"Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы".
(Люк де Клапье, маркиз де Вовенарг)
Утром, в понедельник, 12 ноября 1934 года, в кабинете заведующего отделом культуры и пропаганды Красносельского обкома партии началось совещание. Хозяин кабинета, старый большевик Григорий Григорьевич Кривых, со спокойной неподвижностью лица, какая бывает у людей облечённых большой властью, коротко объявил:
-Пригласил я вас, товарищи литераторы, чтобы обсудить один не терпящий отлагательства вопрос.
Заведующий отделом встал из-за стола и оправил полувоенный китель, всем своим видом подтверждая сказанное.
Областные прозаики, поэты, критики и драматурги, числом около двадцати, замерли, подобрались и невольно подались вперёд, словно боясь пропустить хоть слово.
-Вчера из центра пришла директива… – стал разъяснять Кривых, поглаживая ладонью стриженый затылок. - В свете решений первого съезда советских писателей наша областная писательская организации до конца этого года должна подготовить к печати один высокохудожественный роман, одну повесть и одну поэму с богатым идейно-политическим содержанием. Мы тут в отделе посоветовались и решили… Написание романа поручить товарищу Тугоуздову, повести – товарищу Стрекачёву. Что касается поэмы, то её сочинит товарищ Ленивкер…
Прервав свою речь, Кривых пытливо посмотрел на литераторов.
-Задание, товарищи, ответственное. Уложитесь в указанные сроки?
Романист Тугоуздов встал и, приложив руку к сердцу, сказал:
-Уложимся, Григорий Григорьевич… Когда мы вас подводили?
-Справимся, - поддержал его Стрекачёв, - даже не сомневайтесь. Выполним задание ко времени, час в час.
-Да! - уклончиво заверил Ленивкер.
И хотя в словах этих опытных, видавших разные виды писателей-партийцев сквозила такая уверенность, такой неподдельный энтузиазм, такая искренность, сомневаться в которой было просто невозможно, завотделом всё-таки не удержался от руководящих указаний, которые приготовил заранее и даже записал в блокнот.
-Вы, товарищи, дайте читателю такого героя, для которого интересы нашего государства – единственная и всепоглощающая забота. Поставьте рядом с ним женщину, увлечённую той же благородной целью… Пусть эта женщина, комсомолка-ударница, совершая рука об руку с нашим героем трудовые подвиги, попутно выводит на чистую воду классовых врагов, шпионов, вредителей, приспособленцев, попутчиков и прочую контрреволюционную шваль. Дайте читателю больше фабрик, заводов, шахт, металлургических комбинатов, гидроэлектростанций, строительных площадок, судоверфей, передовых колхозных деревень… дайте больше руководящей роли коммунистической партии… И тогда успех вашей работы будет гарантирован… И ещё… Товарищ Сталин назвал писателей инженерами человеческих душ. Что это значит? Это значит, что писатель сейчас обеими ногами должен стоять на почве реальной жизни. Забудьте о пошлой буржуазной романтике, которая уводила нас в дремучие эмпиреи, в сторону от настоящего дела. На смену буржуазной романтике пришла сейчас совершенно иная романтика, романтика революционная, романтика социализма… Так-то вот… Вопросы есть?
-Есть! – скромно поднял руку молодой беспартийный поэт Кабакевич.
-Спрашивайте.
-Товарищ Кривых, а можно писать... о любви?
Тихие вздохи запорхали в строгом обкомовском кабинете. В углу раздался чей-то сдавленный смешок. Кабакевич испуганно оглянулся, покраснев от мысли, что его заподозрят в политической близорукости.
-О любви? – с удивлением повторил завотделом.
Румяный поэт неуверенно кивнул головой и съёжился, ещё раз пожалев о сказанном.
Кривых на мгновение задумался, пожевал губами, потом быстро, отрывисто и веско заговорил:
-О любви, молодой человек, можно писать… О любви нужно писать… Но только о любви…
Кривых выдержал многозначительную паузу. Глаза его блеснули, как чёрные бриллианты.
-…о любви к товарищу Сталину!
Художники слова вскочили, будто их подбросили невидимые внутренние пружины. Взрыв аплодисментов колыхнул стены дома Дворянского собрания, в котором помещался обком. Конец этой истории потонул в дружных возгласах: «Да здравствует любимый товарищ Сталин!»