СВЕТОВАЯ ФАНТАЗИЯ
О сотворении вездесущего мира, жизни великого русского поэта
Александра Сергеевича Пушкина и его Музы Татьяны
После дуэли, Душа поэта находит свою музу в лице Татьяны и являет ей знания из “Книги Жизни”
(Времени Света Мысли – бытия зримого и не зримого мироздания).
В моей тоскующей избушке чуть тлеет свечки огонёк,
явлением Вашим на опушке уж ярче стал тепла исток…
Да, Вы пришли, “…чего же боле, что я могу ещё сказать,
теперь, я знаю, в Вашей воле меня презреньем наказать».
Вот она дверь, - мы не посмеем нарушить раннюю мечту,
заняться тайнами постелей, зреть личных мыслей наготу;
(святая Вы, пока я не был, там где бывать ещё хочу.
Мечтая удивить Вас тайной, заметил в Вас её родство,
мечтал о мысли безымянной, а имя Мысли Вами шло…)
Александр Пушкин:
Я вижу анонимки в зеркалах, в суть мыслей заглянуть меня манят,
белым по чёрному их ложь в любовный круг, но вздулась сфера и лопнула их муть,
и бабочек неистово число сложило вечности моё лицо:
Я рогоносец с городским дипломом, что выдан петербургскою толпой,
он мне подписан анонимною рукою, и почтальоном был внесён в мой дом;
я, прочитав французские насмешки, был поражён, как молнией (!),
вошёл в Наташины покои, ранил, в спешке, сердце невинное, - так был я оскорблён;
душою чувствовал, что Геккерен – барон, стоял за письмами.
О, да! Дантес не спит, желая поскорей меня убить - игру со смертью мне сулит…
Но, если мысли, так большие, а если падать, так с коня,
и если смерть, так на дуэли, а там где честь, там с нею я!
Да, я поэт - свободная душа! - терпеть врага, то, не терпеть себя.
Не долгий путь, короткая судьба меня к Земле в рождение позвала,
желая помощи народу от меня дорогу в неизвестность предлагала
открыв любви небесные врата, и на Земле тихонько созерцала
мои порывистые мысли и дела, пока не сгинул я.
Царь-батюшка призвал меня из ссылки, к себе поближе, не сориться мне с ним,
мои друзья забыты его мыслями, их всякий дух в сырой земле остыл.
И потому, к царю я обращаюсь, что нынче снился мне пчелиный рой
(медовый улей станет предо мной, я в царский двор,
и тут не ошибаюсь - нас голубая связывает кровь…)
Топлю перо в чернила безутешные, ведь в них я утешения ищу,
и льются вдоль бумаги скоротечные восторженные строки… я пишу:
«Наконец-то, ты мне ответил лучезарной своей строкой
и свободу великим куплетом подарил мне - летящим письмом!
Благодарственно принимаю, взгляд из глаз твой, как свет ищу,
(царь, не царь, я царём величаю явно царскую душу твою)
Р.S: Так дай народу тоже ощутить своё величие, оно ему присуще,
из чаши благородия испить, вкусить добра и знанием светить,
чтоб просвещённым жить, для жизни лучшей».
(Могу представить я, его шаги… как он по красному ковру шагал,
с величием сознательным, живым, и с верой в Небо, где он Богу зрим,
где ангелам свою судьбу вручал;
хоть в этот день, глухим был и немым царь вечной тьмы,
но все его служаки старались злобно завладеть земным умом царя,
да не хватило сил бороться с крепким духом и крылатым, -
и потому, чудесна его мысль, вокруг неё иные станут ясны,
он появился одарённым и простым,
зовётся русским Батюшкой, святым (не оттого ль его шаги, так златы?)
Нежели, царь меня не в шутку отпустил, ему ли тешиться, иль дамы виноваты (?),
дамы, желающие в царские палаты и ожидающие приобщенья сил
поэта, созерцающего мир своими музами, сладки они, иль кляты,
могли бы сделать так, чтоб их кумир их красоту в стихах боготворил
(в моих естественно); писали письма дамы, - небось на грош хороший повелись
(приемлемой является погода, всё чаще, у красивого порога...)
Мои стихи опасная свобода, она крестьянам хочет показать,
что в их владения, возможно, снова, добро отобранное в прошлом, возвращать:
«Не надо много, но святая воля подарена природою была,
и это право хочется, не зря, отстаивать не только для себя…», -
единством мыслей полнится душа...
В любой другой стране я жил бы так же, и преданное зеркало души – мои стихи,
сказали бы однажды, что царь не понял благородные мечты;
во мне есть то, что каждому присущее природой русской – мой патриотизм;
в Европе поудить бы слово ртутное с неведомых источников вершин…
Не правда ли, Серёжа Соболевский - «случайное» рождение в России
на привязи не может удержать, тоска чугунная и бешено противная
не позволяет нам ночами спать… Бежать, бежать, к познаниям, бежать!
Хотел подать Шекспиру руку, Данте, хоть «Фаусту» от Гёте очень рад,
но, Вяземского образ и Волтера, мне не заменит их всецелый взгляд;
царь держит в «узнице» меня (ему б сих благ!, а мне найти запретный сад).
Жуковский, мне почти милее брата, попутчик и приятель дорогой;
Плетнёв приветлив, Шинье, как сказка, всем существом души своей иной
(жаль, не помолятся ему наш век скупой…)
Шатобриан, прозаик романтичный, так неподкупен, с совестью святой,
так честно беден, что щедроты «высших» и заметил, он волю предпочёл;
мистический Балланш француз-мечтатель и теософии учитель золотой,
враг казни и насилия, и обожатель всего, что возрождается в застой
(в покой им движется свободы не покой…)
Гизо и Тьерри тайное любили, как я люблю, дружочек – Полевой,
мы помним, что ужасных провидений, нам не хватило, в них – Наполеон!
(Как зрячий мистик скрыл Москвы погром?)
О, Полиньяк, мгновеньем провидения, скажи мне о случайности, друг мой…
Ты где сейчас (?), внезапного прозрения мне не хватает в этот век слепой,
я так соскучился, хотел бы быть с тобой…
Освобождение подобно чувствам с Рая, так не доступно, как видений всё.
Радищев раздувается, мечтая, с Тургеневым, Чаадаев, за одно…
Философы, поэты пробуждают чернильной каплей вечной мысли дно…
Бедой ли в нас прозрение вошло… Зло ото зла…
На подлость и невежество, на дикость уповать я не могу,
отсутствие общественного мнения меня тревожит, долг его зову!
Что покоряет сердце человека, кто покоряет бедного раба (?),
увы - не царь, привычки безутешные, хуже - отсутствие ума…
Ищите слово духа просвещения, он там где жив ваш внутренний огонь…
он молча ждёт чудесного мгновения (откройте светом знаний мир святой);
наследники культуры и гуманности - есть, души самых вольных из времён,
им, мысли зла – комедианты странные, их глупость поражает, как ножом.
Желающие, ублажить царя, злорадствуя Наташу предложили
ему в любовницы, безгрешная душа – моя жена, лишь Пушкиным жила,
а Пушкин, как известно, это – я, на что ей царь, она меня любила!
Так хороша моя жена, что украшением была на всех балах и посиделках,
как роза, юная она цвела в порхающих мгновеньях
(в ней воплотились все миры моих попутчиков прекрасных,
я их узрел, теперь они в моих видениях, часто ясных.
Так многолика, так светла, мила, умна и весела, моя мадонна, как икона
(молюсь тебе, моя весна – Наташа, мать деток наших беспокойна,
светлейшей верности полна, и безотказна и скромна, моя жена…)
«Но, вдруг, Дантес! Он молод и красив, богат, свободен, всеми он любим,
француз галантный - Геккерен сынок, вояка славный!” - Это хитренький игрок,
пощекотать нервишки мне пришёл, и крикнул мне -
“Что, Пушкин, жив ещё, не разорвалось, трепеща в груди, Поэта сердце,
где рога твои, наружу просятся? Ха!!! Лопается грудь,
Душа спешит лететь в тернистый путь, желая незапятнанной любви?”
- Игрок, ты – дьявол, лучше, уходи, советы слабым людям подари…
Ещё увидим, кто из нас каков, кто жизнью насладиться не готов.
Я выиграю жизнь, её ростки, ведь, защищаю честь своей любви,
и честь Поэта! (Бог, мне, помоги!)
Игрок остался, спрятался за древом (Ах, чёрт с тобой, смотри, за мной, следи,
доколи сплетничать ещё не надоело, но не мешай мне мою жизнь вести.
Я жизнь румяную люблю и уважаю, как солнца луч и чистый родничок,
он и зимой совсем не замерзает… Испей и ты из родника, дружок,
ты расцветёшь, как летний василёк и скажешь мне, чем я не убеждаю,
иль, чем я восхитить ещё не смог).
У Черной Речки Дама Пик «летает» - явление в пушистых кружевах,
заснеженная шаль её сползает и тут же тает, на моих глазах
(любовной страсти у реки желает?), в свои власы, изящно так, вплетает
шёлковы ленты... её платье в жемчугах, средь бела дня его бесстыдная снимает
и хочет соблазнить меня, сейчас… прикинулась, в слезах, что умирает…
- Иди сюда, моя медвежья шуба тебя согреет, а затем, уйди,
мне не годится, прямо на дуэли с тобой любовный разговор вести;
прикройся, Бог простит твои грехи.
Смешная женщина тянула чёрно платье по Чёрной Речке (верно колдовство…),
зимою лёд сковал её несчастье и спрятал чувства странные её…
…я видел в проруби её застывшее лицо…
А, над рекою - небо голубое… Ко мне воспоминание пришло…
когда, я сочинял «У лукоморья», о небе думал… (вот бы, вспомнить, что…
Ах, вот оно, забытое «У моря» - капризного мгновения создание…
Не предрекает ли, сие вещание, душе моей, с телом прощание?)
«Море неба! Мне б туда, крошкой-звёздочкой купаться,
там нет ночи и утра, вечность в память ветром счастья…
С Чёрной Речкой неба просинь хочет слить свою весну –
вод коснуться каплей сочной, взять с собой реки мечту,
улетая с ней далёко посмотреть на красоту,
что возносится высоко, ухватив за хвост мечту,
насладившись ею вдоволь, отпустить обратно вниз,
чтобы зреть, как капле новой воды речки рады в жизнь
(две мечты сливались, чисто, в один маленький каприз –
мысль поэта, безупречно, с мыслью Музы, в неба высь…)
Капля в воздухе летает и снежинкой представляет
мира высшего успех - свой изысканный портрет,
точно мысли мои знает… (на ладошку возвращает
талый водный силуэт), - мне бы, по миру лететь!»
А в облаках причудливых порхает так нежно Муза!
Муза мысли притворяет предсмертные печальные мои, виденьем в небе:
Мой живот в крови… лежу на белоснежном покрывале…
любимая зима меня встречает и обнимает холодом любви…
Где мой соперник? – Он ранен, но живой,
а я на ложе смертном умираю, кудрявою поникшей головой…
глаза мои блестеть ещё не перестали… уж, в Бога верю как никто другой…
Две женщины слезами умывают лаская нежно Пушкина лицо,
прозрачные они (не видит и не знает об их существовании никто…)
Кто осрамил поэта, чья душа потешилась игрою палача
(у поколения дух света отнимая?)
Убито тело, тайно исчезает из города, в полночные часы
(гробовщики не побоялись мглы…)
А, дух мой светлый, он не умирает, и в мыслях льются из него стихи:
Последний колокол за упокой Души, над кладбищем надежду оставляет
на жизнь за облаками (Бог, храни!),
и крестится и добрый путь желает мой друг и враг,
холодный ком бросает земли на гроб… мои грехи прощает «не чистый» поп,
прихожих удивляет церковной рясой, к вдовам вопрошает:
«Зайду на чай, я, на часок-другой, чтобы вернулся к Вам былой покой
и радость жизни» (крест им подставляет: Целуйте! (пока живы…)
Моё сознание предрекает:
Летающее зеркало Души полупрозрачным кажется и, всё же,
на молоко, оно, под час, похоже, в нём движутся молочные часы
и воплощаются в моём телесном, тоже, чтоб напоить меня и мои дни;
я миром их живу, и ходик их хочу услышать, но не слышу боле,
чем звуки капель, в тот же миг когда по телу время жизни бродит...
Как по ступенькам время отойдёт, какая разница, молочным водам литься,
хоть в теле, хоть в душе, важнее срок, когда и кем их каплями напиться…
О, бремя тягостных оков моих страданий, я всеми осуждён, всей строгостью ума
и, всё ж, раз двадцать на дуэлях званных, меня не смела убивать врага рука!
Но вот, «могильные ворота» отворила Дантеса пуля… (мне не пить до дна,
за здравие чуть тлеющего мира, да с той толпой, что смерть мою звала.
О, немка, зрячая, как ты была права!)
Любимой слёзы вызваны насильем, без меры поражает её боль мою,
воспоминанием бессильным, о нашей свадьбе, розовой, ко сну:
Я с Гончаровой к алтарю иду...
Убежище земного наслаждения - под белой мантией благоуханье роз,
в них счастье сладострастного спасения венчает под фатой страданья грёз...
К священному познанию стремление зовёт меня с тобой в уединение
(все времена и мир я позабыл и, даже тех, кого досель любил…
мой поцелуй тебя благословит, страданий суть искоренит…)
Прошу руки, её я так желаю, церквей колокола перебиваю
безмерно лучезарною строкой, в ней отзвуки симфонии большой
от ветреной души к тебе взывают - «Наполни мир, заблудший и пустой,
своим очарованием, и раем покажется мне ад Земли! Я – твой!»
Я, на природе, за тобою наблюдая, влюбился как гуляка-мальчуган!
Невест храбрейших ранее не брал, хоть льнули они хитрою игрою,
я бредил по ночам только тобою, мой ангел, моя сказка и мой обман
(хотя реально мой обман мне не мешал…)
А мука, князю Пушкину, такая:
Конфликт, исходит чаще от того кто верой слаб, иль потерял её
(на дне привычек, собственность любя, моя фантазия играла и цвела
чужими анонимными словами, росла, как древо и плодов ждала,
плоды, поспели, их сорвали рано, а с ними жизнь и юного певца.
Слеза солёная, бесценная, над смертью зависла, но кристаллом упадёт
в создателя чудес, волшебной вестью - “Поэт в творениях бессмертных оживёт!”
Как, истину постичь загробной жизни, столь близкой церкви, столь далёкой мне,
где буду жить, оставив свои мысли в своих произведениях на Земле?)
Привидится ж, такое! Тьфу, тьфу, тьфу! Преображенный страх я прогоню,
всё - мыслей моих чёрные сомнения, у Чёрной Речки всё-таки стою...
Чужды сомнения, их в сказку воплощу, фантазий ход по миру распущу
и с милой Музой в странствия уйду. Церковника с собой, сей раз, возьму,
но не «могильного», ему не доверяю, другого, что бы в свадьбу, вновь, мою,
как сказочник запел «Благословляю!», а сей «за упокой» поёт… Умру?
Печали мрачные зачем ко мне явились, внутри живого смертный дух нашли
и на Земле кому вы покорились, и предали Фантазию Любви,
миг жизни обратили в боль судорог – в предсмертные шаги,
тревожные не разрешив проблемы, взамен - в Душе бессмертия лучи…
Так тихо в доме, телом я “сгораю”, обычной ночью как всегда не сплю,
от пули боль держу, не отпускаю, иль отпустить я просто не могу…
Умру ли, я? - Скорей всего, умру. Жизнь Богом данную впервые я ценю,
загробную неистово желаю, устав от боли, и ангелов зову
(открыть завесу неба, умоляю…)
Бриллиантами усыпанное небо слегка прикрыто облачным дымком,
оно скрывает Мысль - пространственную сферу, от глаз моих, несчётностью миров.
Стремлюсь я видеть космос многоликий, в нём радужных галактик чудный свет,
душою узнавать их духов лики, из светлых знаний (каждый - тайны век…)
О, если б мог, то взял бы всех с собою, всех, кто мне очень дорог и любим,
и всех чужих, что тоже по неволе мне стали близкими (я сердцем мил;
поможет нам божественная сила, она свет мысли павших возродит,
за всё простит Земля, её стихия детей Небес в рождение пригласит…)