Глава четвертая
И тут весь божий свет перед глазами неожиданно перевернулся вверх тормашками. Потом, качнувшись, прокрутился обратно, опрокинулся куда-то Ваське за спину и погас…
В больнице первым делом с Василия начали снимать допрос и протокол. Кто он, документы, откуда и кем вы ему приходитесь. Ему – это, значит мне, в данный момент бесчувственному и обездвиженному. А самого меня уже куда-то там бегом катили на легкой и холодной слабо механизированной металлической лежаночке, прямо и до упора по коридору. Закатили в обзанавешенный обшарпанный угол с юпитерами под потолком, кольнули в оба предплечья по шприцу, нацепили проводов, окружили и начали вопить, перекрикивая друг друга – «Понтапон!»… «Прямой, в сердце!»… «Уходит!… Уходит!…» А куда я мог от них уйти привязанный? Но они всё трясли меня, кололи, давили на грудь какой-то дрыной тяжелой, всю её, грудь мою обросшую, опалили, аж жженой шерстью завоняло. И все они при этом вместе, тыкая пальцами, высматривали что-то на двух огромных экранах. Сантиметров по 65 диогональ будет. Ближе к стене под потолком смонтированные. А в это время всё оно у меня в глазах мутнело-светлело-снова мутнело-снова светлело… И когда в последний раз ярко так полыхнуло…
Вот Васька всегда нудил мне, что нельзя говорить слово «последний»… Неправильно, мол, это по его дремучему деревенскому представлению или предрассудку. Так вот, в этот самый момент, когда в глазах у меня полыхнуло, головёнка сама собой к левому плечу повалилась, а прыгающие на экранах кривульки, все, как одна, дернулись вверх, потом вниз, а вот тут уже замерли ровно посредине. И от этих средних точек потянулись слева направо ровненькие зеленоватые линии.
Девушка в маске, одетая во всем голубом и жеванном, чистенькая такая, кричала ещё она громче всех, а тут разом обмякла, успокоилась, оторвала с самописца и скрутила метра четыре густо разрисованной в семь цветов бумажной ленты и спросила вслух «Какое сегодня число?», что-то записала и вышла. И кто-то вдруг выключил свет. Вернее, темнота полная наступила. Тьма беспросветная опустилась… Но шум какой-то ещё звучал. И я даже чувствовал, как провода ихние с меня вместе с волосами и пластырем сдирали. На руках, на ногах, на груди и на животе. Резко так рвали и больно. Но потом и это ушло.
Мир вокруг меня осветился снова, но не сразу. И, когда это произошло, я увидел… нет это я неправильно говорю… вернее не говорю… с непривычки трудно даже слово правильное подобрать… как это… понять и объяснить! Но я вижу… Хотя, почему – вижу… Я ощущаю, что я вижу… Как-то все вокруг видно со всех сторон и одновременно. А сам я при этом, голый под тряпкой белой на той каталке… Голова назад запрокинута… Бороденка клинышком вверх… И, если это я там… То, кто же тогда я здесь? И где здесь? Ведь тоже непонятно… И мужик какой-то совсем нестарый на другой каталке. Тоже под тряпкой, но сильно окровавленной… И ближе к окну… А вот там, за углом - дверь, а за ней предбанник, в который снаружи ещё одна дверь… В проулок выход… И на ней написано «МОРГ», большими буквами. А ниже и мельче «Посторонним вход воспрещен». А я для них, значит, уже не посторонний. Я для них уже свой.
А внутри в предбаннике, слева от этой двери сидит мой Васятка, носом шмыгает, все время глаза грязным платком вытирает. И отвечает на вопросы, как в милиции или в отделе кадров. Фамилия, имя, отчество, год рождения… И паспорт-то мой у неё, у этой тетки в руках, но вот нет, Ваську она, стервоза, унизить должна, допросив по всей их ядреной форме. Сколько выпили, ей, суке, тоже знать надо. Витька большим и указательным пальцами изобразил нечто невразумительное, в смысле, что совсем немного. Но она стребовала в граммах. Он раздвинул пальцы и сказал, что по сто. И тут ещё сунула она ему пакетик. Прямо как швырнула по поверхности стола. Васька еле подхватить успел, подставив ладонь под край.
- Это барахло всё у него на шее висело… - как-то брезгливо сказала она.
- Хорошо. – машинально ответил тот и сунул пакетик в левый карман куртки.
- * -
- Ты бы, мужик, за ней приглядывал. А то неровён час… – негромко произнес кто-то за спиной. Я обернулся на голос, но сзади никого не было.
Васька заканчивал в предбаннике морга оформление моих дел. Платок его намок настолько, что уже не удалял влагу, сочившуюся из его глаз и носа, а просто размазывал её по лицу. Служащая, крупная дебелая здоровенная тетка лет тридцати-сорока, брезгливо поморщившись, передвинула в его сторону рулон туалетной бумаги, и он, пробормотав благодарность, отмотал с него несколько витков.
Дописав, она разделила основной и подложенный снизу лист своей бумаги и строго сказала:
- Когда с похоронами определитесь, позвоните и скажете к какому времени готовить тело. Выдаем после пяти. Или с девяти до одиннадцати по утрам. Одежду подвезите заранее. Вот список вещей. Лишнего не надо. Свитера всякие и жилеты ему не требуются. Не замёрзнет. Обувь не нужна. Белые тапочки у нас есть. Мы в артели швейной неподалеку оптом закупаем. Это дешевле. Расценки на обработку тела на этом вот листке. Сумма по сравнению с похоронным агентством у нас невелика, с медуправлением согласована и утверждена облздравом. Поэтому никаких подарков взамен денег мы не принимаем. Тем более алкоголем вашим палёным. Точную сумму, в конверте, и желательно тысячными купюрами. Вот тут, в этой строчке, распишитесь. Дату я уже поставила.
После этого Васька черканул по низу листа, получил квитанцию, боязливо оглянулся на нашу дверь и вышел. Там в проулке он долго раскуривал свою трубку, но вспомнил про мои ключи и сигареты у себя в кармане, вытряхнул одну из пачки и, задымив, обреченно сгорбившись двинулся по утоптанной дорожке к воротам. А тетка в предбаннике набрала номер на телефоне и спросила ответившую ей собеседницу:
- Тёть Роза, ты на месте? - а выслушав ответ, добавила. – Ага. Минут через пять-десять. Ага. Крупной вязки. С пухом. Розовая. Ага. Только в туалет по дороге заскочу и сразу к тебе. Нет, немного. Двое всего. А та бомжиха, которая на Ленинградке в переходе замерзла, ещё долго, думаю, будет тут, пока не опознают. Ага. Нет. Да. Вскрытие после двух. Ага. Не знаю, но может быть в хирургии тот раковый отойдет, третий будет, для компании. – она захохотала. – Точно. А я думаю, куда спирт из емкости пропадает. Испаряется, думаю, что ли. За ними, за клиентурой этой, глаз да глаз нужен. Ага. Поплотнее. Ага. Закручу, закручу. Будь здорова. Пока. – И она вышла, заперев дверь за собой с улицы на ключ.