То ли Рай, то ли Ад

    То ли Рай, то ли Ад
Смерть... Каждый человек рано или поздно начинает задумываться о ней. В беззаботные детские годы всем нам кажется, что мы бессмертны. Стоит чуть-чуть подрасти – и в душе, с пониманием того, что ты не вечен в этом мире, поселяется страх смерти.  Он то уходит куда-то, приглушённый  суетой, житейскими бурями, то атакует тебя с новой силой.
С возрастом ты почти перестаёшь думать о смерти, она кажется тебе какой-то отдалённой и почти нереальной перспективой. Но вот приходит время, когда ты вновь, как в ранней юности, остро ощущаешь неизбеж-ность смерти и стремишься успеть завершить свои земные дела, а потом – будь что будет.
Кольке и в сорок казалось, что он бессмертный. Природа наградила его ясным быстрым умом, хорошей физической формой и душевной уравновешенностью. Казалось, не было неподвластных ему ситуаций в его жизни. Проблемы и ребусы, возникающие перед ним всуе, решались без каких либо терзаний. "Баловень судьбы" – звали его знакомые.
Проезжая мимо похоронной процессии, поглядывая на гроб, он думал: "Не… Я ещё поживу тут! С девками повеселюсь, в Сочи их повожу, в кабаках попляшем… Нет, туда мне пока рано!"
Верил Колька и в то, после смерти жизнь продолжается, и поэтому с местным батюшкой хоть и не дружил, но почтительно здоровался: мало ли, вдруг, да и пригодиться, в нужный момент и подкорректирует, если что не так. Ещё часто ловил он себя на мысли, что смотреть на покой-ников ему неприятно, и потому похоронных мероприятий старался избегать.
Природа не обидела Кольку ничем, про таких говорят в народе: "Богом поцелованный". Закончил Казанский университет, факультет журналистики, работал корреспондентом в районке, известность даже приобрёл, когда главный редактор недоглядел – подписал в печать Колькин материал про то, как глава района присвоил земельный участок в центре города. Ох, и скандал разразился после этого в коллективе редакции! Колька стал изгоем – а как же, подставил весь коллектив, редакция теперь минимум как год будет без премиальных и других льгот.
Ничтоже сумняшеся Николай покинул стены этого казённого учреждения и занялся "диким" бизнесом, именуемым в народе "купи- продай". Дело у него пошло. Покупал и продавал практически всё, что попадалось под руку, включая чиновников. Поставлял в районный центр щебень, в электросети – газовые дизели, в больницу – матрасы, комплекты постельных принадлежностей, мебель. А когда его душа воспаряла ввысь, приходил в редакцию и вёл весь коллектив в местный ресторанчик. И там Колька чувствовал себя сильным мира сего. "Разве может, – думал он, – корреспондентка  Лилия Петровна, сидящая всю жизнь на окладе, рассуждать о прелестях жизни? О каких ещё прелестях? Даже её кофточка из мохера, постиранная сто пятьдесят раз, говорит об однообразии жизни, глаза её всегда потуплены и наполнены беспокойством. И даже сейчас, в ресторане в окружении коллег, она в тревоге:
– А что скажут в администрации района, если узнают, что мы тут всем коллективом сидим и пьём?
Услышав её слова, Колька от души рассмеялся:
– И не просто пьём, а закусываем!
Евгений Зельманович, ветеран редакции, корреспондент, поэт, утешал её, приговаривая:
– Что, Лилия Петровна, ни разу не была на банкетах в этом рестора-не? Не видела, как чиновники жрут водку и коньяк? Нам и не снилось, сколько они выпивают. Мы-то по сравнению с ними – сама скромность!
Лилия Петровна, видя такую поддержку, бодрилась, забывала на время об "опасности" и снова включалась в обсуждение текущих дел в коллективе.
У Евгения Зельмановича в редакции – свой кабинет размером два на три метра, стол с тумбой, а на стене радио. В тумбе стола всегда хранится припасённая бутылка, как он ласково её называет, "портвешка три семёрки". Бутылка до обеда, бутылка после обеда – это его норма. А есть в редакции  и трезвенники – например, корректор Инна. Такой вот разношёрстный коллектив, противоречивый.
Колька в ресторане позволял себе решительно перебивать говорящих, то и дело подливал всем в бокалы и произносил свой любимый тост – утверждение:
– Смеётся тот, кто смеётся у кассы!
– Да где же её взять-то, эту кассу? – вздыхала Лилия Петровна, которая теперь, уже не смущаясь, чокалась с коллегами. 
– Как это – где? – изображал удивление Колька. – Забери у ближнего! Деньги-то есть, и сосредоточены они по хозяевам, просто нужно суметь их взять. Ваша задача, Лилия Петровна, у хозяев этих деньги выманить: раз – и они ваши!
– Да, так они тебе их и отдали, – возразила Лилия Петровна, мыслен-но представив себе знакомых, у которых водились деньги.
Бывшие коллеги поглядывали на Кольку и не понимали, почему так:  они – умные и даже талантливые, однако... без денег. А Колька – дурак и бездарь, а в ресторан их всех привёл? Будоражили Колькины успехи сознание журналистов, которые, честно говоря, и журналистами-то уже не были, поскольку в газете своей только и делали, что пели хвалу  районной администрации за более чем скромное вознаграждение.
А у Кольки теперь совсем другая была жизнь. Так и летела она:  сегодня – Москва, завтра – Екатеринбург, послезавтра – Сочи... Все станции знал Колька, от Туапсе до Очамчиры, и везде себя чувствовал, как дома – во всех ресторанах, на всех базах отдыха. Запросто мог работать туроператором по Черноморскому побережью, но бизнес  у него катил и так неплохо.
Стратегическим финансовым мышлением Колька, конечно, не обла-дал, в акции, в заводы деньги не вкладывал. Иногда, глядя на свою туго набитую спортивную сумку, подумывал: "И куда мне столько денег, сумки да мешки. Одну сумку с долларами закопал дома, в погребе, нехай лежат, авось , когда-нибудь и пригодятся, а эти куда?"
Не интересно всё это становилось. Оговорили дело с чиновниками, нефтяниками, газовиками, открыли фирму, на товар накрутили две - три суммы, слили деньги, товар поставили вовремя, деньги разделили – и снова вперёд, и так без перерыва. И вдруг тоска какая то напала, надоело всё, одиночество стало давить – вроде полные карманы денег, а радости нет.
Вот опять Сочи, Дагомыс, вид и на море, и на городишко, ресторан неподалеку. Заказал барашка – целиком запекают, скоро за дамой надо зайти – и приятный вечер обеспечен. Но снова грусть одолеввает. Чужая ему дама эта, о любви и речи нет, просто красивая, больше от неё никакого толку. Пойти в ресторан – и молчать, тыкать вилкой в салаты, смотреть на барашка, лениво жевать?..
"Да и я ей тоже особо не нужен, живёт себе в Йошкар-Оле, работает в администрации, всё у неё есть, кандидаты в мужья вьются вокруг, квар-тирка в центре города, дочь уже взрослая, и сама она стильная и ухоженная. Ну и пусть, – сетовал про себя Колька. – Отправлю завтра её домой, скучно мне  с ней, а красота от тоски не спасает". Размышляя так, он нехотя поднялся с дивана, натянул парадные брюки, рубашку  и отправился на вечернее рандеву.
"Последний раз со своим "чемоданом" в Сочи еду, не буду больше их через интернет искать, так надо знакомиться, как говорил друган из Тюмени – «с подбору на метле».
Ну вот и всё. Щёлкнул замок в двери его гостиничного номера. Колька прошёл по коридору в фойе – и вот она, Вера, сидит в продуманно - изящной позе, устремив взор вдаль, туда, где светится разноцветными огнями берег Чёрного моря.
– Пойдём, мечтательница! – с улыбкой позвал её Колька. Вера не ответила на улыбку, в глазах у неё была печаль.
– Мне настроение испортили. – сказала она.
– Кто посмел? – возмутился Колька.
– Когда я шла сюда по коридору, дверь в одном номере была открыта, там и милиция, и скорая. А на полу мужчина лежит... мёртвый.
– Ну вот, опять... смерть, одиночество вокруг меня, к чему бы это? – подумал Колька.
С испорченным настроением пара равнодушных друг к другу людей  спускалась в лифте на бессмысленное и дорогостоящее  мероприятие – сидение возле зажаренного барашка в шикарном ресторане под ночным южным небом.
"Всё-таки хорошо, что районка с её нищенской зарплатой, которой едва хватало, чтобы поесть да одеться, осталась в прошлом", –  подумал Колька, вспоминая унылый кабинет и унылые лица коллег. В унисон его мыслям Вера воскликнула:
– Как ласково стрекочут цикады, так они поют только в Сочи!
И действительно, вслушиваясь в эти звуки, вдыхая аромат роз, смешанный с запахом каких-то неведомых южных растений, Колька вдруг почувствовал, что к нему возвращается ощущение радости жизни, и предложил Вере:
– А давай пройдёмся по пляжу!
И они повернулись на Дагомысовский пляж. Купальщики - фанаты неистово продолжали принимать морские ванны
– И какой смысл ночью купаться – чтобы в плавках тебя не увидел никто? Ведь море – оно красиво, на него смотреть надо, на рыбок у берега, на крабов у волнорезов, на людей, в конце-то концов, на красивых девушек особенно!
– Наверное, – пожимая плечами, отвечала Вера, безразлично поглядывая на купающихся в море людей.
– Живые… – глядя на них, произнёс Колька.
– Это ты о ком? – встрепенулась с любопытством Вера. Сообразив, что нечаянно вслух ответил на свои, ставшие в последнее время навязчи-выми, мысли, Колька ответил:
– Живые люди, не спящие! Я вот днём купаться люблю, таксист знакомый утром меня увозит на дикий пляж, где много камней, и там я пребываю как минимум часа два, гоняюсь за вёрткими крабами, крупными рапанами, разглядываю плавающих на отмели рыбок, пожирая душой и глазами открывавшийся передо мной новый мир.
– Интересно, – согласилась Варя, похрустывая подошвами своих туфелек по прибрежной гальке. – Пойдём на асфальт, а то трудно на каблуках по гальке идти.
– Точно… – сообразил Колька и вывел свою подругу, одетую в лёгкое, как облачко, сиреневое платье, на освещённую аллею. Оглядывались прохожие на Веру, – красива, эффектна, в светлых волосах – заколка с большим янтарным цветком по центру.
– А вроде, мы с тобой – неплохая пара, – произнёс Колька.
Помолчав немного, Вера ответила:
– И действительно, почему бы нам не жить вместе? Видно, что ты – парень хороший, с деньгами и неглупый. Вот только дикость в тебе ка-кая то есть, как зверёк лесной... Оглядываешься всё время, как будто бежишь от кого-то....
"Ну и ну, – про себя удивился Колька, – на мои бабки номер сняла, прилетела сюда. Парикмахер, подарки, море, рестораны, барашки – и на тебе, я – дикий! А не дурак ли я? А что, если в следующий раз вывезу сюда свой бывший коллектив во главе с Лилией Петровной и погуляю с ними  тут? Им-то подарков не надо, номер и кафешки недорогие. И спасибо скажут, и душевные вечера будут, не то, что с этой железной леди... Надо же,  дикий я по её понятиям!  Нет уж, надо с ней распрощаться по-хорошему, а то и до греха недалеко, доведёт меня – как врежу ей… Всё, сегодня последний раз сидим, и до свидания". И, вновь глянув на свою даму, сказал:
– Не знаю, как у тебя, а у меня аппетит разыгрался, этого барашка, которого нам сейчас запекают, я один съел бы, не отрываясь!
– А я тебе такую возможность с удовольствием предоставлю, не при-тронусь к этому барашку, на тебя смотреть буду! – улыбнулась Вера и, пройдя ещё метров десять, спросила:
– Тебе нравится архитектура побережья Чёрного моря – памятники истории, здания?
Колька задумался и честно ответил:
– Ты знаешь, Вера, я не врубаюсь нисколько в эти памятники, здания – мне это совсем не интересно, для меня это прежде всего – шаманские идолы. Города, где я бывал, – Новосибирск, Екатеринбург, Тюмень, Москва, Рига – в сущности,  одинаковые. В любом из них можно, как здесь, в Сочи, заказать барашка, домашнего вина – и тебе всё принесут и накормят. Везде есть любовь, везде есть разлука – всё везде одинаково. Надо искать уединения, тишины, стремиться туда, где красиво и интересно.
Вот так, беседуя, они подошли к ресторану "Кавказская кухня". Расторопный официант с полотенцем через плечо встретил их на крыльце и доложил:
– Ваш барашек уже на подходе!
– Отлично! – обрадовался Колька.
– Надеюсь, мы не в общем зале будем сидеть? – поинтересовалась Вера – У нас есть VIP зал c отельными кабинками для двоих, – вмешался в  разговор официант, приглашая их следовать за ним. Колька, стараясь поднять себе настроение, весело посмотрел на Веру и сказал:
– У нас с тобой всё по высшему разряду будет – и VIP зал, и вид на Чёрное море, и пение твоих любимых цикад.
Чуть приостановившись, он оценивающе посмотрел на Верю и доба-вил:
– А мы с тобой, и правда, пара неплохая, импозантно смотримся!
– Кто бы сомневался, – подтвердила Вера. Не глядя ни на кого в зале, она прошла за официантом в кабинку и села на красивый, стилизованный под старину стул. Колька, теперь уже вполне довольный жизнью, уселся напротив. Две бутылки минеральной воды, ваза с фруктами, поблескивающие серебром приборы – вся окружающая обстановка подчёркивала особую важность вечера, посвященного молодому кавказскому барашку.
– На Черноморском побережье не встретишь знаменитого кавказского гостеприимства, – не спеша, как гид, начал демонстрировать свои познания Колька. – Здесь каждый себя радует сам, исходя из возможностей своего кармана. Кто насколько сможет, так себя и обслужит. Всё зависит от твоего кошелька и твоих фантазий. За деньги в Сочи можно всё!
–  За деньги всё то же самое можно и Йошкар-Оле, – отозвалась Ве-ра.
– Но только в твоей Йошкар-Оле нет ни моря, ни пальм...
 Неслышно, как привидение, появился официант и, водрузив на стол глиняный кувшин с домашним вином, прокомментировал:
– Как вы и просили – молодое домашнее вино "Изабелла", первый кувшин из только что открытой бочки.
– Отлично, уважаемый, но не видим его в бокалах! – с лёгким упрёком заметил Колька.
Не желая вступать в пререкания с самоуверенным клиентом, офици-ант виновато улыбнулся и наполнил бокалы эксклюзивным вином, поклонился, сделал шаг назад – и исчез так же неслышно, как и появил-ся.
– Ну вот и местное вино, это не хухры - мухры, не какое-то задохнув-шееся в стеклянных бутылках, а живое вино, из деревянной бочки, на-стоящее, – со знанием дела рассуждал Колька.
Вера осторожно подняла свой бокал, сделала глоток, посмаковала, ещё выпила, затем, подумав, сказала:
– Да, что-то, пожалуй, в нём есть... особенное.
Колька же за один раз опустошил свой бокал, кинул в рот виноградинку и расплылся в блаженной улыбке:
– Вот ради этого сюда и стоит приезжать!
Аппетит, как известно, приходит во время еды. Выпили ещё, потом ещё. Вера стала намного разговорчивее и даже призналась, что ей нико-гда так не было хорошо, беззаботно и уютно, как в обществе Николая. А Колька отметил про себя, что ему всё-таки приятно в её компании, и хорошо, что снял Вере отдельный номер – каждый день идёшь, как на новое свидание.
Снова появился бесшумный официант. Он  водрузил на стол длинный серебряный поднос и пояснил: "Это – под барашка!"
–  Ждём, ждём, – дружно закивали Вера и Колька. А Веру уже раздирала любопытство, и она переспрашивала:
– Прямо такой огромный, запеченный, на вертеле баран будет?
– Да, именно такой, – загадочно прошептал Колька, –  но с одним сюрпризом.
Официант поставил на стол глубокую чашу на никелированной ножке, и снова исчез за дверью. Колька с видом знатока пояснил, что это – ёмкость под кости, объел косточку – и туда, чтобы вид на столе не портить. .
– Как здорово! – произнесла Вера, завороженная действиями официанта, в предвкушении появления запеченного на углях барашка.
– А ты знаешь, какой барашек самый вкусный? – спросил её Колька.
– Который запечён у берега моря, румяный, мягкий и ароматный!
– Правильно, – засмеялся он находчивости Веры. – А если честно, то самочка, которая ни разу не ягнилась.
Официант по-деловому разложил перед гостями необходимые прибо-ры, поставил чашу с водой, в которой плавали нарезанные кружочки лимона, принёс стопку полотенец для рук.
– Ах, как же я проголодалась! – громко смеялась Вера, разгорячённая  несколькими бокалами вина. Официант унёс пустой глиняный кувшин, а у Веры начался кураж – кокетливо поправляя растрепавшиеся локоны, она  изобразила на лице грусть:
– Официант унёс кувшин, и мне сразу стало скучно...
– А мы сейчас другой кувшин попросим, деревянный! – пообещал Колька.
Степенный и деловитый официант появился снова и установил на краях стола треноги. Для торжественного вноса барашка всё было готово. Есть что-то завораживающее в этом действе – когда водружают на трапезный стол запечённую целиком птицу, громадную рыбу или барашка.
Наши герои замолчали, замерли, их лица приняли вдруг испуганное выражение. Может быть, их воображение рисовало пасущегося на зелёной лужайке барашка, живого и радостного, который вот-вот окажется на их праздничном столе в запечённом виде.
Открылась дверь – и вот на вертеле, больше похожем на шест, внесли румяного зажаренного барашка. Умело, не спеша официанты установи-ли запеченную тушу, источающую аромат не только на весь ресторан, но, наверное, и на весь Дагомыс, и предупредили гостей:
– Баран только с огня, минут десять он должен постоять, как бы успокоиться.
Выйдя из оцепенения, Вера шёпотом спросила Кольку:
– А что, нам надо будет его целиком съесть?
– Конечно, – ответил Колька, – пока не съедим барана и не выпьем бочку вина, из Сочи не уедем!
– А сколько же времени нам на это потребуется?
– С настоящим домашним вином можно за вечер съесть не только од-ного барана, но и целую отару!
Присматриваясь к запечённой туше, Вера поинтересовалась:
– А как вообще его едят? С чего мы начнём?
Колька с видом знатока начал объяснять:
– Да тут всё вкусно, но я начну с голяшек, животика, вкусная у него и шейка, хороши рёбрышки… Ну что ты, Вера, он весь – объедение! Мы будем его есть до утра и запивать вином.
В подтверждение Колькиных слов официант водрузил на стол ещё один кувшин с вином. И, чуть помедлив, спросил:
– Сами справитесь или помочь?
– Пока сами! А что тут справляться, отрезай и кушай, – уверенно заявил Колька и, с гордостью глянув на Веру, предложил выпить барана, принесённого в жертву за этот прекрасный сочинский вечер. – А кто знает, что будет после? Может, и судьба у нас вдруг поменяется?
Вера послушно подняла свой бокал. Посмаковали вино, помолчали,  и вот, взяв в руки нож, Колька принялся за дело. Аккуратно вырезал пластину мяса для Веры, себе же взял баранью голяшку, сел на своё место и произнёс:
– Вот теперь надо попробовать!
А Вера уже уплетала за обе щеки вкуснейшее мясо. Присоединился к ней и Колька. Ели молча, прихватывая зелень и овощи. После продолжительной паузы Колька напомнил:
– А вино?
– Точно! Мне кажется, я уже трезвая от съеденного! – согласилась Вера.
– Так мы к утру бочку выпьем, – предположил Колька, – баран-то обязывает!
Разомлевшая от вкусной еды и вина Вера потянулась к Николаю:
– Я сломлена и полностью в твоей власти, Коля!
Но тут Николай вдруг посерьёзнел и ответил с неожиданным холодком в голосе:
– А вот этого не надо, Вера. Ты мне нравишься такой, какой была всегда, железной леди!
Колька и сам не знал, почему так происходило, но стоило ему девушку покорить, как он тут же утрачивал к ней интерес. Он этого и сам понять не мог – видать, такой характер, или не встретил ещё ту, которая ему обломала бы бока.
На правах хозяина Колька отрезал баранью лопатку, попробовали и её – и, казалось бы, всё – наелись, напились, а дальше?..
А дальше грянула музыка.
– Хочу! Хочу! Танцевать хочу! – Вера потянула за собой Кольку. И вот начались ожесточённые танцы. Колька выделывал немыслимые движения,  изображал то драку, то умение подкрадываться к зверю на охоте. Вера же почувствовала себя тоненькой и беззащитной, и не только её тело, изгибавшееся под музыку, но и её лицо выражало богатую палитру эмоция, от страданий до безудержного восторга. Но вот музыка смолкла, музыканты лениво затренькали на своих инструментах, раскручивая посетителей ресторана на заказы.
– Пойдём, примем по глоточку! – предложил Колька.
– Пойдём, – радостно откликнулась Вера, и они пошагали в свой VIP  зал. Но расслабиться не удалось, вновь зазвучала музыка. И, выпив ещё по фужеру вина, наши герои пошли танцевать. Колька обнял Веру за та-лию, посмотрел ей в глаза и в такт музыке начал спокойно кружить по залу. Закружились над головой огоньки люстр, закружились вокруг лица танцующих, закружило молодых его величество вино, опутав своими тёмными чарами, вырвало, украло душу и сердце, да и честь в этот вечер, не давая пощады ни тому, ни другому. Очнувшись после танца, Вера откинула назад голову, сказала:
– Хочу отдохнуть, пойдём за стол!
Колька угрюмо потащился за ней, ему тоже стало как-то не по себе. Вид стола с недоеденным барашком, с  остатками вина вызывал у него отвращение. Почему-то стало душно. Он вышел на крылечко ресторана – подышать и вдруг  почувствовал острый приступ тошноты. "Кажется, барашек на улицу просится", – успел подумать Колька. Неверным шагом он направился к кустам, подальше от этого залитого светом ресторана. И тут всё съеденное и выпитое начало извергаться из него обильным потоком. Силы Кольку покидали, земля уходила из-под ног. Сделав неловкое движение, он не удержался – и рухнул, уткнувшись лицом в колючую сочинскую траву. Воздуха не хватало, боль сжимала голову кольцом. Неужели – смерть? Хотелось крикнуть: "Воздуха! Воздуха помогите!"
Это было последнее желание Кольки. Ещё секунда – и появилась какая- то невесомость, лёгкий гул в ушах – и душа задышала, пустилась в полёт. Вновь перед его взором появились гостиница, ресторан, только всё это предстало в новом виде – как на фотографии.
"А вот и я", – увидел свой силуэт в ночи Колька. И тревожно подумал, спросил кого то:
– А почему я отдельно от себя, сам где-то высоко, а тело – там?
 И снова его что-то подхватило, закружило, послышалось какое-то жужжание, сознание затуманилось, и Колька стал только свидетелем ме-няющихся панорам. Поднимаясь всё выше, он снова увидел своё тело. Уже утро, полиция, машина скорой, и санитары укладывают его безжиз-ненное тело на носилки. И снова – крутящая темень. Откуда-то издалека начало появляться сознание, темень сменилась сумерками. Если это – смерть, то не такая уж она и страшная, и даже что-то знакомое в этом состоянии есть, как будто ты уже это пережил когда-то. Между тем стало вокруг ещё светлее, различались в чёрно белом изображении предметы. Вот и улица, по обе стороны которой – деревянные домики, люди.
Падение прекратилось, и Колька предстал перед соседкой тётей Раей,  сидящей у подъезда его родной двухэтажки на  скамеечке советских вре-мён, на которой она просидела, казалось, всю жизнь. Тётя Рая умерла лет восемь назад. У Кольки она никогда не вызывала никаких эмоций, он просто старался её не замечать, а после того случая... В общем, дело было так.
Тётя Рая рано потеряла мужа. Прожили они вместе всего года три. Он работал на лесоповале трактористом. Зарезали его по пьяному делу в обыкновенной бригаде на лесной деляне. Во всём виновата была брага, которая-то и свихнула браткам мозги, из-за какого-то пустяка началась разборка, драка. Не повезло Райкиному мужу, кто-то в драке засадил ему нож в печень. Остался на руках у неё трёхлетний сын, да и тот утонул ещё восьмиклассником:  на спор взялся переплыть речку – и не справился, ушёл под воду. Осталась Рая одна, инфаркт пережила, стала инвалидом. Из дома выходила только на лавочке посидеть. Но жизнь не стояла на месте – перестройка, демократия, люди бизнесом занялись… И тёте Рае, жившей на скудную пенсию,  захотелось немножко денег подработать. Дело нехитрое – фляга, змеевик, сахар, дрожжи, вода...  В общем, занялась тётя Рая самогоноварением. Спрос на её продукцию был большой, дело пошло, молва о "точке" разлеталась быстро, от клиентов отбоя не было. Один из таких посетителей, лихой водила на КРАЗе, прикупивший у Раи живительного напитка, разворачиваясь во дворе  дома, раздавил Колькину лодку. С тех пор тётя Рая стала для Кольки злейшим врагом. Но теперь он встрече с ней даже обрадовался – всё-таки знакомый человек.
– Здравствуй, тётя Рая! – поприветствовал её Колька.
Тётя Рая исподлобья взглянула на него и ответила:
–  На "ты" со мной заговорил? Другом неожиданно стал? Ты хоть знаешь, куда попал-то?
– Не знаю... – смущённо ответил Колька.
Тётя Рая, зло прищурившись, пояснила:
– Это отстойник. Видишь конец улицы?
– Вижу!
– Так тебе, дорогой, надо всю улицу пройти и с каждым поговорить. Если сможешь дойти до конца, то там внизу – Ад, а вверху – Рай. Куда попадёшь, ещё неизвестно, да и пропустят ли тебя туда люди, перед которыми у тебя должок, как я вижу, большой!
– А вам-то что я плохого сделал?
– Что плохого? Ты сам знаешь, что всю жизнь меня ненавидел и сына моего, Тольку. Ты хоть раз глянул на меня по-доброму или поздоровал-ся? Не отвечай, сам знаешь, что нет! Ты каждый раз с рыбалки приезжал, рыбу мешками таскал во двор, а хоть раз угостил меня? А я ведь просила: "Дай, Коля, бабушке на уху рыбку". А лодку твою я, что ли, раздавила? Шофёр пьяный раздавил её, я разве виновата в этом была? Ты себе позволял хорошо жить, а мне нельзя было, что ли? Вы с главой района все деньги в казне вычистили – и ты после этого хороший. А я плохая, по-твоему? Незадолго до смерти моей к тебе при-шла соседка моя, Таня, она на коляску инвалидную мне деньги собирала и у тебя попросила хоть сколько-нибудь. И ты дал? Кого ты назвал "побирушками"? Нет, Коля, не пройдёшь ты в Рай. Подойди ко мне, я отметку тебе поставлю!
Колька послушно подошёл к сидящей на лавочке Рае, а та строго приказала:
– Пригнись!
Колька пригнулся чуть-чуть, и Рая чем-то острым резанула его ухо.
– Иди отсюда! –  сморщилась Рая, брезгливо всматриваясь в переко-шенное от боли лицо Кольки.
Колька пошёл дальше, зажав ладонью остаток уха. Страха не было, была обида на себя, слова Раи звучали, как приговор.
Боль постепенно приутихла. Перед ним метрах в пятидесяти стоял ка-кой-то металлический флигель. Около флигеля – силуэт, похоже, мужчи-ны.  Медленно подойдя ближе, Колька узнал в нём Бормана – так кликали в гараже аэропорта главного механика, настоящего имени которого никто и не знал. Приехал Борман в Колькин городок по оргнабору – было такое при СССР, местные таких звали «вербованные». Приехал из Чувашии, на гарантированные заработки. Кроме техникума и веры в светлое будущее ничего у него за душой не было.
Как-то Колька с местным милиционером по кличке Гапон, наглым, вороватым и бабником в придачу, изрядно выпив и прихватив с собой бутылку белой, отправились на «Москвиче»-412 искать себе приключений.  И вот подрулил «Москвич» к обрывистому берегу реки Вагулки, к разлапистому кедру, под которым уютно, с бутылкой дешёвого вина и нехитрой закуской расположились парень и девчонка. В парне Колька узнал Бормана.
– Бей его! – прохрипел Гапон. В пьяной злобе Колька вылетел из ма-шины, в два прыжка оказался около замершего в страхе Бормана и со всей силы ударил его ногой в пах. Борман скорчился от боли и упал на край обрыва. Обомлевшую от ужаса девчонку, которая тоже приехал в этот северной городишко по оргнабору, затолкали в «Москвич», увезли к Гапону в сарай и там пользовали её до самых петухов, пока не уснули от водки и усталости.
Борман прижился в этих краях – золотые руки, опыт. В итоге стал  главным механиком большой организации. Так бы всё и шло, если бы не рак, который за две недели унёс его жизнь.
А Колька забыл про давнюю шалость, совершенно забыл. И только теперь вспомнил.
Мрачный взгляд был у Бормана, недобрый.
– Поди, в Рай собрался? – спросил он Кольку, который виновато молчал, уставившись в землю. Но Борман не собирался его миловать, всаживал в него слова, как гвозди:
– А что же ты на похороны не пошёл к той девчонке? Ты ведь знал, что она уксусом через неделю после этого отравилась.
Страшными глазами смотрел на Кольку Борман.
– Неловко было, не с руки? Так в Рай, говоришь, хочешь попасть? Я вижу, что ты уже красивый – "Пьер Безухов!" Подойди-ка ко мне!
Борман поднял с земли большой ржавый топор. Не сопротивляясь, Колька приблизился к нему, глядя на ржавое остриё: «Убить, что ли, хо-чет меня? Хотя я и так труп. Или тут могут несколько раз убить?»
– За что ты тогда ударил меня в пах? В чём была моя вина? Не хочешь говорить? Так я тебе сам скажу. Вина моя – лишь в том, что я оказался под той кедриной вместе с моей Катькой, которую вы потом насиловали всю ночь. Я знаю, тебе стыдно было за это, но почему не пришёл к ней, не покаялся? – рычал Кольке в лицо Борман. – Катька из Тулы приехала, тоже по оргнабору, чтобы самостоятельную жизнь начать, чтоб зарабатывать копеечку и пересылать родителям, хотела, чтобы старики пожили достойно. Мы искренне полюбили друг друга. А тут вы... надругались!Повесилась она из за вас "героев" Родители её не приехали на похороны,  денег не было у них на дорогу. Такие же вербованные, как я, парни и девчонки собрали по рублю, похоронили Катьку, как полагается. Ты слышишь, что я говорю?
Нет, не было у Кольки никакого раскаяния, он просто до ужаса боялся Бормана. Потоптавшись на месте, он спросил:
– А вы кто тут?
– Дежурные, вас, новеньких, встречать приставлены.
Похоже, Борману надоело читать мораль. Он уже почти равнодушно  посмотрел на Кольку:
– Да что тебе говорить, подравняю тебе уши – и гуляй
Ржавый топор мелькнул над Колькиной головой и отхватил кусок от второго уха.
– Иди по улице дальше, гуляй! – крикнул Борман.
Из уха хлестала кровь, но Колька шёл, потому, что боялся Бормана – а вдруг догонит?  Было больно, от полученных ран начинала неметь голова, посидеть бы где-нибудь, хоть на земле. Но земля тут какая-то странная, ногами наступаешь, а не чувствуешь её.
Впереди стоял добротный деревянный дом, а возле него – мускулистый  мужичок в синей олимпийке.
– А это ещё кто? – с опаской вглядывался в силуэт Колька. – Если это Антик, то хана мне вообще...
Однако ноги против его воли несли  Кольку прямо к этой фигуре в олимпийке.  Ещё несколько шагов – и он встретился с  просверливающим его взглядом. Антик – тюремная  кликуха. Так обращались к нему только свои, в числе которых был и Колька. Остальные звали Алькой. Изрядно выпив, Алька своим друзьям расшифровал значение своей клички. Антик – антикварная вещь. И заделал ему эту кликуху вор Байдан. Дело в зоне было, с воли малява пришла Байдану – дружка зарезали. Опечалился вор, тут Алик появился. Байдан к нему обратился:
– Братан, ампулу найди, друга зарезали, помянуть надо!
"Ампула" на языке зэков – бутылка водки. У Альки как раз была она заныкана на всякий случай.
– Сейчас, Байдан, нарисуем! – незамедлительно отреагировал Алька, из укромного тюремного закутка достал заветную ампулу и вручил её Байдану. Тот прищурился и одобрительно произнёс:
– Ну, ты – настоящий Антик!
А это значило, что Алька на всю жизнь приобрёл достойную  кликуху от вора. А тот получил свою кликуху на вокзале, где обшманывал карманы пассажиров, зарабатывая себе на вольную жизнь. "Байдан" на воровском наречии – вокзал. И, что греха таить, всегда находился в момент работы Байдана на вокзале дежурный сержант доблестной милиции, который крышевал работу маленького вора - карманника и получал от него  премиальные.
– Ну что, явился, шнырь! – сквозь зубы со смаком произнёс Антик, глядя на Кольку, как на жертву, улыбаясь самому себе в предвкушении расчёта за земные Колькины грехи.
– Привет, Алька, – заискивающе произнёс Колька в надежде на его снисходительность.
– Тебя на этом свете "петухом" ещё не сделали? – спросил Алька, кивнув на его отрезанные уши. Колька, не отрывал своих глаз от Алькиных, мысленно вымаливая прощение.
– Что молчишь? – рявкнул Антик.
– Да ладно, Алька,  мы все тут не по своему желанию.
– Что?! – в ярости прохрипел Антик.
Наверное, впервые Колька почувствовал угрызения совести. Потому что воспользовался он смертью Антика и заработал на ней, фактически разорив его жену и всё его семейство. Алька – потомок ссыльных по сталинским репрессиям. Семья вынужденно переместилась по воле режима сюда, на северный Урал. Лихим вырос Алька среди ссыльных, каждый из которых был личностью – посредственных-то людей не высылали. Общался он со всяким людом, в том числе и с художниками, от которых получил некоторые познания в искусстве. В душе Алька мечтал стать художником-портретистом, да и был у него Божий дар – рисовать, но он ограничился резьбой оп дереву. Бывшие  зеки сделали ему примитивные резцы и научили основам ремесла. Позже, в зоне, на «Ивделе» Алька вырезал целое панно с лосем и преследующими его собаками, которое было помещено в лагерную столовую. Казалось, прямой путь в искусство ему открыт, знай да развивай свои способности. Ан нет, Альку тянуло к тем, кого Боженька не обделил си-лой, кто духом не робок, кто кулаком может отстоять своё Я. И как первое испытание – восьмой класс, первая любовь –  Танька Бараба-нова. В школе Алька в числе первых и даже вторых не был,  перебивался с "двойки" на "тройку". Может, поэтому и стеснялся он подойти к девчонке, которая ему нравилась. А тут другой воздыхатель у неё появился, Васька Тарабаносов – очкарик, отличник, к тому же на два года старше Альки, в выпускном классе уже учился. Вот тут-то Алька стесняться не стал, на перемене подошёл к нему, и сказал:
– Пошли на крылечко, погутарим.
– Пошли, – согласился Васька.
Вышли. И Алька ему говорит:
– Ты к Таньке больше не ходи, она моя!
Услышав такое, Васька приосанился – как-никак, отец его работал в милиции, в поддержке его Васька не сомневался, – и в ответ сказал:
– Она твоя – в мыслях, а моя – в жизни!
Тут в воздухе мелькнул крепкий кулак Альки. Поверженный Васька рухнул лицом вниз на обледеневшие ступеньки школы, в которой успешно проучился десять беззаботных лет. Лужа крови вокруг Васькиной головы красноречиво говорила об отсутствии у него любовных преимуществ перед Алькой.
 Авторитет Альки в школе взлетел. Потаскали его, постыдили, крепко получил от родителей. Отец долго и убедительно отхаживал Альку по спине кирзовым сапогом, внушая ему, что физическое воздействие на человека и есть торжество истины. Этот отцовский урок Алька усвоил раз и навсегда, своей спиной поняв, что тот, кто бьёт, прав. В итоге   его спортивная олимпийка, появляющаяся на танцплощадке, всех повергала в ужас. В любой компании, в любом людном месте Алька искал жертву, после чего бил её, стараясь делать это прилюдно, чтобы заработать ещё больший авторитет.
...Дело было летом. Танцплощадка, пёстрые платья, музыка, девочки приглашают кавалеров на белый танец. Казалось бы, найди свою, обо-жай её, ухаживай, предлагай руку и сердце… Но у Альки было всё по-другому. Шагал он с дружком на танцы, приняв на двоих "беленькую". Высланных москвичей в ту пору было много на Урале, местные их не любил. Появился москвич – значит, будет драка.
Легко забежал Алька по трём ступенькам на танцпол – и вот они, чужаки, да ещё москвичи! Алька откинул одного из них плечом, – мол, мешаешь, стоишь тут. Шагнул было дальше, но тот, которого он оттолкнул, взъерепенился – и началось!.. Досталось тогда Альке. Москвичей много было, сначала пинали его на танцполе, потом вытащили на травку у ступенек – вот тут и просчитались. Давно ещё, во время очередной драки Алька отобрал у кого-то заостренный шпиль кузнечной работы, тяжёлый, длинный, с кованным острым концом, и запихнул его носком под ступеньки танцплощадки – может, когда и пригодится. Вот о нём-то Алька и вспомнил, когда кулаками доказать своё Я не мог.  Рука его незаметно выцарапала этот шпиль. Лежал Алька на спине, корчился от пинков и ждал подходящего момента, который не заставил себя долго ждать. Оскаленный, с выбитым зубом москвич ринулся душить Альку, навалившись на него всей тушей. Вот тут шпиль и пригодился, остриё его вошло между его лопаток москвича. Алька ещё раз доказал, что прав тот, кто бьёт.
Вся жизнь состояла у Альки из отдельных этапов. Школа. После – два года безделья. Потом – десять лет тюрьмы. После тюрьмы – лет пять адаптации. Сначала – пьянки по баракам, после надоело, стал заниматься делом. Нашёл пару мужиков, срубили дом. Куш получил Алька, рассчитался с мужиками, не обидел. После ещё дом построил, а после ещё два. Купил грузовичок, бетономешалку. Дела пошли посерьёзнее, вскоре зарегистрировал и строительную фирму. Так бы всё хорошо, но, как говорят, нажимали на его душу "годы, гады". Хотелось сделать что-то такое хорошее, чтоб людям пригодилось, – и, может, тем самым у них прощения попросить. И решение это пришло ему откуда-то.
В один прекрасный день Алька приехал к главе района и попросил  место у старого кладбища, чтобы часовню построить хорошую. При всем своём консерватизме власти на такую уступку пошли – парню, имевшему судимость, землю дали. И, как гриб после дождя, начал у кладбища расти храм. Про часовню Алька схитрил, замахнувшись именно на храм. Два года – и храм готов, с большим позолоченным куполом и четырьмя маковками. Красиво – солнышко выйдет, и маковки с куполом заиграют, люди проезжают, смотрят и улыбаются. Рядом с храмом построил дом для смотрителя, а то и для бабушек богомольных. Теперь похороны редко обходятся без отпевания в этом храме.
С водочкой Алька не расставался никогда, любил выпить, но со временем аппетиты уменьшил и выпивал уже не в компании своих почитателей, а с любимой женой, редко – с другом. Впрочем, друзей, по большому счёту, у него никогда и не было – наверное, из-за его амбиций по поводу собственной исключительности.
Умер Алька тоже красиво. После недельного запойчика проснулся утром, раскинул в стороны руки, улыбнулся солнышку, налил стакан коньяка, выпил и…в артерии шевельнулась бляшка, перекрыла кровоток. Так  Альки - Антика не стало.
Антик был старше Кольки лет на десять, с одной улицы оба. Понятно, один – салага, другой – в «понятии», неравенство – налицо. Но здоровались, а иногда и выпивали вместе. Антик понимал, что молодые думают быстрее и вообще живут на более высоких скоростях, но держал с ними дистанцию. Колька опережал его в бизнесе, деньжат крутил побольше, а когда были спорные вопросы, то отступал перед Алькой: кто знает этого Антика, возьмёт – да и сожжёт что-нибудь, мало ли что у них, зеков, на уме. Кормушка в городке была одна – бюджет. Все питались в основном оттуда. Купи-продай – не для "белых воротничков", не для тех, кто строит, учит, поставляет... Перечень услуг для бюджета велик, только не зевай, интригуй с чиновниками, делись с ними, и дело пойдёт.
Негласное вето или пакт о ненападении нарушил Колька после смерти Альки. Антик построил приносящую ему доход финансовую пирамиду. Брал в банке кредит под какую-то государственную программу, в основном, связанную с жильём для малоимущих слоёв населения, строил дом и гарантированно продавал его в бюджет. Размах получился большой, всё крутилось – кредиты, дома, администрация. Все в городке знали, кому из чиновников Алька купил в Екатеринбурге квартиру в подарок. И всё так продолжалось бы ещё долго, если бы не его смерть. Умер Алька – умерло и его дело. Дома не сдавались, стройки замерли, банки навалились на его жену, и тут – Колька.
В сговоре с чиновниками Алька построил здание, чтобы его впоследствии купила администрация города под один из департаментов. Но Алька умер, и Колька, потеряв перед Антиком страх, подговорил одного общественника, чтоб тот написал в прокуратуру жалобу на эту сделку, ведь цена- то тройная, и здание не совсем не соответствует назначению. И дело закрутилось. Сделку признали незаконной, а Колька нашёл другое здание, купил его и перепродал в ту же администрацию, подкупив тех же чиновников, которых прежде подговорил Алька. Для чиновника люди обезличены, не обезличены только деньги. Это был последний удар по семейству покойного Альки. Вдова его не продала здание и не смогла рассчитаться с кредитами, карточный домик рухнул. Банки забрали всё. Банкир – он самый чуткий политик: когда у тебя есть деньги, то в банке тебе наливают кофе, как кончились, так на тебя спускают стаю собак. Не зря в прошлом ростовщики  были самыми презрираемыми людьми в обществе. Семья господина Антика перебралась в малосемейное общежитие, покинув хоромы с громадным бассейном. Вот так бывает.
Как-то после смерти Антика и последовавшего за ней банкротства его семьи Колька шёл по кладбищу и наткнулся на могилу Альки, подошёл к ней, смело глянул на Алькино фото и сказал:
– Извини, Антик, но ты сам говорил: "Смеётся тот, кто смеётся у кас-сы!"
...И вот теперь стоял Колька перед Алькой понурившись, всем видом своим говоря: "Сдаюсь на милость победителя!" Но Алька прощать его не собирается.
– Ты знаешь, кого кинул-то? – просверливал он своими глазами Кольку. – Ты жулика кинул, понял? Давай, при всех помни-ка правой ручкой вот здесь!Выпячивая своё мужское достоинство – и Антик кивнул на свою ширинку. Покорно повинуясь,  Колька потянул руку к ширинке Антика, и вот…рука расстегнула "молнию", но тела Антика не почувствовала, вместо тела там была пустота. Но это нисколько не умаляло чувства реальности происходящего. Колька мял воздух, Антик кривлялся и завывал, вопя на всю улицу:
– Хороший приехал "петушок", я его давно ждал!
Морально насладившись Колькиным унижением, Алька оттолкнул его ногой и прикрикнул:
– А теперь иди, кусок мыла сожри, чтоб от тебя не воняло!
Колька, опустив голову, побрёл дальше  по улице. Слёзы, перемешанные с кровью, текли по его лицу. А он всё шёл, ожидая что вот-вот снова начнётся кошмар.
Впереди была невысокая деревянная изгородь, из-за которого выглядывала девочка лет десяти.  Когда Колька поравнялся с ней, она с жалостью посмотрела на него своими наивными детскими глазёнками и спросила:
– Дяденька, а вы не узнаёте меня?
" Боже! А ей-то я что плохого сделал?" – ужаснулся Колька.  Но девочка, так же доверчиво глядя на него, стала говорить:
 – Я в городе Куртафане жила, в детском доме. Вы как-то проходили мимо нашего забора, и я попросила у вас денег на конфеты. Вы остановились и дали мне тысячу. Я после эти деньги отдала воспитательнице. Она купила нам большой торт, а остальные взяла себе. Я первый раз в жизни... и  последний попробовала настоящий торт. Потом наш детский дом сгорел и мы все погибли, – печально закончила свой рассказ, девочка.
– Возьмите! – и она протянула Кольке бинт и йод. – У вас вся голова в крови!
"Надо же, – подумал Колька, – а действительно, не врут на земле, что и хорошие дела засчитываются здесь, никогда не подумал бы!"
С благодарностью Колька взял у девочки бинт и присел возле изгороди,  пытаясь остановить сочившуюся из уха кровь. "Если тут, в преисподней, так курочат тебя, то что будет в Аду", – размышлял Колька.
Не спеша прикладывая бинт к ране и морщась от едкого йода, Колька неожиданно увидел другой мир – тот, прежний. Даже не только увидел, но и ощутил. Палата, капельница. А вот и медсестра. Колька посмотрел на неё и спросил:
– А вам я ничего плохого не сделал?
– Нет, – ответила она. – Вы отравились вином в ресторане, и девушка ваша – тоже. И ещё несколько посетителей. Вино было не качественное, ресторан закупил его у частника и не проверил, вот и результат.
– Так получается, что мне это всё почудилось?
– Да нет, – продолжала медсестра, – не почудилось, вы действительно отравились и были  без сознании.
– И я сейчас не в преисподней?
–  Нет, вы сейчас в Сочи, в больнице, в реанимационной палате.
Неожиданно для самого себя Колька заплакал и, хлюпая носом, сказал медсестре:
– Спасибо! Вы такая добрая! – и снова провалился в сон.
– Ну вот, теперь и этот на поправку пойдёт, – сказала сестра заглянувшей в палату Вере.


Paradise or hell?
Leonid Babanin





Death… Sooner or later, everyone starts thinking about it…. In our carefree childhood it seems to us that we are immortal. However, as we grow up we come to understand that we are not immortal and a fear of death creeps into our mind along with this understanding. At one point it subsides, smothered by daily bustles; at other point it may assault us with a rekindled force.
There comes a time when you are increasingly aware of the inevitability of death, which thought urges you to finish off your mundane matters, leaving all else to the will of Heaven.
At forty Kolka believed he was deathless. Nature had endowed him with a clear mind, quick wit, excellent physique and emotional equilibrium. It seemed there were no situations he couldn’t cope with.  He overcame whatever problems and obstacles turned up before him easily and swiftly. “A spoilt child of fortune” his acquaintances said of him.
As he happened to pass a funeral procession, staring at the coffin he thought: “No, not my time yet! I’ll still have a good time with girls, take them to Sochi for fun, for jigging in the joints… Too soon for me to go to my glory!”
Also, Kolka believed that after death life goes on, which is why, without being great friends with the local priest, he nonetheless maintained a good rapport with him, unfailingly greeting him each time they met. The reverend might come in useful some day, might put him on the right track in time of trouble. He noticed that watching the deceased was disturbing, even frightening for him. So he steered clear of everything related to funerals.
Kolka was an outstanding type in every way. “Kissed by the Lord” people say about the like of him. He had graduated from the department of journalism, Kazan University, and worked as a correspondent for a district newspaper. He had even acquired a quota of fame when an editor-in-chief overlooked and signed Kolka’s material about how the district head had appropriated a plot of land in the city centre. What a scandal broke out then at the editorial office! Kolka became an outcast. Not without reason, they said, for thus he let down the entire team, leaving his colleagues without bonuses and other benefits for at least a year.
Without further ado, Kolka left this state-controlled institution and took up “the wild business” popularly referred to as “buy-and-sell.”  The business went along as if by magic. He bought and sold everything that came to hand, including administration officials. He supplied crushed stone to the district centre, diesel engines to power supply networks, mattresses, bedding and furniture to hospitals. And when his spirits soared, he would come to the editorial office to take the entire staff to the local restaurant for a free booze-up. There Kolka felt himself the master of the world. “How can Lilia Petrovna, with a fixed salary all through her career, speculate about the joys of life? What joys has she got? Even her mohair blouse, laundered hundreds of times, bespeaks the drudgery of her life. Her eyes, full of anxiety, are always downcast. Even now, in the restaurant, surrounded by her colleagues, she looks terribly worried and strained.”
“What will the district administration say once they learn that our whole caboodle is here on a drinking spree?” she suddenly uttered.
On hearing this, Kolka laughed out loud: “It’s a drinking and eating spree!”
Yevgeny Zelmanovich, the vet of the staff, a poet and a correspondent, comforted her, saying:
“What? Haven’t you, Lilia Petrovna, been to the banquets in this restaurant? Haven’t you seen the officials guzzle vodka and cognac? It’s beyond our imagination how much they swig. Compared to them we are the embodiment of modesty!”
Lilia Petrovna, perceiving such support, cheered up, forgot all about the danger for a time, and got down again to discussing current affairs of the work team.
Yevgeny Zelmanovich had a study of his own in the editorial office. It measured two meters by three, accommodating a massive desk and a radio set on the wall. One of the desk stands always contained a bottle of something which he lovingly called “the stuff for all occasions.” He had partaken some of it before lunch and some after. This kept him happy. Unlike him, there were some perfect abstainers among the staff, for instance the proof reader Inna. So he had to rub shoulders with such very variegated people.
In the restaurant Kolka let himself go. He unceremoniously interrupted the speakers, poured more into everybody’s glasses and repeatedly proposed his favourite assertive toast:  “He laughs best who laughs over the cash box!”
“Where on earth can we get that cash?” Lilia Petrovna sighed as she clinked glasses with the colleagues.
“How do you mean – where?” Kolka would say in mock surprise. “Get it from your fellow creatures! Money is everywhere. People have it. You just must know how to take it away from them. Your job, Lilia Petrovna, is to make them part with it. One smart move and money’s yours!”
“They wouldn’t part with it willingly” Lilia Petrovna objected, imagining some of her moneyed acquaintances.
Looking at Kolka, his former colleagues could not understand – why they, so smart and even gifted, went without money while Kolka, a fool and a bumbling dullard, had taken them all to the restaurant? Kolka’s success excited the journalists’ imagination. As a matter of fact, they had long ceased to be journalists since all they did with their paper was sing praises to the local administration for a less than modest reward.
Kolka lived now a totally different life. It flew by like in a kaleidoscope – Moscow today, Yekaterinburg tomorrow, Sochi the day after… Kolka knew all the junctions, from Tuapse to Ochamchiry and everywhere he felt at home, in all restaurants, all recreation centres. He could easily work as a Black Sea travel agent, but his business proceeded well enough for him to bother about it.
Sure enough, Kolka was not a great financial strategist. He didn’t invest in stocks or manufacturing facilities. Sometimes, looking at his tightly stuffed gym bag, he wondered: “What do I want with this pile of dough, those bags and satchels? True, I buried one bag of bucks in the cellar at home, just in case for a rainy day, but what should I do with those other bags?”
All that was becoming boring. Once a business was discussed with the authorities or oil and gas producers, a company was established, returns were secured that exceeded investments two- to three-fold, goods supplied on time and money obtained and shared, everything started all over again. And so non-stop into eternity.
Suddenly, he felt terribly lonely. Everything became annoying. Loneliness depressed him. Enough money to wallow in and … no happiness…
And now Sochi with Dagomys again.  A sea view and a view of a tiny townlet boasting a restaurant. Order a whole roast lamb, and go for your lady. A pleasant evening is assured. But it doesn’t cheer the heart. The lady is actually a stranger. No love affair with her, just a good-looking damsel, nothing else. What is she good for? For sharing a meal in the restaurant, silently picking at salads, gazing at the lamb and chewing lazily?
“But then, she doesn’t want me desperately, either. Lives in Yoshkar-Ola by herself, works as an administrative officer, and has everything she needs. Prospective husbands whirl around her all the time. She’s got an apartment in the city centre and an adult daughter. She is so stylish and well looked after. Ah, let her be!” Kolka pondered. “I’ll send her back home tomorrow. She bores me and her beauty doesn’t make up for boredom.”
Thinking so, he reluctantly rose from the sofa, pulled on his Sunday best trousers and shirt and set out for an evening rendezvous.
“It’s the last time I come to Sochi with my own “doll.” I won’t seek them any more in the Internet. The right policy is “to pick ‘em up locally” as a pal from Tyumen used to say.”
That’s all. Kolka clicked the door lock of his hotel room, went along the corridor to the lounge and … there was Vera, sitting in an affectedly dignified pose, staring at something far away where the Black Sea glittered with dancing multi-coloured lights.
“Come with me, you, fantasist!” Kolka called to her, smiling. Vera did not return his smile. Her eyes were sad.
“They’ve really upset me,” she said.
“Who dared?” Kolka inquired indignantly.
“As I was coming here along the corridor, I spotted an open room with police and paramedics in it. A man lay on the floor. A dead man…”
“Here again… death and destruction surround me, I wonder why?” Kolka thought.
Dispirited and indifferent to each other, the two were coming down in the elevator for a useless and costly social function, the sitting by the roast lamb in a luxurious restaurant under the southern night sky.
“After all, it’s good that the district paper with its beggarly salary, hardly enough to keep body and soul together, is left behind,” Kolka thought, recalling the depressing office and sour faces of his co-workers. As if guessing his thoughts, Vera exclaimed:
“How sweetly those cicadas sing! They sing so only in Sochi!”
Indeed, listening intently to those sounds, breathing in the fragrance of roses mixed with a smell of some unfamiliar southern plants, Kolka suddenly felt that the joy of life was coming back to him and proposed to Vera:
“Let’s have a walk on the beach!”
They turned towards the Dagomys beach. The swimmers were gleefully splashing about in the salt water.
“What’s the point of swimming at night? Fear of being seen in trunks? The sea is beautiful and one must enjoy watching it, its fish at the shore, crabs at breakwaters, and people, especially pretty girls!” he reflected aloud.
“You’re probably right,” Vera replied, shrugging and listlessly observing the people swimming in the sea.
“Living…” said Kolka, looking at them.
“Who do you mean?” inquired Vera with a start. Realizing that he inadvertently voiced his thoughts that had haunted him of late, Kolka replied:
“Living people, not sleeping! I, for one, love to swim by day. In the morning, a taxi driver I know takes me to the wild beach full of stones where I stay at least for two hours, hunting for spry crabs and big rapa whelks, watch fish swimming in the shallows, and devour with my eyes the new world that unveils itself before me.”
“Interesting,” Vera agreed, the beach pebbles scrunching under her feet. “Let’s turn off to the asphalt. It’s hard to walk on high heels over the pebbles.”
“That’s right,” Kolka thought and led his lady, wearing an airily light, lilac colour dress, out to a well-lit lane. The passes-by looked back at Vera. She was stunningly beautiful. Her auburn hair sported a hair-slide with a large amber flower in the middle that leapt to the eye.
“We two seem to be a good match,” Kolka suddenly uttered.
After a short silence Vera replied:
“Indeed… Why shouldn’t we live together? I see you are a regular guy, moneyed and smart. There’s only some wild streak in you, a trace of an animal… You look back all the time as if escaping from somebody…”
“Well, I’m surprised,” Kolka wondered to himself. “She’s come here and rented a room with my money. Got for herself all sorts of presents, hairdos, restaurants with roast lamb and all that. And this makes me wild? Am I a fool to behave so? Suppose, next time I take the entire caboodle with Lilia Petrovna over here for a spree? They don’t need presents. The rooms and amenities are cheap. They will be thankful, and will spend intimate evenings with me, not like this iron lady. By gosh…. She takes me for a savage… Oh, no… we must part in a good way. Before it ends badly… Before I … hit her… Today we’ll sit together for the last time and then… goodbye…”
Looking again at his lady he said:
“I don’t know about you, but I feel really hungry for this lamb roasted here for us. I imagine I could guzzle it all by myself!”
“I’ll let you enjoy it. Actually, I won’t look at that lamb!” Vera smiled and, walking some ten metres away, asked him:
“How do you find the architecture of the Black Sea coast, the historical monuments, buildings, and all?”
Kolka thought a moment and replied honestly:
“You know what, Vera? I understand nothing about those monuments and buildings. They don’t interest me at all. They look like shamans’ idols to me. I’ve been to Novosibirsk, Yekaterinburg, Tyumen, Moscow, Riga, and other cities and they are essentially alike. In any of them you can order, like here in Sochi, a lamb and homemade wine. All this will be provided and you will be fed. Love and separation are everywhere. Everything is the same everywhere. So, one must seek solitude, quietude, and beautiful, unusual places.”
Talking as they walked, they reached the Caucasian Cuisine restaurant. A waiter with a towel on the shoulder met them at the entrance and reported:
“Your lamb is coming!”
“Excellent!” Kolka exclaimed gleefully.
“Hope we won’t sit in the common room?” Vera inquired.
“We’ve got a VIP room with cabins for two,” the waiter explained, offering them to follow him. To cheer himself up, Kolka looked gladly at Vera and said:
“We’ll have the best of everything, the VIP room, a view of the Black Sea and the singing of cicadas you love so much.
Halting for a moment, he glanced at Vera critically and added:
“Indeed, we two seem a fine match, looking so impressive.”
“We surely do,” Vera agreed. Not looking at anybody in the hall, they followed the waiter into the cabin, sat down on the fashionable, retro style chair. Kolka, now perfectly pleased with life, settled himself opposite her. Two bottles of mineral water, a vase with fruit, the glittering silverware, all the environment manifested the significance of the occasion devoted to a young Caucasian lamb.
“You won’t find the famous Caucasian hospitality on the Black Sea coast,” unhurriedly, like a guide, Kolka started to demonstrate his knowledge. “Here everybody seeks pleasure for himself and gets as much service as he pays for. Everything depends on the size of your pocketbook and the daring of your fantasies. Money will provide you anything in Sochi!”
“You can get all this for money in Yoshkar-Ola, too,” Vera echoed. “Same things, except the sea and palms.”
Inaudibly, like a ghost, a waiter emerged. Setting a clay jug with homemade wine on the table, he commented:
“Izabella, as you requested, a young homemade wine. The first jug from the barrel we’ve just uncorked.”
“Very well, my good man. But we see none of it in our glasses,” Kolka rebuked mildly.
Not wishing to argue with the assertive customer, the waiter smiled guiltily, filled the glasses with an exclusive wine, bowed, stepped back and disappeared just as noiselessly as he had emerged.
“Well, here’s some local wine, wonderful stuff, not the substance choked in bottles. A really live wine from a wooden barrel,” Kolka commented as a connoisseur.
Vera cautiously raised her glass, took a gulp, smacked her lips appreciatively and, after a thought, said:
“Yes, it does taste rather special…”
Kolka emptied his glass all at once, hurled a grape into his mouth and broke into a blissful smile:
“That’s what makes this place worth coming back to!”
Appetite comes with eating, as the saying goes. They had a drink, and then another. Vera became more talkative and even confessed that she had never felt so comfortable, carefree and fine as in Kolka’s company. Kolka noted to himself that he liked being together with her and it was good he had booked a room for Vera. So, in a way, he felt as if each day he had a new date.
The noiseless waiter reappeared. He set a long silver tray on the table and explained: “This is for your lamb.”
“Yes, we’re waiting,” Vera and Kolka nodded in unison. Vera, devoured by curiosity, asked again:
“Will it be a huge and whole spit-roasted ram?”
“Exactly so,” Kolka whispered mysteriously,” but with a surprise.”
The waiter put a deep, nickel footed bowl on the table and disappeared again behind the door. With an air of an expert Kolka explained that the bowl was for bones, whereupon he gnawed one and dispatched it to the container not to spoil the look of things.
“How nice!” Vera uttered, enthralled by the waiter’s manipulations and anticipating a coal-roasted lamb.
“You know what lamb tastes the best?” Kolka asked her.
“The one roasted at the seaside, pink, soft, and fragrant!”
“That’s right!” Kolka laughed, triggered by Vera’s wit. “To be more correct, it’s a female sheep that had never once lambed.”
The waiter busily laid out before the guests the required tableware, set down a bowl of water with slices of lemon floating in it and brought a hand towel.
“I’m so hungry!” Vera exclaimed loudly, energized by several glasses of wine. As the waiter took away the empty clay jug Vera’s excitement reached the boiling point. Having adjusted her dishevelled hair, she assumed an air of melancholy.
“That waiter took the jug away and made me unhappy…”
“We’ll ask for another jug now, a wooden one!” Kolka promised.
The sedate businesslike waiter reappeared and set the tripods on the table edges. Everything was ready for bringing in the lamb. There’s something enthralling in this procedure as a whole roast fowl, a huge fish or a lamb are put up on the festive table.
Our heroes fell silent, became immobile. Their faces suddenly took on a scared expression. They probably pictured a living lamb, a gleeful creature grazing on the green glade, and now due to appear roasted before them on the table.
The door opened. On a spit that looked rather like a pole a pink roast lamb was brought in. Expertly and unhurriedly the waiters established the roasted carcass issuing a heady aroma not all over the entire restaurant, but probably across entire Dagomys and warned the guests:
“The ram has just come off the fire. It must stand untouched for a while and cool off a bit.”
Vera, recovering, asked Kolka in a whisper:
“Are we to eat all of it?”
“Of course,” Kolka replied. “We won’t leave Sochi till we eat up this ram and drink a barrel of wine!”
“How long will it take us?”
“With good homemade wine we can eat in an evening not just one ram but a whole herd!”
Staring at the roasted carcass, Vera asked:
“How do they normally eat it? What shall we start with?”
With the air of a connoisseur said Kolka:
“It all tastes fine, but I’ll start with knuckles and paunch. Its neck, too, is great, as well as its ribs… Just look, Vera! It’s delicious in every way! We’ll eat it till morning, rinsing it down with wine.”
As a proof of Kolka’s words the waiter deposited another jug of wine on the table and, after a short while, asked:
“Will you cope or should we help you?”
“We’ll manage ourselves! Cut and eat! No hard job,” Kolka confidently declared and, proudly looking at Vera, proposed drinking to the ram slaughtered for the sake of this marvellous evening in Sochi. “Who knows what will happen next. Maybe, our fate will change?”
Vera obediently raised her glass. They savoured the wine, kept silent for a few moments, following which Kolka took a knife and got down to business. He neatly cut a thin slice for Vera, took a mutton shin for himself, returned to his place and uttered:
“Now we must taste it!”
Vera was already was guzzling the tastiest meat. Kolka joined her. They were eating in silence, picking up greens and vegetables. After a protracted pause Kolka reminded:
“Wine?”
“Righto! I imagine this food has sobered me up!” Vera agreed.
“So we’ll drink a whole barrel by morning,” Kolka supposed. “The ram obliges us!”
Numbed by exquisite food and wine, Vera bent towards Kolka:
“I’m absolutely enthralled and fully in your hands, Nikolai!”
Kolka suddenly became serious and replied with an unexpected chill in his voice:
“None of this, dear Vera. I like you for what you are, a real Iron Lady!”
Kolka didn’t know why it happened so, but once he conquered a girl, he immediately lost interest in her. He couldn’t understand himself. Was it his nature or hasn’t he met yet a girl who would pare his claws? Performing as a host, Kolka cut off the ram’s shoulder and they eagerly tasted it. That was all. They had had enough food and drink. What next?
Music struck up.
“Oh, I’m dying for a dance!” Vera exclaimed, dragging Kolka along behind her. A round of outrageous dancing ensued. Kolka cut unthinkable capers, simulating now a fight, now stalking a beast of prey. Vera felt herself pitifully frail and defenceless. Not only her body, twisting to the music, but also her face expressed the gamut of emotions varying from suffering to ecstatic admiration. The music stopped and the musicians began lazily sounding their instruments, inviting the guests to make requests.
“Let’s go and take a swig!” Kolka proposed.
“Let’s!” willingly echoed Vera and they headed for their VIP hall. But the music started playing again and they could not relax. After finishing another tall glass of wine, they stepped out onto the dance floor. Kolka put his arm round Vera’s waist, looked into her eyes and began to peacefully guiding her about the hall in time with the music. The lights of the chandeliers spun overhead, the faces of other dancers circled around them. The superb wine enthralled the young couple and sent them whirling around, stealing their hearts and souls and honour that evening. Its majesty wine, taking effect, sent the young people spinning around, enthralling them, sparing neither. Coming to herself after the dance, Vera tossed her head back and exclaimed:
“I need a rest! Let’s go back to the table!”
Kolka gloomily followed her. Somehow, he too felt off colour. The sight of the table with the unfinished lamb and remnants of wine made him sick. Suddenly short of breath, he went onto the restaurant veranda for a breath of air and felt keenly nauseated. “The lamb wants to get out,” flashed through his mind as he unsteadily walked to the bushes some distance away from this posh, flood-lit restaurant.
And here, everything that had been eaten and drunk began to profusely erupt from him. Then Kolksa’s strength abandoned him. The ground gave way under his feet. Making an awkward movement, he lost balance and collapsed with his face on the Sochi thorny grass. He was gasping for breath. The pain gripped his skull. Is it death? He wanted to shriek: “Air! I want air!!”
That was Kolka’s last wish. A second later he felt weightless, a light buzz hummed in his ears. His soul began to breathe and flew up. He saw again in his mind a hotel and a restaurant. However, they looked new now, as if in a photograph.
“And here’s me,” Kolka said as he spotted his outline in the night. He thought for a moment and asked somebody with alarm:
“Why am I separate from myself? I’m up and away while my body is over there…”
Something picked him up and sent him spinning like a whirligig. There was some buzzing, Kolka’s consciousness dimmed and he watched a changing panorama. Rising up higher, he saw his body. It is morning. Policemen, an ambulance van, paramedics lay his body down on the stretcher. And, again, the whirling darkness set in. From afar the consciousness began to return, a twilight replaced pitch darkness. If it’s death, it’s not all so dreadful, there’s even something familiar in this condition, as if at one point you’d been through it. It became lighter all around and things assumed a fuzzy gray outline. Here is the street on either side of which are wooden houses and people.
The fall stopped and Kolka found himself standing before Aunt Raya. She was sitting on the bench at the entrance to his two storey apartment block. It seemed, she had sat there on that Soviet style bench all her life. Aunt Raya died eight years ago. Kolka had never had any feelings about her. He just tried to ignore her, especially after one incident… In short, what happened is described below.
 Aunt Raya lost her husband early in her life. They had lived together a mere three years. He worked as a tractor driver in tree-felling business. One day he got stabbed to death in a drunken row in a forest glade. It was triggered by home-brewed beer that turned the kids’ heads who kicked up a row over some trifle and knifed somebody who came to hand.
Raika’s husband had bad luck. In the brawl somebody thrust a knife into his liver. So she remained alone with a three-year son. The latter had his share of bad luck, too. In eighth grade, in a bet he tried to cross the river, but failed and drowned. Having lost her son, Raika went down with a heart attack, but survived and became disabled. Now she left her home only for sitting a little on the bench. Life didn’t stand still. The perestroika broke out, democracy became rampant, and people plunged into business schemes. Raika, who had vegetated on a meagre pension, decided to make some money. It’s such a simple thing. A container, a coil pipe, sugar, yeast and water… In short, Aunt Raika took up moonshine production. The demand for her product was quite high and her business prospered. The rumour about her distribution point spread fast, so there was no shortage of customers. One such customer, a dashing driver of the KRAZ truck who had procured an invigorating drink from Aunt Raika, crushed Kolka’s boat while manoeuvring his vehicle near the house. Since then Raika was Kolka’s arch enemy. However, this time he was even glad to see her. Somebody he knew, after all.
“Hello, Aunt Raya!” Kolka greeted her.
Aunt Raya sullenly looked at him and replied:
“Greeting me like an old acquaintance? Suddenly became my friend? You know where you are, boy?”
“Have no idea,” Kolka muttered in confusion.
Screwing up her eyes maliciously, she explained:
“This here is a cesspool. Do you see the end of the street?”
“I do.”
“You must, my good man, walk along the entire street and speak to everyone you meet. If can walk to the end, down there will be Hell; up here will be Paradise. Nobody knows where you’ll end up and whether the people whose debtor you are, will let you in. Yours, I see, is a pretty heavy debt.”
“Have I done you any wrong?”
“You have indeed. You know how you hated me and my son Tolka all through your life. Have you ever greeted me or looked at me with kindly eyes? Don’t answer! You know you haven’t. Have you ever given me a single fish as you returned from fishing with full sacks? Didn’t I ask you: “Kola, give one little fish to your old granny?” And was it me who crushed your boat? That was a drunken driver, not me. You enjoyed good living, why couldn’t I? You and the district boss have plundered the municipal coffers. And after that you make a true angel of yourself, and a monster of me. Shortly before my death my neighbour Tatiana came to you. She was gathering money to buy me a wheelchair. Asked you to donate what little you could. Did you donate? Whom did you call beggars? No, Kolka, you won’t pass through into Paradise. Come up to me, I’ll brand you with a proper logo.”
Kolka obediently came over to Raika sitting on the bench. She sternly ordered:
“Bend down!”
As Kolka bent a little, Raika slashed his ear with something sharp.
“Get out of here!” Raika made a wry face, staring at Kolka’s features distorted by pain.
Kolka walked away, putting his hand to the remainder of his ear. No, he was not scared. He bitterly resented being treated so. Raika’s words sounded like a verdict to him.
The pain gradually subsided. Some metallic structure stood about fifty meters in front of him. Near the structure was a figure, a man’s by the look of it. As he slowly approached the man he recognized Borman. That was a nickname of the airport’s chief mechanic. Nobody knew his real name. Borman had come to Kolka’s town under the recruitment program, a common practice in the Soviet era. The locals called them “the recruits.” He had arrived from Chuvashia for an assured salary. His only assets were a technical school training and belief in the bright future.
One day, Kolka had had a drop too much with the local cop nicknamed Gapon, an impudent and thievish type and a womanizer to boot. Picking up an extra bottle of vodka they set out in Moskvich-412 car in search of adventures. The Moskvich happened to roll onto the steep bank of the Vagulka River where a guy with his girlfriend had settled down under a widely ramified cedar with a bottle of cheap wine and some plain snack. Kolka recognized the guy. That was Borman.
“Beat him up!” growled Gapon. In a drunken fury Kolka rushed out of the car, in two leaps swooped down upon Borman and kicked him with all his might in the groin. Borman doubled up with pain and fell on the edge of the bluff. They thrust the awe-stricken girl, one who also had come to that nowheresville of the North under the recruited labour program, into the car and brought her over to Gapon’s shed where they raped her till the crack of dawn, when they finally collapsed from exhaustion and too much vodka.
Borman had struck root in those parts. A jack of all trades, an outstanding background. Eventually, he ended up as a mechanic of a large organization. All went well… except that… there occurred cancer that carried him off in just two months.
Kolka forgot all about that mischief. Clean forgot. Recalled it only now. Borman’s look was grim, foreboding no good.
“Hoping for Paradise?” he asked Kolka who guiltily kept silent, staring at the ground. But Borman didn’t mean to pardon him. He drove words into him like nails.
“Why didn’t you attend that girl’s funeral? Didn’t you know she poisoned herself with vinegar a week after that?”
Borman was devouring Kolka with his eyes. “There was no opportune time? And now you seek a place in Paradise? What a smart fellow you are! Come up to me!”
Borman picked up a large rusted axe from the ground. Kolka obediently came up to him, looking at the edge. “Does he want to kill me?” flashed through his mind. “But then, I’m actually dead. Or can they kill several times here?”
“Why did you strike me then in the groin? What’s my fault? You don’t want to tell me? I will tell you. My only fault is that I chanced to be under that cedar with my Katka whom you then abused all through the night. I know, you feel ashamed for doing this, but why didn’t you come to her for repentance?” Kolka roared at Borman. “Katka, too, had come here under the recruitment program from Tula. She wanted to start living on her own, to earn a little and send what little she could to her parents. She wanted them to live more or less decently. We loved each other dearly. And then you came along… and destroyed her! Her parents didn’t attend her funeral, had no money to come over. The recruited girls and chaps, like me, each chipped in a rouble apiece for burying Katka in a proper manner. You hear what I say?”
No, Kolka wasn’t going to repent.  He was just terribly scared of Borman. Shifting his legs, he asked:
“What are you here?”
“Sentinel on duty. Posted to receive you, freshmen.”
Borman, it seemed, got bored of lecturing. He looked at Kolka almost indifferently:
“Why tell you about that! I’ll trim your ears and off you go to enjoy yourself!”
The rusted axe swished over Kolka’s ear and took off part of his other ear.
“Go on! Enjoy yourself!” Borman shouted.
Blood flushed from Kolka’s ear, but he walked on because he was afraid of Borman. What if he overtakes him? It hurt. The wounds had numbed his consciousness. He wished to sit down somewhere, be it even on the ground. But the ground here is so strange. You tread on and don’t feel it.
In front of him was a solid wooden house and near it stood a stocky muscular man in a blue sports jersey.
“Who could it be?” Kolka wondered looking at the silhouette. “If it’s Antik, I’m a goner…”
However, Kolka’s legs carried him to that figure in the jersey against his will. A few more steps and he encountered the man’s piercing stare. 
Antik was his prison nickname. Only the people who knew him, including Kolka, addressed him so.  All others called him Alka. Once, after a heavy drink, Alka explained the meaning of his nickname to his cronies. Antik stems from antique, a rare thing of the past. The nickname had been devised for him by thief Baidan. This had happened in the penitentiary, where Baidan received news that his crony had been knifed to death. The thief was terribly aggrieved. That’s when Alik showed up. Baidan turned to him:
“Find me a flask, brother. My friend has been stabbed to death. I need to mark his passing!
A “flask” in thieves’ lingo denotes a bottle of vodka. At the time Alka had chanced to have one tucked away, just in case.
“Wait a moment!” Alka replied instantly, producing a cherished container from a remote nook and handing it to Baidan.
“Wow! You are a real Antik!”
That’s how Alka came by a worthy nickname from the thief. The latter had gotten his at the railway station where he picked the passengers’ pockets, earning himself a free living. Baidan means a railway station in thieves’ lingo.
Why conceal the truth, there was always a valiant police sergeant at the station when Baidan was doing his job. The cop was providing cover to the petty pickpocket for a share in the deal.
“Here you are, you snooping thing!” Antik uttered maliciously through his teeth, viewing Kolka like a victim in anticipation of reckoning for all of Kolka’s mundane crimes.
“Hi, Alka!” Kolka said in a grovelling tone, hoping for his lenience.
“Haven’t they made you a prison bitch in the other world yet?” Alka asked, nodding to his severed ears. Kolka couldn’t take his eyes off Alka’s, inwardly begging a pardon.
“Why are you silent?” growled Antik.
“Come off it, Alka! We all are here against our will.”
“Whaaaat?!” roared Antik.
Kolka suddenly felt, probably for the first time in his life, the pangs of remorse because he had utilized Antik’s death, capitalized on it, actually ruining his wife and all his family. Alka was an offspring of exiles produced by Stalin’s purges. The family had been forced to come here, to the Northern Urals, by the regime in Moscow. Alka had grown up a daring fellow among the exiled lot each of whom was quite a character; no mediocrity would deserve being exiled.
He had associated with all sorts of folks, including painters who had taught him some things in arts. In his heart Alka dreamed of becoming a portrait painter. Yes, he did have the God’s talent for painting, but confined himself to wood carving. The former convicts had made primitive chisels for him and taught him the fundamentals of the craft. Subsequently, while serving his time at the Ivdel corrective labour camp, Alka had carved out a whole panel featuring a moose chased by dogs. It was placed in the camp mess. The direct way to the realm of art seemed open for him. Cultivate your talent and capitalize on this. No, far from it! Alka was irresistibly drawn to those singled out by Lord for their strength and ability to assert themselves either by the power of their mind or the blow of their fist. And that’s when in the eighth form Alka encountered his first real trial of life. That was Tania Barabanova, his first love. At school Alka was not among the best or even second best pupils. His bad grades alternated with fairly satisfactory ones. That’s probably why he didn’t dare to approach the girl he liked. And then another wooer, Vaska Tarabanosov, popped up, a bespectacled straight A pupil and two years Alaka’s senior. He was in the graduating class. Feeling no fear of him, Alka came up to him during the break and said:
“Let’s go out on the porch for a talk.”
“OK,” Vaska agreed.
As they went out, Alka said:
“You leave Tania alone. She’s mine!”
On hearing this, Vaska thrust his chest out. His father served in the police and he didn’t doubt his support if it were required. So he replied:
“She’s yours in your fantasies, in real life she’s mine!”
Suddenly Alka’s heavy fist swished through the air. The toppled Vaska fell prone upon the ice-covered steps of the school where he had studied ten happy years. A pool of blood around Vaska’s head bespoke his disadvantage in fighting Alka or beating him as a wooer.
Alka’s popularity at school soared up. True, he got a scolding and his parents, too, raked him over the coals. His father assiduously applied his army boot to Alka’s back, bringing it home to him that a physical impact on man is a triumph of justice. Alka had learned this lesson once and for all. His back told him that the proof of justice is in the beating. That is why whenever he emerged in his sports jersey on the dance floor, fear gripped those present. In any company, in any public place Alka picked out a victim and manhandled it, trying to do this openly for boosting his popularity still higher.
It was summer. A dance floor, motley coloured dresses, music and girls inviting young gentlemen to the ladies choice dance. Everything seems so simple. Find a girl to your taste, admire and woo her, offer her your hand and heart… But that was not Alka’s pattern. He would come to dances after consuming a bottle of vodka with his pal. There were many exiled Muscovites in the Urals at the time, the locals didn’t like them. So, wherever a Muscovite showed up, a brawl ensued.
Alka lightly ran up the three steps onto the dance floor. Here they were, strangers. And Muscovites to boot! Alka pushed one of them with his shoulder, as if to show that the guy was an unwelcome figure in the way. He was about to move farther on, but the kid who had been thus snubbed instantly blew up and that’s when a punch-up broke out. Alka had gotten his share then. The Muscovites were in the majority. First they kicked him on the dance floor, then dragged off onto the grass near the steps. And that was their undoing. Some time ago, during one of his fights, Alka wrested a forged iron rod with a sharpened end from one fighter and shoved it with the toe under the dance floor steps, just in case. And now that he failed to assert himself with his fists he recalled it. His hand stealthily hauled it out. A Muscovite rushed at him, baring his teeth, one knocked out, hurled his massive body on Alka and began to strangle him. That’s when the rod came in useful. Stabbing it hard into the attacker’s paunch Alka proved again that he is right who strikes first.
All Alka’s life consisted of stages. A school was followed by two years of idleness. Then ten years in jail. After that, five years or so of adaptation. At first carousals in barracks, which he quitted after getting sick of them. And then, after a time, he got down to good business. He found a couple of guys and they put up a house together. On getting money, Alka fairly shared it with his partners. Then he built another house, and then another two. He acquired a truck and a concrete mixer. He started doing more serious things and soon registered a building firm. Everything seemed to go well. However, as the time wore on he felt he ought to do something remarkably good for the people. Something that would be useful for the community and give him their forgiveness. A good idea came to him suddenly.
One fine day Alka presented himself at the office of the district head and asked him to allocate a plot for building a chapel on it. For all their conservatism, the authorities consented, and despite his criminal record he got the land. Thus, like a mushroom after a warm rain, a small church began emerging near the cemetery. Actually, Alka’s cunning scheme was to build a real church, not a chapel. Two years later a church stood there, complete with a large gold-plated dome and four onion-shaped cupolas. Christ, what a sight it was! When the sun rose, the dome and cupolas would shine like gems, and people would smile as they passed by. Next to the church he built a caretaker’s lodge where church-going elderly women would occasionally drop by.  Nowadays, a rare funeral takes place without a service in this church.
Alka had always been fond of his bottle. But, as time went by, he cut down the consumption, drinking now not in the company of his admirers but with his dear wife or, seldom, with a soul mate. As a matter of fact, he had never had great friends, probably because of his unbounded ambitions and confidence in his indisputable superiority.
Alka passed away in grand style. After a week’s spree he woke up in the morning, stretched his arms wide apart, smiled to the warm sun, poured himself a glass of cognac, drank it and… a blood clot broke off in his vessel, blocked the blood flow and Alka ceased to be.
Antik was ten years Kolka’s senior. And they both hailed from the same street. Understandably, one was a rookie, another a wise old salt and nobody’s fool. They were no peers by a long chalk. However, they were on greeting terms and sometimes had a drink together. Antik understood that the young think quicker and generally live at a higher rate. But he never came down to familiarity and backslapping.
Kolka outperformed him in business, wielded more money, but in arguments preferred to give way to Alka. Who knows this Antik, the former convicts may come up with a most unexpected mischief, set something on fire or whatnot. There was only one honey pot in the city, the budget. Everybody got his funds mostly from this source. Buy-and-sell is not for the white collars, not for those building, teaching, manufacturing… A list of services for the budget is quite long. Keep your eyes open, flirt with the civil servants, grease the right hands and your business will grow.
Kolka broke the covert accord or the non-aggression pact only after Alka’s death. Antik had built a financial pyramid that yielded him generous dividends. He took out loans from the bank under some government-funded program, chiefly associated with housing construction for the low-income population. So, he built a house and assuredly sold it to the budget. Business proceeded on a large scale. Everything was in action, the loans, the houses, the administration. Everyone in the town knew who received a present from Alka in the form of an apartment in Yekaterinburg. It would go on like this for a long time but for his sudden death. As Alka died, so did his business. No houses were commissioned, the construction stopped, the banks pestered his wife and Kolka capered about with his troubles.
In association with the civil servants Alka had constructed a building which the administration was to acquire for one of their departments. But Alka died and Kolka, having lost fear of Antik, had one community activist lodge a complaint to the prosecutor’s office against that transaction. Obviously the price of the structure had been artificially raised three-fold and the building was not suited for the proposed purpose. This triggered an investigation. But Kolka found another building, bought and re-sold it to the self-same administration, bribing the same officials who had been previously won over by Alka. To the officials people are impersonal figures who don’t count. What counts is only money. This was the final blow at the deceased Alka’s family. His widow didn’t sell the building and couldn’t pay off the loans. A house of cards collapsed. The banks took everything away. A banker is the most responsive of politicians. When you have money at the bank, they serve you coffee. Once you run out of money, they set their dogs on you.
It is for good reason that usurers were the most despicable figures in any community. The Antik family moved to a small hostel, leaving behind a luxurious mansion with a swimming pool. That’s the way the cookie crumbles.
Once, after Antik’s death and his family’s ensuing bankruptcy, walking across the cemetery Kolka came upon Alka’s grave. He looked rather defiantly at the photo on the monument and said:
“Excuse me, Antik, but wasn’t it you who used to say: “He laughs best who laughs at the cash box!”
Standing in front of Alka, with his eyes downcast, Kolka couldn’t resist saying: “You won. I’m at your mercy.” But Alka wasn’t going to forgive him.
“Do you know who you cheated?” he asked, his eyes piercing Kolka. “You cheated a cheat. Understand? Now, in everybody’s presence rumple me here with your right hand!” Antik nodded to his trouser fly. Obeying him, Kolka held out his hand towards Antik’s fly front. He opened the zipper but felt no Antik’s body. Instead, there was emptiness. However, this did not reduce the effect of the proceedings. Kolka rumpled the air, Antik wriggled and howled at the top of his voice:
“What a nice pole-sitter I’ve got, at long last!”
Having morally enjoyed Kolka’s humiliation, Alka pushed him away with his foot and shouted:
“Go gobble a bar of soap not to stink so!”
Kolka lowered his head and trudged farther on along the street. Tears mixed with blood were running down his face. He plodded on, expecting a new bout of the nightmare.
In front of him was a low wooden fence, from behind which a girl of ten or so was peeping at him. As Kolka came up to her she pitifully looked at him with innocent childish eyes and asked:
“Do you recognize me, uncle?”
“Jesus! Did I do something bad to her?” Kolka quailed at the thought. Still looking at him trustfully, she continued:
“I lived at the orphanage in Kurtafan. One day you passed by our fence and I asked you for some money to buy some sweets. You stopped and gave me a thousand rubles. I submitted the money to our housemother. She bought us a big cake with it and kept the rest for herself. That was my first taste of a real cake … and my last. Our orphanage burned down shortly after that and we all died in the fire,” the girl finished sadly.
“Take this!” she handed a bandage and phial of iodine to Kolka. “Your head is all in blood!”
“Now there,” Kolka thought. “Indeed, they truly say on earth that good deeds, too, are taken into account here. I’d never think so!”
Kolka gratefully took the bandage from the girl, sat down at the fence and tried to stop the blood leaking from his ear. “If here in the Underworld they treat you so, what are you in for in hell, I wonder,” he thought to himself.
Unhurriedly applying the bandage to the wound and wincing with pain from the mordant iodine, Kolka suddenly saw the other world, the previous one. He not only saw, but also felt it. A ward, intravenous infusion tubes. And here’s a nurse. Looking at her, Kolka asked:
“Have I wronged you in any way?”
“In no way,” she replied. “You got poisoned with wine in the restaurant. Both you and your girl, along with some other guests. The wine was bad. The restaurant had purchased it from some private trader who didn’t check it. Here’s the result.”
“So, all that had just seemed to me?”
“Oh, no!” the nurse continued. “It didn’t seem to you. You got really poisoned and passed out.”
“Am I not in hell now?”
“You’re in Sochi, in an intense care ward of a hospital.”
Suddenly, Kolka broke into tears. Sniffing, he turned to the nurse and muttered:
“Thank you. You are so good!” following which he slipped into sleep again.
“That’s good. This one, too, will recover soon,” the nurse said to Vera who had just looked into the ward.