Глава пятая
- Слышь, борода? Хлипковат, на поверку, дружок твой оказался. – констатировал тот же сиплый голос за спиной.
Я же все никак не решался ответить безликой пустоте. Но парой минут позже почувствовал какое-то волновое движение в простенке между закрашенными белилами окнами и спросил наудачу:
- А ты кто?
- Сосед твой. Товарищ, с позволения сказать, по несчастью. С дальней от две-ри койки. Или тележки. Автоавария. На два часа раньше тебя прибыл. Так что, считай, сторожил. А ты ещё не врубился, типа? Ты слышал хоть, что я тебе сказал-то? Пусть дружок твой в пакетик заглянет. А то девка эта, она на руку… О-го-го… Мои ребята на пальцы мои посмотрели и по белым кругам на загаре окольцовку золотую всю пересчитали. Трех печаток по счету не достало. Пока не тряханули, как следует, это падла всё запиралась. Но когда за задницу взяли, раскололась по-тихому. А он, кореш твой, проверил пакетик?
- Думаю, что нет. Да и нужно ли?
- А почему нет? Она тут мурло на этом деле наедает. Непорядок! Коляныч меня звали. – представился мой незримый визави. – А тебя, как кликали.
- Родион Матвеевич. – ответил я.
- А меня Вероника Гавриловна зовут. – женским голосом вмешался кто-то третий.
По затянувшейся паузе почувствовалось, что и для Коляныча появление в нашем обществе дамы оказалось полной неожиданностью. Это чувствовалось ещё и потому, как грубо он на её слова отреагировал:
- А это что за сука промеж нас затесалась.
- Сам ты сука. – ответ хлестанул жестко и коротко. – Отъездился, бухарик? Да? Накатался с ****ьми. Налихачил! Вот теперь и валяйся тут, пока все потроха из тебя вон в тот тазик не вытряхнут. Ездун-пи*дун тут нашелся.
- Сидеть мне тихо. Старая клямра.
- Во-первых не сидеть, а лежать. Ты, му*ак, не помнишь, что ли с бодуна, где находишься? А во-вторых с какого хе*а ты решил, что я старая. Я ещё моложе тебя буду, если разобраться. Ты же меня не видел ещё, суслик драный. Меня же в холодильнике держат. На особом счету. Для сохранности.
Коляныч замолчал. По всему чувствовалось, что навыки такого рода бесед, подобных боксерской стычке, у этой дамы явно превосходили его дилетантские возможности.
- А с вами, что приключилось, Родион Матвеич? – церемонно обратилась ко мне Вероника Гавриловна.
- Разрыв сосуда в мозгу, я думаю, на месте старой черепной травмы. В детстве, об лёд, во время хоккея.
- Ой-ой-ой, какая жалость. Как же вы так, голубчик. Неосторожно это было с вашей стороны.
- Да уж, как тут убережёшься! Мальчишки, шестьдесят лет назад…
- Ну, это вы ещё пожили, это вы ещё погуляли. После такого случая всякое могло быть, знаете ли… А вы… Нет, вы у нас все-таки молодцом… - похвалила меня Вероника.
И поинтересовалась тем, а что это сегодня со мной произошло. Я вкратце доложил утренний наш междусобой по порядку. Она поддерживала разговор, периодически переспрашивая: «А он?... А вы?…» И под конец всполошилась:
- Как же это… Ведь и пельмешек-то не отведали. С маслом! Жалость-то какая! – и она долго ещё ахала и охала по столь значимому для неё поводу.
- А мне в хоккей шайбой в переносицу засветили. – не выдержав долгого мол-чания, решил вмешаться в наш разговор Коляныч.
- Молчал бы ты, падла. – взъерошилась на него всё ещё обиженная дама. – Лежал бы ты там вон, под простынкой, окровавленный и обосранный, и не возникал? Лезет тут сволочь всякая. ЛюдЯм поговорить по-человечески не даёт.
- А ты, молодуха, случайно не знаешь с какой фабрики здесь гробы привозят? – примирительно увел разговор в сторону мой первый собеседник.
- Второй мебельный комбинат, по-моему. Но можно и через агентство чешские и немецкие заказать. Полированные или матового покрытия. С крышкой в полный рост или с двумя половинными. Можно посветлее, и потемнее можно. Я тут уже месяц в этой конторе валандаюсь, так разного насмотрелась. – также примирительно проинформировала Вероника Гавриловна. Хотя, конечно, чувствовалось, что скабрезно ругаться и повизгивать ей доставляло существенно большее удовольствие. Но почему-то она снова заботливо обратилась ко мне:
- Родион Матвеич! Вы как себя чувствуете? Я про внутреннее душевное беспокойство говорю. Как вы сейчас-то?
- Спасибо за внимание, Вероника Гавриловна. Как-то скребёт на душе, если так можно выразиться. Столько дел осталось незаконченных. У меня там три балона с газом заказаны. Их завтра подвезти должны будут. А послезавтра у нас в поселке пенсию выдают. И пальто осеннее я на той неделе на станции в чистку сдал. Так оно в понедельник будет готово. И что теперь делать, я не знаю.
- Да ничего не делать. – рассмеялся Коляныч. – чё ты с ним теперь сделаешь? Проехало, как говорится, мимо денег.
- Не ржи ты, собака, над человеком! Проехал он, видите ли. Отъездился ты уже на своей Туёте-***те, сучара. А вы, мой дорогой, Родион Михалыч…
- Матвеевич… - поправил я.
- Ой, простите великодушно. Конечно, Матвеич. Память-то девичья, что скажешь. Так вот, вы с хозяйством-то своим распорядились? Душеприказчика назначили? Завещание там всякое. Успели?
- Да, конечно. Когда жена моя упокоилась, я всё, как надо, на детей расписал. А распоряжаться хозяйством другу своему поручил. Чтоб, ежели что, кто-то в курсе был бы, где-что лежит.
- Это вот который убивался там в приёмной, на стуле у двери? Дылда его там с анкетой пытала. Достойный человек. Вона, как переживает. Чувствуется, что близкий вам по духу…
Но тут в дверном замке заскрипел ключ. Блямкнули крепёжные щеколды. Обе половинки разошлись в стороны. И наша информаторша зачастила в голос:
- Ой-ой-ой, мальчики. Это вам на сегодня третьего компаньона привезли. Он, гляди, ещё теплый! Ещё в себя не пришел, после смертных мук-то, бедняга. Эк, его скорючило. Правильно ведь говорят, у каждого свой смертный крест, своё распятие. Ой, пошла я. Ой, пошла… Это не для женских моих глаз процедуры, что с вами сейчас тут будут делать… Это вот только она, дылда здоровая… Ну, пока… Держитесь, голуби мои.