Без корня и полынь не растет

         СВОИ ИЛИ ЧУЖИЕ?

          У  каждой семьи своя история. Вспоминая детство,  невольно представляю   вечера, которые   проводил с мамой  и папой.  Они  рассказывали о  родных местах, где жили, бабушках и дедушках, многочисленных родственниках. Я  невольно задавал им вопросы. В эти минуты остро чувствовал некую недосказанность, какую-то существующую  связь между моей собственной жизнью и тем, что было давным-давно. Помните, как у Пушкина:

Люблю от бабушки московской
Я слушать толки о родне,
Об отдаленной старине,
Могучих предков – правнук бедный.
Люблю встречать их имена
В двух – трёх строках Карамзина.

Ведь сегодня очень важно знать свою родословную. Потому что родословная,  это не просто перечень поколений одного рода. Существует даже особая историческая наука – генеалогия, которая изучает происхождение, историю и родственные связи семей. Во все времена человек чтил своих предков. Происхождение определяло положение в обществе.
У древних римлян в доме обязательно были скульптурные портреты предков – лары, которым они поклонялись и приносили дары. Родословная выписывалась на отдельных свитках, которые передавались следующим поколениям. Так было и у других народов.
Дворянские семьи имели свои гербы и девизы. Герб говорил о происхождении семьи, а в тексте девиза в краткой форме заключался основной смысл жизни представителей этого рода. « Честь – превыше всего»,  «Делами славен»…
В России, да и в других странах, считалось, что незнание своих предков приравнивалось к отсутствию образования. Известный  русский историк и писатель Н. М. Карамзин так писал: «Государственное правило ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному».
Пушкин, например, гордился своими предками до такой степени, что велел вделать пуговицу с мундира своего далекого предка Ганнибала в свою трость, с которой почти не расставался, и всегда с гордостью демонстрировал ее друзьям.
В словаре С.И. Ожегова понятия «род», «родословная», «предок» определяются следующим образом:  род – ряд поколений, происходящих от одного предка. Родословная  –  перечень поколений одного рода; предок – древний предшественник.
  В связи с этим  иногда думаю, а много ли своих близких родственников смогу назвать без подсказки? К сожалению, нет.  Получается, многие из нас забыли  народную мудрость:  «Без корня и полынь не растет».
Нельзя жить, не зная своего родства, нельзя изучать историю Родины в отрыве от истории родного края. Ведь изучая историю своей семьи, родословной, каждый знакомится с историей Отечества.

          ПОД ГРИФОМ «СЕКРЕТНО»

       Всю свою сознательную жизнь я слышал от родителей, что мы из раскулаченных. Что надо об этом помалкивать, стремиться жить тихо, чтобы, не дай Бог, на нашу семью не обратили внимания соответствующие органы. Пытался расспросить отца с матерью об их жизни до революции, но не получал вразумительного ответа. Единственное, что было известно – бабушку Катерину в зловещем 1937-м забрали,  и – пропал человек.
    – Ушла в татарских высоких галошах, надетых  на босые ноги, со словами:  «Я скоро вернусь, дочка», – сказала как-то  мама, поджав губы, чтобы не расплакаться.
     Доходило до того, что я, пионер, советский школьник, стал подозревать своих родителей в том,  что они действительно враги народа, сменили фамилию и затаились, выжидая, когда падет ненавистный режим, и они смогут вернуться на историческую родину – в Крым.
     Еще больше подогрело мое стремление узнать биографию своих бабушек, дедушек, родителей категоричные утверждения родственников, которые остались в Крыму и избежали высылки, о том, что баба Катерина не была расстреляна, а умерла своей смертью. Что, в общем-то, выслали моих родителей правильно – дыма без огня не бывает,  было за что…
     Я, работая в газете, начал по крупицам собирать сведения о своих родственниках. Это было сложно, но помогала профессия журналиста. Так,  о судьбе своих родителей, их свадьбе и первые годы семейной жизни рассказал члену Союза писателей России поэту Евгению Федоровичу Вдовенко. Тот не только принял активное участие в розыске документов, но и на их основе написал поэму под названием  «Свадьба шла», снабдив предисловием:
 «Другу моему Борису Карташову, подсказавшему мне сюжет, и его на редкость дружному, сплоченному славному роду».
(отрывок)
… Свадьба шла. Это видеть бы надо!
Все в ней с миру – наряд и питье.
Для любви нет прекрасней наряда.
Чем само озаренье ее…
Шла Мариюшка, Маня, Мария,
Матерь долгой судьбы и родни.
И ее Пантелей был всех краше,
Как ни рван, и мослы лишь одни…
… Долго – долго шла свадьба,
Так долго,
Что за ней зарастал ее след…
Но побеги от этого корня
Разрослись и окрепли вразлёт.
И твоя в них судьба, друг мой Боря,
И моя. Потому, хоть и в горе,
А Россия-то
нами живет!
       Это было первая публикация – стихи  о моей семье. Ведь в конце семидесятых годов прошлого столетия  все делалось с оглядкой, кабы чего не вышло. И только перестройка  разрушила барьер страха.
       Будучи в очередном отпуске, я зашел в областное ФСБ  города Екатеринбурга. По моим данным, в его архивах должны были сохраниться сведения о бабушке по материнской линии. Надежды оправдались. После небольших бумажных формальностей офицер принес в кабинет тонюсенькую серую папку с грифом «секретно».
     – Пожалуйста, знакомьтесь с делом Вашей бабушки,– сказал он. – Просьба только не вырывать листы и ничего не вымарывать.
     – Были случаи? – не удержался я.
     – Конечно.
     – Фотографировать можно?
     –  Не запрещается.
     Работник архива вышел, оставив меня одного в кабинете.
            
               ПРИГОВОР ПРИВЕДЕН В ИСПОЛНЕНИЕ
      
      Передо мной дело № 31245 по обвинению Барановой Екатерины Ивановны по статье 58-6 УК РСФСР, арестованной как агент германской разведки Надеждинским (ныне Серовским) городским НКВД Свердловской области. Это и была моя родная бабушка по материнской линии.
Наконец-то стала известна последняя страница ее трагической жизни с 18 декабря 1937 года по 14 января 1938 года. С момента ее ареста оперуполномоченным третьего отделения управления НКВД г. Надеждинска Свердловской области Ивановым (имя и отчество не указаны) и до осуждения особой тройкой ГУГБ НКВД по статье 58-6 УК РСФСР к высшей мере наказания (расстрел), который был приведен в исполнение согласно протоколу №168 14 января 1938 года.
Санкционировал расстрел начальник управления НКВД по Свердловской области, комиссар госбезопасности третьего ранга Александр Дмитриев и прокурор Уральского военного округа, бригадный военный юрист Юрий Петровский. На документе под фразой «Согласен» стояла также фамилия начальника Надеждинского ГО НКВД,  старшего лейтенанта Ивана Трубачева.
Я пытаюсь представить, что думала моя 56- летняя бабушка в застенках НКВД в то время как себя вела, что на самом деле говорила на допросах. Ведь, согласно протоколу, она созналась в шпионской деятельности в пользу Германии. Рассказала, как встречалась с резидентом германской разведки и получала от него задания. Сначала в Крыму, где жила до спецпереселения, затем уже здесь, на Урале – в глухом лесозаготовительном поселке. Удивительно, но резидент нашел ее и тут. Приказал поджигать тайгу, вести среди жителей антисоветскую пропаганду.
Поистине, бумага все стерпит. Этот абсурд запротоколирован, подписан начальниками и аккуратно подшит в дело. Маразм, который сейчас трудно понять и объяснить. А ведь он длился в стране несколько десятков лет.
Впрочем, позволю процитировать часть протокола допроса Барановой Екатерины Ивановны, что впоследствии  послужило основанием для высшей меры наказания. (Стилистика и орфография сохранено по оригиналу).
«До высылки на Урал меня и моих детей, я выполняла ряд поручений, даваемых мне, (далее вымаранное чернилами имя резидента Германской разведки) контрреволюционного характера. Он мне часто говорил, когда мы встречались, что задания, которые я выполняю, даются немецкой разведкой, и я выполнять их должна осторожно и аккуратно.
В одном из разговоров он мне сказал, что он, начиная с 1925 года, находится на связи с одним известным немецким разведчиком Джековым. Когда в 1930 году меня и мою семью выслали на Урал (опять вымарано чернилами имя) – встречи временно прекратились, стала вести переписку с 1931 года, как я уже сказала до 1935 года. А он до 1935 года проживал в Крымской АССР, а с 1932 года уехал в Германию, затем в Швейцарию.
Из Швейцарии резидент мне писал письма, посылал денежные переводы. (Это в тайгу что ли?- авт.) И так до 1935 года. Затем связь временно у меня с ним прекратилась. Причины мне неизвестны, почему он перестал писать и отвечать на мои письма.
По прибытию в ссылку в лесопункт Надеждинского района Свердловской области «Пасынки», я в 1934 году познакомилась и близко сошлась с немкой Розой. Тоже спецпереселенкой.(Фамилия вымарана чернилами). У нас с ней были частые и длинные разговоры на контрреволюционные темы. Мы всячески выражали свое недовольство и озлобление против Советской власти, руководителей ВКП(б) и Советского правительства.
Часто сходились во мнениях, что необходимо вести борьбу с Советской властью, путем насильственного свержения устранить ее. Причем, Роза обращала мое внимание, что в этом деле поможет ее родная страна – Германия, которой мы должны помогать.
Я уже помогала практически: по заданию германской разведки совершила три поджога леса на территории Сосьвинского леспромхоза, в результате чего выгорела значительная площадь тайги. Вывела также из строя дизель-электрогенератор, который подает свет в дома. Об этом я доложила Эльвейн. (Наконец-то, фамилию Розы следователь не вымарал. Видимо, просмотрел.)
После чего она предложила быть у нее на связи и выполнять ее поручения. На что я дала согласие.
Представляю: сидят две престарелые женщины в таежном, богом забытом поселке, и планируют убить Сталина, свергнуть Советскую власть. И все это в 120 километрах от районного центра, где и дороги-то нормальной нет, в пятистах километрах  от области и более 2000 километрах от Москвы…
Это ж как надо было издеваться над человеком, чтобы он признал такую чушь и подписался под ней. Однако продолжу цитировать протокол допроса.
«Вопрос: укажите, какие поручения вы получали от агентов немецкой разведки?
Ответ: Вести контрреволюционную агитацию против Советской власти. Распространять всяческую клевету в адрес руководителей Коммунистической партии и государства. Совершать различного рода диверсии. С тем чтобы подорвать мощь  Союза Советских Социалистических республик.
Вопрос: Вы практически выполняли даваемые вам поручения?
Ответ: Да я практически выполняла даваемые мне поручения.
Вопрос: Укажите конкретные факты Вашей практической деятельности как агента немецкой разведки?
Ответ: Фактов было много и я их уже все не припомню…»
Горько читать строчки этого протокола более чем полувековой давности, акты обысков, записки фискалов о том, что моя бабушка не тот человек, за которого себя выдает. Почему доносители среди сотен таких, как она спецпереселенцев, выбрали именно ее на закланье в НКВД? Чем привлекла внимание эта женщина, у которой на тот момент было четверо  детей. Тощая папка уголовного дела под номером 31245, должным образом не проливала свет. Шпионка – и все тут.
И все-таки ключ к обвинительному заключению моей бабушки Барановой Екатерины Ивановны был найден. Правда, через год. Во время поездки в Крым.
            
                НЕОПЛАЧЕННЫЙ ДОЛГ
 
        Мне разрешили познакомиться с документами Государственного архива Автономной Республики Крым с 1920 по 1930 годы, направленные в Феодосийскую городскую комиссию по вопросам восстановления прав реабилитированных. В них я без труда нашел историю жизни моих близких родственников, раскулаченных и сосланных, как «врагов народа» на Северный Урал. Оттуда узнал, каким богатством они владели и как были (уже после смерти) реабилитированы.
Согласно выписке из протокола № 41 заседания ЦИК от 25 марта 1930 года Баранова Екатерина Ивановна была лишена избирательных прав на основании п. «П» статьи 15 Инструкции ВЦИК о выборах, как находящаяся в материальной зависимости от лица, лишенного избирательных прав. В переводе с канцелярского языка на нормальный, человеческий, это означало, что она повинна в том, что была женой Баранова Дмитрия Митрофановича    (моего деда по материнской линии), которого чекисты в 1924 году расстреляли  якобы,  за участие в контрреволюционном заговоре.
Моя бабушка не отказалась (как в те времена было принято) от мужа. И была в 1930 году вместе с детьми выслана на основании решения общего собрания деревни на Урал как спецпереселенка. Имущество семьи было конфисковано в неделимый капитал только что образованного товарищества по коллективной обработке земли.
Сразу все встало на свои места. У чекистов четко прослеживалась «шпионская» связь Екатерины Барановой и Дмитрия Баранова в пользу Германии. Как говорится, был бы повод, а статья найдется.
… На автомобильной трассе Свердловск – Ревда  сейчас стоит обелиск в память жертв политических репрессий. Среди тысяч имен есть и Баранова Екатерина Ивановна: годы жизни 1881–1938 гг. Она захоронена здесь. Обелиск постоянно утопает в цветах. Около него всегда много людей. Стоят, обнажив головы. О чем они думают?
               ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

        Осуществить  давнюю свою мечту  побывать в тех местах, где когда-то жили мои родители, родственники – дело непростое. В юношеские годы  не мог себе это позволить. Учился, на счету была каждая копейка.   Потом – армия, семья, работа и опять материальное благополучие оставляло желать лучшего. Да и путь неблизкий. Где находится Северный Урал, а где  Крымский полуостров?  Потом  более чем на двадцать лет Крым  стал иностранным государством. Тут свои заморочки.  В общем, будучи только пенсионером,  мне, наконец,  представилась возможность посетить  свою историческую родину. Было интересно,  в каком селе  родились мои мама и папа, где крестились, как жили? Помнят ли их люди в селе? Остались ли     могилы близких  родственников?
 Первым делом решил разыскать старинные крымские селения под названием Дорте и Бешкуртка-Вакуф. Здесь родились мои родители. Мама появилась на свет в  татарском селе Дорте –  ныне село Заречное, папка – в Бешкуртка-Вакуф – сейчас это населенный пункт  называется Ново-  Ивановкой. Оба  относились к (Сейтлерскому) Нижнегорскому  району Старого Крыма.
 В советское время  село Нижнегорск городского типа или, по-старому, звучащему скорее  англоязычно, чем по-тюркски Сейтлер, запомнился многим поколениям студентов Крыма, как райское место, куда их  направляли на сбор фруктов, преимущественно яблок и слив.
Историческая справка
      Первое документальное упоминание села Дорте (Заречное) Сейтлерского района  встречается в Камеральном Описании Крыма… 1784 года как  входившее в Бешкуртка – Ивановское сельское общество, с числом 231 житель в 26 дворах.
     Образовалось оно после того, как русские солдаты, участвовавшие в очередном походе  на Крым в крымско-турецкую войну под командованием фельдмаршала Петра  Ласси. Его солдаты проникли в Крым неожиданно для противника по Арабатской стрелке. Одержав победу около Карасубазара (Белогорск), русские не смогли продвинуться дальше, и вынуждены были отступить.
     В армии начались эпидемические заболевания. Несколько тысяч  солдат осталось  в этих местах для  лечения.  А выздоровев, обосновались там навсегда и основали села и деревни. Один из таких солдат, по преданию, был по фамилии Баранов…  – мой далекий пращур. 
      А поскольку жили они бок о бок с местным населением – крымскими татарами, то зачастую названия сел и деревень были как татарские, так и русские. Например, появился хутор Барановский в татарском поселении Дорте, что переводится как «четыре». Именно столько, как оказалось во время моего вояжа на историческую родину, домов входило в хутор.
      Село Ново – Ивановка  впервые в доступных источниках  встречается в начале 19- го века, где значится,  как  Бешкуртка Русская и обозначена условным знаком «малая деревня», то есть, менее 5 дворов.  Образовали его выходцы из Воронежской и Тульской  губерний. До этого там проживали крымские татары – отсюда и два названия… 
       Выяснив предысторию сел  моих предков, я заинтересовался: откуда пошли наши фамилии, их корни? Начал искать. Оказалось, что основой фамилии Баранов образована от прозвища Баран, частого у русских в XVI-XVII веках. Существует также мнение, что это прозвище тюркско-татарского происхождения. Вполне возможно и булгарское происхождение от родоплеменного наименования Баран. Однако наиболее вероятно, что прозвище Баран давалось и упрямому человеку.
          Некоторые Барановы – представители дворянских родов. Древнейший из них происходит от мурзы Ждана, по прозванию Баран, прибывшего в Россию из Крыма в 1430 году и служившего при великом князе Василии Васильевиче Темном "на коне, при сабле и луке со стрелами". Эти предметы вошли и в утвержденный герб Барановых. На нем изображен щит, разделенный горизонтально на две части. В верхней половине изображен натянутый серебряный лук на голубом поле, на который надет золотой ключ и в его кольца продеты крест-накрест серебряные стрела и сабля остриями вверх. В нижней же части – бегущий белый конь на золотом поле.
              Не менее интересное происхождение и фамилия Карташов. Она якобы происходила от прозвища Карташ, в основе которого лежит прилагательное «картавый», т.е. произносящий некоторые буквы неясно. Это были мещане Тульской и Воронежской губерний. Однако существует и другая версия, согласно которой, эта фамилия образована от тюркского слова qardas, которое дословно переводится как «единоутробник». Кардашем называли родственника, брата, а также друга.
            Восточное происхождение фамилии подтверждает и тот факт, что род Карташёвых берет свое начало от выходца из Золотой Орды татарина Картыша (конец XVI века).  Заметим, что в современной орфографии возможен вариант написания фамилии как через «о» (Карташовы), так и через «ё» (Карташёвы). Карташ со временем получил фамилию Карташов.
Есть еще  версия также тюркского происхождения фамилии Карташов  – от тюркских слов "кара" – черный и "таш" или "даш" – камень. Кстати, русские слова "картошка" и "карандаш" – тоже перевод с тюркского "черный камень".
Вот так здесь, на Крымском полуострове, переплелись судьбы многих людей, в том числе и моих предков …
            
             ДОРОГА НА ИСТОРИЧЕСКУЮ РОДИНУ
    
       Помог с поездкой, как ни странно, случай. Вернее, путевка в санаторий города Анапа, которую мне выделил Фонд социального страхования. Предложили  поехать подлечиться. Совершенно бесплатно. Недолго думая, согласился. Оттуда и до Крыма недалеко. Тем более что благодаря современному интернет – сообществу, нашлись в Таврии  и мои двоюродные братья, как со стороны мамы, так и отца, одного из которых я никогда не видел, а второго всего один раз в семилетнем возрасте. (Об этом чуть позже).
И вот я в Краснодарском крае. Сижу на лавочке и смотрю на простор Черного моря. Волнуюсь: завтра поеду в Крым…
Вспоминается поездка туда в 1958 году. Мне тогда только исполнилось семь лет. Мои родители впервые за тридцать лет ссылки решили съездить в отпуск на свою малую родину. С собой они взяли меня с  сестрой Галиной. Нашей радости не было предела. Ведь мы впервые не только увидели паровоз, но и пассажирские вагоны. Да и свой поселок на Северном Урале покидали первый раз.
… Ехали долго. В общем вагоне было многолюдно и душно. Мы с сестрой, раздевшись до трусиков, с упоением смотрели в открытое окно на меняющийся ландшафт и пели песни. К вечеру черные от паровозной  сажи, но довольные, укладывались на верхние полки, болтали, пока родители не начинали ворчать: «Замолчите, галчата, людям отдохнуть не даете».
Первое, что меня потрясло в Крыму до глубины души – фруктовые деревья (яблони, груши, абрикосы). Росли они прямо у дороги. Можно было до отвала, есть их плоды, как дома вареную картошку. И море теплое - теплое. Песок такой горячий, что если закрыть в него сырое куриное яйцо, через  полчаса  оно станет испеченным вкрутую.
Вначале мы посетили маминого брата – дядю Митрофана и его жену тетю Вассу. Дядька  оказался веселым, словоохотливым и легким на подъем человеком, тетка же, суровая с виду,  была женщиной добрейшей души. Домик  у них стоял на берегу Азовского моря и  был небольшим по размеру. Без пола. В моем детском понимании –  когда под ногами нет досок. Вместо них – ровное и гладкое глиняное поле. Это меня очень удивило. Чего-чего, а у нас в леспромхозе любых пиломатериалов  пруд пруди. Когда же увидел, что тетя Васса развела коровий навоз с глиной и стала утром натирать им пол, очень удивился:
– Мама, она же говном пол мажет, как по нему ходить?
Взрослые  засмеялись, но  объясняли, что здесь так принято, что нет леса, из которого можно напилить половые доски, что эта замазка совсем не пахнет.
 Несколько недель мы  купались в море, загорали, ели шелковицу, яблоки, ходили на бахчу за арбузами, на пасеку за  медом. Время пролетело незаметно.
 Домой, на  Северный Урал, возвращались с грустью. Не только мы, дети, но и родители. Тем не менее, чувствовалось: ностальгии по малой родине у родителей нет. Новый суровый  уральский край   с его лесами, болотами, комарами, детьми, родившимися здесь, стал вторым родным  домом. Да и былой обиды на власть, которая  в молодости  так сурово  отлучила  их от благодатной крымской земли, уже не было.
… Керченский пролив. Он  отделяет Россию от Крыма. Всего четыре километра. Жадно смотрю на морскую гладь, играющих дельфинов невдалеке. Прислушиваюсь к разговору  отдыхающих граждан. Здесь говорят на русском и суржике (смесь украинского и русского языков, на котором говорят большинство жителей Крымского полуострова.) Прохожу таможенный досмотр без проблем – что возьмешь с пожилого человека?
 ТАКИХ БЫЛИ ТЫСЯЧИ
На автовокзале Керчи меня ждет двоюродной  брат со стороны мамы, Дмитрий.  Узнаю сразу барановскую породу.  Греческий профиль, приветливая улыбка, южный загар.  Он почти копия моего дядьки – маминого брата Дмитрия Дмитриевича, который жил с нами на Урале. Обнимаемся. Об этом я ему сообщаю впервые минуты встречи.
– Так, поди, родня, –  смеется Митя.
Всматриваюсь в лицо родственника, стараюсь найти в нем те черты, которые помню с детства, когда был в гостях. Ему  тогда было четырнадцать, а мне – вдвое меньше. Сейчас Дмитрию за семьдесят. Ура! Нашел! Глаза! Они остались такими же синими, как  и 55 лет назад. Успокаиваюсь. Волнение уходит. Мы оживленно  разговариваем, идем к  дому. Там уже ждет  накрытый стол с крымским самодельным вином.
Между тостами и восклицаниями вспоминаем прошлое –  родителей, родственников, которых жизнь разбросала не только по  России, но и всему миру: есть в Канаде, Австрии, США…
Митичка (так в детстве его звала мама Васса, а в обиходе  мама Вася) обстоятельно повествует о своей,  в общем-то,  состоявшейся жизни. А вот отец его,  мой родной дядька Митрофан,   хватил, что называется,  лиха сполна. Избегая высылки на Север, убежал ночью из дома, и  долгое время скрывался  в степи. Потом несколько лет жил у дальних родственников в соседнем районе. Работал  конюхом, землекопом, сторожем  на бахче.
   В годы войны был мобилизован на строительство укреплений линии обороны  в Крыму. Там попал  в плен к румынам и был помещен в лагерь для перемещенных лиц. В начале войны противник был лоялен:  за золото, драгоценности отпускал пленных к родственникам или просто знакомым. Выкупили и дядю Митрофана те самые люди, у которых он скрывался от ссылки. Здесь женился на молодой девушке Вассе с греческой родословной. 
В 1944 году  полуостров был освобожден от гитлеровских войск. Государственный Комитет Обороны  страны  и лично Сталин приняли постановление о высылке  его коренных жителей –  крымских татар, греков, турок – месхетинцев. Народы огульно обвинили в  активной помощи  немцам во время войны.  А поскольку тетя Васса  являлась наполовину гречанкой, то и она попадала под  выселение. Кроме этого  жить здесь стало совершенно невозможно. Село было наводнено переселенцами из бывших оккупированных западных областей Украины.  Это  были люди, не просто чуждые Советской власти, но и скрытыми криминальными элементами. Они  захватывали  колхозные сельхозугодия, воровали у  жителей скот, нападали и избивали активистов. Люди в вечернее время перестали даже  выходить на улицу. Не брезговали пришлые и наветами  в НКВД  на местных жителей.
В 1949 году дядя Митрофан принял решение уехать из Крыма. Представился случай. Семья получила письмо от земляка, который после войны обосновался в Башкирии, в городе Ишимбай. Земляк, хорошо зная обстановку в бывшем родном селе, приглашал переехать жить к нему.
Рядовому человеку собраться – только подпоясаться. Нехитрый домашний скарб  уместился в несколько узлов. На попутных телегах семья  кое-как добралась до Симферополя. Но уехать   сразу не получилось: пассажирских  эшелонов были единицы, да и то они все под завязку были забиты демобилизованными красноармейцами.
 Пришлось ждать.  Прошел день, второй, третий. Казалось, ситуация безвыходная. На руках маленький ребенок, не совсем здоровая жена, отсутствие продуктов. Были моменты, когда даже появлялась мысль вернуться обратно в деревню. Но, как говорится,  нет  «худа без добра». Начальник станции обратился к пассажирам, ожидавших оказии,  с просьбой разгрузить несколько вагонов с железнодорожными шпалами. Пообещал, как только у него появится малейшая возможность, отправит  энтузиастов  в первую очередь.
Дядька вызвался поработать одним из первых. За ним последовали другие мужчины.  Каждый находился в подобной  сложной жизненной  ситуации.  Почти сутки трудились пассажиры.  Наконец, последний  железнодорожный вагон   был разгружен. Глаз радовали  аккуратно уложенные в  несколько штабелей шпалы.  Принимая работу, начальник станции остался доволен. Свое слово сдержал. На другой день  Барановы  выехали из Симферополя.  Были ситуации, когда  сутками приходилась  ехать в телячьем вагоне, на товарняке, открытой платформе.  Помогала теплая летняя погода.
В Ишимбае семья прожила несколько лет. Дядя Митрофан  работал на трубоукладчике в Энергострое республики, неплохо зарабатывал. Но не устраивали командировки. А тут  малые дети. Но какой он помощник жене, если неделями нет дома?
Историческая справка
До 1930-го года прошлого столетия Ишимбай был отсталой деревушкой, затерявшейся среди башкирских земель. Деревня эта звалась Ишимбаево, и ничего тут интересного не происходило долгое время. Но  вначале тридцатых геологи обнаружили здесь нефть. Сразу же понаехала различная техника и куча специалистов, и на территории нынешнего города начали бурить скважины, одна из которых, №702, и стала знаменитой на всю Россию. Именно она дала результаты, «черное золото» полилось рекой. Отцом этой самой скважины стал известный на всю страну ученый Алексей Блохин, прославивший город.
В 1952 году  в соседнем башкирском городке  Салавате  объявили Всесоюзную ударно-комсомольскую стройку. Возводился первый в стране нефтехимический комбинат. Барановы решили переехать туда. С трудом  директор предприятия отпустил  дядю Митрофана  с работы. Механизатором он был отменным.
На новом месте в Башкирии Барановы прожили  четыре года. Дядька, как и прежде, по-ударному трудился  на производстве. Его трактор всегда был в  исправном состоянии, Баранов перевыполнял план.  Комбинат выделил семье  квартиру.  Жизнь наладилась, в семье появился достаток. Но нет – нет, да, бывало, шевельнется в душе чувство  ностальгии по своей  малой родине, всколыхнется память. Тут заболела жена. Лечение не помогало. И  один из врачей посоветовал сменить тете Вассе климат. Дядя Митрофан решил съездить на разведку в Крым. В родном селе почти ничего не изменилось: нищета, страх и поголовное подозрения по отношению к «бывшим». Поэтому сразу отмел мысль,  вернутся сюда. Бывший сосед посоветовал  попробовать обосноваться в Краснодарском крае.
– Там благодатные земли, сродни нашим, крымским,– сказал он.– Многие  сельчане уехали туда.
Добраться до тех мест – не до Сибири доехать.  Почему бы не и познакомиться с благодатным краем? Дядя Митрофан купил билет на автобус – и в путь.  К вечеру был в районном городишке Темрюке. Переночевал в Доме колхозника. Утром пошел на рынок. Где, как не здесь, узнать, в какой деревне или селе люди живут  лучше и вольготнее? В  предположениях не ошибся. На рынок из всех уголков района прибывали колхозники со своей сельскохозяйственной продукцией. Поговорил с одним, другим, пятым. Каждый собеседник в первую очередь расхваливал свой колхоз, поэтому было непросто выбрать место, куда можно было бы поехать и познакомиться  с  реальным положением дел. 
 Выбрал зерносовхоз  « Азовский».  Во-первых, от районного центра недалеко, во-вторых, предприятие молодое и, в-третьих, его возглавляет  человек со звездой Героя Социалистического Труда. Худой совхоз не предложат порулить знатному человеку. Об этом  узнал от прибывшего на рынок шофера.
Директор зерносовхоза, внимательно изучив трудовую книжку гостя, остался доволен.
– Механизаторы  широкого профиля  позарез  мне нужны,– сказал он. – Привози семью, совхоз  поможет  дом поставить, садовый участок  выделим.
Возвращался  домой Баранов с хорошим чувством. Первый раз за много лет почувствовал  себя  по-настоящему нужным обществу. Жена без раздумий одобрила выбор мужа. Стали собираться в дорогу. Нехитрую мебель, постельное белье и носильные вещи  загрузили в контейнер. В путь двинулись налегке. Через несколько дней  были в Краснодаре. А еще через сутки – в кубанском зерносовхозе. Первое время жили  в  комнате для приезжих. Потом директор  предоставил  нормальное по тем временам жильё.
На работу дядя Митрофан вышел сразу, как только  прибыл в село. Шла уборочная. И здесь каждая пара  рабочих рук была на вес золота. Сутками дядька находился в поле. Работал на комбайне, тракторе, автомашине. По завершении страды руководство зерносовхоза выдало ему солидную денежную  премию. В «Азовском» семья прожила более десяти лет. В 1970 году Барановы переехали в село Ильич, в народе переименованное в  Ильичевку, которое стояло на берегу Азовского моря. Об этом мечтали всегда. Взяли ссуду в сбербанке и решили построить дом. Найти специалистов проблем не было. По Кубани  из села в село ходили бригады плотников, готовых в самый короткий срок поставить новый  дом. С одной из  таких  артелей и состоялся  договор.
В новый дом въехали  накануне зимы.  Здесь пахло краской, обойным клеем,  сосновой смолой. У всех было радостное настроение, особенно у младшего сына Кости, который охотно в свободное от работы  время помогал   родителям на приусадебном участке. Старший Митя в это время служил в армии.
В селе о каждом жителе знают всё. Не избежал этой участи и дядя Митрофан. Сарафанное радио  донесло, что Баранов – бывший кулак, что его во время  войны  за деньги  выкупили  из плена дальние родственники и вообще личность он – темная. Вскоре вызвали повесткой в спецотдел районного МВД.  Дядька  объяснил компетентным органам все, как есть, ничего не скрывая.  Репрессированного решения в отношении него  принято не было. Как-никак передовой механизатор, обладатель всех возможных почетных грамот, да и на дворе уже был не 1937 год. Однако  от этого легче не было. Клеймо виноватого продолжало витать  на устах завистливых и злых людей. Это порой угнетало, вселяло неуверенность в завтрашнем дне.  Так и жил   до самой смерти родственник. Вроде, как  нужный для страны человек, а с другой стороны –  не советский. И таких людей было тысячи.
Жизненные перипетии родителей, впрочем, никак не сказалось на судьбах детей – старшего Дмитрия и младшего Константина. Мама Васса их  ласково называла    Митичка и  Котичка.   Ни отец, ни мать никогда не рассказывали детям, что им пришлось пережить в далекие 30-е годы. Да и боялись даже вспоминать об этом – страх.
             Дмитрий – коренной крымчанин, Он родился в военном 1943 году семимесячным ребенком. На полуострове хозяйничали фашисты. Чтобы выходить первенца, мать укладывала его в русскую печь – там было тепло, которого так не хватало новорожденному.  И спасла!       
  Митя, закончив десять классов, отслужил  три года в армии. Затем поступил в   Калининградское высшее инженерное морское училище рыбного хозяйства на судомеханический факультет, который успешно закончил, получив профессию инженера по эксплуатации холодильных и компрессорных  установок на рыболовецких траулерах. Сорок лет ходил по мировому океану, добывая морские биоресурсы стране. В начале 1991 года  в связи с «самостийностью» Украины, почти весь рыболовецкий флот был продан за бесценок. Ликвидировалось и само министерство рыбной промышленности. Дмитрий Митрофанович  вышел на пенсию и занялся  дачей, благо накопленных денег на ее покупку хватило.
            Младший, Костя, родился  в послевоенном 19 46 году. С детства увлекался механикой, любил копаться в технике,  конструировать.  Прочно держался на  земле, любил ее. Поэтому после окончания школы у него не было дилеммы: чем заняться. Окончив курсы трактористов, стал трудиться в родном совхозе. Прошел путь от рядового рабочего до управляющего отделением совхоза – миллионера, в котором когда-то по-ударному трудился отец.
В лихие девяностые, когда правительство намеренно стало разваливать предприятие, его сердце, сердце рачительного крестьянина, не выдержало. Инфаркт. Ему было чуть больше 50-ти...

               МЕЛОДИЯ ПЕРВОЙ СКРИПКИ

    … Её глаза излучали  такое тепло, такую любовь, что я даже оторопел. В голове мелькнуло: «божий человек» да и только. Звали эту женщину Вера Николаевна Кузьмина.  Живая история своей деревни. Она с детства живет здесь, по ее словам, хорошо помнит мою маму. А  приехали мы с Митей сюда, в Нижнегорский район, деревню Заречье (бывшее Дорте), спустя несколько дней после нашей встречи в Керчи.  Вера Николаевна  была в простеньком платье и цветастом переднике. Она никак не выглядела на  свои 92 года. Её речь грамотная, четкая, понятная.
– Твою маму Маруську и бабу Катю я хорошо помню. Частенько лазила к ним в сад, где ее дедушка угощал нас, детвору, фруктами, иногда – конфетами, что было редкостью в те годы. Пойдемте, покажу, где был их сад. Он был гордостью хутора Барановых.
Заметив, мой удивленный взгляд, пояснила:
– Мои родители рассказывали, что основателем деревни Дорте был отставной солдат по фамилии Баранов.
Мы останавливаемся на берегу небольшой речки.
– Карасевка называется, – старушка устало опирается на палку. – Сад Барановых был вот вдоль этой речки.
Вера Николаевна замолчала, думая о чем-то о своем. Молчим и мы, всматриваясь в грязные воды  речушки. Я мысленно вспоминаю строки из справки, выданной реабилитационной комиссией: «Имущество семьи Барановых было конфисковано в неделимый капитал образованного Товарищества по коллективной обработке земли. Пашни –13,75 х 78,23 сажен, фруктового сада – 0,8 гектара, две лошади, две коровы, одна свиноматка, один плуг, один буккер, одна лобогрейка, одна бричка.»
– Сад  вскорости  местные власти приказали вырубить.  Это случилось, когда ваших родственников раскулачили и выгнали в Сибирь. – Вера Николаевна останавливается около старого плетня и показывает  на заросший кустарником и чертополохом бывший мамин сад.
Сердце  внутри сжалось. Я вспомнил, как мама рассказывала о своих свиданиях здесь с молодым человеком, первом поцелуе…. Здесь она, 20-летняя счастливая девушка, полная радужных надежд так хотела просто хорошо и спокойно  жить. Но, увы…. Не судьба. Она еще не знала, что ждут ее  годы ссылки, расстрел  матери как врага народа, скитание по Северному Уралу. Там мама познакомится с таким же высланным на Север  парнем  и выйдет за него замуж. Его звали старинным библейским именем Пантелей.
– А вот здесь стоял головной дом Барановых. Каменный, большой, – Вера Николаевна показывает на чуть видимый  фундамент строения из местного ракушечника.
 – Почти до восьмидесятых годов в нем была школа. Здесь жил отец твоей матери Дмитрий Митрофанович с семьей, его братья, не помню уж их имена.
Обходим контур дома, я трогаю рукой нагретый крымским солнцем ракушечник. Шершавый, теплый, и, кажется, он отдает мне свое тепло вместе с памятью о родных людях. В голове полный сумбур. Присаживаюсь, пытаясь унять сердцебиение. Рефлекторным движением кладу валидол под язык. Понимая мое состояние, останавливаются  и брат с Верой Николаевной. Через минуту боль в груди проходит, и мы начинаем фотографировать то, что осталось от родового гнезда.
В реальность нас возвращает клаксон такси. Смотрю на часы. Ба, мы держим машину уже три часа. Прощаемся с милой Верой Николаевной, садимся в такси и виновато молчим. Понимая наше состояние, водитель не задает вопросов. А наш путь в Ново – Ивановку,  на  родину моего отца, Пантелея Федотовича Карташова.

          … ПОНЯЛ, ЧТО ЭТО МОГИЛА  ПРАДЕДА
 
  Я не люблю жаркое лето: душно, мухи, комары.   Обожаю осень, особенно раннюю. В Крыму это время года вдвойне прекрасно.  Мы едем по степи, между горами и морем. Это Таврия. Она представляет одну из прекраснейших местностей, которые я видел в жизни. Здесь почти всегда чистое небо, климат мягок и не очень  засушлив.
А какой тут воздух! Душистый, мягкий и прозрачный, Им не дышишь, его  пьешь – не напьешься. Это чувствуется после нашего разряженного северного воздуха – в нем всегда дефицит кислорода.
Вдоль дороги опустевшие виноградники, бахчи.  Огромные валуны с древнейших времен будто сторожат время. Вдали виднеются лесополосы с дикими абрикосами.  Земля плодородная, хотя на первый взгляд иссушена солнцем. И все же, во всем здесь чувствуется свое неповторимой очарование. Степь, холмы, ветер. Небо окрашено в темно-синий бирюзовый цвет. Это придает небосводу определенную загадочность.
  Через два километра от райцентра раскинулось селение под названием Ново – Ивановка, где больше ста лет назад на свет появился мой отец. Останавливаемся у приглянувшегося  саманного дома, во дворе которого суетился мужик нашего возраста.
– Слышь, товарищ, – кричу в открытую форточку такси, – поговорить можно?
Тот, оглянувшись на голос, закивал головой:
– Подгребайте до хаты.
Открываем калитку и оказываемся во дворе. Он ухожен. Здесь летняя кухня, надворные постройки – совсем  как у нас на Севере.
– Хозяин, – обращаюсь к мужчине, – мой отец когда-то тут родился и жил до 1930 года. Затем его семью раскулачили и выслали на Урал. Хотел бы узнать, где был их дом.
– Мать, – кричит мужик, – иди сюда. Тут люди шукают свои корни. Ты же все про нашу деревню знаешь и людей помнишь.
Из дома выходит женщина лет восьмидесяти.
– Здравствуйте,– хозяйка приветливо улыбается. – Меня бабой  Лидой кличут. Жукова моя фамилия. Я тутошняя, родилась в Ново – Ивановке. Раньше-то деревня по-татарски называлась, дай бог памяти…
– Бешкурка – Вакуф? – подсказываю я. 
–  Точно. А вы откуда знаете?  Кого ищите-то?
– Карташова Федота Ивановича – моего деда по отцу. Его в тридцатом году  арестовали, как саботажника.  Были слухи потом, что он умер в тюрьме в Симферополе.
 Старушка приглашает  присесть на лавочку, внимательно всматриваясь в меня и Митю. Становится неуютно от ее взгляда.
–Я внук. Вот  решил найти корни своих  предков, подробнее узнать об их судьбе, найти дом…
– Про Карташовых я слышала от своего отца Жукова Николая Михайловича. Он был близко знаком с твоим дедом и отцом. Очень богатые люди были. Земли много имели, лошадей, овец. Очень богатые!
– Более четырехсот гектар. Узнал из документов об их реабилитации, – пояснил я.
– Да, –  подтвердила баба Лида, – у них даже свое родовое кладбище было. Вернее, оно и сейчас есть, только заросло все.
– Я знаю, где кладбище находится, – поддержал старушку ее сын. – Мы в детстве  часто играли  с пацанами в  войну в нем. Там такие надгробные плиты интересные: с надписями, рисунками, высеченными барельефами.
– Мой отец рассказывал, что Карташовы  против советской власти пошли, заговор устраивали, вот за это и поплатились, – баба Лида говорит об этом, как непреложном факте. Власть, мол, зря не наказывала.
Я не пытаюсь ей возразить, понимая, что все это бесполезно. Иначе придется объяснять старушке много такого, чего она все равно не поймет и не приемлет. У нее своя, ПРАВДА.
– Может, проводите до кладбища, – прошу я мужичка, – хочу проведать своих предков.
– Петро, сходи с людьми на кладбище, покажи, что хотят. Да возьми с собой металлические щетки, там многие плиты уже вросли в землю, придется расчищать…
 Петро засуетился, кинулся в сарайчик, долго гремел там железками и, наконец, вывалился наружу с необходимыми инструментами в руках.
–Понимаешь, вчера с мужиками пива попили, – обращается ко мне Петро. – А кладбище еще хорошо сохранилось. Обязательно найдем ваших родственников, – тараторит он. По всем было видно, что ему очень хочется услышать от меня слова, которые бы его взбодрили.
– На пиво ты по любому получишь, – заверил его Митя.
Петро заулыбался и скорым шагом устремляется на окраину деревни. Мы с трудом поспеваем за ним. В километре от последнего строения деревни дорога раздвоилась.
– Одна из них идет на кладбище, где сегодня хоронят, она, видишь, накатанная, другая, посмотри, еле заметная – это к вашему погосту, –объяснил Петро.
– Почему «нашему погосту»? – поинтересовался брат.
– Так на нем же ваши родственники упокоены.
Я никогда не обращал внимания на планировку последнего пристанища людей, его расположение.  Кладбище и кладбище. Что в нем может быть необычного? Помню наше, поселковское, где я родился. Хмурые ели в обхват, зеленый мох, деревянные кресты, изредка памятник в виде обелиска с красной звездой. Оградки, сваренные из арматуры и покрашенные в черный цвет. На окраине  всегда куча старых венков с блеклыми траурными лентами. Мне не нравилось бывать на нем. Я  не ходил провожать в последний путь сельчан. И только один раз был на похоронах своего дяди Павлика, маминого  брата. Это была первая смерть моих близких в поселке.
Среди сверстников, да и взрослого населения ходили сплетни (особенно старались в этом подвыпившие бабы), что после самоубийства четы фронтовиков на кладбище по ночам стал появляться призрак, которого довольно быстро окрестили Хозяином погоста. Люди, якобы, видели сероватый силуэт согбенного старика, который  бесшумно двигался между могил, никогда не пересекаясь с посетителями умерших. Наш класс, без меня, ходил специально посмотреть на этот призрак в полнолунье (кто-то сказал, что именно в эти дни  он появляется). Но, увы, свидание не состоялось – Хозяина не увидели. Было только свечение над одной свежей могилой.
Здесь, в Крыму, на родине моего отца, кладбище выглядели по-другому. Только пытливый глаз может угадать в чуть видимых холмиках могилы, разглядит среди пожухлой травы и прошлогодних высохших кустарниках старые, ушедшие в землю почти целиком останки надгробий и ржавые кресты, зеленые ото мха, обломки памятников. На них полностью отсутствовали мраморные надгробия с позолоченными крестами; массивные чугунные ограды; таинственные подземные склепы, которые, как мне казалось, должны быть на дореволюционных погостах…
Внимательно читаю надписи фамилий: Плаксин, Сальцын, Полюшкин, Древятняк, Палеоха … Они часто произносились в нашей семье отцом и мамой. Это все мои родственники. Петро машет рукой – что-то обнаружил интересное.  Подхожу. Несколько надгробных плит чуть видны уголками.
– Давай  расчистим эти плиты. Мне кажется, я раньше встречал здесь фамилию «Карташов».
 Начинаю яростно очищать от многолетнего мха и лишайника поверхность. Медленно проявляются буквы. С трудом пытаюсь читать. Понимаю, что это не та фамилия. Скребу следующую – мимо. Митя молча работает еще над одним надгробием…. Все, перекур. Приваливаюсь к оградке, достаю свою «сигарету» – таблетку ниртосорбита – сердце, мать его… Петро куда-то исчез.
Отдохнув, начинаем все по-новой. Чуть видны буквы. Читаю и ничего не понимаю. Перечитываю. Вдруг до меня доходит, что это могила моего прадеда. «Здесь покоится раб Божий Карташев Иван. Родился 23 сентября 1846 года. Скончался в 1902 году». Бьет как током – ведь деда звали Федот Иванович. А это Иван. Прадед! Пытаюсь осмыслить происходящее. Получается плохо. В голову почему-то лезет мысль: «Папка родился в 1906 году – значит, он своего деда тоже никогда не видел – появился на свет уже после его смерти. И я своего деда тоже никогда не видел живого… вот совпадение». Через секунду противоречу: никакого совпадения – папкин дед Иван умер своей смертью, а моего деда Федота убили в тюрьме. У первого есть место упокоения – могила с надгробной надписью, у второго нет ничего – только память о нем.
Возвращаемся в дом бабы Лиды. Она ни о чем не спрашивает. Все понимает по нашему виду, да и сын Петро уже доложил о наших находках.
– А показать, где стоял родительский дом сможете, хотя бы приблизительно…
– Почему приблизительно. Точно покажу, его ведь снесли-то недавно, лет пятнадцать назад. Татарин, там какой-то землю выкупил и начал строить новое жилье, – говорит баба Лида. – Петро, сходи, покажи гостям, где строится Мустафа.
Петро радостно машет руками. Видно, что деньги, которые ему дал Митя, ушли по назначению. Глаза блестят, речь стала полупонятная. Останавливаемся около кучи стройматериалов, кирпича, досок, цемента…
– А это точно здесь? – интересуюсь.
– Конечно, вот видите: лежит куча ракушечника – это остатки фундамента вашего дома, – Петро опять замахал руками, – а пиво подорожало, –  без всякого перехода продолжает он.
Я, молча, достаю купюру и вручаю нашему гиду. Тот моментально исчезает. Делаю несколько фотографий на память. Всматриваюсь в место, где родился папка, делал свои первые шаги, где бегал пацаном,  дрался со сверстниками. И где он уже отсутствует 80 лет и никогда не появится здесь, у родного очага! Боже! Как короток век человеческий! И ничего уже не вернешь!
Опять пылится дорога. Мы практически не разговариваем. Нет ни желания, ни сил. В душе пустота и …умиротворенность.
… Мы опять в Керчи. Гуляем по набережной, посещаем экскурсии – отдыхаем душой и телом. Но где-то там, в подсознании, неотступно крутится мысль: остается еще одно дело: узнать, как умер дед  Федот Иванович? Для этого необходимо познакомиться с его уголовным  делом – уж там об этом точно сказано.
Вечером советуюсь по этому поводу с Митей.
– А чего тут думать, надо запрос в архив ФСБ сделать. Там   прояснят эту тему.
 Соглашаюсь, хотя мало в это верю. Не откладывая дело в долгий ящик, составляем текст и отправляем запрос по известному адресу…
             
                «УМЕР ВНЕЗАПНО»
                (о прошлом)
        Карташев Федот Иванович.  Дед по линии отца.

     Федот Иванович имел агрономическое образование, пользовался непререкаемым авторитетом  в селе, нередко выступал в роли мирового судьи среди крестьян. Никогда не поступался принципами, до конца отстаивая свою точку зрения.
На фронте воевал в конном сторожевом дозоре. Попал в немецкий плен осенью 1915 года, в Австро-Венгрии. Вот что  рассказывал он моему папке по этому поводу:
«В тот день поутру  мы на рысях  направились к близлежащему селу, чтобы узнать,  нет ли там  засады.  Нас было четверо. При подъеме на горку, наткнулись на разъезд противника числом не меньше десяти. Встреча оказалась неожиданной для обеих групп. Но  немцы  скоро сообразили, что нас  гораздо меньше, бросились  в атаку.
        Мы сблизились и закрутились в смертельной схватке, прикрывая друг друга.  Однако, увертываясь, пришлось все-таки разделиться. Несколько конников окружили и меня. Не чая остаться в живых, решил продать жизнь подороже. Лошадь послушная, подвижная,  не позволяла, чтобы противник оказался у меня за спиной.
Пустил в ход винтовку, но, как назло, заклинило патрон.  А тут  противник  рядом. Я  бросил  огнестрел и выхватил шашку. Стал отражать сабельные удары.  Получил несколько мелких ран. Вижу, как мои товарищи  вырвались из окружения и поскакали к своим подразделениям.
       Раздался выстрел. Лошадь подо мной упала. На меня сразу набросились. Оглушили прикладом. Очнулся от немецкой речи… .
Почти два года дед Федот  находился в  плену.  Выжил. Не сломался. Все его помыслы были о доме. Вернулся. К свершившейся революции отнесся спокойно, никак не высказывая своего отношения ни к красным, ни к белым. Вступать в сельскохозяйственную коммуну, которая образовалась в селе сразу после гражданской войны, не спешил. Свое хозяйство ближе. Это не  нравилось сельским активистам, но они терпели деда Федота – как-никак авторитет на селе.
Коммунизм на деревенском уровне быстро распался. Многие крестьяне потеряли тогда последнюю живность, плуг, борону. Авторитет не  члена коммуны деда Федота укрепился еще больше. Люди прямо заявляли: «Как поступит Карташов, так поступим и мы». Это, естественно, не устраивало местную  власть. От таких людей старались избавиться. Случай представился. После разгрома крымской контрреволюции  в 1924 году  Госполитуправление  полуострова приняло решение о выселении неблагонадежных лиц из  Крыма. Под эту, что называется, метлу попал и Федот Иванович.
  Историческая справка

          В 1921 года в Крыму разразилась сильнейшая засуха. Погибла  половина  посевов.  В августе   начался голод. Он продолжался два года и унес  сто тысяч жизней из числа местного населения. Кроме этого 60% крестьянских хозяйств остались без скота, 28% - без посевов. Создавшееся на полуострове тяжелое положение усугубила еще и безграмотная политика  молодой советской власти, нацеленная на преодоление кризиса путем грозных распоряжений, расстрелов и конфискаций. Все это, естественно, рождало в сознании жителей полуострова враждебное отношение к власти и создавало благодатную почву для развития повстанческого движения и других форм борьбы.   
             Социальную базу повстанчества составили уцелевшие офицеры и солдаты Русской армии Врангеля, махновцы, а также недовольные политикой  советской власти крестьяне и жители городов. Поодиночке и группами они уходили в горы и образовывали там небольшие отряды. В отчетах ЧК эти формирования  фигурировали  как банды «бело-зеленых». Национальный состав их был разным: здесь можно было встретить русских, украинцев, крымских татар, чеченцев, греков, армян. Впрочем, существовали и отряды, целиком состоявшие из представителей одной национальности, к примеру, крымских татар.
Добраться  до повстанцев  было не так-то  просто. Большевики  нередко брали в заложники родственников  контрреволюционеров и членов их семей. К июлю 1922 года по тюрьмам Крыма за связь с "бело-зелеными" сидело более тысячи человек. Многие из них впоследствии были расстреляны.
            Известен случай, когда большевики в  ультимативной форме обратились  к  жителям  деревень Демерджи, Шумы, Корбек, Саблы, чтобы те  выдали своих земляков, ушедших в горы. В противном случае  они угрожали  предать  населенные пункты огню. В ответ на это селяне пообещали, что в случае исполнения угрозы,  они вырежут всех коммунистов  не только в деревнях, но и в таких городах, как Алушта, Симеиз и Судак. В итоге предъявленный красными ультиматум не был приведен в исполнение...
            Судьба повстанцев была незавидной: значительное число этих людей было выловлено и расстреляно, другие – высланы за пределы Крыма как "неблагонадежные элементы", и только немногие были амнистированы с учетом "пролетарского происхождения" и "революционных заслуг».
В 1924 году в Крыму состоялся ряд показательных судебных процессов над сельскими тружениками, обвинявшимися в неуплате продовольственного налога. Один из таких процессов  прошел в селе Новоцарицинское, Карасубазарского района, где на скамье подсудимых оказались главы 14 семей. Подсудимым вменялось в вину, что, уплатив часть налога, они отказались от сдачи остальной его части, и призывали поступать точно так же других селян. В ходе судебного заседания обвинения в отношении 11 человек были доказаны. Приговором Революционного Трибунала один человек был приговорен к высшей мере наказания, четверо – к тюремным заключениям, остальным предложено было в срок до двух недель внести оставшуюся часть налога.
… Возвратившись  из ссылки в 1928 году, дед с энтузиазмом стал восстанавливать пошатнувшееся родное хозяйство. Как-то зимой  был вызван в район. Учитывая его агрономическое образование, местное начальство предложило  поработать в сельскохозяйственной еврейской коммуне, которая образовалась на крымском полуострове. Федот Иванович без обиняков заявил, что из этого предприятия ничего путного не получится. Не будут евреи работать в поле. Наотрез отказался от всех должностей, которые ему были предложены.
Как итог в феврале 1930 года был арестован и посажен в тюрьму как злостный саботажник линии партии и организатор контрреволюционной банды. До приговора суда не дожил.  По словам  сокамерников, дед Федот умер от внутреннего кровотечения  после  пристрастных допросов.
… В 2014 году из Крымского республиканского архива я получил письмо, ставящее точку в моих разысканиях о судьбе моего деда:
        «В фонде «Коллекция дел репрессированных граждан» имеются сведения, что Карташов (Карташев) Федот Иванович (так в документе – авт.) 1871 года рождения, уроженец деревни Оникеш (так в документе) Феодосийского уезда Таврической губернии, русский, гражданин СССР, из семьи помещика, женат, беспартийный, лишенный избирательных прав, занимался в основном  хлебопашеством. Жил постоянно в деревне Ново – Ивановка Феодосийского района Крымской АССР. В 1924 году был выслан из Крыма на 5 лет, как крупный землевладелец, участвовавший в контрреволюционном заговоре. Отбыл наказание, возвратился к постоянному месту жительства в 1928 году, вел единоличное хозяйство. Согласно описи имущества на 1 февраля 1930 года имел  400 десятин земли, одну корову, две телки, две лошади, одного лошонка, мелкую живность, сельскохозяйственный инвентарь, мебель, предметы домашнего обихода.
В деревне Ново – Ивановка с ним находилась семья:
– жена, Пелагея, 48 лет,
– сын, Карташов Пантелей Федотович, 1906  года рождения,
– дочь Карташова Валентина Федотовна, 1912 года рождения,
– сын, Карташов Андрей Федотович, 1919 года рождения.
           11 февраля 1930 года Карташов Федот Иванович был арестован уполномоченным Феодосийского районного отдела Госполитуправления Крыма. Содержался в Крымском изоляторе специального назначения. Ему было предъявлено обвинение в том, что «он проявил себя как ярый и открытый враг советской власти, вел ожесточенную агитацию против коллективизации, умышленно не выполнял контрольных цифр по хлебозаготовкам, вел разговоры среди крестьян о том, что контрольные цифры только разрушают хозяйства, а распоряжения власти ненормальные, то есть в совершении преступлений, подпадающих под действия статьи 58, пунктов 4, 10, 11, 13, 14 Уголовного кодекса РСФСР. Наказание –  высшая мера социальной защиты».
          Согласно обвинительному заключению дело Карташова Федота Ивановича подлежало направлению в Особую тройку при Госполитуправлении Крыма, но 19 марта 1930 года он внезапно умер в больнице при Крымском изоляторе от «миокардита и проявлениях нарастающей сердечной слабости и асфиксии».
Основание: дело Р-4808, оп.1, д.
Заместитель директора
-главный хранитель фондов                Т.А. Шарова
Архивист 1 категории                А.И. Ярлыкова
От автора: в архивном    документе не указаны старшие  дочери Федота Ивановича – Маруся и Полина, поскольку в 1930 году они  уже  жили отдельно от родителей  со своими семьями. О них будет рассказано ниже.

                ДЕЛО №16364

        Прошел год.  И вот я снова на полуострове, уже российском. В основном Крым радуется историческому возвращению в Россию! Но есть и те, кто с ненавистью смотрят на преобразования, проклинают Путина, россиян. На вопрос: «почему?», что-то бормочут про Европу, свободу и засилье москалей. Но таких очень мало…
… Улица Богдана Хмельницкого, 26 – здесь находится здание Федеральной службы безопасности Республики Крым. Почему-то волнуюсь, словно виноватый.   Симптом сына кулака? Врожденный страх перед этой  организацией? Останавливаюсь, привычно сую таблетку под язык и, почувствовав живительную прохладу, захожу. В приемной тесно – много народу. С удивлением слышу татарскую речь. Обращаюсь к человеку на вахте:
– Я по личному… – тот автоматически в ответ: – сейчас к вам выйдет сотрудник, ему все объясните.
Жду. Невольно подслушиваю диалоги людей:
 – Бабушку звали Алия, родилась в начале 20 века. Выслали в 44-ом, в Казахстан. Из Бахчи-Сарая…
– Так и пиши в заявлении. Должны найти дело.
– Устабашев фамилия. Она известная в Крыму. Это мой отец. Умер. Так и не узнал, что зря его выслали…. Как думаешь, реабилитируют?
–  Я только недавно узнала, что льготы какие-то положены. Спасибо Путину…
– Азат – хорошее имя. Это дядя мой. Пусть найдут его могилу. Где-то в Красноярском крае, поселок Таежка. Письмо было оттуда последнее от дяди. Вот оно – сохранила моя мама, его сестра.
Кто-то трогает меня за плечо. Поворачиваюсь. Молодая женщина лет тридцати. Симпатичная.
– Какой у вас к нам вопрос?
Путано объясняю, что, мол, из Сибири, Родители крымские, раскулачены. Деды расстреляны. Толком ничего не знаем, как погибли...?
– Во-первых, не удивляйтесь здесь столпотворению. Сейчас, после Указа президента России о реабилитации народов Крыма, многие крымские татары, болгары, немцы оформляют реабилитационные документы. Когда находились под юрисдикцией Украины, это было сделать невозможно.
Во-вторых, вот бумага, напишите подробно все, что знаете о своих родственниках. Попробуем найти их уголовные дела.
Быстро пишу заявление и отдаю девушке, которая терпеливо ждет. Очередь не ропщет. Понимают – издалека мужик приехал…
– Присядьте, подождите, сейчас выясню.
Отхожу в угол приемной, облокачиваюсь на стену. В голове сумбур. Стою и  просто наблюдаю, как здесь в маленькой прихожей возвращают историческую справедливость, дают надежду на то, что  родовые следы наших предков найдутся и  останутся на земле навсегда. И так обыденно…
Через полчаса «моя» сотрудница появляется снова.
– Пройдемте в читальный зал, туда сейчас принесут документы, которые вас интересуют. Предупреждаю сразу: никаких фото и видеосъемок, копирования документов. Только чтение.
Согласно киваю головой, следую за ней. В зале никого нет. На одном из столов уже лежит толстая папка. Беру в руки….  И, неожиданно кладу обратно, словно обжегся.  Внимательно всматриваюсь в пожелтевшие от времени корочки, где чернилами крупно написано:  «Дело №016364…», начато 8 февраля 1930 года, окончено 19 марта 1930 года. Ниже: Карташев Федот Иванович 1871 года рождения, и вдруг дальше: «и Карташев Пантелей Федотович 1906 года рождения». Но последняя строка жирно зачеркнута красным карандашом с припиской «Проходит как свидетель».
Первая неожиданность: значит, вначале отец тоже шел как обвиняемый по делу. Но по каким-то неизвестным пока мне причинам он не стал членом контрреволюционного заговора, в котором обвиняли деда…
Забегая вперед, скажу, что в заговоре, по версии следствия, участвовали члены семьи Федота Карташева и его ближайшие родственники: двоюродные братья, племянники, всего восемь человек. Семеро из них будут впоследствии расстреляны по решению Особой тройки при Госполитуправлении Крыма.
… Осторожно перелистываю рукописные страницы истории последних дней жизни моего деда Федота.  Вот его показания, что никакого заговора не было. Иногда  родственники собирались по вечерам – пили вино, разговаривали о жизни, бытовых проблемах. Налоги платил вовремя и полностью. Никого не агитировал против власти. Тут же приложены справки из сельсовета о сдаче зерна и прочего сельхозпродукта, выписка протокола общего собрания села, что Федот Карташев не чинил вреда советской власти. Далее показания других обвиняемых и свидетелей. И рекомендации следователя о лояльном наказании подследственного – высылке его в Сибирь.   
И вдруг, письмо из Главполитуправления Крыма. Его текст гласил, что делу контрреволюционного заговора в Ново – Ивановке, во главе которого стоит Федот Иванович Карташев,  уделено особое внимание. Оно должно быть резонансным и преданно широкой огласке общественности. Поэтому предлагается допросы проводить  с пристрастием, добиваясь признательных показаний.   
Обращаю внимание на вырванные страницы «Дела». Листаю дальше. Последний допрос деда. Датирован 18 марта 1930 года. Совершенно другой тон вопросов и их постановка.  И ответы Федота Ивановича. Виноват. Бес попутал. Раскаиваюсь…
Больше допросов нет. Лишь справка врача о смерти заключенного в связи с «миакардитом, сердечной слабостью и асфиксией».
                Справка:
      Миокардит – поражение сердечной мышцы.  Асфиксия – кислородное голодание, развившееся в результате физических воздействий, препятствующих дыханию.
      Вот и все: Моего деда Федота Ивановича Карташева (Карташова) 18 марта допросили с пристрастием, 19 марта он умер в результате физических воздействий, вызвавших поражение сердечной мышцы.
Из здания архива я уходил спокойным. Белое пятно в биографии человека, потерявшего  жизнь во имя «светлого будущего» России, было ликвидировано. Но у меня,  его внука,  который из этого «светлого будущего», было  все-таки тошно на душе…
            
            СЕСТРЫ ОТЦА И ДРУГИЕ РОДСТВЕННИКИ
               (прошлое)

      Валентина Федотовна  Карташова – родная тетка по отцовской линии. Была выслана  не на  Северный Урал, как  все члены семьи, а в Архангельскую область, в  новый леспромхоз на берегу таежной реки. Чем руководствовалось начальство, разъединяя  близких  родственников, сказать сейчас трудно, но факт есть факт. Валя девушкой  была рослой,  физически сильной, обладала отменным здоровьем.  Первую зиму   работала обрубщицей сучьев на деляне, летом –  на лесосплаве. Осенью направили  на уборку картошки в  подсобное хозяйство.  Здесь были некоторые послабления режима проживания. Не нужно было еженедельно отмечаться у коменданта. Он  сам приезжал на базу и  регистрировал спецпереселенцев.
В поле  Валентина подружилась с молодой женщиной  по имени Ганна. Та обрадовалась, когда узнала, что  ее новая знакомая  – крымчанка.
– Тю… Почти землячка, – без обиняков заключила она, –   в Феодосии  у меня  близкие родственники. – Помолчав, тихо произнесла: – Как они сейчас там? Тоже, наверное, хватили немало лиха, – слезы градом покатились из ее глаз.
Сезон уборки урожая подходил к концу.  Скоро должен был  прибыть комендант и отправить  рабочих в поселок.
– Эту  зиму не переживу, – как-то обмолвилась в разговоре Ганна.  – У меня больное сердце, мучает одышка, часто отекают ноги.
Валя, как могла, успокаивала  её.
– А что если убежать из этого проклятого места? – то ли предложила, то ли задала  вопрос подруга.
– Да ты с ума сошла!  Замолчи! Не дай Бог, кто подслушает  нас.
Прошла минута, другая, и Ганна вновь продолжила  разговор о побеге.
– Сейчас или никогда,– сказала она. – Зимой много не набегаешь, замерзнем. Сама знаешь, какие тут морозы.
Ганна озвучила план:
– Отсюда идут лесовозы прямо до железнодорожной станции.  У меня есть знакомый шофер. Он – из местных. За деньги   довезет нас. На перегоне мы постараемся незаметно пробраться в какой-нибудь  товарный вагон. Эшелоны с лесом отсюда  идут только на юг.
– Но мы   без документов. Первый  же железнодорожник  сдаст нас милиции.
– Не бойся, крымчанка! Не мы первые, и не мы последние. Нам бы только до  родных краев   добраться.  Ты со мной?
– Согласна, – тихо произнесла Валя.
Через день беглянки были на станции. Сначала прятались среди штабелей  леса возле заброшенной  шпалорезки, а когда стемнело, скрытно пробрались к железнодорожному составу с пиломатериалами. Облюбовав один из вагонов, забрались  в  него. Свободного места  едва хватило, чтобы  присесть. Но и этому  были рады. Только бы их не заметили. Скоро  раздался свисток паровоза, и состав плавно двинулся  в путь.
 Утром, на одном из перегонов, вагоны неожиданно загнали  в тупик.
– Ждать не будем,– сказала Ганна,–  пересядем на другой поезд. Посмотри, на первом пути стоит новый товарняк.  Наверное, ожидает встречный поезд. Скоро  дадут ему зеленый. Давай быстрее!
Девушки  с трудом выбрались наружу и что есть мочи  побежали к составу. Он был гружен лесом. Где тут можно было  устроиться? Только на открытой тормозной площадке.  Не раздумывая, забрались  на нее. Увидев, что Валентина ежится от утренней свежести, старшая подруга успокоила ее.
– Днем не замерзнем, солнышко  греет еще. К ночи, надеюсь, прибудем на какую-нибудь станцию. Там и решим, что делать.
Действительно, ближе к вечеру состав остановился на маленькой станции.  Здесь менялись локомотивные бригады, заправлялся паровоз.
– Надо поискать место поуютнее, а то от нас сосульки останутся,– пошутила Ганна. –  Видишь, дождь стал накрапывать, ветер холодный подул.
– У тебя деньги есть? –  спросила Валя.
– Остались.
– Тогда давай купим билеты на пассажирский поезд. Документов кассиры не спрашивают, да и милиция здесь навряд ли есть.
– Молодец! Почему я сразу не догадалась?
Им повезло. Они без проблем купили билеты в общий вагон и стали ждать пассажирского поезда. Он прибывал через полтора часа.
– Валентина, ты в Крым поедешь,  когда выберемся из этого ада? –Спросила Ганна.
– Не знаю даже.
– Давай ко мне, в Днепропетровск. В городе легче затеряться.
– Спасибо.
Две недели добирались беглянки до родного города Ганны. Что только не пришлось  им испытать за это время.  Постоянный страх, что поймают, голод, холод. Денег хватило только на несколько дней.
В Днепропетровске было по-летнему тепло, и ласково светило солнце. Люди ходили в легкой одежде. Казалось, все счастливые и беззаботные.
– Слава Богу! Добрались, наконец, – со слезами на глазах проговорила Ганна и перекрестилась. – Давай сходим на рынок. Может, раздобудем  что-нибудь поесть, а то меня уже шатает от голода.
На рынке к ним неожиданно подошел милиционер и попросил предъявить документы. Уж слишком бросалась в глаза одежда женщин. Она выглядела не по сезону. Не знал же блюститель порядка, что на  севере уже давно стоят холода и без теплой одежды не обойтись.
– Мы из соседнего района, приехали, чтобы  заработать немного денег. Деревенский голова не выдал нам никаких документов, –  причитала старшая подруга.
– Из какого  вы района?
– Из Солонянского.
– Знаю такой. Однако  странно, как  местные власти отпустили вас в город без справок? Что-то тут не так.
 Беглянки заплакали. Милиционер внимательно посмотрел на  них,  размышляя про себя, потом  сказал:
– Идите за мной.
Подошли  к небольшому двухэтажному  кирпичному зданию. В вестибюле  он приказал подождать, а сам зашел в кабинет. Через минуту вышел с полноватым мужчиной.
– Привел вам работников, – продолжил разговор  милиционер, – они  вам сделают уборку. Накормите их потом.
Блюститель порядка взял под козырек и вышел из помещения.
– Неужели отпустил? – прошептала Ганна.
– Не знаю.
До обеда беглянки  по-ударному  трудились  в здании. Чистотой заблестели кабинеты, коридор, лестница на второй этаж. Мужчина остался доволен работой.  Потом сводил женщин в столовую и накормил сытным обедом. Поинтересовался  планами на будущее.
– Поеду к себе в район,– сказала Ганна.
Валентина замешкалась, не зная, что ответить.
– Оставайся, я найду тебе работу, обратился он к ней, документы  выправлю потом, дав понять, что отлично понимает этих странных с виду девушек.
На этом мое повествование можно и закончить. Скажу только, что   Валя вышла замуж за своего благодетеля, которого звали Василием Ивановичем Могиленко. Родила ему прекрасного сына. Супруги счастливо прожили  более трех десятков лет.
Валентина Федотовна не любила  вспоминать  о своей юности, непосильном труде на Севере, хотя однажды мне  рассказала, как не покорилась обстоятельствам и убежала от насилия и тирании.
      
         Георгий Васильевич Могиленко – сын тети Вали.

       Прошлым летом  я опять побывал в Крыму. Дали санаторную путевку в Евпаторию.  Созвонился по скайпу с моим двоюродным братом Георгием,  сыном моей тётки Валентины Федотовны Карташевой (Могиленко),  (слава интернету), которому к этому времени исполнилось уже семьдесят пять лет. (Боже мой, как короток человеческий путь на этой земле).
Я много слышал про него от отца: рассказывал, какой умный сын у его сестры растет в Днепропетровске. Медалист, умничка, учится в институте. В 1958 году я с родителями, проездом в Крым, был у них в гостях. К сожалению, Юрка был на преддипломной практике в другом городе – так  и не увидел брата.
Запомнился большой двор в многоквартирном доме, в котором играл с дальним родственником в песочнице. (Представляете, из тайги и в песочницу!?) Поход в исторический музей, где хранится оригинал письма запорожских казаков турецкому султану.  И самое главное, навсегда в память врезалось, как тетя Валя ежедневно брила  лысину мужа Василия Ивановича опасной бритвой. Уникальное зрелище!
Георгий, так записано в свидетельстве о рождении у брательника, хотя мать с отцом, да и все родственники называют его Юрой,  был единственным ребенком в семье. Все внимание, конечно,  ему. Игрушки, цветные книжки, всевозможные конструкторы – все  Юрке. Тем не менее, благодаря строгости отца, он вырос не белоручкой. Умел в доме отремонтировать все, начиная от электрического утюга и кончая швейной машинкой «Зингер», справлялся с любой поломкой  радиоприемника.
Скоро среди соседей и знакомых снискал славу мастера «золотые руки». После окончания средней школы с серебряной медалью все думали, что Могиленко младший  прямиком пойдет в Бауманское техническое училище, однако этого не случилось. Документы  подал в геологический институт. Это было время, когда наряду с  романтическими   профессиями –  летчик, космонавт и конструктор геология занимала не менее престижное место.
Учился легко, на «отлично» сдавал зачеты и экзамены, охотно ездил на стажировки. С получением диплома об окончании вуза, Могиленко присвоили первое офицерское звание «лейтенант». (В институте посещал военную кафедру). Направление на работу получил на  юго-восток страны.   Там добросовестно  отработал  положенные два года на одной из железорудных шахт инженером. На этом  у  Георгия романтика геологической профессии закончилась. 
 Вернулся в Днепропетровск. Устроился на оборонное предприятие  инженером наладчиком поточных линий. На этой должности достиг  наибольших успехов. Ему были по плечу  самые сложные схемы. Случилось так, что на предприятие пришла разнарядка: отобрать наиболее талантливых инженеров-наладчиков для работы за границей. Пришлось  вступать в члены КПСС, чтобы дали туда путевку.    Попал-таки в список   Георгий  Могиленко. Пункт назначения:  строящейся завод на западе  Индии.
Один год  проработал брат за границей. За это время выучил   английский язык, усовершенствовал  свою  вторую специальность электронщика. А  через  пять  лет,  снова  представилась командировка в Индию. На этот раз на три года. Потом еще.
Когда окончательно вернулся на родину,  здесь  уже полным ходом  шла перестройка, под общим народным  названием «дерьмократия». Многое было новым, непонятным, но Георгий принял происходящее без колебаний. Понимал, как жили,  больше так жить нельзя, но и как предлагали жить «младореформаторы» тоже не мог.
 Вскоре всей семьей: жена, сын, дочь  перебрались в Симферополь, на  историческую родину матери. Так что живет в Крыму уже более двадцати лет.
…  –  Ты сколько дней будешь находиться в санатории? – спросил  Георгий меня, когда я позвонил ему по телефону.
 – Три недели!
-К концу твоего пребывания в  лечебном заведении  приеду к тебе. Раньше не могу:  завтра уезжаю  на десять дней в Форос. Старый товарищ   предлагает отдохнуть у него. Отказать – неудобно, да и тебя отвлекать от лечения не след.
В последний день санаторного «заточения» у ворот  жду брата. Мысленно представляю, какой он? Задумался. Слышу, кто-то окликает меня по имени:
– Борис?
Поворачиваюсь, … и вижу как навстречу идет мой отец!  Папкино лицо, его нос, брови. От страха потряс головой – глюки. Но человек не исчез, наоборот, широко раскинув руки,  кинулся обниматься.
– Господи, никогда не думал, что ты так похож на моего отца. Копия! – Трясущими руками достаю одну из последних фотографий отца. – Посмотри!
Юра разглядывает старое фото:
– Действительно, почти одно лицо. Вот чудо природы.
– Да, не чудо это. Родственные гены! – уже смеюсь я.
Сто километров, ровно столько от Евпатории до Симферополя, пролетели не заметно. За рулем сын Георгия – Дмитрий. Пятидесятилетний молчаливый мужчина.  Отвечает односложно.
– Он всегда такой, – улыбается его батя.
– А мне сестра Галина рассказывала, когда была у вас в гостях в Днепропетровске,  какой  Дима в детстве был милый и хороший мальчик. Очень бабушку Валю любил, – некстати вспомнил я.
И вот я в гостях у родственника. В глаза бросается уютный дворик перед окном квартиры. Дом в еврейском стиле: двухэтажный, много пристроек, гаражей.
– Как в фильме «Ликвидация», – смеется Юра.
В квартире пахнет, чем-то особенно, вкусным.
– Жена Лариса  старается, – поясняет хозяин.
В коридор выбегают двое малышей. Следом молодая женщина.
– А это Юля, дочка.
Знакомлюсь. Появляется молодой мужчина.
– Зять, тоже  Дмитрий.  Ну, вот практически и вся моя семья. Есть еще жена сына Ольга, придет попозже.
Вечером вся семья в сборе. За столом командует Георгий. Вспоминаем наших родителей. Юра рассказывает, как приезжал в молодости к нам на Урал в гости. (Я, к сожалению, был в это время в Советской армии). Как его удивила наша тайга…
– А ты знаешь, хочешь, верь, хочешь не верь. Но про раскулачивание я ничего толком не знал. Мать берегла меня от этого. Даже не знал, что она была  в ссылке. Только однажды поинтересовался про то страшное время – в ответ услышал: «Лучше тебе об этом ничего не знать».
Только однажды перед своей кончиной она с сестрой Полиной попросила меня свозить их на машине в родную деревню – Ново-Ивановку. Приехали. Остановились около дома, который был еще жилым.  И тут мама, взглянув на дом, категорически отказалась выходить из машины. Ее долго уговаривали и тетя Полина, и я, но тщетно, по  только ей, понятным причинам, она так и не посетила свое родовое гнездо.
Молчим. Затем дружно произносим тост за погибших в годы репрессий. За дедов, бабушек…
Незаметно разговор переходит на животрепещущую тему: присоединение Крыма к России. Я рассказываю, как люди в Евпатории радуются этому. Для них кончился 23 летний бандеровский кошмар, которым им пичкали все это время. С удивлением замечаю, как мрачнеют лица моих молодых родственников. Они с нескрываемой ненавистью, говорят о нападении России на Украину, о «фашисте» Путине, о российских войсках, вторгшихся на их незалежную родину. Пытаюсь призвать  к рассудку, но тщетно. Упорство, с которым они защищают «свои» ценности, граничат с шизофренией.
– Когда это вам успели промыть мозги? – интересуюсь у молодежи.
 В ответ слышу точные копии выступления украинских политиков по телевизору. Русские каналы они не смотрят. Молчит Георгий, то ли соглашаясь со своими детьми, то ли нет. Молчу и я, не понимая, как можно было довести людей, воспитанных в советское время  до такого состояния, что они напрочь забыли прошлое. Праздничный вечер как-то быстро сворачивается.  Завтра я улетаю домой, в свой любимый Ханты – Мансийский автономный округ. На родину моих детей, свою сегодняшнюю родину.

       Мария Федотовна Карташова. (По мужу Плаксина).

     Избежала раскулачивания и высылки  в северные районы страны, поскольку была замужем и жила   отдельно со своей семьей.  Перед коллективизацией  с мужем  уехала в районный центр. С этого времени связь с ней потерялась на многие годы. И только в середине 50-х годов через дальних родственников отец разыскал сестру. Но встретиться  не пришлось. Путь неблизкий, да и материальное положение   не позволяло.  Периодически обменивались письмами. Тетя Маруся  к этому времени жила  в Киеве в семье сына.
Из  ее писем папка узнал, что ее муж  умер  перед  войной. Она осталась вдвоем с десятилетним сыном. Когда Крым оккупировали немцы, жить здесь стало невозможно. С одной стороны издевались фашисты, с другой – полицаи из числа крымских татар. Многие жители села, как и тетя Маруся с сыном,  ушла  к партизанам. Полтора года провела в отряде, обстирывая и обихаживая раненых.  Когда Крым освободили советские войска, тетя Маруся  вернулась домой. Доктора нашли у нее болезнь легких. Не прошло даром пребывание в оккупации.
… Летом 1990 года  я прилетел в Киев в командировку. К этому времени тети Маруси уже в живых не было. Я решил встретиться с ее сыном Виктором,  моим   двоюродным  братом.  Выбрав удобное  время  для встречи,  позвонил в квартиру родственника. На пороге стоял высокий седой мужчина. Сразу подумалось: карташовская порода. Выдавали  верхние уголки век. Они  нависали над  нижними, что было  характерно для всех  Карташовых. Родственник внимательно разглядывал меня. Тут  появилась шальная мысль разыграть брата. Серьезным тоном говорю:
– Здравствуйте, я представляю  киевское  движение «Рух», вы поддерживаете это общественное движение?
Виктор  побледнел, сделал шаг назад и хрипло ответил:
–  Очень  поддерживаю, вся моя семья  поддерживает.
– А родственники жены?
– Тоже поддерживают.
Смех душил меня, но я стоически держусь, чтобы не выдать себя.
Если кто помнит, «Рух» в те времена на Украине  представлял собой  либерально - националистическую организацию. Её члены  жестоко расправлялась с неугодными жителями городов и поселков, ущемляли права русскоязычного населения, нападали на милиционеров, угрожали военнослужащим. Дошло до того, что представители силовых структур старались не появляться в городе в форменной одежде.
– Чаем угостите?
Вопрос застал  врасплох брата. Но он тут же  взял себя в руки.
– Конечно, конечно. Проходите, даже чарка  горилки найдется.
Пройдя в комнату, я достал паспорт и протянул  его хозяину квартиры.
– По-моему, мы с тобой родственники.
Виктор недоверчиво посмотрел на меня. Он так уверовал в сыгранную мной роль, что никак не мог поверить в розыгрыш.
– Давай обнимемся!
Через час мы сидели за столом и поднимали тосты. Периодически в квартиру подходили   родственники. Знакомились. Каждый рассказывал о себе, семье, родных и близких. Вечер летел незаметно.
– Помнишь моего отца? – поинтересовался я у Виктора.
– Конечно.   Но  воспоминания не очень лестные.
– Почему  так?
– Когда у деда Федота жили, твой отец  скотину  заставлял пасти. Что было не так, мог и  по заднице надавать. Сам же по невестам бегал. Мне  тогда семь лет было.
– И ты  до сих пор это помнишь?
– Детская память цепкая.
Стемнело. Надо было уходить в гостиницу. Там ждали коллеги, с  которыми встречался по работе. Я попрощался с семьей Виктора. Договорились  поддерживать родственные связи. Слово сдержали. В течение нескольких лет писали друг другу письма, обменивались посылками. Но год от года портились отношения России с Украиной. Стали угасать родственные связи. В 2004 году я получил письмо от жены Виктора. Она сообщала, что он скончался. Сердце остановилось. Ему было  80 лет.

           Полина Федотовна Карташова.

      Она единственная из семьи деда Федота прожила спокойную, без всяких драматических  коллизий, жизнь. Выйдя замуж за красноармейца из армии Фрунзе,   взяла  его фамилию – Палеоха. Это спасало ее, дочь кулака,  от всех преследований. В Великую Отечественную войну работала в воинской части поварихой. На руках оставался ребенок. Муж погиб  на  фронте. Сына вырастила достойно, дала ему образование, определила место проживания – Москву. Но под старость лет поехать к нему жить так и не решилась. Тихо жила в степном Крыму в  Белогорске (в прошлом Карасубазаре). С  братом, т.е. с моим отцом, поддерживала тесные отношения. 
Умерла в 1999 году.

        Андрей Федотович Карташов – самый маленький член семьи врагов народа.

      Ему было 11 лет, когда узнал, что такое ссылка. Вместе с матерью отбывал наказание советской власти на Урале. Работал конюхом, коногоном на лесоповале. Из ссылки перед войной вместе с матерью Пелагеей (судьбу второй жены деда Федота выяснить не удалось) бежали  тайком в Крым. Удачно. Устроился в колхозе. Когда прозвучало «вставай страна огромная», не задумываясь, пошел добровольцем на фронт, скрыв свое происхождение.  Победу встречал в Кенигсберге. Прожил долгую и трудную жизнь, все время, мучаясь вопросом: «за что?»

               «РАССТРЕЛЯН, КАК ВРАГА НАРОДА»
(О прошлом)

         Баранов Дмитрий Митрофанович. Дед по материнской линии. Он был красавцем мужчиной. Не мог спокойно пройти мимо любой деревенской юбки. Для каждой из них у него всегда был в запасе ласковый эпитет. Балагур, весельчак, гуляка – дед нравился и замужним женщинам. Когда уходил на  войну 1914 года, многие бабы в деревне украдкой вытирали слезы.
Война без потерь не бывает.  Пробыл  на чужбине  в плену у немцев до 1918 года и  Дмитрий Митрофанович. Но после подписания Брестского мира, всех солдат отпустили домой. Это было радостное событие. К сожалению, он тогда не знал, что именно  возвращение на Родину будет связано с трагическими  событиями в  жизни солдата – репрессиями его семьи, ссылкой, безвинными  смертями близких людей по воле  оголтелой кучки   людей, представляющих советскую власть  в Крыму. И, наконец, его расстрелом, как врага народа.
Первое время дед исправно писал жене письма. Затем переписка неожиданно прервалась. Пошел слух, что Баранов в плену у германцев. Его жена – баба Катя стоически перенесла это известие, но не переставала ждать мужа.
В конце 1918 года дед появился на хуторе. Такой же статный, красивый. После   традиционного застолья рассказал землякам о войне, друзьях-товарищах, плене. В минуту откровения поведал что, будучи на чужбине, завел еще одну семью.
Баба Катя, поплакав, разговорила мужа. Оказывается, как военнопленный дед Дмитрий был приставлен в качестве батрака на ферму к богатой фрау. Там в него влюбилась дочь фермерши. Вскоре стала его гражданской женой. Через год родились двое малышей – девочки. Закончилась война. В России произошла революция. Власть взяли большевики. Многие солдаты стали возвращаться домой. Затосковал и солдат Баранов по родине. Все чаще и чаще стал вспоминать свою первую жену, трех сыновей и дочку. Этого не могла не заметить немка. Она оказалась женщиной умной, не стала насильственно удерживать возле себя мужа.
Сказала просто:
–Съезди домой, в Россию, осмотрись. Не приживешься, приезжай обратно. Тут у тебя тоже дети. Ждать будем с нетерпением.
  Дмитрию Митрофановичу нередко доставалось от бабы Кати за несанкционированные любовные похождения.
 И однажды в ссоре бросил жене обидное:
–Вот уеду обратно в Германию, тогда узнаешь, как жить без мужа, – а утром винился, просил прощения…
Вскоре хутор в подробностях знал о второй семье Дмитрия Баранова за кордоном. Как водится, одни завидовали, другие злобствовали: «Неспроста гражданская жена осталась у германцев, не иначе немецким шпиёном стал».
Если б знал тогда дед, во что его трепотня выльется, язык бы на двух замках держал. После разгрома Врангеля   мобильные чекистские отряды по приказу соратницы вождя мировой революции Владимира Ильича Ленина сумасшедшей большевички Землячки, урожденной Залкинд, по кличке «Демон» фильтровали многие населенные пункты Крыма. Как правило – без суда и следствия расстреливали и топили в море не только участников белого движения, но и сочувствующих и просто не понравившихся.
 Протест населения не замедлил сказаться, тем более начинался повальный голод в деревнях и городах Крыма. Крестьяне, рабочие, кулаки- татары, частью кулаки-русские, а также немцы-колонисты, болгары, и прочие организовали протестное движение.  Так якобы  создалась контрреволюционная организация под руководством  Хан-Тумурова, одного из руководителей Крымской Республики. Тем более, полуостров был полон слухами о скором падении советской власти, распространялись листовки о беспределе чекистов, их зверствах. В населенных пунктах появились люди, которые предлагали в счет будущих преференций подписывать бумагу о содействии повстанцам. В подпитии подписал ее и Дмитрий Баранов.
А в 1924 году этот  пвседозаговор был раскрыт. Чекисты обнаружили  списки сочувствующих заговорщикам.  Местные активисты советской власти тут же доложили прибывшему начальнику, что Баранов – бывший военнопленный, что у него в Германии остались еще одна жена, дети, что он, может быть, немецкий шпион.  Карающий меч пролетариата среагировал моментально. Было расстреляно 132 человека. Среди них оказался и мой дед. Тысячи  осуждены внесудебными тройками на различные сроки и сосланы.
Но уцелела  Розалия Землячка в этой «послереволюционной мясорубке». Ее зверства были отмечены властью – отправили на  лечение в психиатрическую больницу. После курса психотерапии  она получила второстепенную партийную работу в Москве. Со временем дождалась “заслуженного” места в кремлевской стене, когда умерла в1947 году в почтенном возрасте.

СЫНОВЬЯ «ВРАГА НАРОДА»
    (прошлое)
        Баранов Дмитрий Дмитриевич.

   Родной брат моей мамы. Мне, значит, приходится  дядькой. Его хорошо помню с самого детства. Жили в одном поселке. Дядя Митя (так все мы его звали)  прожил непростую, но богатую на события жизнь. В 1930 году  вместе с матерью, старшим братом  и сестрой – моей мамой, был выслан на  Северный Урал. Как подкулачник. Было тогда ему пятнадцать лет. Работал коногоном, обрубщиком сучьев, сборщиком живицы. Когда исполнилось семнадцать, возглавил бригаду лесорубов. Она ежедневно давала две нормы. В девятнадцать стал первым стахановцем  на лесопункте.
С началом Великой Отечественной войны сразу пришел в военкомат и попросился  на фронт.
– Спецпереселенцев не призываем в Красную Армию, Советская власть обойдется без вас, – сказал комиссар.
Дядя Митя вернулся в поселок ни с чем. Но уже через три недели  получил повестку явиться на войсковой сборный пункт с трехдневным запасом питания.  Оказался все-таки  нужен стране. После трехмесячной обкатки на учебном пункте его направили рядовым бойцом под Москву. Здесь шли тяжелые бои. Он  ходил в лобовую атаку, противотанковой гранатой уничтожил самоходку противника, вынес  с поля боя раненого командира. Не получил даже  царапины.  Но  вот при очередном артобстреле  пострадал.  Ранило  осколком  в  бедро.  Чуть не истек кровью и не замерз на лютом морозе, пока его не нашли  санитары. Врачи едва спасли.
После госпиталя вернулся домой на костылях.  Месяца три лечился народными средствами и встал на ноги! Несколько лет проработал на лесозаготовках, потом  заведовал конным двором, затем ушел в лесники. О причине своего поступка он никому не рассказывал, но, по словам мамы, что-то не заладилось у него с начальством, да и старые раны давали о себе знать.
        Боевые награды дядя Дмитрий надевал только по случаю государственных праздников и тогда, когда раз в год получал какие-то деньги за ордена и медали. ( После войны была такая льгота у орденоносцев).         В этот день родственник с такими же фронтовиками, как и он, шел в рабочую столовую с бутылкой водки. Там они заказывали нехитрую закуску и поминали погибших друзей. Домой боевого артиллериста из столовой всегда забирала жена, тетя Катя. Он не сопротивлялся, не бузил от выпитого, а только горланил любимую песню: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» Нам, мальчишкам, нравилась эта песня, и мы ее с удовольствием слушали. Помню, все тогда хотели стать артиллеристами, хотя и знали, что пехота считалась «царицей полей».
И хорошо помню свой постыдный поступок в отношении фронтовика. Он с моим отцом отмечал очередной день Победы. Как водится,  выпивали, вели беседы о том тяжелом времени. Я семилетний сопляк крутился тут же. И когда дядя Митя заговорил о последнем бое, где его ранило, я вставил:
– Тоже мне, герой. Ранило-то в задницу. Драпал, наверное, от немцев?  С чего я так сказал – не знаю. Видимо, где-то слышал подобные речи от сельчан. Дядька замолчал, потемнел лицом. Затем сгреб меня в охапку и зажал голову между ног и со всей силы врезал ладонью по моей заднице. Боль была неимоверная. Однако, понимая, что обидел его, я смолчал.
Много лет спустя, я попросил у него прощения за свои слова. Он простил. Но до сих пор горько жалею об этом.
После выхода на пенсию дядя Митя устроился сторожем в школу. Через полгода, по совместительству, стал выполнять обязанности дворника. Идя на занятия, я часто видел родственника с метлой в руках. Мамин брат смущался, затем шутил, показывая на  метлу:
– Видишь, племянник, какое у меня в руках грозное оружие! Только от него вокруг может быть чистота!
Как-то ранней весной дядю Митю вызвали в районный  комиссариат. Там  сообщили, что совет ветеранов Уральского военного округа включил его в состав делегации, которая посетит места былых боев под Москвой. Мероприятие было приурочено к очередной годовщине Победы советского народа в Великой Отечественной войне.
Возвратился в поселок фронтовик через неделю. Подтянутый, помолодевший. На расспросы знакомых и родственников,  как съездил, отвечал односложно: поездка удалась. Выпытать же что-то конкретное о мероприятии не удавалось. И вот однажды, когда я пришел к нему домой, увидел интересную картину: ветеран содой осторожно очищал от окисла гильзу артиллерийского снаряда.
– Откуда она?
– Это я привез, – сказал фронтовик, – подарили следопыты, они нашли в одном из полусохранившихся  блиндажей. Может, на что сгодится.
Вскоре случай представился. В школе к 20-летию окончания Великой Отечественной войны (тогда 9 мая объявили нерабочим днем) директор решила создать уголок Победы. Первым и, конечно, наиболее значимым экспонатом стала гильза от артиллерийского снаряда, которую привез дядя Митя.
На празднике  в родной школе выступили многие фронтовики. Они рассказывали, как воевали, за что получили государственные награды. Сейчас я не помню деталей этой встречи, зато на всю жизнь в память врезались слова  дяди Дмитрия о том, что на войне  очень страшно. Страшно умирать в 19 лет, но еще страшнее струсить. Поэтому всегда лез первым в бой. Он умолчал, что сыну кулака свою храбрость приходилось доказывать постоянно и себе, и товарищам по оружию.
Несколько лет назад не стало маминого брата. Но добрая память о нем как настоящем фронтовике, прошедшем страшное горнило войны, навсегда осталась в моей памяти, памяти родственников.

                Баранов Павел Дмитриевич.
   
       Еще один брат мамы. Я  часто заходил  к нему в гости.  Он  гостеприимен, доброжелателен, у него всегда  доброе, ровное настроение. Оно непременно передавалось тем, с кем общался.  В поселке  его любили.  Мама рассказывала, что дядя Павел так же,  как и его брат, Дмитрий, после высылки на Северный Урал, сначала валил лес в тайге, потом строил железную  дорогу, перед войной  работал на металлургическом заводе в мартеновском цехе литейщиком. Там однажды случилась авария. НКВД  арестовало  бригаду, в которой работал дядя Паша. Полгода чекисты выбивали у него показания, что  завербован  немецкой разведкой и получил задание  вредить Советской власти.  Избивали, морили голодом, обливали на морозе холодной водой. Настал момент, когда  он не выдержал и подписал все, что от него требовали. Тут  на место кровавого Ежова пришел новый начальник.  Тысячи уголовных дел были пересмотрены. Выпустили на свободу и   родственника. Куда идти? Семьи не было, здоровье еле теплилось, из общежития выселили.   Вот и  пришел   к нам.  Через несколько месяцев мама поставила  брата  на ноги.  У нас был большой огород, корова,  другая мелкая живность.
Во время Великой Отечественной войны  у  Павла Дмитриевича была бронь – работал  на военном заводе. Так что не воевал.  Но как он  рассказывал,  в то время у него была одна мечта - отправиться на передовую. Условия  труда  в горячем цеху, где он находился,  были сродни  с фронтовой обстановкой. 14-часовой рабочий день, голод, страх, что   однажды, как это уже было,  окажется в тюремных застенках.
 Как-то мастер цеха обратил внимание, что из-за дистрофии  Баранов  уже не в состоянии  выполнять производственные операции. Чтобы не нарушить работу конвейера, перевел его на более легкий труд. Это спасло дядю Пашу. После войны он познакомился со славной женщиной. Женился на ней. С ней и он прожил  остаток жизни. Она родила ему двух сыновей и трех дочерей. Все состоялись как достойные люди.
 Перед призывом  в армию я зашел попрощаться к родственнику.  Дядя Павел  был рад встрече. Похвалил, что не забываю, что не теряю родственных связей. Сказал, что по русскому обычаю надо  выпить. На столе  появилась нехитрая закуска и бутылка портвейна.
Выпили. За здоровье родителей,  лучшие времена, настоящих друзей. Потом спели несколько песен, которые   любил дядя Павел. Они, правда, были грустные и, в основном, народные. Особенно он любил «То не ветер ветку клонит…». Пришла  с работы тетя Клава, жена. Она отругала мужа за то, что тот скромно принимает племянника.
– Призыв в  армию –  не рядовое  событие! – однозначно  заключила она.
Тетка принесла графинчик со смородиновой настойкой, разносолы.
Уходил  из гостей поздно вечером.  Стоял ноябрь. На улице подмораживало.  Из  квартиры  дяди Павлика  слышалось «… подвела меня кручина, подколодная змея...», значит, настойка еще не кончилась.  Эту привычку, не оставлять спиртное на потом, я знал отлично. Особенно, когда на сердце тоска и тянет петь.

                НАША СЕМЬЯ

            ВЕЛИКОЕ СЛОВО – «МАМА»
Моя мама – Мария Дмитриевна,  девичья фамилия – Баранова. На северный Урал была выслана в двадцатилетнем возрасте вместе с матерью и братьями: Павлом и Дмитрием. Работала на лесоповале. В это время моя бабушка Катя (мама моей мамы) ходила по близлежащим деревням и выменивала еду на вещи, которые привезли с собой из Крыма. Это в первый год проживания в тайге позволило семье не опухнуть с голода и не умереть.
В 1933 году мама вышла замуж за моего отца. Она родила и воспитала нас, восьмерых детей, достойными людьми.  Всем большим нашим семейством (нас было четыре брата и четыре сестры) –  воспитанием, контролем за учебой, поведением детей руководила именно она. Но делала  это очень умно: от имени отца. Например, говорила:
-- Папка просил передать тебе (мне), чтобы сложил дрова в сарай и наносил воды в бочки.
  Конечно, это тут же выполнялось. Таким образом, мама поддерживала авторитет отца, который и понятия не имел об этих просьбах. Мудрая женщина, она сумела создать в семье атмосферу доброты, взаимопонимания и взаимовыручки.
Длинными, зимними вечерами рассказывала нам сказки, всякие истории. Помню одну: «Про маму и двоих ее детей – мама заболела и просила их подать ей кружку воды. Дети расшалились и не слушали ее. Тогда она превратилась в птичку и улетела…»
Со слезами на глазах  я кинулся к матери со стаканом воды:
 – Только не улетай, мамочка, – всхлипывал  я, принимая сказку как укор невнимания к ней.
Часто заставляла нас читать какую-нибудь книжку вслух. Первые стихи тоже рассказывала мне она.

У   меня   ль   плечо   шире   дедова,
Грудь   высокая  – моей   матушки.
На   лице   моем   кровь   отцовская,
В   молоке   зажгла   зорю   красную.
Кудри   черные   лежат   скобкою,
Что   работаю  –  все   мне   спорится!..
Позже я основательно познакомился с творчеством поэта 19 века Алексея Кольцова. Но эти строчки запомнил лет в пять с подачи мамы.
…Помню, как нашалив на улице, я, прибегая домой, залезал матери на колени. Она ласково улыбалась:
– Ну, рассказывай, что опять натворил?
Выскажешь ей все, поделишься своими мальчишескими заботами, обидами и… не заметишь, как уснешь, уютно пристроившись у нее на коленях. Потом сквозь сон слышишь, как заботливые руки укладывают тебя в постель.
…Первый раз принес заработанные деньги. Мама светилась от радости:
– Вот еще один помощник подрос.
И по-своему, по-матерински, с гордостью рассказывала об этом соседкам, знакомым.  А я, приходя с работы, уставший, но довольный, степенно ужинал, докладывая ей о производственных делах.
По ночам чувствовал, как мать поправляет на мне спадавшее одеяло, украдкой крестит и тихо шепчет: «Господи, дай бог ему здоровья, счастья в жизни».
Утром, она будила:
– Сынок, вставай, на работу пора.
Вскакивал, время было шесть утра,   на кухне пахло чем-то вкусным.
– Когда же ты успеваешь? – интересовался.
– Такая уж материнская доля, – улыбалась она.
Мама  хорошо пела, знала толк в музыкальных инструментах.    А как она играла на гитаре! Тихонько перебирая струны, напевала старинные романсы. И мы, ее дети, слушали затаив дыхание – ведь играла наша мама! Особенно, “Черная роза – эмблема печали…”, “То не ветер ветку клонит…”.
Когда в доме собиралась вся семья (без малого 20 человек), мама с гордостью говорила:
– Дети мои, как я рада, что вы все выросли, выучились, стали самостоятельными людьми, обзавелись семьями. Теперь и мне можно отдохнуть.
Но это были только слова. Она просто не могла сидеть без дела, без работы. Мы разъезжались, пустел дом, а мать ходила по комнатам, что-то протирала, убирала. И только болезнь, когда было уже невмоготу, укладывала ее в кровать.
Шло время, мать старела, больше появилось седых волос, но  глаза продолжали  по-молодому поблескивать, когда она что-то делала для нас. Мы оставались для нее всегда маленькими. Даже став уже взрослым, приезжая в отчий дом, любил я положить ей голову на колени и рассказывать о своем житье-бытье. Она ничего не советовала, кивая в такт моим словам головой, что-то думала про себя.
Мама…. Какое нежное, емкое слово. Ребенок произносит его самым первым, едва научившись говорить. Мама – это тепло рук, совесть и гордость детей. Проходят годы, мы сами становимся взрослыми, но, невольно услышав слово «мама», влажнеют глаза, и ты переносишься в детство.
Мама – великая русская женщина, которая дала нам жизнь и отдала часть своей для того, чтобы ее дети были счастливы. Это святое имя пронесет каждый сын, каждая дочь через всю жизнь.

                А ТЫ КИРОВА УБИЛА
   (про жизнь)

        В 1935 году в поселок, где жили родители, пригнали много людей из Ленинграда, в связи с убийством Кирова. Одну женщину с девочкой поселили в комнату рядом с нашей. Встречаясь с мамой, она обязательно называла ее «кулачкой». Мама однажды не вытерпела, парировала:
- А ты Кирова убила!
Женщина опешила, испуганно заозиралась и вдруг заплакала. Потом они помирились. В 1938 году ленинградку вновь  забрали в НКВД. А девочка стала жить в нашей семье. Правда, через два года об этом узнали органы и ее увезли в детский дом.
ОБМАН
(про жизнь)
– Шел второй год войны. Перед Октябрьскими праздниками  рабочим  распиловочного лесоцеха  в счет зарплаты выдали по триста граммов спирта. Получила этот продукт и  мама.  Через день к нам  заглянула соседка.
– Дмитриевна, давай выпьем?
– Давай!
Соседка   поставила условие: «Только каждая  будет пить свой спирт».
– Хорошо!
 Налили рюмки.
– За Великий Октябрь, –  сказала тост  соседка.
– За него, – поддержала  мама.
Закусили. Поговорили о родных и близких, которые были на фронте. Выпили еще.
– Давай споем, Дмитриевна!
– Давай!
Вспомнили «Синенький, скромный платочек»,  «Землянку», даже  «Красную Армию» и «Черного барона» спели…
Посидели еще немного.
– Будем расходиться,– мама встала из-за стола.
– На посошок выпьем?
– Выпьем!
И тут соседка  неожиданно   заплакала.
– Прости, Дмитриевна! Ведь  воду  пью я. Спирт еще вчера променяла на мыло.
У мамы тоже потекли слезы.
– Я тоже.
ВЕЧНЫЙ ТРУЖЕННИК
 
        Карташов Пантелей Федотович – папка (так мы, дети, звали его дома). Выслан на Северный Урал с мачехой и младшим братом Андреем, которому на тот период исполнилось всего 11 лет. Женился на маме. Работал на лесозаготовках, содержал  семью. На фронт во время войны призван не был, поскольку являлся инвалидом.  В юности  от разрыва  ружейного патрона ему раздробило кисть левой руки. Дело было на охоте.
Так сложились обстоятельства, что в семье мы видели отца только по воскресеньям. В обычные дни недели он уходил на работу, когда мы еще спали, возвращался –   уже спали. В воскресные дни он  читал на кухне  «Роман-газету». Это было его любимое занятие. В это время мы старались не шуметь, не бегать по кухне.
 Был религиозен,   перед сном обязательно читал вслух молитву и крестился. Мне, пионеру-атеисту, было это интересно смотреть. Я просил:
– Папа, помоли меня тоже.
 Он с серьезным видом подходил к моей кровати  и крестил, бормоча что-то складное, но не понятное. И я засыпал сном праведника.
Иногда замечал, как он читает Библию – очень толстую книгу в деревянном переплете. Это то, немногое, что он сумел вывезти с собой в ссылку на Урал, сохранил и очень дорожил ей. Так уживалось в одном доме атеизм детей и набожность родителей.
Последние двадцать лет на лесопункте он работал пилоправом. Точил цепи к бензопилам и циркуляркам, нарезал полотна для лучковых пил, делал топорища, клепал разорванные цепочки к электропилам. Как следствие, от наждачной пыли получил астму и экзему, от которой страдал до самой кончины.
 В поселке его уважали. К Пантелею Федотовичу ходили за советом, приглашали быть мировым судьей в каком-нибудь споре. Он был одинаково ровен в отношениях и с бывшим зеком, и главой семьи, и с подростком. Если что-то обещал, обязательно выполнял.
Построил дом практически один. Помогали только мы – дети. Три комнаты, кухня, прихожая, веранда, большой ухоженный двор – это все заслуга отца.
До самой смерти он почти  ничего не рассказывал о своей юности, молодости, как выжил в годы репрессий. Даже когда его по доносу забрали в НКВД и увезли в Нижний Тагил, продержав в застенках три месяца. Любопытным  говорил, что ездил в командировку.
Считался охотником-любителем, но за все годы не застрелил  ни одного зверька, ни одной птички. В лес ходил, как он говорил, пообщаться с природой.
– Тогда зачем ружье с собой носишь,– спрашивали дотошные соседи.
С улыбкой говорил:
– Для самообороны: вдруг медведь нападет…
Отец был гостеприимен, терпимо относился к посторонним людям в доме. Сколько себя помню,  у нас всегда  находились посторонние люди.  Приживалки, дети соседей, бывшие  односельчане. До войны у нас почти год проживал  земляк из Крыма, тоже спецпереселенец. Работал на сплаве. Сильно простудился. Признали плеврит легких. Работать не мог. Как заработать паек? Семьи не было, родственников тоже, чтобы поддержали в трудную минуту. Случайно на улице встретил отца. Тот, не задумываясь, предложил посильную помощь.   Вот и  пришел   к нам в дом.  Через несколько месяцев мама поставила его на ноги. Но  земляк не уехал от нас. Жил еще полгода. У нас было свое хозяйство. Оно помогало  прокормить постороннего человека.
Помню, долгое время у нас в доме  жила пожилая женщина по имени Марьюшка. Откуда она и как появилась в семье, толком никто не знал. Сначала попросилась переночевать. Отец не отказал. Потом заболела мама. Марьюшка помогала  по дому, доила корову, обихаживала нас, детей, готовила обеды. Когда мама поправилась, низко поклонившись, продолжила свой путь дальше. Куда? Никто не знал.
Когда во время войны  мать двоюродных братьев посадили в тюрьму за украденное ведро извёстки, а  их отец был на фронте, папка привел их детей к нам в дом. Прожили они у нас полтора года.
Весной и осенью  из соседнего поселка  приезжал  Коля -  сапожник.  Он приводил нашу обувь в порядок  за несколько дней. Потом неделю-другую просто отдыхал и с удовольствием пил парное молоко нашей коровы Зорьки.
 Отец  алкоголем не злоупотреблял. Но богатырское здоровье в молодости  позволяло многое. Однажды, будучи в хорошем  настроении, он рассказал   случай. Его  товарищ  после  работы пригласил в гости.  На столе стояла трехлитровая банка чистого спирта.
– Спирт разводить будем? – спросил друг.
–Зачем портить добро, – резонно заметил отец.
Хозяин дома  налил   по граненому стакану.
Папка залпом выпил спирт и запил его водой. Спустя полчаса, повторил эту процедуру.
– Все, хватит! Пора  домой.
 В избе мама накормила  отца  ужином, уложила спать. На работу рано вставать. Тут неожиданно спросила: – Ты, вроде, выпивши?
– Есть, маленько! – сознался отец.
  Если б  тогда  жена знала, что два больших  граненых стакана спирта равняются почти трем бутылкам водки, ахнула бы от удивления.
В  пожилом  возрасте  папка водку не любил. Если пил, то вино. Рюмку, другую – и все!
Отец  умер на 85 году жизни. Похоронили мы его в одной оградке вместе с мамой.
МОИ СЕСТРЫ И БРАТЬЯ

        Валентина Пантелеевна Зубарева (Карташова) – дочь.
    
     Ей недавно исполнился 84 года. Но она, как и прежде, полна энергии, жизнерадостна, читает детективы, живо интересуется политическими процессами в стране и за рубежом. Правда, своеобразно комментирует их. Это, наверное, от возраста. Валя помнит, как арестовывали бабушку в 37-м, ей досталось трудное детство, голодная юность. Она  однажды рассказала об одном эпизоде из ее жизни. Тогда ей шел четырнадцатый год:
 – Безденежье в доме  угнетало,  больно сказывалось на настроении мамы. Настал момент, когда  она  не выдержала,  и  предложили  мне с младшей сестрой   сходить в соседний лесопункт,  продать там  молоко  от нашей коровы.
… С первыми петухами  мы отправились  в дорогу.  На коромысле  у  меня  мерно покачивались два  пятилитровых бидона. Каждые   пятнадцать  минут  мы  менялись местами. Коромысло  быстро оттягивало плечи.  Вот и речка. Я знала, что от этого места ровно три километра  до лесопункта. С Лидой сели передохнуть.  Прошагали еще  час.   Впереди показался  склад с высокими штабелями пиловочника.
– Пришли!
Мы минули  несколько бараков и остановились возле лесопунктовской конторы.  На ее крыше флаг,  рядом  – плакат: «Успешно выполним план лесозаготовок 1947 года».   Лидка  расстелила  на траве маленькую клеенку. Я поставила на нее бидончики с молоком. Открыла крышки, чтобы покупатели видели молоко. Прошло  полчаса. Но никто не подходил к  нам.  Спешившие в столовую люди  не обращали на нас никакого внимания.
– Купите молоко!  Молоко купите,–  тоненьким голоском  зазывала Лидка. – Купите!
Остановилась грузная женщина в засаленном комбинезоне. Она вытащила из   широкой штанины бутылку.
– Налей сюда, – сказала она.
Подошла еще покупательница.
– Почем молоко, спекулянтки?
 Я сказала цену.
– Возьму  у вас все оптом!
Мы впервые  услышали  это слово. Что оно означает?
–  Согласны?
Мы  с Лидой  переглянулись, не зная, что ответить
– Значит, согласны!
            Баба ловко подхватила бидончики  и, широко шагая, быстро  скрылась за   ближайшим  бараком.
Мы  прождали женщину  целый  час, но  она так  и не  появилась.
Домой  мы добрались только к вечеру, смертельно уставшие и заплаканные. Увидев  на крыльце мать, зарыдали в голос…
Валентина закончила семь классов, потом в вечерней школе - десятилетку, курсы бухгалтеров. Так до пенсии и проработала в этой должности. Но основная ее профессия – жена начальника. Дело в том, что ее муж занимал руководящие должности в лесном хозяйстве, что не всегда позитивно отражалось на  семейной жизни. Это и частые командировки супруга, и появление  домой  «подшофе», и  частые гости в квартире - непонятно откуда и кто такие, и многое другое, что в обычных семьях вызывает скандал, а то и развод. Они  пятьдесят лет прожили вместе. Недавно муж умер. Осталась она одна. Но рядом  живет сын с невесткой, внуки, правнуки. Они любят бабушку, помогают ей во всем.
Еще одна отличительная черта старшей сестры – доброта. Она нам всем заменила мать, когда та ушла из жизни. Мы делимся с ней своими радостями и горестями, она отвечает заботой о каждом. Так и живет.

           «…ВАЛЬКА ПРОВАЛИЛАСЬ»
(про жизнь)

        Купили родители козу и козла. Пуховых. Мать всю семью снабжала свитерами, беретами, перчатками, носками. Вязала и на продажу. Так что парочка была очень кстати. Звали козу «Валька», а козла «Борька». Ну, так вот получилось: совпало с именем старшей сестры и моим.
Умные были твари. Козел сам открывал ворота во двор: вставал на задние копыта и зубами тянул за веревочку, привязанную к щеколде. Та приподнималась, и он рогами толкал ворота. Коза же могла запросто взобраться на сеновал по лестнице и угощаться сеном.
Однажды вечером отец зашел в дом (давал скотине сено) и говорит:
– Там Валька в туалете в дырку провалилась. Закрывать дверь забываете, что ли? Еле вытащил.
– Двумя ногами? – всплеснула руками мать.
Отец недоуменно поглядел на нее.
– Да нет, всеми четырьмя, это же коза. А ты что подумала?
Мы покатились со смеху. Мама-то решила, что это дочь…
Лидия Пантелеевна Емельянова (Карташова) - дочь.
 Лидия на год моложе старшей сестры. Рано вышла замуж (в 17 лет), как всем казалось, за хорошего парня: высокий, стройный, красивый плюс мастеровой – все делать умел. Однако российская беда – водка не обошла ее семью. К 35 годам стала вдовой, муж “сгорел” от пьянства. Осталось двое детей – надо жить дальше.
Вроде бы судьба улыбнулась ей опять: вышла второй раз замуж. Человек попался хороший, родили девочку, но диагноз “рак” разрушил семью: в 54 года она опять стала вдовой. Сейчас все дети живут хорошо, но отдельно. Лида тоскует, гадает на картах…
 Очень рада, когда к ней приезжают гости – наговориться не может, видать, сказывается одиночество.
                НАКАРКАЛА
                (про жизнь)

        Шестилетней Лиде было скучно. Она разругалась с подружками, ее облаяла соседская собака, даже собственный козел пытался боднуть острыми рогами. Девочка подобрала длинную палку и стала  стучать ей по забору. Случайно попала в раму соседского дома. Из окна выглянула тетя Фрося. Лида испугалась и неожиданно прокричала:
– Пожар, пожар, – и от страха побежала вдоль домов, стуча уже в каждое окно, продолжая кричать:
 – Пожар, пожар, – и так до конца улицы.
Люди выскакивали из домов:
– Где? У кого? Что горит? – паника, мат, слезы.
А Лида юркнула под корягу и затаилась.
– Да это Лидка Карташова баламутит, – ругается тетя Фрося, – вот чертова девка, что удумала. Пожар объявлять. Ох, не к добру это…
Позже отца дважды вызывал уполномоченный НКВД, пытаясь выяснить, для чего его дочь устроила эту провокацию. Откуда ему было знать, что Лиде было скучно, ведь ей всего шесть лет, и  что через два месяца начнется война.
Алевтина Пантелеевна Кокорина( Карташова) – дочь.
 Алевтина родилась в страшном 37-м году. О детстве не любит вспоминать, хотя одно светлое пятно в нем есть. С будущим мужем познакомилась… в три года. Его родители тоже были раскулачены и сосланы из Курганской области в наше таежное захолустье.
 Закончила десятилетку в городе (в поселке тогда была школа, где учили до четвертого класса). По тем  временам это было исключение из правил, в основном у всех было начальное образование.  Затем Нижнетагильское педагогическое училище.
Подавала надежды…, но жизнь распорядилась по-своему. Полностью посвятила себя мужу, двум сыновьям. Дома всегда уют, умиротворение, согласие и любовь. В этом видит свое счастье.
Сейчас остались вдвоем с мужем. “Они живут долго и счастливо, и умрут в один день…”
  ВОРОНА И КУКЛА
                (про жизнь)

         У Али игрушек не было. Поэтому она вылепила с подружкой куклу из хлеба, который спрятали за обедом. Игрушка подсохла, девочки с удовольствием играли с ней: наряжали, укладывали спать, разговаривали.
Вечером, спрятав куклу во дворе, ушли домой. Наутро побежали к своей игрушке. Но их опередила серая ворона. Она подлетела к кукле и склевала ее. Горе подружек было неописуемым. Весь день, плача, гонялись они за вороной, чтобы наказать серую, но поймать ее так и не смогли.
Владимир Пантелеевич Карташев - сын. 
Невысокого роста, характер напористый. Очень жалостливый. Выдумщик неимоверный. В 14 лет, после окончания семилетки пошел работать на строительство УЖД, в народе которую называли  «дорожка».
…Зима, мороз градусов 30. В пять утра мама будит  на работу:
 –Вставайте дети, пора…, – а у самой слезы на глазах.
Возвращался брат из леса  поздно вечером.
 Я всегда ждал его прихода: он обязательно приносил замороженный хлеб, оставшийся от скромного «тормозка», который мама клала с собой на обед. Говорил: “Зайчик тебе послал”. Вкуснее этого куска хлеба я не ел до сих пор.
Через год Володя поступил в Талицкий лесотехнический техникум.
Затем ушел в армию, откуда  был направлен в Львовское высшее военно-политическое училище на факультет журналистики.
По  распределению уехал в Хабаровск, в  окружную пограничную газету. Женился. Сын – военный врач. Прослужил Владимир до выхода на пенсию. Полковник запаса.  Сейчас пишет мемуары о своей армейской жизни.
 
                РОЗОЧКУ СПАСАЙТЕ
                (про жизнь)
Брат Володя подобрал где-то щенка. Он уговорил маму оставить его в семье. Со временем тот превратился в дворнягу, которую назвали Розой. Стала любимой собакой брата. Роза отвечала взаимностью. Однажды мама послала его за водой для коровы. Для этого недалеко от дома на болоте был вырыт небольшой водоем, к которому вел дощатый тротуар. Брат взял ведра и пошел к болоту. Собака крутилась у его ног. Стал набирать воду, поскользнулся, упал, столкнув Розу с узкого тротуара в водоем. Дворняга от неожиданности нырнула с головой и стала барахтаться. А Володя заметался по тротуару с криком  сквозь слезы кричать:
– Розочку спасайте, Розочку.
Это услышал сосед. Прибежал, стал искать Розу, считая, что это девочка. Не нашел. Сходу прыгнул в воду, пытаясь найти ребенка там. Дворняга в этот момент подплыла к берегу. Вылезла, отряхнулась, справила малую нужду и стала ласкаться о ноги брата.
– Розик, Розик, –  он не верил своему счастью.
  Сосед понял, в чем дело, вылез из водоема, смачно выматерился  и пошел домой.
А вечером вся семья смеялась над Вовкой, передразнивая его:
– Розик, Розик, иди сюда, – он обижался.
Николай Пантелеевич Карташов – сын.
Двойняшка с Володей. Учились в одном классе. После окончания школы также работал на УЖД. Затем окончил ремесленное училище. Вернулся в леспромхоз. Трудился шофером, мастером нижнего склада.
Заочно окончил лесотехнический техникум. Продолжил техноруком нижнего склада. В последние годы – работал директором филиала училища, в котором когда-то сам учился.  Женат. Дочь – учитель, сын – офицер ФСБ.
До пенсии не дожил восемь месяцев: инфаркт – болезнь века – забрала его в мир иной.
               
                ЕЛКА В «РАССОЛЬНИКЕ»
(про жизнь)

        Двойняшки Вовка и Колька не только внешне не походили друг на друга, но и характеры имели разные, особенно в учебе. Если первый был просто лентяем, хотя и способным, то Николаю учеба давалась с трудом, несмотря на то, что к ней он относился серьезно. Ну не дано было.
Была еще одна причина школьных неудач  – Колька всегда очень волновался, когда сдавал экзамены или просто отвечал на уроке. Дома, когда готовил какой – либо предмет, все хорошо: чеканил как по писанному, а на людях терялся. Как-то  ему поручили выучить наизусть и рассказать на новогоднем празднике стихотворение о Ленине под названием «Елка в Сокольниках». Мало того, что брат толком не знал что такое «Сокольники», он очень разволновался и, выйдя на сцену, объявил:
– Елка в рассольнике.
Зал взорвался от хохота. Больше Николай никогда не привлекался к чтению стихов со сцены.

          Вячеслав Пантелеевич Карташов - сын.

      Средний брат. С раннего детства любил петь. Но поскольку детских песен не знал (в садик не ходил), умело воспроизводил взрослые шлягеры. Сидя  на крыльце, нередко распевал: «Далеко от дома, от родных сердец…». Пел и про синее море, и про белый пароход, который увезет его на Дальний Восток.
Как-то сосед научил брата нескольким блатным песням. Славка их с удовольствием распевал. Особенно про прокурорского сына-бандита, мотавшего срок на Сахалине.
Не расставался он с песней и в юности. Пел в художественной самодеятельности в школе, лесотехникуме, в армии. Под баян лились песни про ЛЭП-500, горы Тянь-Шаня, Дальний Восток и ласковые волны Тихого океана.
Славку всегда тянуло петь о романтике дальних стран и дорог. Подозреваю, его песенный репертуар в какой-то мере определил его дальнейшую судьбу. Да и мама не раз говорила:
– Сын, напоешь ты свои пути-дороги…
            И действительно, брата призвали в Советскую Армию на Сахалин. Воинская часть стояла у самого синего моря. Рядом – морской порт с белыми пароходами.
 После срочной службы, остался  на сверхсрочную. Здесь встретил любимую. Завел семью. Задержался на этом краешке земли  на десять лет. Когда детишки подросли, написал рапорт командованию, чтобы перевели служить  на материк. Сахалин  – район, заменяемый для военнослужащих. Командир просьбу удовлетворил. На прощанье сказал:
– Служил ты добросовестно на Востоке, теперь добросовестно послужи на крайнем Юге. Так  Славка  оказался в приграничном районе горной Киргизии. Мать, как в воду глядела: напел сын  свою судьбу. Стал жить далеко-далеко от  дома.
 В конце 80-х годов Вячеслав вышел в отставку. Мы пытались его уговорить  вернуться в родное гнездо. Не согласился. Министерство обороны пообещало  квартиру  в тихом украинском городке.  Не срослось. Развалился Советский Союз. Ликвидированы  были  и льготы  для военных на жилье в благоприятных районах  страны. И осталась у Славки только  мизерная пенсия, дети-школьники, больная жена. С этими проблемами  разве рискнешь переехать  в другое место? К тому же без квартиры. Нет, конечно. Так и остался, правда, не у синего моря, а у синих гор.
Несколько лет назад Вячеслав неожиданно умер.  Врачи не успели во время остановить  язвенное кровотечение  желудка. Через год скончалась жена. Дети уехали в Россию. Жить в среднеазиатской стране русскоязычным гражданам стало невмоготу.

            Галина Пантелеевна Рагозина (Карташова) – дочь.
 
        Галина – младшая из сестер. Мое детство переплелось с ее (всего на два года старше). Закончила десятилетку, культурно–просветительное училище. Много лет работала в библиотеке им. Белинского в Екатеринбурге. Стала горожанкой. Сейчас занимается внуками и рукоделием.
Она – центр всех наших родственных связей и встреч. Сейчас, когда письма не в моде, с ней по телефону общаются из разных уголков России родственники.
 Благодаря ей  мы не растеряли сегодня себя и друг друга.

                БОРЩ С СЮРПРИЗОМ
                (про жизнь)

       Мама себя плохо чувствовала, и надо же, что именно в это время на каникулы съехались Володя, Слава, я, а Коля из армии в отпуск приехал. Полон дом гостей, шум, гам, музыка. В общем, убедили ее пожить немного у старшей дочери Валентины.
Все домашние дела легли на плечи младшей – Галины. Это завтраки, обеды, ужины, мытье полов, грязной посуды. Конечно, мы помогали ей, но это была «капля в море».
Наступила суббота. В  клубе танцы. Как всегда толпой подались туда. Домой возвращались каждый отдельно. Провожали девчонок, хохмили на улице.
Я имел долгое разбирательство со своей подружкой. Причиной послужило мое игривое отношение с другой знакомой. Домой пришел, когда уже все спали. Тихонько пробрался на кухню. Нащупал кастрюлю с борщом. Не включая свет, чтобы не беспокоить остальных, налил себе в тарелку. Ел с аппетитом. Зачерпнул очередной раз ложкой, чувствую, поднял чт-о вроде мяса. Попробовал – не то. Пришлось включить свет. Боже… в тарелке плавала тряпка, которой моют посуду. Взял кастрюлю, захожу в комнату, где спала сестра.
– Что это? – свирепым шепотом интересуюсь.
Галя проснулась:
– Обнаглели совсем, мало того, что я, как служанка у вас, так еще и борщ не хотят. Зажрались совсем. Завтра ничего не буду готовить.
Утром устроили разборку: как все-таки попала злополучная тряпка в борщ. Никто не сознался. Но в темноте уже никто не ужинал.

             Карташов Борис Пантилимонович – сын.

       Последним в нашей семье родился я (поскребыш). Маме был уже 41 год, отцу 46. Может быть, поэтому  всегда был любим всеми родственниками.
Автор этой книги. Биография самая простая для сына кулака. Восьмилетка. Лесотехнический техникум.  Служба в армии. Учеба в Высшей партийной школе при ЦК КПСС на факультете журналистики. По жизни работал в леспромхозах Свердловской, Томской и Тюменской областей. Отметился на строительстве газопроводов в Ханты – Мансийском автономном округе. Имел честь трудиться в районной газете и директором типографии. Автор многих книг. Член Союза писателей России. Как в любой семье есть жена, дочь и сын. Внуки и внучки. Жизнью доволен.   
               
                КАК Я ЛУК ПРОДАВАЛ
(про жизнь)

      В огороде уродился лук. Его было много. Мама наготовила из него пучки и предложила мне:
– Сходи в пятый барак, продай лук, вот и будут тебе деньги на конфеты.
Сгоряча согласился – ведь в пятом бараке было двадцать комнат. Но чем ближе подходил к месту торговли, тем больше меня охватывала паника. Во-первых, я никогда не торговал, во-вторых, было почему-то очень стыдно нести сумку с пучками лука, в-третьих, не знал цену.
 Перед входом в барак смелость совсем покинула меня. В голове билась одна мысль: что делать, как выйти из сложившейся ситуации?  Тут пришла гениальная идея – быстро разложил пучки перед каждой дверью, и с чувством выполненного долга, отправился играть в карты на деньги (благо, была заначка в десять копеек) со своими сверстниками.
Мне повезло – выиграл еще пятнадцать копеек. Купил в магазине двести граммов карамели-подушечек, заявился домой.
– Ну, как торговля? – поинтересовалась мать. Вместо ответа вывалил из кулька конфеты:
– Кушайте, я уже объелся (хотя съел всего одну конфету).
– Вот молодец, добытчик, – засмеялась мама.
Много позже узнал, что матери сообщили о моей проделке почти сразу же. Вот только откуда у меня оказались деньги, она не догадалась: решила, что их дал отец.
     
            ЖИЗНЬ МОЯ,  ИЛЬ  ТЫ  ПРИСНИЛАСЬ  МНЕ

        Нашу страну можно вспоминать по-разному: можно восхищаться достижениями индустриализации, праздновать Победу в Великой  Отечественной войне, радоваться  первому полету человека в космос. Но есть и другая история – история людей, для которых жизнь в СССР стала трагедией. Это безвинные жертвы массовых сталинских  репрессий. Их  тысячи, сотни тысяч. До сих пор точная цифра неизвестна.
С тех пор прошло много десятков лет. В них  уместилась не одна человеческая жизнь.  И все это время люди не прекращают искать путеводные ниточки в прошлое своей  родословной. Для многих  репрессированные  родственники пропали навсегда.  Правда, иногда о них  удается что-то узнать –  лишь дату смерти, чаще,  вообще ничего.
        В наше время, когда информация перестала быть государственной тайной, немало людей до сих пор продолжают поиски, они хотят знать, какие были  выдвинуты против их отцов, матерей, дедушек и бабушек обвинения,  какой в дальнейшем была их судьба. Вот я – один из них.  Бесконечно рад, что мне  удалось все-таки  приоткрыть завесу тайны, узнать, как жили, трудились  и строили «коммунизм» мои родственники, как в застенках  ГПУ расстреляли мою бабу  Катю, деда Федота и деда Дмитрия. Теперь я знаю, как все случилось и кто в этом виноват.
        К сожалению, страшные отголоски многолетнего террора и массовых преследований в годы  Советской власти и по сей день не дают спокойно жить  не только тем, кто прошел эти страшные испытания, но и  их детям, внукам. Особенно тяжело тем, кто страшную трагедию пережил, будучи ребенком, на чьих глазах происходили аресты родных и близких, кто сам становился изгоем в родной стране, кому незаконно присваивали ярлыки  «детей врагов народа».  В те годы родилась и чудовищная аббревиатура ЧСИР – член семьи изменника Родины. Этого клейма было достаточно  для арестов, ссылок, лагерей, даже казни.
        Моим старшим сестрам  Валентине, Лидии и Алевтине пришлось пережить такое время. Они  помнят, как зимой 1937 года сотрудники НКВД  арестовали и увели бабушку, как потом в поселке их называли подкулачницами, детьми «врагов народа». Да  и в школе из-за этого не сладко было. Но девчонки упорно учились, добросовестно работали  и состоялись как порядочные люди.
       Остальным членам  нашей большой семьи повезло больше. Мы родились  позже. Был осужден культ  личности Сталина, реабилитированы безвинно осужденные граждане нашей страны.  В этот список попали и мои родственники. И это отрадный факт. Но в то же время мы должны помнить о прошлом. Мы не должны уподобляться  Иванами, не  помнящим родства. Ведь « без корня и полынь не растет» гласит русская пословица. Значит, без прошлого нет настоящего, а без настоящего никогда не будет и будущего! Это аксиома жизни.