В день годовщины окончания Священной Войны всё ещё шёл снег. Громов громко выматерился, открыв занавески и увидев за окном крупные, медленно падающие хлопья. Вдалеке он снова заметил тёмное облако. Но на этот раз, уже привыкнув к нему, он не стал его рассматривать и задаваться вопросом, что же это такое.
На сам парад Громов не поехал, хоть Начальник и предлагал. Он отправился в Комитет. Там, в холле каждого этажа повесили огромные плазмы, на которых будет транслироваться парад.
Еще в квартире, Громов достал из шкафа скрученный триколлор. Несколько лет назад, по предложению Думы, Пахан обязал всех членов правительства, работников всех министерств и, особенно, сотрудников органов безопасности на праздники украшать свои автомобили государственными флагами. Он тогда же призвал и всех обычных граждан тоже принимать участие в празднике и наряжаться в цвета триколора. Многие, дабы угодить властям, пошли дальше и стали в дни государственных праздников надевать на себя форму, подобную той, в которой воевали их предки. По столице, по другим крупным и не очень городам, даже по совсем небольшим посёлкам и деревням гуляли целые семьи в военной форме. Не были исключением даже совсем маленькие дети: они тоже, как и старшие члены семьи, щеголяли по улицам, позвякивая маленьким медальками и держа в слабеньких ещё ручках игрушечные автоматы и пистолеты. По всем радиоканалам пели патриотические песни, а телеканалы транслировали исключительно программы, посвященные Священной Войне, перемежающиеся фильмами о войне и о воинах-героях. Время от времени на экранах появлялся министр культуры, и тогда сквозь запикивание непечатных, но таких любимых министром слов и выражений, изо всех телевизоров неслось: «Священная Война – эта величайшая и, вашу мать, наиглавнейшая часть нашей истории»; «тогда Бог снизошёл к нашему великому русскому народу и помог ему расх…ть врага сатанинского ко всем х… собачьим. Аминь»; «Русская Национальная Идея не могла бы быть сформирована без нашей победы в Священной Войне»; «те, кто не с нами, думает там что-то как-то ещё, будет н… уничтожен лично мной, с…»; «несмотря на то, что конкретной формулировки Русской Национальной Идеи во время войны ещё не было, люди душой её чувствовали. И боролись за неё. И боролись, б.., до ё...ого конца», «мы мир спасли, мы его и пох…им», «если кто-то и сейчас хочет проверить Русскую Национальную Идею на прочность, то получит в ё…ло ещё одну Священную Войну».
Стены основных государственных и правительственных зданий закрывали широкие баннеры с флагами страны и лицом Пахана с разными победными лозунгами или с идущими по грязи танками. Городские площади и улицы в эти дни заполняли пребывающие в прекрасном настроении бодрые ветераны, в сплошь увешанных медалями и орденами пиджаках. Они стояли, гордо расправив плечи, говорили чётко, без запинки, несмотря на свой уже почти вековой возраст. Фотографировались с детьми и долго рассказывали о своих бессмертных подвигах. На камеры благодарили Пахана за всё, что он для них сделал, и за то, что так много думает о них. Интервью с ними обычно шли после выступлений министра культуры. И мало кто обращал внимание на появляющиеся в интернете разоблачения либералов, утверждавших, что ветераны уж очень похожи на вышедших недавно на пенсию работников спецслужб, которые по заданию мэрии принимают участие в празднике под видом ветеранов Священной Войны.
Громов закрепил триколор в специальном гнезде на капоте своего «кадиллака». Утром, по пути в Комитет, он долго стоял в пробках среди украшенных лозунгами и разрисованных, как танки, автомобилей. «Кадиллак» двигался рывками, вместе с потоком других машин. Когда удавалось прибавлять скорость, ветер трепал флаг и иногда его срывал. Тогда полотнище заслоняло всё лобовое стекло, и Громову приходилось останавливаться посреди дороги и снова укреплять его на капоте.
Не первый год погода сильно подводила участников празднования окончания Священной Войны. Но, не смотря на холодную погоду и снег, на очень многих участниках праздника была полевая форма военных лет. Прекрасно понимая, чем грозит им такое лёгкое обмундирование, люди, тем не менее, надевали эти эпохальные костюмы и, конечно, простужались. Во всяком случае, количество заболевших после праздников сильно увеличивалось, многие даже попадали в больницы. Но гордость за своё великое прошлое каждый раз оказывалась сильнее заботы о здоровье и, вопреки погоде, никто не отказывался от праздника.
Громов подошёл к монитору, вокруг которого собрались работники Комитета, как раз в тот момент, как Патриарх начинал произносить молитву о Священной Войне. Все работники органов безопасности учили эту пятнадцатиминутную молитву наизусть при поступлении на должность. Но Громов с трудом вспоминал куски. Кто-то из коллег Громова шептал молитву вместе с Патриархом. Громов бросил на одного из них презрительный взгляд.
Пахан стоял на мавзолее. Сквозь расстёгнутое чёрное пальто виден был пиджак с висящими на нём медалями и красный галстук. Пахан, чуть нахмурившись, смотрел перед собой. Щёки на свежем лице играли румянцем. Молодцы, всё-таки, телевизионщики, не зря им столько бабок отваливают, знают, как снимать, подумал Громов. С одного боку от Пахана, переминался с ноги на ногу замёрзший мальчик – премьер-министр. Он старался выглядеть, как можно взрослее: и хмурился, как Пахан, и пальто надел точь-в-точь такое же, как у него. С другого боку от Пахана стоял сосредоточенный, хмурый Начальник. Камера отдалилась, показывая Трясогузку, Кислова и нескольких генералов, стоящих по ту же сторону от Пахана, что и Начальник. Рядом с мальчиком-премьером кутались в тёплые пальто напуганные министры, которых Пахан ещё не успел уволить. Все они выглядели весьма жалко, покрытые тонким слоем снега.
Первыми по брусчатке Красной Площади проехали байкеры. Возглавлял колонну Главный Байкер. Он ехал с каменным лицом; казалось, что он не вполне понимает, где он и что с ним происходит – настолько отрешённым было выражение его лица. За ним, громко гудя клаксонами, – человек сорок на чёрных, дорогих мотоциклах с прикрученными к рулям флагами страны и портретами Пахана. В середине колонны ехал мотоцикл на трёх колёсах, на котором был установлен огромный шит с иконой.
За байкерами шла пехота: шеренги абсолютно одинаковых солдат, в отличие от граждан, одетых в современную форму, и смотрящих строго на трибуны. Каждый – с автоматом Калашникова. За ними медленно, кряхтя и покачиваясь, со страшным скрежетом, ехала тяжёлая техника; её гусеницы скребли брусчатку. Камера переключалась с трибун на громоздкие армейские машины. На некоторых из них была отчётливо видна свежезакрашенная ржавчина, на других – недавно приваренные металлические пластины, по цвету отличающиеся от основной части корпуса. «Нет, не так хорошо они работают, – подумал Громов, – это могли бы и не показывать, все деньги на Пахана потратили».
Оркестр под красными кирпичными стенами Кремля играл Священную Войну, марш Прощание Славянки, иногда старые военные марши.
После старой техники пошла новая, по виду мало чем отличающаяся от старой. Её оказалось в разы меньше.
Громов заметил, как в углу экрана один из генералов проталкивается через Кислова, Трясогузку и Начальника к Пахану, и что-то шепчет ему на ухо, показывая на проезжающий по площади новый танк. Пахан одобрительно кивает, а Начальник сверлит его злобным взглядом. Но, к несчастью генерала, танк внезапно глохнет. Генерал опешил. Выражение лица Пахана не меняется, он продолжает, как ни в чём не бывало, смотреть на площадь. Придя в себя, генерал в панике ищет сотрудника службы охраны, найдя его в толпе министров, выхватывает рацию и начинает что-то орать. Телекамера спешно отворачивается от трибуны и переключается на играющий оркестр. Диктор, с упоением рассказывающий о технических характеристиках нового танка, сбивается. Оркестр заиграл громче. Вот его показывают с другого ракурса; видно, как заволновался дирижёр. Телекамера снова показывает трибуны, генерала на них уже нет. Все остальные смотрят на площадь, как будто ничего не произошло. «Всё как всегда, – подумал Громов, – даже не стоит расспрашивать у Начальника, что там у них случилось».
В кадре опять появилась площадь. Теперь по ней, медленно крутя огромными колёсами, ползли четыре новые ракетные установки. В какой-то момент установки остановились, и цилиндрические, почти фаллические ракеты начали медленно устремляться вверх, показывая всю красу красных полукруглых боеголовок. Как утверждал диктор, прямо сейчас они наведены на западные столицы. Но тут неожиданно одна из установок заглохла, гидравлический механизм заел и эректально взведённая ракета начала медленно сползать вниз. Слушать, что там произошло, у Громова не было никакого желания. Он даже слегка расстроился от вида этой постоянной халтуры: «столько денег выделяют, неужели нет профессионалов? Ну как так можно? Ничего не работает», – думал он.
Засунув руки в карманы брюк, он прошёл в свой кабинет. «Погода – дерьмо, парад – дерьмо». Хорошо, что он туда не поехал. С каждым годом всё хуже. Ещё и Начальник приедет взбешённый. Когда разберётся с министрами и чиновниками, точно, возьмётся за генералов. Громов стоял у окна и смотрел на падающий снег. «Когда же он, ****ь, закончится, такого же вообще не бывает», – думал он.
В селекторе послышался голос секретарши. К нему снова рвалась Реверансова. «Вот сейчас она вовремя», – подумал Громов. Она впорхнула в кабинет, всё в той же короткой синей юбке и пиджаке с погонами.
– Ну, что, нашли? – Спросила она, подходя к его столу.
– Анастасия, – он пожал плечами и тепло на неё взглянул, – даже я не могу так быстро кого-то найти. Но я напал на его след.
– Не может быть! – Она по-детски удивилась, – как я рада, что обратилась прямо к вам.
– Я тоже рад, что вы обратились ко мне. – Он обошёл свой стол и подошёл к ней ближе, вдыхая аромат дурманящих духов. – Вы, главное, не волнуйтесь, – он прикоснулся к её локтю. – Мы всех виновных найдём и очень-очень сильно накажем.
– Правда? – Наивно спросила она, оголяя в улыбке ровные белые зубы.
– Правда. – Он взглянул в её круглые большие зелёные глаза и лёгким движением повернул её к себе спиной и лицом к столу, чувствуя тепло кожи на шее. Рукой он надавил на её плечо, она покорно склонилась над столом и упёрлась в него руками.
– А что вы делаете? – Чуть смутившись, спросила она.
– Я тебе сейчас покажу, – сказал Громов, – как мы тут злодеев ищем. Хочешь посмотреть?
– Хочу, – улыбнулась Реверансова и, не отрывая рук от крышки стола, повернулась к нему так, что он видел её профиль. Сердце Громова билось всё быстрее, дикое желание встало комом в горле. Он провел руками по её талии, по ягодицам и, взявшись за подол юбки, медленно задрал её.