У 21-летней Федоры, медсестры по профессии и сестры милосердия по призванию, была одна не типичная для нынешних реалий особенность: она была честна, даже в мелочах. Например, не брала с пациентов не то что приплату за инъекции и капельницы, а даже шоколадок. Объясняла недоумевающим: «Вашего “спасибо” вполне достаточно!». Тем временем на медсестринскую зарплату, сами знаете, не поживёшь, как подобает. Но ухитрялась «ютиться» в пределах мизера, или прожиточного минимума. Не жизнь, а прозябание!
Вот и призадумалась Федора, почему Бог её не то что не любит, а как бы не замечает: ни достатка, ни жениха, одни в жизни неприятности и недоразумения. Доселе, однако, не роптала. Сказывалось набожное воспитание в семье. Родители и двое младших братьев, а также бабушки и дедушки с обеих сторон говели, постились, молились, регулярно посещали церковь. И довольствовались тем, что Бог дал.
И в школе, и в медицинском училище у Федоры были некоторые проблемы вследствие религиозности. Как, впрочем, и с именем. Она не ходила на увеселительные мероприятия, как-то: сначала детские утренники, школьные вечера, а в училище – на вечеринки одногрупников, междусобойчики, посиделки в кафе, подавно тусовки в ночных клубах. Если кто-то спрашивал имя, Федора поначалу, ещё в школе, отвечала: «Дора», как звали её дома. Пока мама одной девочки не уточнила: «Жидовка, что ли?». Тогда-то Федора и призадумалась, недовольная выбором родителей для неё имени. Пусть бы сыновей называли Федей и Серафимом (а их, когда те появились на свет, назвали Фролом и Аристофаном, по церковным святцам). Тоже для дополнительных проблем в жизни. Но они мужчины, сильный пол, – справятся.
Когда превратилась в красивую девушку, Федора стала называть себя при знакомстве «Тэа» (от старославянского, скорее греческого Теодора, что значит – «подарок Бога»). Некоторые же считали, что от «театра». Тогда стала девушка «Тэей». Так и представлялась, мол, Тэя я.
Но с годами очень уж ей надоела эта её жизнь – неудачницы с испытаниями и невзгодами от любящего её Творца. Даже в церкви, бывало, какая-нибудь бабулька сгонит с места словами: «Я тут молюся завсегда. Ищи себе другой угол». Невдомёк богомольной, что, как сказал один патриарх, "православие погибнет не от Папства, а от бабства". Найдя угол, чтобы успокоиться после очередного конфуза, Федора начинает разглядывать прихожан. Молодёжи почти нет. Симпатичных парней нет вообще. Одни старые да убогие тётки и старики со старухами. Богатые, небось, в своих личных церквах молятся, построив их на краденные у народа деньги. Каются, поди, прощения у Всевышнего вымаливают. А Он и так к ним благоволит – «бережёт впредь для наказания», как в Святом Письме про таких написано.
«Ни одного приятного, а не то что красивого лица не видно! – ужасалась красавица-Федора, далее отчаиваясь от мысли: – Неужели придётся целую ВЕЧНОСТЬ КОРОТАТЬ среди таких вот изуродованных бедами и плачем лиц!». И желание попасть в рай куда-то само собой улетучивалось. Вместе с потребностью быть православной христианкой – в соответствии с какими-то там пресловутыми «скрепами», о которых так часто вспоминают отечественные политики и религиозные деятели.