Звонил новый пластмассовый телефон, светло-сиреневый, гладкий, с черным закрученным шнуром.
- Тамарка, - многозначительно говорила мама папе, и они обменивались особенными, непонятными мне взглядами.
- В четверг, - добавляла мама улыбаясь трубке, и я понимала что будут гости. Я любила гостей, дома начиналась лёгкая суматоха, протирались парадные фужеры с пузырьками в стекле, мама бежала в парикмахерскую и возвращалась оттуда пахнущая лаком для волос и с перламутровыми пальчиками.
- Уроки сделала? - спрашивала она набегу и исчезала, не дожидаясь ответа.
Даже вызывали Ольгу с Обруба, "на пельмени", нашу старую семейную знакомую, вынянчившую меня и Серёжку, жившую с нами на том же Обрубе. Ольга всегда нас выручала, и когда родители уезжали в отпуск - меня оставляли с ней. Она мне готовила, пришивала воротнички и в доме пахло чесноком, и казалось, его нет только в компоте.
И сейчас мама выговаривала:
-
- Ну, Ольга, ну честное слово, ну я же просила...
- Да ты че, доча, лапа моя, я же в фарш только, ёлы-палы, - таращила глаза Ольга, смешная, в старых, оттягивающих уши, серьгах, пахнущая старым кислым деревянным домом - и укладывала на противень очередной ровненький и симпатичный пельмешек.
Тамара было роковая женщина, я слышала и уже много чего знала про неё, и даже видела и разговаривала с ней. Она была такая высокая- высокая, с длинной спиной, черными волосами, в тёмном, по колено платье и короткими, как мне казалось ногами, которые были похожи на бутылки. Она сидела, закинув одну на другую, в блестящем "капрончике", ( так называла мама капроновые чулки) и как будто ничего и не делала, чтобы понравиться, говорила тихо, улыбалась, когда все смеялись, и, наоборот, смеялась, когда все молчали, и отвечала низким голосом. Лицо у неё тоже было тёмное, и глаза тёмные, и много мелких родинок...
Где она жила - я не знаю, мама говорила по телефону подругам, что она "ездит из города в город", и что "Толька глупый", и ей не нужен, а "семью может потерять".
Дядя Толя иногда приходил к нам с женой и дочкой Ириной, жена дяди Толи была скромная, и почти ничего не говорила, только улыбалась и возилась с Иркой, и не давала ей ничего делать, боялась что она что-нибудь разобьёт.
Я любила родительские гулянки, хоть меня и отправляли спать. Папа играл на аккордеоне, а дядя Толя - на гитаре.
В этот раз он был один, без жены и без Иринки, и мне не с кем было играть.
"Тамара, Тамара
Забудь про гитару", - пел дядя Толя.
А потом кричали:
- Тамара, спой! Тамара, спой!
- Пой, Тамарка, не крутись!
Но Тамара совсем и не крутилась, и не пела, а читала стихи, и было очень тихо. Даже не стучали вилки. Я очень хорошо запомнила этот момент, эту картинку:
Тамара читала стихи, сидя в кресле, откинув голову, и читала куда- то в потолок, никому, как будто и не было гостей. Дядя Толя вообще отошёл к окну, и слушал спиной, мама как-то странно улыбалась "внутрь себя", а некоторые смотрели в тарелку, и почему-то никто не смотрел на неё, как будто боялись чего-то. А когда она закончила - была тишина, и кто-то один захлопал в ладоши, а дядя Толя так и стоял у окна. А потом опять гремела музыка, все оживились, и смех Тамары, и звук пузырчатого стекла, голубые гибкие пластинки из "Кругозора"и новая "Ригонда". Я глядела в щелку - Тамара стояла с бокалом, высокая и прямая, и была похожа на большую чёрную птицу.
Потом я засыпала.
Утром Тамара, пила кофе, она не положила сахар, отказалась от ложечки, какая-то вся свежая, умытая, и веселая, как девчонка, она накинула на голову розовый капроновый платочек, - ("газовый", говорили мы, девчонки), и я в восхищении открыла рот:
- От бедности, от бедности, - засмеялась Тамара, легко его подкинула и он лёг прямо мне на лицо.
Я зажмурилась и увидела все в розовом цвете, и нашу квартиру, и маму, и розовые шторы и розовые деревья за окном, и конечно Тамару, красивую, роковую.
- Он твой,- сказала Тамара.
А к обеду она уехала.
- Ну все, - говорила мама.- Исчезла на три года. Ох, Тамарка, Тамарка...
Праздник заканчивался.
Потом я выросла, уже слушала "Битлз" на той же Ригонде, и совсем забыла про Тамару. Но как-то в дверь позвонили, и я увидела дядю Толю.
Я не сразу его вспомнила, и растерялась.
Мама предложила ему чаю, но он отказался даже пройти - сидел в коридоре, на табуретке-трёхножке, в пальто, и мял в руках шапку. Я выглядывала из комнаты, и слышала - мама говорила ему, что "давно её не видела", и "ничего не знает"... "и телефона тоже".
Я опять смотрела в щёлочку.
И он встал, смущённый, с шапкой в руке, и быстро пошёл, неловко извиняясь. А где Иринка ,- подумала я, - она ведь тоже выросла?
Я вдруг вспомнила, что у меня остался Тамарин платок, такой старомодный, "газовый", но зачем он нужен дяде Толе?
Я нашла его и накинула на лицо - зажмурилась, мне было шестнадцать, розовый мир улыбался мне.