Я ехала на дачу. Дорога была дальняя – сначала на электричке до Никологорска, а оттуда обычным поездом о двух вагонах до станции Воробьевск. На автомобиле я езжу нечасто, так как в дороге меня укачивает и поэтому предпочитаю добираться на перекладных.
Был жаркий июльский день, когда Москва, изнывающая от зноя, ринулась на природу. Электричка была забита до отказа и я сразу же пожалела, что не поехала на машине.
Кое как добравшись до Никологорска, я пересела в местный состав, но и там было не лучше, потому что половина окон не открывалась вообще, а стекла были такие замызганные, что, глядя через них наружу, казалось, что уже наступил вечер.
Кроме того, на вечернем восьмичасовом поезде из Москвы домой на выходные возвращались гастарбайтеры – люди грубоватые, резкие и усталые. Правда, мне повезло – я успела занять место у окна возле интеллигентной семейной пары, расположившейся напротив.
Мужчина лет сорока, с замкнутым лицом и свернутой газетой в руках безразлично смотрел на перрон, по которому пробегали люди, стремясь успеть занять свободные места в вагоне. Его можно было бы назвать красивым, если бы не жесткое, отчужденное выражение лица и неподвижный взгляд серо-голубых безжалостных глаз, который превращал его в подобие ледяной скульптуры. В жаркий летний день от него веяло арктическим холодом.
«Надо же, - подумала я, переводя взгляд с мужа на жену, устраивавшуюся рядом. – Какие разные люди. Как только такие пары сходятся!»
Молодая, полноватая женщина лет тридцати шести-тридцати семи, была, что называется, кровь с молоком. От нее просто разило богатырским здоровьем. Она была настолько здоровой, что, казалось, будто ей некуда девать избыток энергии, которым наделила ее природа. Она беспрестанно возилась и болтала, то и дело обращаясь к мужу, который либо молчал, либо угрюмо отвечал кивком головы.
Это был тот неприятный тип востроносых женщин, раздражавший меня больше всего – некая разновидность стервы, которая, где бы она ни прописалась, повсюду сеет раздор и плетет интриги. Сладко улыбаясь, и, беспрестанно воркуя, такие беспокойные женщины неустанно все реорганизуют, вечно кого-нибудь подсиживают, шепчут и гадят в чужой суп. Все это они проделывают исключительно из-за избытка здоровья и огромного желания играть в азартные игры.
Острый нахальный взгляд темных глаз, ярко крашеные волосы, уложенные в угластую радикальную прическу, вполне соответствовали ее неуемной энергичности, которая заставляла ее беспрестанно суетиться и болтать. При этом, тон ее голоса то и дело менял окраску, неожиданно переходя от высокого и игриво-сюсюкающего к низкому и властному.
Лицо ее менялось столь же часто, то принимая конфетно-фантичное выражение, то каменея, как у судьи на процессе. Видимо, женщина, по природе своей, была рыжей – щеки ее были густо усеяны веснушками, а чувственные пухлые губы, жирно покрытые алой помадой, складывались в пышный бантик, когда она на секунду замолкала.
В вагоне ей все не нравилось и поэтому она никак не могла нормально устроиться в купе. Она долго терла влажными салфетками сиденье, на которое собиралась сесть, а потом столик, о которой позже брезгливо оперлась наманикюренной рукой.
Во всей этой бурной жизнедеятельности муж пассажирки не принимал никакого участия. Он демонстративно смотрел в окно, словно у него не было сил видеть свою, крутящуюся, как вьюн, жену, занимающуюся салфетками и кошелками.
А, между тем, вагон заполнялся рабочим людом. Обычно в два вагона народу набивалось под завязку, так что все два часа до областного центра тем, кто не занял места, приходилось стоять в проходе, потому что даже боковые раскладные места были обычно заняты.
В этот раз мне особенно «повезло», потому что в наше купе залетела группа дешевых проституток, возвращавшихся с работы домой. То, что это были именно проститутки, было видно по их разговорам, перемежавшимся привычным матом и по слишком ярким и откровенным нарядам, которые даже в наше бесстыдное время шокировали, ко всему привыкшую, публику.
Девицы пили пиво и грызли чипсы, не обращая никакого внимания ни на жару, ни на окружающих. От них разило потом и дешевыми духами. Девки задирали ноги и привычно подначивали мужа востроносой дамы, упорно смотревшего в окно.
Наконец, поезд тронулся и из открытой фрамуги потянуло ветерком. Одутловатые, измученные жарой и работой, лица работяг несколько оживились. Начались обычные дорожные разговоры за бутылкой пива и воблой.
Девки, нахохотавшись, и, заскучав, вплотную приступили к серьезному пассажиру, не отрывавшему взгляда от сосен и елок, бегущих за окном. Его жена начала заметно нервничать и терять терпение.
«Путешествие обещает быть занимательным, - подумала я, - наблюдая из-под полуопущенных век за персонажами театра жизни, которые разыгрывали передо мной очередной спектакль.
Девицы, облокотившись о столик, и вывалив свои загорелые причиндалы наружу, задавали попутчику нескромные вопросы, обнажали плечики и хихикали. Его жена то бледнела, то краснела, но держала себя в руках.
Надо сказать, что девки, были далеко не красавицы. Расхристанные, грубые, вульгарные, они пялились так, что их расписные лица не вызывали ничего, кроме отвращения. Я поняла, в чем была их главная сила, позволяющая им быть нахальными и грязными. Они были уверены, что ЗНАЮТ САМУЮ ГЛАВНУЮ МЕРЗОСТЬ ЖИЗНИ, а потому им ничего не страшно и можно всё. Да, так уж повелось у людей, которые, даже, если они живут в аду, полагают, что их ад самый лучший.
Одна из проституток была одета, как «барби». Под веки ее были вставлены какие-то особые голубые линзы, которые делали ее глаза большими и пустыми, как у куклы. Устав от них, она примостилась на коленях у подружки и принялась выковыривать их прямо на стол – на то место, которое востроносая дама так долго перед этим протирала салфеткой. Девки подталкивали «барби» под локти и в спину, а она хрипло материлась в ответ, дралась и устраивала в купе свалку.
Востроносая женщина, сидевшая, словно гранд-дама рядом со своим суровым мужем, яростно и молча наблюдала всю эту катавасию. Глаза ее сверкали великолепной ненавистью – она готова была растерзать грязную шваль, которая нагло пыталось лезть своими омерзительными руками в ее личную жизнь.
Девки же, издеваясь над ней, нарочно стреляли глазами и одна из них, обладательница отменно длинных и тонких ног, гадко улыбаясь, начала медленно и демонстративно двигать свою ступню под стол в сторону мужа крашеной дамы. Та не смогла больше терпеть. Наглость потаскухи переполнила чашу ее терпения.
- Убери свою граблю, шлюха! – заорала она. – Что ты себе позволяешь, тварь вонючая!
Девка захохотала, но ногу не убрала. Подруги поддержали ее хихиканьем. Публика, толпившаяся в проходе, дружно сказала: «Гы-ы!»
- Да, я шлюха! – щурясь и с вызовом бросила наглая девица востроносой даме. – А ты кто такая?
- Я? – с нажимом произнесла женщина с ненавистью. – Не чета тебе!
Девки дружно хлебнули пива и смачно заржали, топая ногами и хлопая себя по ляжкам ладонями.
- Ты, - сказала высокая, со складными ногами, - старый, глупый, трухлявый пень. Вот ты кто!
- Да что ты говоришь, гадина! – ядовитым голосом отозвалась востроносая женщина.
– Что ты вообще понимаешь-то! Да у меня три красных диплома. Я – преподаватель лучшего вуза Москвы…
Ее муж брезгливо сморщился, но не произнес ни слова.
- Хоть пять дипломов, - резко парировала складная девица, - а все-таки в жизни ты ни черта не сечешь. Ты на мужика-то своего посмотри. Как замороженный сидит. Это ты его таким отморозком сделала. Это ж за километр видно.
- Ты моего мужа не тронь! – взвигнула востроносая. – Сначала своего заведи!
Пассажир у окна снова болезненно сморщился.
- Вы не могли бы кричать потише, прекрасные дамы? – ввязалась я.
- А ты кто такая? - заверещала востроносая. – Такая же пустая и мерзкая шлюха, как они. То-то на моего мужа всю дорогу пялишься, бесстыжая. Сидит тут - цаца…
Я встретила ее ненавидящий взгляд и спокойно сказала:
- Если у вас пять дипломов, значит, вы все знаете. Давайте сразимся на интеллектуальном уровне и тогда увидим, кто и чего стоит. Я думаю, всем это будет интересно.
Публика согласно задвигалась и завозила ногами. Лица оживились. Честно говоря, я не думала, что востроносая примет мой вызов. Но она завелась.
- Я вас не боюсь, - сказала она твердо. Ее голос дрогнул и я поняла, что она струхнула, но ее заводная, азартная натура не позволила ей отступить.
- Выбирайте тему! – улыбнулась я.
- Мне все равно! – отрезала дама с дипломами.
- Давайте я выберу! – завопила складная девица. – Тема – любовь! Ну-ка, расскажите, леди московского разливу, как вы понимаете любовь. Как мы, шлюхи, или по-другому?
- Начинайте, - сказала я, обращаясь к сопернице.
- Да ради бога, - с усмешкой откликнулась востроносая дама, выпрямляя торс. Глаза ее сверкали. В ее взгляде было что-то властное, чему трудно было не подчиниться. В этот краткий миг я поняла о ней все. На ее лбу проступила яркая надпись «вампир». Это был тот тип тяжелого самодура, который властвовал над человеком, сидящим у окна, сковывая его по рукам и ногам.
- Ну! – закричала проститутка. – Так что такое любовь? Как там по дипломам получается?
- В глазах востроносой дамы что-то промелькнуло, потом вспыхнуло и я поняла, что ей не чужд дух авантюризма. В эту секунду она решалась на что-то из ряда вон выходящее. Чутье меня не подвело, потому что востроносая дама вскинулась, навалилась на мужа и впилась в его губы долгим, страстным поцелуем.
Этого, пожалуй, не ожидали даже проститутки. Они восхищенно затихли, разинув рот. Публика онемела.
Мужчина у окна сидел, зажмурившись, и, словно окаменев. Когда его жена отвалилась, облизывая губы, он резко вскочил и, ни слова не говоря, побежал к выходу, продираясь через толпу пассажиров. А, тем временем, вошедшая в раж, востроносая дама, сунув старушке, державшей в руках букет пионов, десятидолларовую бумажку, выхватила цветы и рассыпала бело-розовые лепестки по купе.
- Вот что такое любовь! – заявила она с гордостью, победительно, словно полководец, оглядывая поле сражения. Или как учитель естествознания, только что удачно продемонстрировавший химический опыт.
Она перевела взгляд на меня. Я была подавлена как ее поступком, так и апломбом, который пер из нее, словно толстая струя шоколада из бочки. Через секунду придя в себя, я поняла, что дело не в апломбе, а скорее, в бесстыдстве, с которым она рассказала о любви. Рассказала так, как она ее понимала. И не только рассказала, но и продемонстрировала наглядно.
Впрочем, подумала я, именно так понимают любовь многие люди, которые не мыслят ее без бального платья, банального убогого ужина при свечах, фруктов, шампанского и постели на десерт. Все в их жизни должно быть устроено по порядку, как в кино, как у людей. А чего там долго говорить? Завершение должно быть достойное – ночь утех или, на худой конец, 15 минут тихой радости со слезами на глазах.
- Ну, - сказала востроносая, - что скажете?
- Одну минуту, - кивнула я. – Сейчас вернусь.
- Что? Нечем крыть? – крикнула вслед мне дама.
Честно говоря, я не знала, что ей ответить, потому что мои слова после ее блестящего опыта, какими бы они ни были хорошими и правильными, упали бы в пустоту. Я просто тянула время, чтобы собраться с мыслями. Пробираясь в тамбур, я решила отдаться течению ситуации и оказалась права.
Муж востроносой дамы стоял в тамбуре, играя желваками. Он был в состоянии крайней ярости, которую с трудом удерживал в себе. «Сейчас или никогда!» - было написано на его лице и я поняла, что он на что-то решается. Ему требовался лишь небольшой толчок извне. И я его сделала.
- Глупый спор, - сказала я, заглядывая ему в лицо. – Я сожалею, что затеяла его.
- Нет, - ответил он, едва разжимая побелевшие губы, - так даже лучше. Я давно хотел уйти от нее. Держали только дети. Но сейчас уже все равно. Я уйду вместе с вами. Сейчас или никогда. Она должна получить ответ. Сильный ответ. И она его получит. Когда вы выходите?
- На соседней станции…
- Отлично! – решительно и весело проговорил мужчина. – Идемте!
- Но, - замялась я. – Со мной вам нельзя. Если только мы сделаем инсценировку.
Он усмехнулся и кивнул, соглашаясь. Потянув меня за руку, он, словно в океан, бросился в духоту и тесноту вагона, разгребая пассажиров свободной рукой. Я болталась у него в фарватере, словно лыжник, несущийся за катером.
Продравшись через пассажиров, мы вернулись в купе, где проститутки сидели, тихо переговариваясь, а востроносая дама обмахивалась газетой. Мужчина протиснулся к окну, задевая острые коленки девиц, схватил черную папку, лежавшую на его сиденье, и полез обратно.
- Куда? – тревожно спросила его жена.
Он остановился. На лице его подергивалась маска.
- Я ухожу! – резко сказал он металлическим голосом. – Я ухожу с ней. Ты - проиграла.
Востроносая дама хватала ртом воздух, беспомощно оглядываясь вокруг. Наконец, обрела дар речи.
- Ты чего! – заорала она, вдруг теряя спесь, и, беспомощно топчась на пионовых лепестках, с помощью которых она так хорошо объяснила всем пять минут назад, что такое любовь. – Ты чего это?
Дама, сверкая глазами, вцепилась в плечо мужа и заговорила быстро и яростно:
- Анато-олий! Опо-омнись! Опо-омнись, Анато-олий! Не пори чу-ушь! У нас де-ети! Де-ети у нас! Ты что? С ума что ли сошел? Ты что – дурак что ли? Шуток не понимаешь?
Муж сначала молча отдирался от жены, словно от репьев, налипших на его пиджаке. Наконец, потеряв терпенье и, белея лицом, резко стряхнул с себя ее руки и крикнул:
- Я ухожу! Ты понимаешь? Я! Ухожу!!!
И он, схватив меня снова за руку, поволок к выходу. Я едва успела подхватить свою сумку.
Мы соскочили с поезда в тот момент, когда проводница уже закрывала тамбур. Когда состав тронулся, из дверей вагона высунулась взъерошенная и растрепанная востроносая дама. Ее муж, сцепив зубы, и, крепко сжав мою руку, решительно уходил по перрону туда, где начиналась проселочная дорога.
- Анато-о-олий! – несся ему вслед отчаянный крик. – Опо-о-омнись!!!
Когда поезд скрылся из глаз, Анатолий остановился.
- Что же вы теперь будете делать? – спросила я, щурясь на солнце, и, слушая перезвон стрижей, висевший в воздухе.
Его глаза прояснились и вдруг стали веселыми.
- Вернусь в Москву! – он улыбнулся.
- Обратный поезд только через четыре часа, - напомнила я.
- Ничего, - ответил он. – Здесь хорошо. Прогуляюсь…
Он помолчал, всматриваясь вдаль, словно там вырисовывались контуры какой-то иной, лучшей жизни, к которой он теперь стремился.
- Я ведь давно хотел уйти, - повторил Анатолий. – Уже полгода я встречаюсь с другой женщиной, которую люблю. По-настоящему люблю. Сегодня все как-то сошлось, перемешалось. Словно сдвинулось что-то… И я, наконец, понял, что МОГУ. МОГУ ИЗМЕНИТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ. В ЭТОТ МОМЕНТ ИЛИ НИКОГДА. Я ПОЧУВСТВОВАЛ, ЧТО МОГУ НАЧАТЬ ВСЕ СНАЧАЛА.
- Это означает, - сказала я, - что сдвинулось ваше колесо времени. А я помогла вам его сдвинуть. Теперь у вас, действительно, больше нет возможности вернуться в прежнюю жизнь. Даже, если захотите – не вернетесь.
- Не захочу, - улыбнулся Анатолий и что-то детское выглянуло из его глаз. Я поняла, что он почувствовал себя свободным.
- Словно гора вдруг свалилась с моих плеч и стало легко. Огромная тяжелая гора, которую я таскаю почти двадцать лет, - засмеялся он, дыша полной грудью. – Я больше не чувствую себя невольником на плантации. Спасибо вам!
Анатолий взял мою руку в свои ладони и поцеловал ее. А потом повернулся и зашагал обратно к перрону. Пройдя несколько шагов, он остановился и помахал рукой. Он смеялся…