Михалыч

Анастасия Стрельцова
Михалыч

Михалыч — крупный мужчина с тяжелым взглядом и впечатляющими кулаками. Из бывших. Из тех, о ком нежелательно рассказывать. В девяностые заставил уважать себя кого надо, некоторые и вовсе падали ниц пред ним. Обладатель природной смекалки и гранитных кулаков подхалимов и приживалок не любил. Детей и жену выслал в теплый испанский край. Сам приезжал в домик у моря набегами, обгорал до лохмотьев, пополнял семейный бюджет и с неизменной хамоньей ногой возвращался в глушь, в имение, к крестьянам.

В России у него работало несколько свечных, как он сам их называл, заводиков. Стремился Михалыч к одиночеству, размышлениям и немного к барству. Был строг, справедлив и щедр.
В последний визит к солнцу жена его застыдила:
— Вся семья уже шпрехает по-испански, только ты переводчиков за собой таскаешь. А они, хилые ботаники, пить не умеют совсем.
— Не умеют, — соглашался Михалыч и шел в баню, которую выстроил по собственным чертежам, что для Испании тоже редкость.
Приехав домой, он в первую очередь занялся накопившимися неотложными делами, носился с водителем по Москве, обедал с кем-то важным, подписывал, раздавал указания, ужинал с Арменчиком. Друг детства угощал от души, и, немного расслабившись, Михалыч вспомнил, что так и не выучил испанский.
Армен сказал, что такую пэрэводчицу пришлет, что Михалыч закачается и вообще про Испанию забудет. Но потом решили, что с женой связываться себе дороже, не дай бог узнает, чего зря расстраивать женщину, и пригласили настоящую учительницу.
Утро субботнего дня выдалось сказочное. Зима почти до середины января зажимала снег, обманывала оттепелями, пугала моросью и в одну ночь выдала снежный покров весь и сразу. Вокруг дома Михалыча стояли вековые разлапистые ели. Нарядные невесты, они скинули возраст и замерли: вот мы, величавые красавицы, любуйтесь нами, замрите и забудьте как дышать.
Михалыч послал в город машину за учительницей. Не за репетитором, не преподавателем, а именно за учительницей. Ему нравилось это слово. Оно олицетворяло что-то светлое, связанное с детством и школой. Все демоническое умещалось в слове «завуч», бодрило слово «физрук» и окончательно вводило в состояние транса слово «труды».
Итак, сказочное утро принесло хорошее настроение, плотный завтрак и физическую нагрузку в виде раскидывания снега широкой деревянной лопатой вдоль дорожки, ведущей к воротам. Он так увлекся борьбой со снегом, что не заметил, как подъехала машина и из нее вышла настоящая учительница.
Маленькая, сухонькая, с крошечными, почти детскими руками женщина непонятного возраста в больших очках с внушительными линзами неуверенно пошла в сторону дома. Седые волосы ее были убраны в пучок, голова покрыта белым и тонким пуховым платком, сверху красовалась элегантная старомодная шляпка-таблетка. Скромное вид дополнял несуразный по нынешним временам предмет — муфта. Да-да, свои детские тонкие руки она прятала в массивную, слегка поношенную муфту из когда-то великолепного меха.
Учительница, незаметно подойдя маленькими аккуратными шагами к Михалычу, вежливо покашляла. Он, резко обернувшись, чуть не зашиб ее лопатой. Они стояли, разглядывая друг друга, и ошарашенно молчали. От огромного Михалыча валил пар. Его вид дополняли расстегнутый тулуп и тельняшка, военные галифе и валенки без калош. Учительница на ногах принесла… ботильоны. У Михалыча в голове не укладывалось, как зимой человек мог выпереться из дому в полуботиночках и вот с этим непонятным предметом на животе.
Учительница, нарушив откровенно затянувшуюся паузу, поздоровалась. Михалыч, нависая над нею скалой, молча указал рукой в сторону дома, кивнув при этом так, что кивок вызвал порыв ветра.
Она прошла в дом, обстучав снег со своей кукольной обувки, и строго посмотрела на Михалыча:
— Где я могу вымыть руки?
С кухни высунулась любопытная Любаша. Люба заведовала кухней и по совместительству была сторожем. Михалыч купил в свое время старый домик с гектаром земли у семейной пары. Они решили податься в город, но потом так сложилось, что родная земля не отпустила. Поначалу за строителями требовалось присматривать, стройматериалы стеречь, потом домик гостевой выстроился сам по себе, потом клубника пошла, надо подрезать усы, после жена с детьми уехала в Испанию, а ведь должен же человек поесть супа после работы… Так и остались. И все были довольны.
Люба, вытирая руки о фартук, вежливо проводила гостью в ванную. Следующий вопрос поставил всех в тупик:
— А где отрок?
— Не понял? — переспросил Михалыч.
— Армен Левонович сказал, что учить необходимо мальчика.
Она достала толстый блокнот из сумочки и, пролистав несколько страниц, прочитала:
— «Упитанный, с ленцой, учиться не любит, может нагрубить. Родители в отъезде. Язык необходим углубленным курсом». Испанский же?.. Как зовут мальчика?
Люба уже сползала по стене от беззвучного хохота, а Михалыч покраснел лицом:
— Ну-у-у Арменчик… Один ноль, будет ответочка. — Затем, отдышавшись, взял себя в руки и торжественно объявил: — Мальчик — я! Учите. Пожалуйста. Как вас зовут?
Учительница закатила глаза и представилась:
— Елизавета Эдуардовна. Начнем?
Михалыч вздохнул, и обучение началось.

* * *
Она понравилась ему. Сдержанностью, терпеливым раздражением, тщательно спрятанным за очками, когда он саботировал обучение в свойственной ему манере распоряжаться чужим и своим временем.
Она приезжала неизменно в своих старомодных платьях, с кружевным воротничком или брошью. Такая смешная, нелепая брошь из цветных камней — букет цветов чешского стекла. Аляповатое и громоздкое украшение для ее миниатюрной фигурки.
Странноватые шутки «отрока» учительница воспринимала с достоинством. Парировала тонко и доходчиво.
— Подумаешь, «ser» («быть») и «estar» («быть») попутал. Русскому человеку любое явление в природе — «ser». У нас только курс евро сплошной «estar», — оправдывался он.
— Я, возможно, повторюсь в двадцать седьмой раз, Петр Михайлович, но ключевое различие между «ser» и «estar» в том, что первый показывает, чем нечто является, а второй — состояние, в котором нечто находится.
— Ну я ж и говорю, что русский человек — всегда признак постоянный, а состояний у него три.
— Твердое, жидкое, газообразное?
— И даже так, Елизавета Эдуардовна, можно сказать. Трезвый, выпимши и апосля. И все три состояния — «ser».
— Почему же, позвольте вас спросить?
— Потому что каждый раз уверен, что он в этом состоянии навсегда.
— Очень смешно... Продолжим.
Елизавета Эдуардовна знала свое дело. Через некоторое время наш ученик уже выдал несколько приветливых фраз по скайпу детям, и они ржали молодыми конями, нахваливая его: «Muy bien, muy bien, papa!»
Так и вошла в круг приближенных к барину учительница. В какой-то момент Михалыч удивился сам себе: уж что-что, но сотрудников он всех проверял и знал как облупленных. А насчет нее ни разу не задался вопросом, как она живет, замужем ли, есть ли дети. Он даже не знал, сколько ей лет, но напрямую спросить не отважился, не желая разрушить атмосферу уроков.
Елизавета Эдуардовна рассказывала ему об истории Испании, о королях и конкистадорах, о замках и Веласкесе. Обо всем, что знала сама. Она светилась изнутри, когда уверенно настаивала на том, что «Дон Кихот» Сервантеса на русском и «Дон Кихот» на испанском — две совершенно разные по энергетике, наполнению и красоте книги. Михалыч слабо верил в то, что прочтет когда-нибудь Сервантеса в подлиннике. А она верила и доказывала, что уже скоро для него не составит проблемы это сделать.
Учительница всегда приезжала с готовыми конспектами, аккуратно написанными круглым ровным почерком на писчей бумаге. Михалыч даже подозревал, что она ее в музее подрезала. А Елизавета Эдуардовна, прочитав его мысли, сказала как бы между прочим:
— Соседка отдала, когда-то работала стенографисткой.
Радуясь своим успехам, Михалыч впал в свойственное ему благодарное состояние. И в очередную встречу вручил смущенной Елизавете стильный планшет с уже подключенным интернетом.
— Безлимитка. На год, — довольно добавил он.
— Я не могу это принять.
— Да почему же? Я уеду в Испанию, мы по скайпу можем занятия продолжать.
— Нет… Нет-нет, я не могу.
Михалыч мягко накрыл своей ладонью крепко сжатые руки Елизаветы, лежащие на коленях. Он почувствовал, что она легонечко дрожит и всеми силами старается скрыть волнение.
— Это подарок. От всего сердца. — И совсем тихо и умоляюще: — Пожалуйста.
Неожиданно она опустила голову и тихо прошептала:
— Я не умею.
— Что?
— Я никогда не работала с компьютером… Я не могу. Я сломаю. Эти кнопки…
Михалыч расхохотался: идеальная всезнайка, учительница всея Руси что-то не умеет!
— Это дело поправимое.
— Не понимаю…
Заразившись его настроением, она немного успокоилась.
— Михалыч все порешает, — заговорщицки подмигнул он ей.
И действительно, порешал. Долговязый студент с саркастическим отношением к бытию неожиданно доходчиво и терпеливо объяснил старушке основы компьютерной грамотности и помог даже создать аккаунт в соцсетях, что сильно изменило жизнь Елизаветы Эдуардовны.
Но интернет — великое благо и великое зло. Пытливый ум учительницы раскрылся с новой стороны: неожиданно для всех, прежде всего для самой себя, она оказалась пользователем с активной гражданской позицией. Раньше, когда она приезжала на урок, а у Михалыча еще продолжалось рабочее совещание, Елизавета сидела истуканом с прямой спиной на стуле в приемной и смотрела в одну точку. Либо переставляла стул поближе к окну, открывала книгу. Иногда, заглядывая через плечо секретарши Леночки, позволяла себе пофилософствовать:
— Было бы лучше «вам» писать не с заглавной буквы, дорогая.
— Да как же это? Уважительнее ведь с большой буквы.
— Нет, уважительнее написать «уважаемый», а «вам» с прописной буквы подчеркнет лишь то, что у Петра Михайловича секретарь окончила секретарские курсы еще в девяностые. И все поймут, что вам не двадцать восемь лет.
— Ой… Я не подумала. Правда? Спасибо!
— Не за что, Лена, не за что. Вы и вправду выглядите очень молодо.
Лена довольно исправляла прописную на строчную.
Теперь же она могла вообще не заметить, что Михалыч стоит прямо перед ней и улыбается. В этот момент она на лингвистическом форуме в буквальном смысле сражалась не на жизнь, а на смерть.

* * *
Медленно, но неукротимо лето вступало в свои права. Михалыч засобирался к своим, на «фазенду». Традиционно Любаша наготовила всяких вкусностей для «отвальной». Пришли они с мужем, пара соседей, Армена позвали и Елизавету; собрались на летней веранде за большим дубовым столом, который Люба гостеприимно накрыла льняной скатертью. Истопили баню. Отдыхали тихо, по-семейному, играли в нарды, рассказывали истории.
Михалыч, да и не только он, заметил, что учительница словно не в себе. Вроде и улыбается, и разговор кивком седой головы поддерживает, а сама на себя не похожа.
Всей толпой насели на нее: поделитесь, Елизавета Батьковна, что случилось, чем помочь?
И ее прорвало. Она так горячо рассказывала, что Михалычу на секунду показалось, что учительница стоит на танке в красной косынке, размахивая наганом, на ней рубашка военная с накладными карманами и сапоги кирзовые.
Суть трагедии была в том, что старушке написал приятный молодой человек и предложил заработать. Она ему вежливо ответила, что работа у нее есть, а заниматься тем, в чем не разбирается, возраст не позволяет. Но он настойчиво спрашивал, почему она отказывается от денег. Из вежливости учительница согласилась послушать бизнес-предложение, и подробности деятельности откровенно пирамидальной структуры с явным привкусом мошенничества поразили интернет-пользовательницу. Она в свойственной ей манере отчитала молодого обманщика, указав на явные слабые места в его схеме. За что он обозвал ее старой дурой, ведьмой и еще кем-то. И забанил, не дав даже возможности крикнуть вслед: вы и сами не слишком большого ума человек и неважного воспитания, простите!
Далее выяснилось, что этот хамоватый сетевой тролль оскорбил уже пару сотен женщин. Причем говорил такие слова, что у них дрожали губы, и если собрать их общее возмущение, оно накроет планету большим тяжелым покрывалом.
— Поймите, поймите, я всегда держала себя в рамках! Никто и никогда не позволял себе так говорить со мною. И главное… за что? За то, что мне не хотелось делать то, о чем этот парень просил. Понимаете?! — вытирая глаза, рассказывала она.
Все застыли. Во-первых, хотелось рассмеяться, но ржать было нельзя. Во-вторых, что с этим всем прикажете делать? Успокаивать ее? Это же надо рот открыть, а тогда все точно засмеются.
Михалыч опомнился первым. Он подошел к Елизавете, прокашлявшись, начал:
— Душа моя, Елизавета... э-э…
— Да что уж там — Лиза. Называйте меня Лизой, Петр Михайлович.
— Лиза, чем я мог бы вас утешить?
— Петр Михайлович, так неужто нет никакой управы на этих грубиянов? Это же скольким людям он настроение испортил! Да за такое в старые времена…
— Управу-то найти можно. Но я ж не Дон Кихот Ламанческий, чтобы на мельницы идти…
— Да что вы, что вы, я и не прошу ничего такого! Просто расстроилась… сама понимаю, что из-за ерунды. Но под впечатлением, под впечатлением… — Она, обхватив себя руками, закрыла глаза.
В тишине гостиной мерно тикали часы, красивым баритоном Армен процитировал:
— Рыцарское искусство превосходит все искусства и занятия, изобретенные людьми, и оно тем более достойно уважения, что с наибольшими сопряжено опасностями.
— Ах, Сервантес прекрасен…
Михалыч тяжело взглянул на Армена. Армен скорбно усмехнулся. Скорбные улыбки особенно удаются армянам, у них даже под воздействием веселящего газа глаза грустные.
— Не-е-е… только не это, — сказал он.
Михалыч снова вздохнул, опустился в кресло и тихо продолжил:
— Лиза, найти этого упыренка… — Он моментально поправился, увидев расширившиеся глаза Елизаветы Эдуардовны: — Невежливого, настырного человека… В общем, найти его несложно. Но наказывать как будем?
К такому повороту она не была готова.
— Наказывать? Вы… что имеете в виду? Я… я не знаю, как наказывают вот таких.
Ей было неловко. Однако остальным стало интересно, куда клонит Михалыч.
— Беседы с объяснением правил хорошего тона хватит?
— Знаете, Петр… Михайлович…
— Петр, Лиза, Петр.
— Да-да, конечно, Петр… Признаюсь честно, в мечтах я его душила леской от вашего спиннинга и еще хотела разное. Но так, чтобы это воплотилось в жизнь… даже не знаю, что сказать… Было бы здорово, чтобы он понял глубину…
— Ясно. Не продолжайте. Для свершения подвига нынче не требуется воинская доблесть или острый ум, всего лишь связи и хороший программист… Вы, Лиза, одолжите свой компьютер на пару дней?
Армен поднял брови:
— Ты серьезно?
— Мне интересен сам факт возможности возмездия.
— Я в деле, — раскупоривая бутылку сухого, улыбнулся Армен.
— Как говаривал Дон, который, прости его господи, Кихот, что предпочесть — мудрость безумия или тупость здравого смысла? — подытожил Михалыч.
— Ой… — только и смогла сказать Елизавета Эдуардовна.

* * *
Серый свет робко заглядывал в давно не мытое окно, лучи робко искали, чего бы такого осветить в полумраке комнаты. Они, медленно прощупывая пространство, ползли вдоль пыльных полок с книгами, которые давно никто не читал, вдоль старых выцветших стен. Лишь намеком осветили тяжелые душные шторы, выхватив сноп танцующих пылинок в воздухе.
На старой софе спал, свернувшись калачиком, молодой мужчина. Его вихрастый затылок не повзрослел и выглядел точно так же, как и во втором классе. Худой, с синюшной бледной кожей, мужчина уже почти проснулся, но боялся открыть глаза.
Ночью с ним что-то происходило. Именно так я сейчас и написала: происходило. Его компьютер сошел с ума. Само сменилось экранное изображение: огромные ветряные мельницы, крутя лопастями, пугали его.
Попытка убрать картинку ни к чему не привела. В его аккаунтах в соцсетях появились посты с рассказом о том, как он просветлел. Он жил вызывающе неправильно, а потом оскорбил огромное количество ни в чем не повинных людей и заблокировал их. А теперь он просит прощения, во всем раскаивается и вернет все деньги, что были получены преступным путем. Мало того, оскорбленные люди почему-то оказались разблокированными и с усердием комментировали его посты. В его почтовом ящике лежали тысячи писем, но он не мог открыть ни одно.
Бес вселился в компьютер. Вращая вылезшими на лоб глазами, мужчина бил по клавиатуре вспотевшими пальцами, но понимал, что это вторжение извне. Он перезагружал компьютер, менял пароли, но все только становилось хуже. На известном ресурсе было опубликовано интервью с ним под заголовком «Да, я мошенник. И я расскажу, как вас обмануть». С фотографии на экране смотрело его лицо… и оно глупо улыбалось.
Психанув, выдернул штепсель из розетки. Экран монитора, всхлипнув электронным писком, погас. Он решил закурить, но понял, что сигареты закончились. Накинув куртку, пошел в ночной ларек. На обратном пути, открыв почтовый ящик, увидел, что всегда пустая ячейка доверху забита белыми конвертами. В конвертах лежали штрафы, письма, уведомления. Из налоговой и транспортной инспекции, из какого-то фонда, из жилконторы.
Он ничего не понимал. Вернее, понимал, что кто-то взялся за него всерьез. Но не знал, почему и для чего. Таких циничных типов в интернете пруд пруди, но почему под руку подвернулся он?
С этой мыслью он достал из холодильника бутылку водки, хрустнув крышкой, хлебнул прямо из горла, не закусывая. С бутылкой в руке подошел к окну и тут же отпрянул: во дворе стоял большой черный джип. Рядом с джипом обнаружился крупный мужчина в черной одежде и темных очках. На дворе была кромешная темнота, но свет фонаря высвечивал грозную фигуру, чей взгляд был обращен, кажется, прямо на окна мошенника.

* * *
Наутро раскалывалась голова, но он нашел в себе силы встать и выглянуть во двор: никого не было.
В дверь позвонили.
Он робко заглянул в дверной глазок, никого не обнаружив. Решившись открыть дверь, обнаружил на пороге коробку в простой оберточной бумаге. Он осторожно пнул коробку ногой: ничего не произошло. Взяв в руки, открыл и увидел, что внутри книга — Сервантес, «Дон Кихот». Сверху лежала записка: «Даем тебе последний шанс. Быть человеком трудно, но правильно. А быть им в виртуальном мире еще труднее. Читай. Найди нормальную работу. Комп не включай, пока не прочтешь книгу. Что выбираешь: измениться и быть свободным или позволить нам дальше развлекаться?.. Удачи».
Тупо разглядывая записку и книгу, он стоял на лестничной площадке и молчал.
Из квартиры напротив вышла старушка-соседка.
— Здравствуй, внучек! Редко тебя видно. Смотрю, посылку получил? Так праздник сегодня какой! Великий! Прощеное воскресенье!
Он поднял голову и, посмотрев на нее, снова взглянул на книгу. Переведя взгляд на светлое лицо, сказал:
— Простите меня!..

А в далекой Испании, отрицая защитные кремы от солнца, обгорел до лохмотьев Михалыч, купил хамонью ногу и билет в Россию. Он только что дочитал Сервантеса в подлиннике.
Армен замариновал шашлычок.
И жизнь вошла в привычное русло.

Иллюстрация Ольга Лебедкова