мол, так и так, майору Даниленко такого-то числа, к такому-то часу прибыть для отчета в Небесную Канцелярию. При себе иметь послужной список, перечень заслуг и прегрешений и отчет о земном житие в электронном виде… И спросит меня Господь, прочитав отчет о прожитой жизни: а где, раб божий Даниленко, у тебя медные трубы?.. Огонь и воду ты, дескать, прошел, а трубы?.. Да не сподобил Ты, Отец наш Небесный, на трубы… Не было их у меня…Видно занят Ты был делами великими да праведными. А как же я могу знать: выдержал ли ты, раб божий Даниленко, испытание медными трубами?.. И откажут мне прописку в Палатах Небесных по причине служебного несоответствия, - Даниленко горестно вздохнул и, криво усмехнувшись, продолжил, - А ведь хочется послужить верой и правдой Отечеству… Я когда женился, то мечтал, чтоб у меня три сына было. Одного в Военно-Морской- флот отправлю на защиту Родины со стороны морей и океанов, другого в пограничные войска определить, а третьего – тушить пожары России-матушки… Не повезло и тут… Три дочки Бог дал. Хоть и улучшил демографическую ситуацию в стране, однако и здесь нарушил пропорции: увеличил процент женского пола… А у нас в стране мужиков на восемь или десять процентов меньше чем женщин…Вот уж действительно не везет: ни труб медных, чтоб испытать себя, ни сынов… Одно недоразумение, а не Даниленко…
         Присев на лавку рядом с Сергеем, Даниленко опять закурил.   
       - Первый раз тебя вижу таким, Паша… Неужели Тишков на тебя так подействовал? - спросил Сергей, испытывая в душе и чувство жалости, и уважения перед обнаженной искренностью своего оперативного.
         Даниленко достал из кармана фотографию Тишкова.
       - Вот смотрю на него и думаю: мужик как мужик. Простое русское лицо. Ни героизма в нем, ни волевого характера… Вот только глаза…
       - Печаль в них, - добавил Сергей, мельком глянув на фото, - Высокая Печаль. Неведомая нам и непостижимая.
       - А ведь он сегодня мне снился… Федор Романович Тишков, - с дрожью в голосе заговорил Даниленко, - Вижу, будто идет он по горящему полю по пояс в огне, а впереди – огромное пламя до самого неба…
          И опять смутное чувство и оторопь охватили душу Костромина после слов Даниленко, словно некое знамение зябкой тенью накрыло душу и заставило ее поежиться.
       - Паша, так ведь и мне это снилось, - чуть ли не шепотом заговорил Сергей, - Не помню: то ль в первую ночь, когда меня привезли в больницу, то ль во вторую...
          Пришел черед удивиться Даниленко. Он молча, с недоумением смотрел то на Сергея, то на фотографию Тишкова, словно пытался объяснить совпадение снов.
       - Так ведь это, Сергей, он Небо пошел спасать! Понимаешь, Небо горит, святость наша, национальная идея, - возбужденно заговорил Даниленко, - Ведь Небо-то оккупировали всякие там юдашкины и пидоры эстрадные!.. Устроили там, где святость должна быть, лики святых мерцать, подиумы, элитные ночные клубы, где рожи в пирсингах и задницы в павлиньих перьях!.. Серега, неужели ты не понимаешь: чтоб нам души-то других спасать, Небо нужно, чтоб было куда души поворачивать… На что равняться! Ведь это не просто сон, а – знамение!.. Тревожное, вот и подался Федор Романыч Небо спасать, Серега!..               
       - Ты, наверно, прав, Пал Саныч… Может действительно проступит когда-нибудь лик Федора Романовича, как символ Совести Пожарной Охраны. И поместит Шойгу в своем кабинете под гербом Державы с левой стороны, чтоб поближе к сердцу, икону с ликом Федора Романовича, а по другу сторону – портрет президента страны…Может быть и пожаров поменьше будет, и чрезвычайных ситуаций… А знамение?.. Оно, поди, святым людям является, вроде Сергия Радонежского. А что привиделось во сне нам, то, наверно, - помыслы наши с тобой, Паша, совпали…
       - Ты так думаешь?.. Неужто нам с тобой и знамений видеть не позволительно, словно святости в нас нет?.. У меня – понятно. А вот ты…
       - Да что ты в самом деле, Пал Саныч! - сердито оборвал Даниленко Сергей, - Святого во мне увидел, что ли?.. Я понимаю, тяжко тебе, хочется выговориться, душу облегчить… Но почему именно мне исповедуешься?..
       - Осуждаешь?..   
       - Нет, Паша… Просто обнаженность твоя душевная смущает, словно я исподтишка, как за женщиной раздевающейся, подглядываю… Я не знаю порой, как себя вести, когда вижу твою душу, как она обнаженная страдает, тем более, задаваясь высокими вопросами чести и порядочности… О таких вещах, я думаю, надо перед Всевышним говорить наедине…
       -  А чтоб пред Всевышним говорить – душу надо чистую иметь… Я вот не рассказал тебе, Сергей, как я после разговора с Людмилой Федоровной, хотел на могилу Тишкова съездить, поклониться ему, цветов полевых на могилку положить. И ты, знаешь, сел я в свою «Жучку», приехал в поле, цветов нарвал, подъезжаю к кладбищу - боюсь. Страх, робость берет!.. Вроде в душе – покой и смирение, все как подобает в таких случаях, но чувствую: не готов я предстать перед ним, Федором Романовичем. Потому как душа моя изгажена…Уехал назад… И так захотелось мне, Серега, после этого вынуть душу свою погрязшую в гордыне да тщеславии и прочих грехах, да отмыть, отстирать с песочком, с мылом и щеткой в трех ручьях, отполоскать ее, да проветрить на ветрах России, да чтоб впитала она запахи, печали и свет несказанный земли родимой и понести эту отстиранную душу, как реликвию, к батюшке в храм Божий. Поклониться ему  да вымолить у него, чтоб окрестил он ее, осенил светом истинным да указал ей путь праведный…
         Даниленко встал и возбужденно заходил взад вперед перед скамьей, словно постеснявшись за столь высокопарный стиль сказанного.
      - Я ведь не перед каждым исповедуюсь, Сергей Дмитрич… В первый раз в жизни своей. Перед тобой… Почему? - А только ты способен понять меня, потому что в тебе великодушие и сострадание к людям -подлинные, а не служебные, должностные, - Даниленко замолчал, достал сигарету и закурил. Затянувшись пару раз, он стоя перед Сергеем, продолжил, - Я вчера вечером помолиться захотел. Хочу крестом грудь осенить – не могу!.. Руки, как свинцом налились. Молитву прочесть – язык онемел, будто каменный!.. Да ведь веры-то во мне истинной нету!.. Одни сомнения да дежурные предположения: вроде, нет Его- наукой доказано, а коль есть, то, на всякий случай, помолюсь… Авось, пригодится… Я ведь, Сергей, крещен. А как крестился?.. Да вот здесь пять лет назад, на море этом, Беляевском… То ль на Петров день, то ль на Ильин- не помню точно, массовое крещение устроили здесь. Очередь. Поп по колени в воде, огороженный, словно в купели. И вот подходит человек, окатывает его батюшка водой из ведерка, крестом осенит и следующего приглашает… А я в тот раз с семьей приехал, отдохнуть, позагарать. Пошел туда, смотрю…Ну и решил тоже принять крещение…Испытать, так сказать, таинство обряда, мол, что это такое?.. Какие ощущения испытаю, авось, и прозрею тотчас?.. Дождался своей очереди, окатил меня батюшка, прочел надо мной молитву и благословил, значит на путь истинный… Никаких перемен во мне!.. Ведь без веры истинной крестился я!.. Чисто из любопытства: дай, мол, проверю, что это такое – быть окрещенным?.. Ведь на самом деле плоть, тело свое крестил, а не душу!..            
      - Не икона я, Паша… Конечно, хочется человеком высоконравственным оставаться во всех случаях… Я иной раз словами да поступками так возвышаю себя в глазах других, что не пойму: то ли для тщеславия собственного в глазах других возвысился, то ль от чувства иррационального?.. Иногда чувствую, что людям рядом со мной неловко… Я вот последние два года, как бы соревнуюсь с одним человеком: кто из нас благороднее да образованней. Ни я не уступаю, ни человек этот… А ведь вижу, как ей тяжело держать себя в моральных нормах, которыми руководствуемся… Иной раз жалко мне ее, хочется проступок совершить, пьяным оказаться на дежурстве, лишь бы она не мучилась от бессилия, что не получается у нее быть выше меня благородством и воспитанием… Не уступаю – гордыня да чрезмерное честолюбие во мне имеется… Так что, Паша, вовсе я не идеал порядочности и совести… Ладно, пусть мы с тобой, допустим, живем в высоконравственных параметрах, какие обозначили Толстой с Достоевским, а вот как людям простым, слабым жить, видя наш пример?.. Ведь тоталитаризм он не только военным, политическим, но и нравственным может быть. Народу-то невыносимо станет жить в этих рамках высоких требований?.. Может, лучше пусть каждый сам себя судит и выбирает себе Бога, чтоб исповедаться… Кому – Аллах, кому – Жириновский, кому – Дима Билан… Мне просто, Паша, радостно, что ты оказался таким человеком, совестливым. Мне как-то легче жить на земле после этого…
       - Догадываюсь о каком человеке говоришь, - прервал молчание Сергея Даниленко, - Не стоит она твоей жертвенности. В ней - девяносто процентов апломба, остальное – знания пожарной службы…
         Голос Даниленко заметно повеселел да и лицо несколько ободрилось. Свойственные ему резкие перемены настроения вступили в силу и Сергею даже стало как-то полегче после напряженного разговора с оперативным.
       - Ехать пора! - хлопнув по плечу Сергея, бодрым голосом подвел итог беседы оперативный. Он встал, огляделся и тут же насмешливая ухмылка обозначилась на лице:               
       - Ну вот, начинается, - иронично заговорил Даниленко, - Нашествие волхвов с поклонением по твою душу, Серега!.. Пиар-кампания!.. Готовься к медным трубам!..
        Сергей привстал и оглянулся: по дорожке к ним направлялись водитель Володя и высокая с пышными формами и с лучистой радостной улыбкой молодая женщина.
      - Кто это?
      - Журналистка из городской газеты.  Зорина Лариса Викторовна. Она все про наш отряд да пожары и подвиги наших огнеборцев в газете освещает…
      - Скажи ей, Пал Саныч, что не могу сейчас разговаривать, мол, горло болит, - у Сергея в самом деле начало горло побаливать, после долгих разговоров с Даниленко.   
     -  Здравствуйте, Пал Саныч, приветливым, воркующим голосом заговорила журналистка, - А вы – Костромин Сергей Дмитриевич? - обратилась она к Сергею. Лицо ее продолжало улыбаться и светиться искренней радостью, будто внутри у нее работал генератор по производству улыбок и счастья. «Оптимистическая натура»- подумал Сергей. Он кивнул головой, и умоляющим хриплым голосом сказал, что говорить не может.
         Лицо журналистки мгновенно преобразилось, словно внутри остановился генератор, и теперь неподдельные жалость и сострадание к Сергею выразилось в лице ее, и так это было искренне, непосредственно, что невольно показалось, что сердце Ларисы Викторовны наделено такой неистощимой любовью и сострадательностью, что его хватит утешить и пожалеть все человечество.
       - Да-да, я понимаю… А мне Евгений Алексеевич позвонил, просил, чтоб я приехала к вам, Сергей Дмитриевич, и написала о том, как вы спасли ребенка… Что же делать?..
       - Да не расстраивайтесь, Лариса Викторовна!.. Будет у вас материал. Сейчас поедем вместе и я вам все расскажу, - приняв бравый вид, бодрым тоном заговорил Даниленко, - Он если б и говорить мог, то ни черта бы вам путного не сказал!.. Я его давно знаю, вместе в разведку пожаров ходили!..   
       - Пал Саныч, но ведь все равно интересно узнать из первых уст, как говорится, впечатления, детали и прочие тонкости…               
       - И тонкости будут, и ощущения, и все остальное!..  А впрочем, к чему утруждать себя психологическими изысками? Вон у нас Олег Бухтияров, так он шаблон изготовил!.. С заранее заготовленным текстом и дырами. Приложит шаблон к чистой бумаге и в дырах то цифры проставит, то фамилии с адресами. На ксероксе пропустит и – готовый материал для газеты!..
       - Вы что же, Павел Александрович, предлагаете мне трафарет изготовить, а затем в этот шаблон с дырами фамилию Костромина  внести? - голос Ларисы Викторовны зазвенел благородным металлом и лицо пребывающее в искренней обиде и возмущении продемонстрировало наглядно, что гнев Ларисы Викторовны способен пересечь не только локальные пределы, - Знаете что, товарищ майор, не учите меня писать!.. Я ведь не берусь учить вас, как тушить пожары!..
       - Великодушно прошу извинить меня, Лариса Викторовна. Мы хорошо знаем вас, как одного из ведущих журналистов города. Сочтите мою реплику за дружескую шутку ибо всегда предполагал в вас милосердие, способное прощать вольные иль невольные прегрешения, - смиренно ответствовал Даниленко, изображая героя рыцарских романов, - И талант ваш наделен любовью к людям, оттого и статьи ваши в газетах читаются сразу и запоминаются, ибо трогают сердце!..
        Похоже, комплиментарный пафос Даниленко пришелся журналистке не совсем по нраву, однако ж сердце смягчилось и генератор заработал, пока не в полную силу, так как лицо Ларисы Викторовны еще оставалось в тени подозрений относительно искренности оперативного дежурного.
      - Вы уж не обессудьте, Пал Саныч, но вы – моветон!.. Изысканный моветон!..
      - Истинно так! - Даниленко взял под локоть Зорину и предложил подвезти до редакции на «оперативке» и по дороге рассказать в деталях и подробностях о подвиге Костромина.          
        Прежде чем уйти, попрощались. Прощание с Сергеем было недолгим, но, как бы знаковым и со значением. «Оптимистическая» натура Зориной при прощании выразила на улыбчивом лице сострадательность и нежность, коих слегка оттенило сожаление по поводу несостоявшейся беседы с героем будущего очерка. В этот момент она в приливе чувств напоминала одну из Великих княжон последнего императора, при посещении ими раненых воинов в госпитале. Даниленко был сух, строг и лаконичен: «Поправляйся!.. Соблюдать больничный режим! Провер-рю!..».


                - 7 -

      В палате, куда вернулся Сергей после разговора с Даниленко, Валера с Василием Ивановичем играли в шахматы. «Каков счет?..»,- спросил Сергей.
    - Пять - три в мою!, - гордо ответствовал Валера.
    - Погодь, погодь говорить гоп, - еще не перепрыгнул, - хмурым голосом осадил Василий Иванович соперника.
      Сергей лег на кровать и предался размышлениям. Откровенность оперативного его удивила, хотя раньше он предполагал в Даниленко натуру, наделенную высокими помыслами, но сегодня... Как же его прорвало-то сегодня… Видимо, проступило в душе жгучей болью истинное призвание его сквозь служебные суматохи, текучки и «Личные планы» на полгода вперед… И все из-за Тишкова…Словно он стал для души Даниленко старшим по званию и должности… Сведение о том, что Федор Романович умер четыре года назад, хоть и оказалось потрясением, но было ожидаемым для Сергея, так как уже до этого, сопоставляя события и детали происшедшего в доме и в комнате начальника караула, смутно догадывался, что явление Тишкова ему – призрачно… О призрачности появления догадывался и Даниленко, но, видимо, рассказанные ему Сергеем в деталях и подробностях визиты Тишкова произвели свое, знаковое впечатление, отчего майор забеспокоился и занервничал…Боится оглянуться и встретиться с ним, - думал Сергей, вспоминая растерянное лицо Даниленко. Вспомнил он затем, как когда-то в детстве, нечто подобное, рассказанному ему Тишковым, слышал и фамилия старика звучала. Вспомнил он и разговор отца с дядей Степаном на кухне, где они выпивали и говорили о пожаре. Отец тогда почему-то вскочил и, ударив кулаком по столу, сказал Степану, что тот слушает бабьи сплетни, а Федя Тишков никогда бы не бросил человека в горящем доме…
      «Я ж ведь, тогда в начкаровке устал, потянулся, кровь отхлынула от головы и – легкое головокружение, и на какие-то доли секунды я выключился из сознания, и в эти доли секунды мне и привиделся Тишков Федор Романович со своей исповедью, - так объяснял Сергей его появление, вспоминая разговор и фигуру старика, - Но почему я знаю его лицо?.. Ведь я ни разу его не видел в реальной жизни, а лишь слышал о нем?.. И опять же – Инюшка и старик в фуражке?.. А может это вовсе не призрак, а сам Тишков во плоти своей и с душевной сутью приходил?..»- тревожное волнение стало охватывать Сергея. Пребывая в некоторой растерянности от предположения, он вдруг почувствовал, что Тишков в этот момент сидит у него за спинкой кровати и пристально смотрит в затылок. Медленно приподнимаясь и, в страхе поворачивая голову, Сергей оглядывался, и облегченно вздыхал, убедившись что никого нет…
        Он задремал. Его разбудила дежурная, сказав, что его внизу ждет целая делегация с цветами…
        Делегация оказалась его караулом во главе с Алексеевичем. Караул стоял плотной шеренгой, храня на лицах смущенные улыбки. Внезапно из-за шеренги выскочила Светка с букетом цветов и с возгласом: «А вот и я!», подбежала к растерявшемуся Сергею и чмокнула того в щеку. – От нашего караула тебе цветы! - торжественно объявила она, - И еще кое-что есть!.. Но потом, потом, - хитро улыбаясь, закончила Светка торжественную часть визита.
         В растроганных чувствах глядел Сергей в ставшие вдруг дорогими и близкими лица своих подчиненных . Молчали и они, продолжая улыбаться. Первым не выдержал Миша:         
      - А Юрий Васильич «Тойоту» купил!.. Внук ему из Новосиба пригнал!.. Как новая!.. Мы на ней к тебе, Дмитрич, приехали!..
      - Да неужели, Васильич, купил?.. Рад, рад за тебя, сколько ж лет ты мечтал иномарку купить! - радостно заговорил Сергей, искренне поздравляя Алексеевича с долгожданной покупкой, - А «Москвича» своего старого куда сплавил, неужто продал выгодно?..         
     - Внук забрал себе… Сказал, что у него знакомый есть, так вот тот собирает старые машины для участия в съемках фильма…         
     - Она у него там в кине взорвется! - прервал Алексеевича Миша, - Я просил Васильича, чоб меня в кино взяли, машину тушить, а он говорит, чо я – большой и в кадру не помещусь…
        Все дружно засмеялись, представив крупным планом Мишу с пожарным стволом.
      - Мы тут, Дмитрич, с ребятами скинулись – помощь тебе оказать, - покашливая в кулак, со смущенным видом заговорил Алексеевич, вытаскивая из нагрудного кармана сложенный пополам конверт, - Вот возьми от всей нашей части…
      - Не надо, не надо, - заговорил сконфузившийся Сергей. 
      - Ребята обидятся, - поддержал Алексеевича Славик, - Ты же сам завел традицию - помогать деньгами в беде… И собирал их со всех на операцию Колыванову, и когда Женька Худяшин руку сломал мы по твоей инициативе скидывались… Так что, Дмитрич, не капризничай и не ломай традицию…
      - Спасибо, братцы… Все равно, как-то неловко, - Сергей нехотя взял конверт с деньгами и сунул в карман больничной куртки…
      - А я тут тебе пончиков настряпала с медом и со сгущенными сливками! - улыбаясь, заговорила Светка. Она вынула из пакета кулек с пончиками, а затем пару упаковок йогурта, - Чтоб ел и поправлялся! -сделав строгое лицо, Светка положила на кушетку гостинцы.               
        Вслед за диспетчером и остальные начали вытаскивать гостинцы и не только: Миша с торжественным видом вынул литровую банку с медом, сказав, «очень пользительно для горла»; Алексеевич к своим гостинцам присовокупил баночку «народного целебного средства» в виде барсучьего жира – «Пить три раза по столовой ложке перед едой»; Славик Рослов, похоже, питал уважение к более современным видам лечения, поскольку привез баночку гранатового сока – «Рекомендуют врачи для успешного заживления ран!..».
       - Да как же он унесет это в палату! - воскликнула Светка, глядя на гостинцы и «лечебные средства» - Миша, давай-ка собирай в пакеты да унесем!.. Какая у тебя палата, Сергей Дмитрич?.. Пятая?.. Найдем!..
       - Пойдемте покурим да машину твою поглядим, Юрий Васильич, - обратился к Алексеевичу и Рослову Сергей.
         «Тойота» стояла рядом с санитарным «УАЗом». Накрытая тенью от соседней машины, она производила впечатление Полномочного представителя по федеральному округу, играющего в скромность при посещении социальных учреждений. Темно-синяя, с тонированными стеклами она таила свои властные полномочия и прочее величие в глубине салона. Алексеевич открыл дверцу и тотчас полилась музыка Доницетти, и тенор Карерраса добавил, ко всем имеющимся достоинствам автомобиля, культуру: «Уно турти-и-ива  ла-акрима-а…».
      - Специально для тебя купил классику, Дмитрич, -  улыбнулся Алексеевич, - Ты же любишь классические произведения, так вот слушай теперь…
      - Спасибо, Васильич, удивил!.. И машиной, и тягой к высокому искусству… А что ты, Славик, не продашь свою «Ниву» да не разоришься на такую вот?..            
      -Я, Дмитрич, - патриот!.. На отечественных ездить буду, - гордо ответствовал Рослов. Он насмешливо глянул на Алексеевича, а затем, обратившись к нему, продолжил, - Я вот, Юрий Васильевич, за «Единую Россию» голосую, а ты - за компартию…Так кто ж из нас патриот?.. Коммунисты Бога не признавали, а сам иконку на панели приладил…
       - Это кто же не признавал? - сердито отозвался Алексеевич, - Это идеологи не признавали, а истинные коммунисты, что на фронтах были да после войны страну из разрухи восстанавливали, они верующие были!.. А вот вы, единороссы, приватизировали Бога, а не спросили Его: хочет ли Он под ваши знамена?.. Вот придет время, Слава, и на красных знаменах, прошитых осколками да пулями, опаленных огнем пожарищ, как на Туринской плащанице, проступит лик Божьей Матери!.. Ишь ты, патриот нашелся!.. Вон патриоты ваши, что громче всех кричат о любви к России - то на «Мерседесах» бронированных разъезжают, то на «Ауди»!.. Чего ж они на «Волгах» да «Жигулях» не ездят?..
        Рослов собрался было возразить Алексеевичу, но Сергей, ткнув Славика локтем в бок, придержал сторонника «Единой России» от дальнейшей полемики. Он присел на водительское сиденье «Тойоты» и, сказав, чтоб не мешали слушать музыку, с блаженной улыбкой дослушал арию Мнеморино.
      - Ну что ж, Юрий Васильевич, машина удобная, а главное – с левым рулем! - высказал комплимент машине Сергей. - А какого года выпуска?.. Не старая? А то, как начнет сыпаться, на запчасти разоришься потом?..
      - Пять лет машинешке! - гордо ответствовал Алексеевич, - Не дребезжит, не скрипит, так что на мой век хватит… Авось, и без ремонта обойдусь…
        Подошли Миша и Светка.
       - Цветы в банку с водой поставили, а продукты в холодильник, а что не вошло, в тумбочку твою, Сергей Дмитрич, сложили, - доложила диспетчер об окончании задания.
      - Она у нас теперь опять замужняя, - заулыбался Миша, кивая головой в сторону Светки.
      - Что вернулся Илья? - спросил Сергей смутившуюся Светку.
      - Явился, не запылился… Каялся! - Светка вздернула голову и насмешливо продолжила, - Взяла с трехмесячным испытательным сроком!.. Не выдержит – выгоню насовсем ****уна этого да алкаша!..
      - Она ему, Дмитрич, распорядок дня, как у нас в части, составила, чё значит можно, а чё нельзя… Он у неё теперича даже на рыбалку сгонять, письменное разрешение пишет, - дополнил Миша.         
      - А с вами, мужиками, только так и надо! - сердито отозвалась Светка.   
         Светлана Викторовна Ивлева еще не преодолела тридцатилетний рубеж, за которым наступает женская мудрость и степенность. Ветреность и частые смены настроения уважения ей не прибавили, в силу чего, все ее звали просто – Светка. Такое обращение к  её не смущало, а взбалмошность бойкой девчонки придавало  её ладной фигуре и приятной внешности – пикантность. За что, видимо, и любил ее Илья, гражданский муж, неоднократно изгоняемый Светкой за измену и пристрастие к алкоголю.
       - Пойдем-ка, Сергей Дмитрич, посекретничаем, - лукаво улыбаясь, предложила Светка.
       - Ну что ж, пошли, Светочка, послушаю секреты твои девичьи…
         Они отошли на несколько шагов, и там Светка, с оглядкой на остальных, жарко зашептала на ухо Костромину:   
       - Завтра к тебе наша Обалдуевна приедет... Вместе с Надеждой Павловной, - заглядывая Сергею в глаза, словно хотела убедиться: какое впечатление произвело на него сказанное, Светка продолжила, - Надежда-то Павловна все эти дни как в воду опущенная ходит. Ни к кому не придирается… Будто подменили ее… Вчера на смене сижу и слышу как она в кабинете начальницы, спрашивает: а что мне, Галима Абдулаевна, одеть?.. А может платочек белый на голову с красным крестиком, как сестра милосердия?.. Мол, Сергей Дмитрич не любит ярких вызывающих платьев… А Обалдуевна поддакивает, мол, правильно, Надежда Павловна, Костромин любит скромность и простоту… А ты что оденешь, Галима Абдулаевна? - спрашивает ее. А она говорит, мол, я ему –  мать-командир, буду в форме!.. Слышишь, Дмитрич, ведь она в тебя влюбилась… Надежда Павловна, эта гордячка, зануда высокомерная…   
       - Балаболка ты, Света!.. Мелешь, что ни походя, - отозвался Сергей. Весть о перемене характера замши он воспринял, как очередной ход пресловутой «дипломатии». Как-то не укладывались в голове искренние позывы сердца играющей в благородство Надежды Павловны.
          К ним подошел Рослов.
        - Мобильник твой привез, Дмитрич. Ты его там, на пожаре потерял. А мы уже собрались уезжать, слышу: в траве бибикает позывной твоего телефона… Ну я нашел, смотрю – Нина, жена твоя звонит… Ответил ей, что на пожаре руки обжег слегка, да что "скорая" увезла тебя в больницу… Про горло ничего не сказал, боялся что сильно расстроится, - Славик протянул Сергею мобильный, - Только он за эти дни разрядился, зарядка кончилась..
        - Пусть пока у тебя побудет, все равно зарядного с собой нету…
        - Кобзону никто не пишет песен, - философично выговорил Алексеевич Мише, который залез в машину и слушал шансон с приобретенного им недавно компакт-диска.
        - А чё тебе «Бутырка» не нравится?.. Мужики хоть и лагерные песни поют, но жизненно… За сердце берет…А Кобзона твоего, Васильич, надо в музей отправить. Молодежь его все равно не слушает…
        - Это такая молодежь, вроде тебя, у которых по две извилины в голове: нажраться вдоволь да музон блатной послушать… Как собаки Павлова, одни рефлексы- заиграл музон, тут же ногой дергаете, кайф ловите!.. Эх, недалекий ты человек, Миша Медведев!.. Дал Бог тебе силы да росту, а вот мозгами обделил, - сокрушенно высказал любителю шансона Алексеевич и сел рядом в машину.      
       - Ты меня не обижай, Юрий Васильич, я Кобзона твоего уважаю, он песни поет правильные, но не модные..
        - А потому, Миша, не модные, что сейчас в моде блатняк, попса и виляние полуголыми задницами и грудями со сцены… Не будь этого, так нечего поазать зрителю: ни голоса, ни песни… Потому как послушать, так писк и визг и слова-то пошлые и пустые!.. Потому Кобзону и не пишут песен, потому как им нечего предложить ему, кроме нищеты своей душевной и пошлости!..               
         - Ты, как Дмитрич, умно стал разговаривать… Сам ругаешь попсу, а недавно журнал «Спид-инфо» смотрел внимательно, где эти артистки полуголые да «голубые» в колготках…
         - Смотрел, смотрел, Миша, и удивлялся: как они любят напоказ выставлять свою подноготную… Ведь не поймут, что в этих эти желтых таблоидах мы на них смотрим, как в зоопарках на зверушек в клетке…Ведь до какого же бесстыдства могут опуститься ради денег и славы!.. Ведь иные и в храме Господнем готовы публично пукнуть, лишь бы скандалом – другим-то Бог не сподобил - прославиться!.. Да хватит об этом! Слушай лучше, Миша, классику да читай побольше книжек разных… Вон, Дмитрич отчего такой умный и правильный? - Потому как книги читает и классику слушает, а не шансон твой приблатненный!..
       -  Отчего же, Васильич, слушаю и шансон, и попсу, - вступил в разговор подошедший Сергей, - Слушаю, чтоб разбираться в реалиях сегодняшних дней, чем молодежь живет, идеалами какими озабочена…
        - Убедился?..
        - Прежде чем убедиться, молодежи нужны сравнения и горький опыт проб и ошибок… Так что, пусть слушают, а потом разочаруются в дутых своих кумирах… Конечно, меня, Юрий Васильич, раздражает, когда на бледном фоне робких рассуждений о национальной идее, идет эта разнузданная шоу-кампания о выборе молодежи, которая, дескать, только одного и хочет: свободной любви и красивой жизни на эстрадных подмостках да в ночных клубах… Как же они норовят все эти поп-звезды, шуты гороховые, шоумены и ангажированные политиканы выдать себя за эталон жизни, выдать моральную распущенность свою за эстетику  и дутую значимость свою - за национальную идею… Когда мы последний раз видели на телеэкранах Солженицына да Распутина?.. А кого видим? - гришковцов да прохановых обсуждающих с Познером российский путь развития… Какую же мы молодежь тогда ожидаем?.. Или плюющих безоглядно в социалистическое прошлое, или фанатично верящих в непогрешимость и мессианство Сталина!..    
         - Ну завели волынку, политики местного масштаба! - сделал попытку подвести итоги дискуссии Славик Рослов, - Ехать пора, Светка вон волнуется: как там Илья ее?.. Не напился, не изменил?..
      - Слава, ты как-то говорил, чё любишь песни Градского, - ввернул свой угасший интерес к музыке в возникшей паузе Миша, - А чё он поет?.. Песни каки? Чё я не знаю такого и не слышал?..
      - Он поэт, композитор и певец-романтик в одном лице, Миша… А не слышишь его по той причине, что других после его выступления слушать не станут, - вместо Славика ответил Сергей, - Вот ему и не дают выступать с экранов телевизоров…
      - Я к примеру слышал его… Хорошо поет, голос мощный, природой подаренный, - поддержал Сергея Алексеевич, - Ну ладно, Сергей Дмитрич, поедем мы… Давай поправляйся…
         Тихо заурчала иномарка и столь же тихо покатила, шурша шинами.
         Сергей проводив взглядом уезжающую машину, расположился на скамье, что стояла напротив парадного подъезда больницы. Накануне звонила жена и сказала, что приедет под вечер на пятичасовом автобусе. Сергей решил ждать Нину здесь, чтоб опять не спускаться вниз, к тому же погода да и впечатления после визитов гостей располагали к одиночеству…
         Жены он так и не дождался. Проходя по коридору в палату, его остановила дежурная сестра, сообщив, что  звонила супруга, просила передать, что будет завтра утром.
       - Тут вам чуть не каждый день названивает еще какая-то женщина: все спрашивает о вашем здоровье… А кто такая – не говорит. Просила, чтоб и вам не говорили… Любовница, поди? - с многозначительной улыбкой поведала о звонках медсестра.
      Сергей недоуменно пожав плечами, проследовал в палату. Его ждали. С нетерпением: у кровати Василия Ивановича были составлены четыре тумбочки, своего рода импровизированный стол, во главе которого находился чайник, стаканы и припасы: варенье, порезанное сало в тарелочке, хлеб, пончики в кульке и прочее.   
       - Вот решили поужинать, попировать с чаем да с деликатесами, Сергей, - довольным голосом известил о мероприятии Василий Иванович.               
         Пировали до позднего вечера. Сергей орудовал вилкой, цепляя ею, мелко нарезанные для него Василием Ивановичем, кусочки буженинки, колбаски, сала. Светкины пончики также насаживал вилкой, макая их в сметану. Разговор за пиршеством был веселым, шутили над своими болезнями и делились воспоминаниями о ярких и смешных событиях прошлой жизни…


                - 8 -


          Нина приехала после процедур. Вышедшему из кабинета Сергею о приезде жены сообщила дежурная сестра:   
        - Жена вас ждет. Просила спуститься…
         Прихватив из палаты пустую банку из под молока, Сергей спустился в комнату свиданий с больными. Была суббота, в фойе толпилось множество посетителей. Все стулья и кушетки были заняты больными и родственниками. Нина стояла у стеклянной двери с пакетом. «Пойдем на улицу, там хоть лавки свободные есть..»- сказал Сергей жене.   
         Усевшись на скамейку, Нина первым делом попросила выпить куриный бульон, пока он не остыл. Дождавшись, когда Сергей ополовинит литровую банку бульона, доложила оперативную обстановку в поселке. Главной приятной новостью стало сообщение о том, что накануне приезжал глава местной администрации Бунин. Он осведомился насчет самочувствия Сергея и спросил: какая нужна помощь, в смысле ремонта дома или еще чего?..
       - Сказала ему, что самочувствие нормальное, а насчет помощи заикнулась о сене, чтоб, значит, помогли срулонить, - с бодрыми нотками в голосе поведала Нина «приятную новость», - Вчера же и срулонили: Николай Игнатьев с Иваном Савельевым скрутили сено и привезли… Состоговали в конце огорода… Пятьдесят два тюка накрутили. Плотные тюки!.. И денег не взяли… Видать, Бунин их настропалил насчет помощи!.. Я все же налила им полторашку домашней на кедровых орешках настоянной… Взяли! Еще и спасибо сказали… Ишь как оно!.. А ведь Колокольников за каждый накрученный тюк по девяносто рублей берет, а тут бесплатно!.. Хоть польза какая из-за того, что пострадал на пожаре...    
       - Как там Олег?.. Опять, поди, на мотоцикле гоняет? - осведомился Сергей о сыне.
       - Дома сидит… Синяк под глазом. Подрался, наверно. Говорит, что с мотоцикла упал… Окучил картошку… Покрышка на колесе у мотоцикла лопнула…Денег клянчит на новую, - Нина тяжко вздохнула и примолкла.
       - Тут мне ребята с работы денег собрали, - Сергей достал из кармана конверт и протянув жене, продолжил, - Не считал, сколько там… Дай Олегу на покрышку, пусть купит…
          Нина пересчитала деньги и с удовлетворительным выражением сложила в сумочку. Она еще с минуту помолчала, а затем начала рассказывать, как вчера проходила мимо обгоревшего дома Волыновой Ленки: 
       - Опять пьет… Прямо во дворе с алкашами этими, Колькой Студзинским да Пашкой Лалетиным. Дверь навесили, похоже, из стайки какой-то сняли…Головешки обгорелой веранды так и не убрали… Окно-то  застеклили, а на одну створку стекла не хватило. Целлофаном заделали… Так, наверно, и зимовать будет, - Нина горестно вздохнула и продолжила, - Документы на нее готовят - лишать материнских прав… Вся улица подписалась, как она закрывает ребятишек одних на замок, а сама по дворам шастает до полночи, на выпивку сшибает. А дети одни там голодные да неухоженные… И что за человек такой?.. Ведь молодая еще, а так опустилась… Она ж, Сережа, как увидела, что дом у нее горел, так Наташку, дочь свою схватила за волосы да давай таскать и словами погаными поносить: мол, чего не доглядела… Соседи кое-как отобрали девочку, а то ведь прибила бы до полусмерти… И что пьянка-то с людьми делает?.. Ведь нарожала троих и сама не знает от кого…В приют детей определят, - Нина опять завздыхала и, достав из сумочки платочек, утерла глаза, - Получит пособие на детей - и за два-три дня пропьет с алкашами да алкашками… Пока жила со вторым мужиком, который на шахте работал, так держалась за ним. Хоть и пила, но меру знала, а как разбился он на машине, так и пошла в разнос…Это ведь он ей дом справил да обстановку завел…   
        Голос у Нины задрожал, и она, волнуясь,  опять достала платочек. Утирая глаза, долго молчала, а затем продолжила мягким голосом, в котором засквозили печальные интонации:   
      - Подошла к их дому, Наташка и этот мальчик, которого ты спас, катают перед оградой коляску с грудным ребенком. Остановилась, достала по плитке шоколада, протягиваю им. Девочка заулыбалась, взяла и спасибо говорит, а этот подошел, глядит на меня исподлобья, не улыбнется даже. Шоколадку схватил и за сестренку спрятался. Оттуда выглянет, увидит что я смотрю, - снова прячется, - Нина подняла на Сергея глаза с навернувшимися слезами и продолжила, - Он, наверно, Сережа, улыбаться не умеет. Даже ни разу не улыбнулся… Да отчего улыбаться - радости-то в доме никакой… Впроголодь живут. На картошке да хлебе всухомятку… А то и того нет…      
        Она замолчала, отвернувшись в сторону, а затем обратясь к Сергею, как-то виновато, с кротостью во взоре, смущаясь и краснея лицом, взволнованным голосом предложила:
      - Слышь, Сереж, а давай, мальчика этого усыновим?.. Возьмем его из приюта, когда его туда определят и оформим на нас, на нашу фамилию… Воспитаем, как родного да улыбаться научим… Мы ведь с тобой еще не старые, сорока нет… Олежка-то вырос уже, как никак - пятнадцать лет. Глядишь, болтаться меньше будет, за братиком маленьким приглядывать станет…    
        Сергей вспомнил лицо и испуганные глаза маленького Виталика. Ком нахлынувшей теплоты и нежности подступил к горлу, что там вновь запершило. Откашлявшись в кулак и, пряча от жены повлажневшие глаза, он дрогнувшим голосом попросил Нину не торопиться, а как следует обдумать и взвесить.
       - Ведь это, Нина, не игрушку или курицу купить, - а чужого ребенка взять под свою ответственность, - успокоившись, назидательным тоном сказал Сергей жене, - Ведь его любить надо больше, чем родного. Он и так уже обделен теплом да лаской…И сможем ли мы стать для него родными, отцом да матерью?.. Ты вот что, Нина, не торопись пока с этим делом… Еще неизвестно определят ли в детский дом, а может и прав материнских не лишат?.. Вот, как все выяснится, тогда и поговорим…
       - Куда дальше-то?.. Ее ведь уже и предупреждали, и лишать родительских прав собирались да пожалели… Понадеялись, что возьмется за ум…
       С нежностью смотрел Сергей на просветленное помолодевшее лицо Нины, догадываясь о прочувствованной ею готовности  взять на себя ответственность за чужого ребенка. Он улыбнулся жене и молчаливым взглядом одобрил ее выбор, тем самым заверив, что и он готов к перемене устоявшейся жизни… 

        Во второй половине дня, как и говорила Светка, к Сергею с визитом приехали Галима Абдулаевна и Надежда Павловна. Их привез на своей служебной автомашине муж Надежды Павловны, Владимир Иванович, начальник районного узла связи. Сергея они нашли пребывающим в размышлениях от впечатлений после посещения супруги, на привычной для него скамье под сенью сосен. Его окликнула Галима Абдулаевна, которой сообщили о местонахождении Костромина.
       - Сергей Дмитрич! - зычным голосом вскричала начальник части, - Мы к тебе!.. 
         Галима Абдулаевна была в своей служебной форме с нашивками МЧС, в скромном голубеньком платьице - Надежда Павловна. Владимир Иванович был в светлой рубахе с галстуком. В руках держал букет гладиолусов. Подходя к ним, Сергей обратил внимание, что и во внешности, и в лице замши заметны перемены: исчезла самоуверенность, а вместо ее – робость и хрупкость. Встретившись взглядом с Надеждой Павловной, Сергей неожиданно увидел, что она необыкновенна красива. Он смутился, и волнение прокатились в груди, заставив сердце сладко ёкнуть и замереть в томительном ожидании, чего-то нового, доселе не испытываемого. «Здравствуйте, спасибо что навестили..»- смущенно улыбаясь, Сергей поздоровался, боясь поднять на Надежду Павловну глаза. Она взяла из рук Владимира Ивановича цветы и со словами «Вам, Сергей Дмитрич» вручила ему, после чего поцеловала в щеку. И поцелуй, и коснувшийся щеки локон волос, будто током ужалили и жаркая волна прокатились с головы до пят, заставив Сергея опять встрепенуться сердцем и еще более смутиться. Смущение Сергея, видимо, передалось Надежде Павловне, так как щеки ее запылали румянцем, а глаза засветились нежностью и восхищением. Такую Надежду Павловну Сергей видел впервые и порывы чувств ее были искренними, идущими из глубины сердца, а не притворными. Ему вдруг стало неловко за те пикировки и демонстративные выпады, которыми он обменивался с Надеждой Павловной при исполнении служебных обязанностей в рамках «БУПО» в пределах части, и незримая стена отчуждения рухнула, рассыпавшись в одно мгновение…
       Напомнил о своем присутствии Владимир Иванович. Он подошел к Сергею и, протянув руку, представился:      
     - Володя!.. Будем знакомы, Сергей…
       Они обменялись рукопожатиями, после чего Володя сказал дамам, что отлучится минут на сорок – проверить местный участок связи. Подойдя к машине, он достал сумку и коробку с тортом. Все отдал начальнику части.       
      - Ну, чего мы стоим?.. Давайте хоть присядем да поговорим, что ли! - подала голос Галима Абдулаевна, - Ну, Сергей, рассказывай, как здоровье, как руки?.. Не болят?.. А горло?.. В порядке!.. Ну, слава Богу, - приступила к опросам мать-командир, после того, как они уселись на скамью по обе стороны Сергея, - А ты легкие на рентгене проверил?.. Нет?.. Непременно проверь!.. Вдруг там затемнение, дыму-то нахватался, а это, брат ты мой, не шутки! - назидательно завершила проверку боеготовности своего подчиненного Галима Абдулаевна.   
       Надежда Павловна взяла забинтованную легкой повязкой руку Сергея в свою и, поглаживая, спросила – не болит?. «Нет, не болит, Надежда Павловна…». Они вновь встретились взглядами и одновременно засмущались. И опять легкая волна теплоты и нежности обволокла душу Сергея, и, уже не отдавая отчета, он смотрел и смотрел на Надежду Павловну. Смотрела и она, с легкой улыбкой, с повлажневшими глазами. И взаимное чувство, снизойдя на них, окутало, поглотило собой, и забыв обо всем на свете, они глядели, как завороженные, друг на друга, обмениваясь взглядами, молчанием, что красноречивее всяких слов. И это чувство взаимности, может Любовь, что с большой буквы, а может вовсе не она, а нечто большее, таинственное и возвышенное владело их душами, окрыляя их, наполняя высоким смыслом, которому, наверно, нет еще имени… Поскольку так редко оно приходит к людям, потому они и не называют его именем, не обозначают ни символом, ни числом, словно берегут его, хранят как святыню, оставляя в тайне, словно опасаются, что вот только дадут имя этому высокому чувству, то тут же люди начнут трепать это Имя, прикрывая им свои мелкие чувства и страстишки…
        Начала беспокоиться Галима Абдулаевна. В силу своего служебного долга, несущего ответственность за моральный облик подчиненных, она обратила внимание, что молчание и обмен взглядами чреваты последствиями, после которых под угрозой могут оказаться две крепкие семьи. Она лихорадочно соображала, как отвлечь их друг от друга. Начала издалека, наивно полагая, что их чувства надо направить на других:
      - А вообще-то, какой хороший караул у Сергея Дмитрича, Надежда Павловна!.. Вот взять хотя бы Алексеевича?.. Всегда машина у него в исправности, каждая гайка подтянута, отсеки помыты и протерты…
      - И то верно, Галима Абдулаевна, всегда машина опрятна. И сам Юрий Васильевич то и дело возится с ней: то под низ залезет, то под капотом что-то проверяет, - поддержала начальника части Надежда Павловна, с трудом отведя взгляд от Сергея.
      - А какой хороший Слава Рослов?.. Всегда аккуратный, подтянутый, Надежда Павловна, и зачеты то на "отлично", то на "хорошо" сдает…
       - А Миша?.. Миша Медведев какой добрый парень, Галима Абдулаевна!.. Что не попросишь- все сделает…А какой он смешной, как ребенок малый. В последнюю смену попросила его написать тему по тактике в конспектах, так он два предложения написал и задумался, размечтался… Спрашиваю его: почему не пишешь, Миша?.. А он, знаете, что ответил?.. Вот, говорит, как совершу подвиг и приедет ко мне главный генерал и спросит: какую тебе, Медведев, дать медаль?.. Золотую иль серебряную?.. А я ему скажу, что, мол, не надо медали, разрешите мне хотя бы три года не писать конспектов!.. Вот ведь, что говорит Миша… Я не удержалась и засмеялась даже…
      -  А какая у них Света, диспетчер, - тут Галима Абдулаевна осеклась, так как других достоинств кроме лузганья семечек и смотрения телевизора, у Светки не обнаружилось. На помощь пришла Надежда Павловна:
      - А знаешь, Галима Абдулаевна, Света на прошлой смене цветы в диспетчерской полила?…Да-а.. А потом и в учебном классе…
       - Да ты что? - удивилась начальник части, - Даже в учебном классе?.. И ведь правда, какая хорошая Света, а мы и не замечали…А муж у тебя, Надежда Павловна, какой хороший!.. Вежливый, обходительный…   
       - Вовсе нет, Галима Абдулаевна!.. Это он на людях любезный да интеллигентный, а дома – диктатор!.. Форменный тиран: тапки принеси, газеты подай, кофе свари!.. Сергей Дмитрич, - обиженным тоном, обратилась Надежда Павловна к Костромину, - а почему вы не сообщили на разводе, как Миша Медведев корову спас?.. Из горящей стайки на себе вынес?.. Мы бы и его похвалили за это, может грамоту, премию выписали?..
      - Да он сам не захотел, чтоб я на разводе сказал об этом случае…
        Случай со спасением коровы Медведевым произошел спустя месяц, как Миша начал работать в карауле Сергея. Они тогда зимой выехали ночью на горевшую стайку бабки Фомичевой. Горел открытым пламенем денник, сама же корова, нахлебавшись дыма, была в дальнем загоне и ни в какую не хотела выходить, боясь пламени охватившего выходные двери. Она уже завалилась задом на бок, когда Миша, видя бесполезность попыток своим ходом выгнать корову, залез под ее передние ноги, плечами приподнял и поволок на улицу, придерживая руками передние ноги. На улице, коровенка оклемалась, затем поднялась и на дрожащих ногах поплелась к распечатанному тюку сена. После возвращения в часть, Сергей, тогда похвалил Мишу и сказал, что доложит о его мужестве на разводе. С умоляющими глазами, чуть не плача, Миша уговорил Сергея ничего не говорить, так как боялся, что его засмеют в гарнизоне, а главное - девки в поселке будут смеяться, узнав, что его поощрили за спасение коровы.
        Приехал муж Надежды Павловны. Он вылез из машины и подойдя к ним спросил:
      - Ну как аудиенция?.. Наговорились, нет?.. Не бойтесь, время есть!.. Беседуйте…
      - Да уж пора ехать, Владимир Иванович, - Галима Абдулаевна привстала и начала вытаскивать гостинцы из сумки, - Я тут тебе, Костромин, домашнего привезла, постряпушек всяких и сыр собственного изготовления!.. Твоя Нина такого не варит!.. У меня свой, фирменный рецепт, - она достала из сумки сыр завернутый в оберточную бумагу, - Съешь сегодня же, пока он мягкий, чтоб потом горло не царапал…               
       - А я вам, Сергей Дмитрич, торт привезла, - в свою очередь отметилась гостинцем Надежда Павловна. Она подняла глаза на Сергея, вновь улыбнулась и со смущенной улыбкой продолжила, - Сергей Дмитрич… Сережа, вы уж простите меня дуру, что я к вам придиралась по мелочам… Я думала, что вы – гордец, а вы такой славный, мужественный человек…
        - Да это вы меня извините, Надежда Павловна, что я сразу в оппозицию подался… Демонстрировал перед вами независимость и культуру… Вы совершенно правильно требовали с меня, работа ваша такая – требовать выполнения…
       - Ну хватит вам, извиняться! На работе выясните свои служебные отношения, - вмешалась начальник части, предотвращая дальнейшие поползновения взаимных чувств своих подчиненных, - Ехать пора, Надежда Павловна!..
        Дождавшись, когда Надежда Павловна с Володей усядутся в машину, она вплотную подойдя к Сергею, сделав строгое лицо, сурово выговорила начальнику караула:      
      - Ты смотри у меня, Сергей!.. Я ведь все вижу… Могу и Нине, жене твоей сказать… Выброси из головы и не думай о ней. Она сегодня такая, завтра опять из себя надменную аристократку корчить будет, - показав Сергею кулак, мать-командир удалилась к машине.
       Вернувшись в палату, Сергей лежа на кровати, долго вспоминал лицо Надежды Павловны, переживая заново чувства владевшие им; он волновался и ему казалось, что вот и начинается тот важный поворот в жизни, после которого откроется дорога, о которой поют в песнях и слагают легенды… Любовь… Неужто она, подлинная снизошла до него?.. И что именно она необходима ему, чтоб следовать по главной дороге жизни, - думал Сергей, вспоминая обворожительную, чуть виноватую улыбку Надежды Павловны и ее глаза, томные, многообещающие, манящие таинством и глубиной… Так думал он, затаив дыхание, пока из тени в этот момент не проступали тревожное лицо Нины и испуганные глаза Виталика, и Сергей стряхивал, как наваждение, образ Надежды Павловны... 
               
                -  9 –


        Шел девятый день пребывания Сергея в больнице. Дела на поправку шли успешно: правая рука освободилась от бинтов, обожженные фаланги пальцев затянуло молодой кожей и на ней проступили пятнышки, словно веснушки. Оставалась забинтованной левая, поскольку в районе запястья молодая кожица не окрепла и покрывалась трещинками из которых сочилась сукровица. Руку мазали мазью, присыпали сверху тальком, а затем накладывали бинты. Не беспокоило уже и горло: лишь временами, после разговоров или кашля оно давало о себе знать легким першением. На утреннем обходе врач Галина Юрьевна внимательно осмотрела горло, а затем руку, предварительно сняв повязку.  уУдовлетворительным тоном сообщила, что пора на выписку. «Давайте прямо сегодня и выписывайте, Галина Юрьевна…»- попросился Сергей уже изрядно устав от однообразного пребывания и процедур. «Не торопитесь, больной, еще дня три потерпите… Рука вот ваша беспокоит меня. Ведь вас выпишешь, так вы в работу включитесь, а там и до абсцесса недалеко… А это может и к гангрене привести..»- строго отозвалась лечащий врач на просьбу больного.         
        Повышенная забота о Сергее со стороны медперсонала, скорее всего, питалась визитами к нему разных лиц с цветами и дарами да и молва о нем и его подвиге на пожаре, также внесла свою лепту в уважение и почитание. Повышенное внимание и пиетет в обращениях к нему смущал его, и Сергей не знал как себя вести: то ли изображать из себя знаменитость, то ли олицетворять скромность и доступность?.. Быть самим собой в глазах персонала больницы и соседей по палате, казалось ему легкомысленным и не соответствующим обретенному  им общественному статусу.         
        За окном уже второй день моросило. Простоявшая почти две недели жаркая, сухая и почти безветренная погода сменилась осенними сумерками. И заморосил нудный мелкий дождь. Временами сквозь небесную хмарь проглядывало солнце, и оно, осмотрев прилегающую местность, и, не найдя ничего значащего, достойного своего взора, снова пряталось за небесный серый полог.
       А ночью, ближе к рассвету, разразилась гроза с громом и молниями. Проснувшись, Сергей увидел в окне при вспышке молнии фигуру Тишкова. Он стоял у окна, и хотя лица его не было видно, по высокой фигуре и фуражке на голове Сергей догадался, что это Тишков, и он смотрит на него. В груди у Сергея похолодело, и он в оцепенении, затаив дыхание, смотрел на тень старика, которая то появлялась при вспышке очередной молнии, то исчезала… Наконец еще раз блеснула молния и старика в окне уже не было. Еще несколько минут Сергей, пребывая в тревоге, смотрел на окно, ожидая появление старика, но тщетно…"Опять привиделось", - облегченно вздохнув, он уснул спокойным сном.
       Утро после грозы было сияющим, ликующим и торжественным! Словно природа, как перед визитом особо важной персоны, провела генеральную уборку, навела чистоту и лоск во всех своих пределах и предметах. Особо важная персона, в лице восходящего солнца, радостно отобразилась во всем, что способно отображать, словно она была довольна наведенным порядком и чистотой во вверенном ею пространстве. Сияя с небес, перекликаясь в лужах, стеклах окон и влажной листве, солнце, сопровождаемое хором певчих пичуг, степенно поднималось в зенит, источая звонкие брызги лучей, как щедрый повелитель бросающий горстями золотые монеты в толпу своих подданных.
      - Сергей Дмитриевич, к вам опять делегация в погонах и со цветами, - сообщила ему дежурная сестра, когда Сергей воротясь после уколов, глядел в окно, переживая радостное наступление дня.
        "Поди, Огородников со свитой нагрянул", - подумал Сергей, спускаясь вниз, - Вот и природа возликовала поэтому, наверно…"
        Начальник отряда стоял у открытой двери на улицу и курил. Свита в лице Коногонова и кадровички Наташи расположилась на мягкой кушетке. Рядом лежали цветы в целлофане и пластиковый пакет, откуда торчали коробки с соком. Войдя из коридора в комнату приема посетителей, Сергей поздоровался. Огородников обернулся и приветливо улыбнулся:
       - Как самочувствие, боец пожарной гвардии?..
       - Бодрое, Евгений Алексеевич!.. Завтра на выписку…
         Огородников подошел и пожал Сергею руку. Работница отдела кадров вручила цветы и ласково улыбнулась.
         Пожал руку комиссар и, кивая головой на пакет, сказал:         
       - Тут мы тебе набор соков разных привезли… Тебе очень полезно пить…
       - Спасибо, - пробормотал, смутившись Сергей, - Меня и так тут закормили, натаскали всего… Спасибо, хоть соседи по палате помогают…
        - Ты вот что, Костромин, не смущайся, а принимай как должное, - заговорил Огородников, - Я приказ от имени отряда подписал о премировании тебя в размере должностного оклада… Отправили представление на тебя в Главное управление, чтоб там на своем уровне отметили… Может, медаль за спасение дадут…         
        - Не стоило бы все это затевать, Евгений Алексеевич, - нахмурившись и потупив глаза, заговорил Сергей, - Что я такого сделал?.. Ну, вынес ребенка, так моя работа такая: тушить да спасать… Такая же по значимости и необходимости, как работа токаря или технички…
        - Что работа такая, то действительно так… Только не в каждой сфере приходится рисковать жизнью и здоровьем во имя спасения других… Скромность красит человека, Костромин, но в данном случае неуместна! - строгим голосом отозвался Огородников.
        - Вы же ведь не все знаете, Евгений Алексеевич, - подняв на начальника отряда глаза и, продолжая оставаться с хмурым выражением лица, Сергей решил высказать то, о чем он не осмелился сказать Даниленко, поскольку оперативный сам пребывал не в своей тарелке и вряд ли смог адекватно оценить поступок, - Не заслуживаю я никаких почестей, а медали – тем паче…      
        - Постой, постой, - не дал договорить Огородников. Он, положив руки на плечи Костромина, встряхнул его и, глядя настороженным взглядом в глаза Сергея, продолжил: - А ты случаем не пьян?.. Нет.. С чего это тебя понесло?.. А ну-ка, пойдем, выйдем на улицу да поговорим без свидетелей…Ждите меня здесь, Олег Валерьевич… А еще лучше - отнесите цветы и сок к нему в палату. А мы с Сергеем Дмитриевичем побеседуем по душам, - отдав распоряжение, Огородников вышел. Вслед за ним проследовал Костромин.
         Следуя за Огородниковым, который при своём высоком росте и решительности в фигуре шагал широко, Сергей отставал в своих тапочках, к тому же,  он обходил лужи, боясь намочить мягкую обувь. Начальник отряда на полпути остановился, резко повернулся и, дождавшись Сергея, сурово спросил:
       - Так, что ты там мямлить мне начал относительно награды?..
       - Там на пожаре, в комнате, когда я мальчика вытаскивал из шкафа, я видел, что рядом, в двух шагах окно, -  Сергей начал рассказывать о том, о чем в другой раз бы и не признался, - Мне надо было просто выбить, высадить окно и вылезти вместе с мальчиком, ничем не рискуя, а я в дальнее, раскрытое подался… Мне окно было жалко ломать… А я не имел права рисковать жизнью ребенка!.. Понимаете, Евгений Алексеевич, я на весы жизнь ребенка положил и это окно!.. Я свою жизнь не имею права положить на весы, а тут окно… Конечно, Евгений Алексеевич, я не знал, что пламя так всколыхнется, просто надеялся и просчитал, что успеваю проскочить… Не имел я права рисковать, даже одним процентом риска!.. Я ж ведь нарушил главное правило: воспользоваться коротким и безопасным путем…Меня ведь наказывать надо, а вы…
         Минуту начальник отряда молча всматривался в лицо Сергея, словно пытаясь понять причину столь неожиданной откровенности начальника караула. Наконец он отвел глаза, достал сигарету и закурил.   
      -Вот если бы, Костромин, я тебя не знал, не слышал о тебе от Журовой и Даниленко, то посчитал, что ты благородство передо мной разыгрываешь, Фому Опискина строишь из себя… Нет, Сергей, похоже, ты святее Папы римского быть не пытаешься… Честно сказал о том, в чем большинство из нас вряд ли признается, - Огородников помолчал и, пару раз затянувшись, продолжил: - А ты знаешь, Сергей, я вот сейчас как никогда доволен, что не ошибся в тебе, когда подписывал приказ о назначении тебя на должность начкара. И вовсе не потому, что грамотный, что ребенка спас… А вот за то, что ты окно в этой ситуации пожалел, не стал разбивать и ломать…У тебя, Сергей Дмитрич, есть главное, что нам прежде всего необходимо в Пожарной Охране – совесть и сострадание к людям, к погорельцам и пострадавшим… Впрыгнуть в окно, предварительно с лихостью выхлестнув пинком его, а затем человека вытащить – каждый, уверен, смог бы… И ходил бы он в героях, гордясь собой и своей отчаянной храбростью!.. А вот как ты поступил, - тут, наверно, не каждый смог бы, потому как не у всех совестливость на первом плане… А знаешь, Костромин, - повеселевшим голосом продолжил начальник отряда, - есть такое крылатое выражение, которое, кстати, никто не отменял, - победителей не судят!.. Так вот, Сергей, награду примешь! Ты ее заслужил!.. И запомни, что это не только твоя заслуга, но и твоего караула, части вашей и отряда нашего!..  Потому как главное в нашей работе - не оценка от вышестоящих руководящих инстанций, а уважение и признание простых людей… А это, Сергей Дмитриевич, заслужить нужно, его в приказном порядке и пиар-кампаниями не втиснешь в сознание народа… И ты своим поступком как раз это уважение к нашей службе поддержал…Ну чего приуныл? Чего скажешь, начкар?.. Иль возразить нечего?..
       - У меня теперь разве выбор есть, товарищ полковник?.. Приму награду…
       - Ты вот что, Костромин, одолжений мне не делай! – Огородников вновь нахмурился и, напустив на лицо строгость, с раздражением в голосе добавил, - Ишь ты, бабу капризную тут из себя строит: мол, куда деваться – приму!.. Примешь!.. С радостью в лице и «служу России!» скажешь! - он бросил окурок в кусты и направился в сторону забора, откуда открывались виды на "Беляевское море".
        Дождавшись, когда Сергей подойдет, заговорил уже спокойно, с паузами и с некоторым волнением:
      - Ты, наверно, думаешь, что Огородников далек от тех забот и хлопот, с которыми вы сталкиваетесь в своей работе и на тушении пожаров?.. Не совсем так, Сергей… Я ведь всех начальников караулов в лицо знаю и помню по именам… Для меня самое главное знать и быть уверенным, что вы, начкары, не подведёте, не уроните честь отряда ни в профессиональном плане, ни в моральном…Меня хоть и одолевает эта бумажная, регламентирующая деятельность, но что такое служба на переднем крае, что такое пожар - знаю и помню… Сам работал начкаром и тушил.. И у меня, Сергей, как и у тебя – в чем не сомневаюсь – живут в душе глаза обездоленных, пострадавших погорельцев. И всегда стыдно и по сей день чувствуешь некую вину перед ними, что, вот, могли и пораньше прибыть, и потерь поменьше допустить… Иной раз вернешься с пожара, где дом чуть ли не дотла сгорел и думаешь: куда ж они погорельцы пойдут жить теперь?.. Мы вот несколько лет не можем пробить вопрос о доплате пожарным за вредность. Ведь в дыму работаете, загазованность, токсичные выделения и все прочее… Пишем во все инстанции высокие, а оттуда отписки: мол, есть у вас защитные противогазы - работайте. И невдомёк этим чиновникам в погонах и без таковых, что тушить в СИЗОДах, завалы разбирать и проливкой заниматься, тоже самое, что на баяне играть в пожарных крагах…Так вот, Сергей Дмитрич, будешь носить медаль и помнить, что у медали, а это особенно нас, пожарных касается, две стороны. Одна внешняя - блеск и величие, вторая – слезы и горе людское. Потому как подвиг пожарного – из-за беспечности и халатности других, и ты своим мужеством и риском спасаешь попавших в беду… Подвиг… Самый великий и необходимый подвиг не в этом, Сергей. А вот в том, чтобы не возникали чрезвычайные ситуации, где надо жертвовать собой во имя жизни других… Это вот, чтоб пожарный инспектор, ответственный за свой участок, каждый день ходил с проверкой и принуждал людей, надоедал им, чтобы печи исправили, проводку заменили и прочее. И чтоб прошло хотя бы три-четыре года, и на его участке ни одного пожара, ни одного возгорания - и тогда чествовать его, этого инспектора, как главного героя страны со всеми медными трубами!.. Впрочем, что тебе объяснять и сам знаешь...  Как дожить бы до такого, чтоб, допустим, ваш глава поселка, Бунин вышел бы на высокое крыльцо своей управы и вопросил народ свой: "А что у нас делают пожарные?..". "Да спят!" - ответит народ. "Это хорошо", сказал бы глава,- "Значит, ничего не горит, ничего не рушится! Все в порядке! Пусть спят!.." Как это не смешно, Сергей, но вот в этом и есть основная конечная суть нашей работы… Только когда это наступит?..   
      Высказавшись, Огородников облокотился на перила ограды и принялся рассматривать морские виды. По его лицу можно было догадаться, что море после ночной грозы и наступившего солнечного дня, как никогда, привлекательно и не только своим простором и величавостью.             
       - На рыбалку-то ходишь?
       - Да нет, Евгений Алексеевич, удочки нет, да и не такой я заядлый рыбак…
       - А зря, Сергей Дмитрич, я бы на твоем месте с удовольствием поблеснил на канале. Да и вон там, видишь, где опора стоит, там  спиннинги поставил бы непременно… Я пару лет назад на том самом месте двух карпов в течении десяти минут вытащил на спиннинг. Одного на три с половиной килограмма, второго на пять!.. Не веришь?.. Спроси шофера моего, вместе с ним рыбачили тогда…На гранулы взяли карпы, а потом как отрубило!.. Ни на перловку, ни на червя…И чего только не пробовал - один карась мелкий берет, - Огородников окинул взглядом водные просторы, а затем, нахмурившись, поведал, что в море теперь толстолобика и белого амура – уйма. Жаль, не берет на обычные снасти…
      - «Косой» косят толстолоба, Сергей… Бросают в воду толстую леску с оголенными крючками и дергают!.. Дергают, сволочи!.. Одного зацепят, вытянут, а с десяток израненных сойдут… На погибель… Не рыбалка, а варварство одно! - Он протяжно вздохнул, и сожаление застыло на губах Огородникова, словно он в душе пожалел, что подчиненная ему структура- Госпожнадзор - не наделена полномочиями и правами преследовать и карать браконьеров на Беляевском море, а также на всех водных источниках в зоне ответственности его отряда.
      - Евгений Алексеевич, вы уж извините меня за откровенность,- решил высказаться Сергей, относительно своих сомнений, - Мне нужно было убедиться, как вы отреагируете на мой выбор в пользу окна... Я ж ведь с ребёнком на руках был... Мне очень важно, чтобы меня правильно поняли и я не смог разочароваться в людях... Наверное, другие бы осудили меня за этот выбор?..
     - А другие, Сергей, они всегда былии и останутся просто "другими", безликими. На алтарь Славы и Истории их не призовут... Есто они в нашей системе и пока нужны, как исполняющие свои чисто функциональные обязанности.. Хоть в этом прок их и, славаБогу, что не решают они судьбы истории. Кишка тонка у них для этого...

 
                - 10 -

   
        Забирать Сергея из больницы приехал младший брат Николай на своей машине. Он привез одежду и обувь. Сказал, чтоб Сергей забрал все банки, мол, Нина просила. Получив больничный лист и заверив его в регистратуре, Сергей забрал банки, а затем у санитарки Раечки служебную форму. Ей же сдал, как по описи, больничную.
     - Нинка баню топит! - весело заговорил брат, - Эх, напаримся!.. Пивка по дороге прихватим, брателло, в честь твоего выздоровления да посидим после баньки!.. У меня два дня выходных!… Может завтра рванем на рыбалку?.. На Соколовских прудах карась крупный брать начал, Сергей. На хлеб с подсолнечным маслом… Свояк намедни побывал, чуть ли не полный садок карасей натягал!..
        В машине Николай покосился на руку брата. Левая рука Сергея оставалась в следах от ожога: бледно-розовые разводы покрывали тыльную сторону от запястья до фаланг пальцев. «Так и останется?»- поинтересовался Николай. «Не знаю.. Врач говорит, что может пройти, а может нет… Мерзнуть, сказал, поначалу будет, а потом пройдет… Все проходит, Коля, и это пройдет…»- ветхозаветной истиной закончил разговор Сергей.               
         Приехав в поселок, Сергей попросил остановить машину около пожарной части. «Зайду, больничный отдам..» – объяснил причину Николаю. Прежде чем выйти, сказал брату, чтоб тот заехал к родителям и привез их к нему  домой – помыться, попариться в бане.
       - Деньги-то есть у тебя на пиво?
       - Деньги есть!.. Не беспокойся, Сережа…
       - Ты мне вот что, Коля, дай рублей сто, я бутылку белой возьму… Человека одного проведаю. Нине скажешь, что часа через полтора дома буду…
          Николай, опустив солнцезащитный щиток, вынул из кармашка деньги.      
        - Тут у меня, Серега, заначка!.. Ты только Ленке моей не проговорись, а то хана будет моим деньгам. Стольников нет у меня. Тут пятихатки только… Бери пятьсот!..               
        - Спасибо, брат!.. С получки отдам…
        - Да ладно тебе, - махнул рукой Николай.
         Дождавшись, когда машина тронется, Сергей направился в ближайший магазин. Около магазина стоял легковой фургончик владельца торговой точки, «купца первой гильдии», Николая Николаевича Калашникова. Купец первой гильдии, опершись на открытую дверь фургончика, всматривался в плакаты, что были развешаны на соседних с его магазинчиком зданиях. Он хотел было ехать, но увидев приближающегося Сергея, передумал. Когда Сергей подошел, то обменявшись пожатиями, Калашников отвел Костромина в сторону и, указав на плакаты, спросил, что он думает об этом? На фасаде трех стоящих друг за другом зданиях – школы, конторы ЖКХ и магазина «Губернский» висели предвыборные плакаты с лозунгами: «Наша Россия – наш Президент», «Будущее России – с нашим Президентом», «Россия – вперёд!».
     - А теперь посмотри на вывеску моего магазинчика, Сергей!..
       Ряд зданий с предвыборными плакатами закончил магазинчик Калашникова с большой претенциозной вывеской: «Виктория».
      -  Моя торговая точка вот уже пять лет под этой вывеской работает, - глядя в глаза Сергея сокрушенно заговорил купец Калашников, - Вот конечная цель России- мой магазинчик!.. Будущее величие России…
      - Так гордись, Николай Николаич, такая честь твоей лавочке оказана! - засмеялся Сергей.
      - Да плакать надо, Сергей Дмитрич, от глупости идеологической!.. Ведь они, эти идеологи, олухи  с деревянными мозгами, так вот социализм с коммунизмом извратили в усердии своем верноподданническом!.. Так они и нынешние достижения России извратят, вешая плакаты свои куда не надо!.. Воистину: заставь дурака Богу молиться…
       - Водка есть в твоей «Виктории», Николаич?..         
       - В этом?.. В этом нет – торговая площадь не позволяет. Водка у меня в том магазине, в «Сибири». Любая на выбор, какую хочешь бери… А тебе, что водка нужна?.. Кстати, у меня в кузове целый ящик есть, на всякий случай вожу, - Калашников подошел к фургончику и, открыв боковую дверцу, достал бутылку «Сибирские просторы». Увидев протянутую пятисотку, купец первой гильдии от денег отказался, сославшись что нет сдачи и вообще, он дает  ему бесплатно, в качестве спонсорской помощи за мужество на пожаре…
        Поблагодарив благодетеля, Сергей зашел в «пожарку». На пороге его встретил Игорь Колыванов, начальник караула.
      - С возвращением в строй, Дмитрич! - радостно воскликнул Колыванов. 
      - Сбавь восторги, Игорек… Некогда мне. Начальство здесь?
      - В отряд укатили обе… А чего хотел-то? - с серьезностью в лице и голосе поинтересовался начальник третьего караула…
      - Больничный отдать… В диспетчерской оставлю, а вы потом Абдулаевне передадите, чтоб вошел в оплату на этот месяц…
      - Базара нет, Дмитрич, передадим!..         
      - И еще, Игорь, там на кухне в нижнем ящике стола стакашки полиэтиленовые были, сходи принеси пару штук… Да и хлеба, колбаски, сыра, коль есть, прихвати на закуску.         
      - Да ты пройди на кухню, Дмитрич, и остограмься там в спокойной обстановке… У нас и борщ есть, не остыл еще! - предложил Колыванов, удивившись желанию Костромина выпить где-то на задворках, что никогда за ним не водилось. 
     - Не могу, человек один ждет меня, - ответил Сергей и зашел в диспетчерскую.
       Сидящий за столом над раскрытой толстой общей тетрадью Ковригин поднял голову, а затем устремил взор на руки Сергея. « Руки в поцелуях пламенной судьбы…»- многозначительно произнес Ковригин. Он вдруг встрепенулся и, схватив ручку, принялся писать в тетради. «Роман, наверно, пишет…»- уважительно отозвался о Ковригине Сергей. Он положил на стол диспетчера больничный лист и тихо вышел, прикрыв за собой дверь. В душе он испытывал удовлетворительное состояние, от того, что руками своими, видимо, натолкнул Ковригина на новую мысль, поворот сюжета. Подошел Колыванов и протянул целлофановый пакет со стакашками и закуской. Сергей сунул в пакет бутылку и вышел на улицу… 

         Галима Абдулаевна выполнила наказ полковника из Главного управления, чтобы Ковригина привлечь к написанию романа о пожарных. Она принесла с собой на следующий день, после отъезда комиссии, общую тетрадь формата А- 4 в зеленом переплете. Со словами: «Полковник велел тебе писать роман про пожарную службу», она вручила ему тетрадь. «Ты, Ковригин, пиши, но не очень там сердито… Особенно про меня. А то напишешь, что я ругаюсь да со службы рано ухожу или еще чего там…Так и под монастырь подведешь… А лучше вообще про меня не пиши!..»- суровым голосом напутствовала начальник части писателя Ковригина. « А про Надежду Павловну?»- робко спросило будущее светило прозы. «Про Надежду Павловну можно! - милостиво разрешила Галима Абдулаевна, - Напиши, что она – дура набитая, и не бельмеса не смыслит в пожарной службе!..».
        После ухода Костромина, Ковригин торопливым почерком принялся писать в своей тетради. Временами он замирал, бормотал всякие фразы, затем зачеркивал написанное и вновь принимался писать, продолжая шевелить губами. Наконец он замер над недоконченным предложением и задумался. Он встал и, продолжая размышлять, начал  ходить взад вперёд по диспетчерской, заглядывая то в окно, то в зеркало. Затем он прилег на кровать, что располагалось в загородке. Там, лёжа на спине и грызя кончик авторучки, он продолжал обдумывать дальнейший ход сюжетной линии. Незаметно для себя он перешел к мечтам,  и, незаметно для себя, задремал, нарушив внутренний распорядок дня, где, согласно  расписанию, в это время надлежало заниматься самоподготовкой…

                - 11 -

       Выйдя из «пожарки», Костромин быстрым шагом проследовал коротким путем, минуя пустырь, к мосту через речку. На мосту он минуту постоял, глядя в воду и собираясь с мыслями, затем столь же решительно и быстро двинулся по асфальтовой дороге. Выйдя за околицу, он свернул влево и направился прямиком через поле к невысокому холму, что возвышался невдалеке за железнодорожным полотном. На обеих склонах этого холма располагалось местное кладбище. Шагая по колени в траве, Сергей нагибался и срывал по ходу движения цветы не обращая внимания на их достоинства и внешний вид. Он полной грудью, одновременно борясь с волнением, вдыхал пряный запах перезревшей, перестоявшейся травы. Приятно щекотало ноздри и пыльца, от сбиваемых ногами трав и полевых цветов, легкими клубами оседала на брюки, рубаху и руки Сергея. 
       Охапка цветов в руках пьянила запахом забродившего меда и хмеля. В голове звенел зной сомлевшего от лучей солнца августовского дня. На вершине Сергей огляделся, выискивая взором нужную могилу. Наконец он увидел во втором ряду от дорожки окрашенную ярко-синей краской оградку и по вздрогнувшему сердцу понял: он - там…
       Приблизившись к могиле, Сергей с робостью и со страхом в душе, медленно поднял голову, опасаясь внезапной встречи, и - встретился с глазами Тишкова смотрящего в него с фотографии в овальной рамочке под стеклом. Это была фотография, которую ему показывал Даниленко: в пожарной форме и с медалями на груди.
     - Вот мы и снова свиделись, Федор Романович, - вполголоса заговорил Сергей, - пришел вот, тебя…вас помянуть…Поговорить с вами, -  ком волнения невольно подступил к горлу, сбивая дыхание. Сглотнув волнение и, отдышавшись, Сергей продолжил все тем же тихим голосом: - Спасибо тебе сказать, Федор Романович, за помощь твою, - и опять комок волнения сковал его речь, и к глазам подступила влага.
       Сергей открыл калитку и вошел в оградку. Перед двумя сваренными из арматуры памятниками стоял вкопанный в землю маленький столик. Рядом – скамеечка. Прикрыв за собой дверку, Сергей разложил на могиле Тишкова и его жены, Валентины Васильевны цветы. Затем вынул из пакета бутылку и разлил в стаканчики. Стопки накрыл хлебом и поставил у надгробий Тишкова и его жены. Стопки, чтоб налить себе, не было «Что ж я не догадался, что Валентина Васильевна рядом похоронена!..» – выругал себя Сергей, после чего вышел и начал искать стакан на других могилах. Стеклянную, граненую стопку он нашел на соседней – она лежала в углу оградки. Вернувшись, Сергей протер стопку и налил себе.
     - За души ваши светлые выпью, Федор Романович и Валентина Васильевна, пусть им радостно и спокойно будет там, в небесах святых и высоких, - тихо промолвил Сергей и выпил. Горло слегка обожгло горечью,  так что Сергей закашлялся. Он закусил отломенным кусочком хлеба и успокоился. Долго смотрел на фото Тишкова, а затем заговорил, давясь внезапно наступившим волнением и горечью:         
     - Спасибо тебе, Федор Романович за помощь твою в доме… Я ведь и в самом деле не знал, где мальчика искать… А ты пришел и сказал, где он… Как ты мне помог тогда, Федор Романович!.. Ведь я бы не вышел из дома без мальчика!.. Я бы лучше там задохнулся и сгорел!.. Ведь я все равно не смог бы жить на земле, если бы не спас Виталика!.. А ты увидел, что я задыхаюсь, пришел и подсказал…Спасибо тебе, дорогой мой Федор Романович, - Сергей замолчал, и слезы внезапно хлынули из глаз, застилая взор, и сквозь слезы показалось, что Тишков улыбнулся ему с фотографии, - А потом… в той комнате, когда огонь ударил меня в грудь и я начал падать,.. а ты, Федор Романыч, удержал меня, не дал упасть… А потом подтолкнул, чтобы я добежал до окна… Я добежал, а ты, Федор Романович, остался. Я думал, что ты за мной идешь, а ты остался… Я знаю теперь, что ты сгорел в доме вместо меня… Мы тебя искали, ребята мои искали и не нашли тебя, Федор Романович, - Сергей замолчал. Он, утерев глаза, налил себе ещё стопку и медленно выпил. Некоторое время  молча всматривался в фотографию, а затем с некоторым облегчением вздохнув, заговорил:
       - Я сейчас помолюсь Богу  за душу твою, Федор Романович, чтобы он принял ее в Дом небесный… Я знаю, зачем ты приходил ко мне в больницу ночью, когда гроза была… Я, правда, Федор Романович, ни разу не молился, хоть и крещен… Я не знаю, как правильно молиться, я так, как смогу, от всего сердца, Федор Романович, помолюсь за тебя…
        Сергей привстал и подойдя вплотную к могиле Тишкова, опустился на колени. Он осенил крестом грудь и зашевелил губами, проговаривая шепотом слова молитв пришедших ему на память от других и от прочитанных книг:
       - Господи, Царь Ты Небесный наш, пожалей душу Федора Романовича Тишкова и возьми ее, пожалуйста, в Царство Свое Небесное, - так, стоя на коленях, воздев лицо к небу, молился он, то и дело крестя то грудь, то лоб свой, бормоча все добрые и необходимые слова, чтобы убедить Всевышнего, чтоб Тот смилостивился и принял светлую душу Федора Романовича. Опять у него полились слезы и от шепота он перешел в неполный голос. И какая-то страсть и одержимость наполняли его сердце, заставляя с отчаянностью и с исступлением взывать к небу. Вдали послышался нарастающий гул приближающегося поезда. И по мере приближения гула, усиления его, голос и одержимость Сергея возрастали, и в момент, когда гул проносящегося мимо поезда достиг своего апогея, Сергей почти исступленно, не отдавая отчета, вскричал, в отчаянье воздев руки:
      - Да неужели Ты не видишь, что он оправдал грех свой?!.. Да посмотри внимательно, Господи, ведь он же на войне сражался, а потом всю жизнь тушил пожары, почти сорок лет!.. Неужели Ты не видишь, Боже Всевышний, что всей жизнью оправдал, искупил грех свой!!! - закричал изо всей силы Сергей и, глядя в хвост удаляющегося поезда, уже тихо, спокойно продолжил, - И посмертной тоже…
        Над головой шевельнулась ветка, и вспорхнула пташка. Цвикнув, она скрылась за листвой берёзы растущей рядом с могилой. «Вот, наверно, и душа твоя, Федор Романович, полетела в края небесные, высокие…»- подумал Сергея глядя на фото Тишкова. Он встал и, достав платочек, протер от пыли стекла фотографий Федора Романовича и Валентины Васильевны. На мгновение ему показалось, что на снимках лица их посветлели глазами и слегка улыбнулись. Сергей сложил в целлофановый пакет закуску: кусок хлеба и ломтики колбаски. Пакет оставил на столике, придавив его камнем, чтоб не сдуло ветром. Оставил на столике и недопитую бутылку, накрыв горлышко перевернутой стопкой. Он тихо вышел из оградки и закрыв на крючок дверку, молча попрощался с четой Тишковых, лежащих под окрашенными голубенькой краской железными, сваренными из арматуры памятниками. 
      Спускаясь с холма он остановился и, окинув взглядом окрестности поселка, вздохнул полной грудью, и с восторгом в душе прошептал: «Красота-то какая!..».
       И опять слезы, на этот раз от умиления и восторга от внезапно открывшегося  ему простора родных окрестностей, хлынули из глаз и покатили по щекам. « Да как хорошо, как справедливо и разумно устроено в мире Твоем, Господи! - пребывая в умилении, с блаженной улыбкой и со слезами на глазах, говорил себе Сергей, спускаясь с холма, - И как правильно, что белеет рощица на холме и плещет листвой, словно радуется жизни своей и божьему свету… И как хорошо, что есть это поле, железная дорога!.. И речка!.. И все-то разумно, и все-то справедливо, и что речка бежит в ту сторону, а не наоборот!.. И как хорошо, что я родился здесь, а не где-нибудь в Японии или Швейцарии! - так себе говорил Сергей, продолжая улыбаться сквозь слезы умиления. Он шел домой полем, затем асфальтированной дорогой, представляя, как они с Ниной возьмут из детдома Виталика, научат его улыбаться и любить эту землю с берёзками на холмах, речкой в тальниках и в черемухе, дальним синим бором, где на подлесках кусты боярышника прижались к могучим стволам сосен, словно ребятишки прильнувшие к ногам своих родителей и глядящих боязливо и с любопытством…Так шел он, Сергей Костромин, радуясь всему увиденному, то улыбаясь блаженной улыбкой, то роняя светлые слезы; шел уже понимая и осознавая всем сердцем, что наконец-то он идет той единственной и правильной дорогой, о которой поют в песнях и слагают легенды…
       Он вышел к мосту уже успокоенным, с освободившимися от слез глазами, с лицом человека понимающего, что смерть- всего лишь продолжение жизни, но в другом качестве и в другой ипостаси…
        На мосту стоял Даниленко: облокотясь на перила моста он смотрел в воду. На берегу у моста стояли его белые «Жигули» шестой модели. Он поднял голову и, пристально вглядевшись в приближающегося к нему Сергея, вновь опустил ее, устремив взор в тихую воду струящуюся под мостом. Сергей обратил внимание, что в позе и в лице оперативного присутствует некая отрешенность и внутреннее спокойствие не зависимое от влияния и давления извне.  Он подошел и, молча, встав рядом с Даниленко, стал смотреть на течение реки, где в отраженной тени моста и их застывших фигур изредка мелькали темные спины и с серебряным отливом плавники рыб, словно некие символы таящие в себе разгадку вечного влечения человека к струящейся воде.
        Даниленко повернув лицо к Сергею и с какой-то кротостью во взоре и в голосе поведал ему, что заезжал в их часть, там ему сказали, что был Костромин, пошел к какому-то мужику…
      - Догадался куда ты пошел, Сергей. Не хотел мешать тебе. Здесь решил подождать, - Даниленко замолчал и печально, отводя глаза, улыбнулся. Они еще некоторое время молча смотрели на течение воды, затем Даниленко спокойно, без дрожи в голосе произнес: - Видел его… Ночью во время грозы приходил ко мне… Я проснулся и сразу понял, что он в комнате. А потом при вспышке молнии увидел его у балконной двери… Высокий, с фуражкой… Смотрел на него, как парализованный, ждал что скажет. Еще долго стоял он у двери, а потом ушел...
       Они встретились взглядами и Сергей одобрительно кивнул ему, а затем улыбнувшись, сказал своему оперативному:
     - Иди, Паша… Он ждет тебя…

                Старобачаты. Февраль-март  2008 г.