В конце четвёртой части "Ялтинского лихолетья" я поставил точку, закончив тем самым воспоминания о военных годах и жизни среди оккупантов. Однако, любой переход к описаниям послевоенных лет чреват возвращениями к тем или иным моментам оккупационного периода. В одном из своих воспоминаний я упомянул о том, что в мае 1942 года мы отправились с мамой на Морскую проведать квартиру и взять мой трёхколёсик, по которому я сильно скучал. Убедившись, что квартира в порядке, мы взяли велосипедик и вышли на улицу. Я упоминал о том, что мы увидели поперёк улицы на перекрёстке с Набережной баррикаду, и нас увлекло любопытство пройти меж Сциллой и Харибдой - в узкий проход на тротуаре у гостиницы "Мариино" и выйти на набережную. По всегда оживлённому предвоенному проспекту теперь спешили, прижимаясь к стенам уцелевших домов отдельные прохожие, вальяжно расхаживали немецкие офицеры и вооружённые часовые у сооружённых блок-постов. Под Набережной, на берегу стояли зенитки, окружённые валами из мешков с песком. Видя такую картину, мама не разрешила мне прокатиться по набережной и мы быстро ретировались
на Морскую и пошли вверх до Виноградной (Чехова), где я сел на велосипедик и покатил впереди мамы. Таким образом - где ехал, где катил - мы добрались до бабушкиного дома, отмахав километров пять. Этот экскурс я привёл для того, чтобы стала понятной моя детская беда. В 43-ем году бабушка купила на базаре живую курицу, чтобы побаловать меня давно забытым бульоном, но я устроил истерику, узнав, что её будут резать, и пригрозил, что не возьму в рот ни ложки этого бульона. Тут надо упомянуть ещё о том, что у бабушки была коза Зойка, которая тихо мекала в сарае и которую я водил в стадо и забирал после пастьбы.
Дело дошло до того, что в сорок третьем году я принимал у неё роды, когда бабушка была на базаре, а мама на работе. Приняв козлёнка, я вытер его тряпкой и положил на солому у стойла козы. Надо было видеть изумление бабушки и мамы, когда они пришли домой. Но вернусь к курице. До освобождения было ещё более года и за это
время я так привязался к этой курице, так раскормил её червяками, выкопанными в огороде, зёрнами кукурузы, специально купленной для неё, что она раздобрела и стала ронять яйца, где придётся - во дворе, в огороде, а я ходил за ней и собирал. Привязав на задней оси плетёную корзинку, я сажал её туда и возил по всему двору и она покорно сидела там, не делая попыток выбраться.Я звал её Менюшкой и пока возил по двору разговаривал с нейи мне казалось, что она что-то квохчет в ответ. А теперь представьте моё горе, когда после высылки татар и других нацменов по всему посёлку начали бегать бездомные, голодные собаки и однажды утром, заглянув в тарпу (большая плетёная корзина, которую приторачивали на лошадь или осла для перевозки сель.хоз продукции)я обнаружил, что она пуста, а Менюшки нет. Я обегал все места во дворе и огороде и нашёл несколько жирных кусочков с перьями. Я трое суток рыдал в подушку, ничего не брал в рот и мама уже начала беспокоиться о моём нервном здоровье. Потом ещё долгое время я бродил по огороду в надежде увидеть свою любимицу. А коза прожила ещё десяток лет после освобождения Ялты и умерла после очередного окота, получив заражение крови -
подробностей я уже не помню. Это была у бабушки вторая и последняя коза. Первая коза, купленная дедом ещё до революции давала до 3-х литров молока, которое пил сам А.П.Чехов.
Спустя пару месяцев в посёлке начали появляться новосёлы из российской глубинки - курские, орловские, кубанские, донские и тверские - районов, наиболее пострадавших от военных действий. Южный берег заселяли людьми, весьма далёкими
от возделывания чисто южных культур - винограда, табака и других специфических культур. Старые маслиновые сады, инжира, сливы, айвы. кизила стали приходить в запустение и только редкие экземпляры сохранились в отдельных дворах до нынешнего времени. За каждое плодовое дерево полагался налог и хозяева рубили деревья, чтобы не платить, да и где деньги взять - урожай тех или иных культур надо вырастить, а на это требуется время. Вот когда начался голод. Городские получали хлебные карточки, в селе ничего подобного не было предусмотрено. Расцвело воровство и грабежи. Как-то раз я забыл во дворе велосипед и вот встаю утром и
обнаруживаю его отсутствие. По нему я не рыдал, да и вырос для трёхколёсика,
но факт остался фактом. В дверях стали ставить замки и засовы, запирать калитки и сараи, начали заводить сторожевых собак. Вскоре мы вернулись в город
и в сорок девятом году у меня появился подростковый велосипед "Орлёнок", купленый на выйгрыш по облигации, на которой совпал номер серии. Но это уже было, когда я перешёл в шестой класс. И это уже другой этап жизни.