ОККУПАЦИЯ
Воспоминания военного детства
Памяти моего отца Демьяна Ерофеевича посвящаю
Разве это победа, если столько людей до неё не дожило.
Народный фольклор
ГЛАВА 1 1941 год
Своего отца я помню плохо, хотя перед войной мне исполнилось 7 с половиной лет и я окончил один класс. Как во сне, вспоминаю я высокого кудрявого голубоглазого мужчину, быстро шагающего по улице, и себя, держащегося за карман его брюк и еле успевающего за ним. Было ему тогда 34 года и он, по словам нашей матери, к тому времени только-только начал браться за ум и по-настоящему заботиться о своих близких. В нашей семье было уже трое детей — десяти, семи и пяти лет — и двое немощных стариков, родителей отца. Все мы жили вместе в старом полусгнившем пятистенном доме. Перед самой войной отец успел-таки построить сруб нового пятистенного дома, не успев накрыть его крышей.
Несмотря ни на что, для нас, его детей, отец на всю жизнь остался молодым сильным и добрым. Такими ж для миллионов людей остались в их памяти погибшие на войне их мужья, дети, отцы и братья.
Весть о начале войны застала всех врасплох, однако никто в связи с этим в панику не впал. Все были уверены в том, что наша "несокрушимая и легендарная" Красная Армия быстро расправится с противником на его территории. Правда, наш отец никак не ожидал, что его призовут в армию в первых рядах, как говориться, по первой мобилизации. В своё время, проходя срочную службу, он был комиссован по заболеванию желудка и признан негодным к службе в мирное время, ограниченно годным в военное время. Своего огорчения в связи с этим он не показывал и убеждал нас в том, что через несколько месяцев, после победы, он вернётся домой.
Провожали в армию всех призванных всей деревней очень шумно. Каждому из них выделили отдельную подводу. Отца провожали до райцентра Костюковичи мать и я, любимый сын отца. О царившем тогда настроении среди призванных можно судить по такой частушке, которую несколько раз спел молодой призывник Сапронов Петька:
Меня в солдаты провожая,
Все коровы плакали,
Хвосты на спины задирали,
С попы слёзы капали.
В Костюковичах возле военкомата царило столпотворение, там скопилось множество подвод, было полно народа. К вечеру мы с матерью распрощались с отцом и отправились домой. Не предполагали мы тогда, что видимся мы с ним в последний раз и расстаемся навсегда.
В деревне после призыва в армию трудоспособной части мужского населения своим чередом продолжались трудовые будни. Отныне всю тяжесть сельского труда на долгие годы взвалили на себя женщины.
Наша деревня Голачевка находится в десяти километрах от райцентра Костюковичи. Протянулась она в одну прямую линию с севера на юг на два километра и насчитывает сто дворов. По обе стороны улицы расположились дома с приусадебными участками, густо заросшими садами.
На восток от деревни, за огородами, раскинулся луг, примыкающий к петляющей в полутора километрах от неё речке Жадунь- ке. На нём пасётся общественный и частный скот. Попадает он туда через выгон, находящийся возле нашей усадьбы. Это обстоятельство доставляет нам много хлопот: в наш огород часто залазят то куры, то скот, нанося нам урон.
В шестистах метрах к западу от деревни проходит большак, связывающий райцентры Краснополье и Костюковичи. В километре от большака находится лес. За лесом проходит ещё один большак. Со всех сторон, кроме восточной, к деревне примыкают поля, за которыми виднеются леса.
За напряжённым трудом люди в деревне мало думали о войне, которая пока что не давала о себе знать. Правда, родственники призванных в армию с нетерпением ждали от них вестей, но их почему-то не было. Не знали мы тогда, что 25 июня из Минска в Могилёв переехали правительство и ЦК Компартии Белоруссии, а 28 июня немцы захватили Минск и в этот же день в районе Бобруйска вступили на территорию нашей Могилевской области. Основные бои с немцами на территории Белоруссии развернулись в районе Могилёва, который директивой из Москвы было приказано защищать до конца. И его защищали в кровопролитнейших боях вплоть до 28 июля. К тому времени Могилёв уже оказался в глубоком тылу у немцев, успевших овладеть Смоленском и подходивших к Ельне и Вязьме. Войска могилёвского гарнизона начали прорываться из окружения.
О приближении к нам фронта пошли слухи в самом начале августа. И вот в один из жарких августовских дней на нашей улице появилась танкетка, вылезший из неё пропыленный красный командир объявил нам, что Красная Армия отступает и что она непременно скоро вернётся назад. Танкетка проследовала в сторону Костюкович. Никаких наступающих немецких частей мы не видели. По дошедшим до нас слухам, некоторое движение и наших, и немецких частей в это время происходило по центральному большаку, расположенному за лесом. В районе Костюкович в этот день были слышны взрывы. Говорили, что там, якобы, произошёл бой. Так мы оказались на оккупированной территории. После всего этого у нас снова наступило затишье.
В середине августа деревню взбудоражило неординарное событие: к нам из Костюкович прибыли два всадника — немецкий офицер и переводчик — и десять немецких солдат на трёх подводах. Посмотреть на них сбежалась вся деревня. На ломаном русском языке переводчик сообщил нам, что доблестная немецкая армия освободила нас от большевистского ига. Отныне повсюду на местах должны быть порядок и спокойствие, для осуществления этого в деревне будет создана власть, состоящая из старосты и двух полицейских. Они должны будут беспрекословно выполнять все указания немецкого командования, им, в свою очередь, должно подчиняться всё население деревни. Колхоз отныне ликвидируется. Земля, скот и всё имущество колхоза должны быть по справедливости поделены между населением деревни.
Внезапно в беседу с немцами вступила жительница деревни Пашка Елисеиха, женщина лет 65. Она довольно бойко о чём-то говорила с ними на их языке. Немцы через неё попросили собравшихся назвать несколько потенциальных кандидатов на должности старосты и полицейских. Из толпы выкрикнули несколько фамилий. Затем незваные гости взяли из колхозного амбара с десяток мешков овса для лошадей и уехали.
Все окружили Елисеиху и начали спрашивать её, откуда, она знает немецкий язык. Та пояснила, что в молодости она училась в гимназии, где изучала немецкий язык. Кое-какие знания у неё с тех пор остались. Все были очень удивлены, обнаружив у своей землячки такие способности.
Через несколько дней из Костюкович пришло сообщение о том, что старостой нашей деревни назначен Зенин Иван, мужчина лет 60, а полицейскими 30-летний Воробьёв Михаил, не призванный в армию по болезни, и 19-летний Рыбалкин Фёдор, больной туберкулёзом лёгких. Вскоре полицейским выдали немецкую форму и две винтовки с патронами.
Новая власть и население деревни, завершив уборку урожая, после некоторых колебаний приступили к выполнению приказа немцев о ликвидации колхоза. Подушно был поделён собранный урожай. Начался раздел скота, инвентаря и другого имущества. При всём этом большой ажиотаж у всех вызвал раздел лошадей. Их на всех не хватило, поэтому пришлось давать лошадь на два и даже три двора. Лучших лошадей забрали себе новое начальство и мужчины, остальным достались лошади похуже. На наш двор вместе с двором Осиповых выделили молодую маленькую слабосильную кобылку Торбочку. Раздел земли решено было произвести весной, перед посевной. Так было очень быстро и без никакого сожаления ликвидировано насильственно созданное и чуждое душе крестьянина коллективное хозяйство.
В августе месяце через нашу деревню на восток проследовало несколько немецких частей. Из них мне особенно запомнился немецкий военный госпиталь на машинах с красными крестами. Остановился он в деревне на сутки. Возле нашего дома расположилась полевая кухня. Врачи госпиталя вели себя очень корректно, они даже полечили кое-кого в деревне. Солдаты ж начали ловить кур, требовать у женщин яйца и молоко. Некоторые из них сами пошли на луг доить коров. Мы, детвора, вертелись возле кухни, наблюдая за процессом приготовления пищи. Повар, подмигнув нам, отрезал тоненькие ломтики хлеба, намазал их каким-то жиром и раздал их нам. Угощение оказалось не очень вкусным, но мы остались довольны. Как мы заметили, буханки хлеба у них были завёрнуты в какую-то плёнку. Вездесущая Пашка Елисеиха потом рассказала нам, что срок годности такого хлеба очень длительный и что испечён он был ещё до войны из зерна, которое Советский Союз поставлял Германии.
Личный состав других немецких частей, останавливавшихся в деревне, вёл себя точно так же. Солдаты были веселы, никого не обижали.
В деревню нередко заходили красноармейцы, оказавшиеся в окружении. Были они грязные, измождённые. Староста ставил их на постой в дома по очереди. Некоторые из них задерживались в деревне надолго, а кое-кто успевал прижиться у старых дев и вдовушек. Среди них мне особенно запомнился молодой татарин Ибрагим, обосновавшийся в доме старых дев Матруны, Палашки и Машки. В деревне поговаривали, что он живёт со всеми ими тремя. Правда, ребёнка он прижил только Матруне. Однажды у Мичалевых молодая лошадь сломала себе ногу. Татарин тут же прирезал её, разделал тушу и начал предлагать всем лошадиное мясо, расхваливая его. Он наварил большой чугун мяса и всех угощал им. Кое-кто пробовал его, другие с брезгливостью отказывались. Лично мне лошадиное мясо показалось жестким и сладковатым на вкус.
Заходили в деревню и другие беженцы. Обычно это были жёны военнослужащих с детьми. Однажды у наших соседей остановилась жена красного командира с мальчиком лет 9. Парень этот оказался очень смышлёным и бойким. Стихотворения и частушки лились из него, как из рога изобилия. Он тут же стал заводилой среди деревенских мальчишек. Все в деревне называли его "городским". Через пару месяцев они покинули нашу деревню. В последующие годы о городских ребятах я ещё долго имел представление, основанное на впечатлении от встречи с этим парнишкой.
Жителей деревни удивило такое событие: к нашему соседу Клетченко Евсею пешком из Донецка пришли его сын Тихон, невестка и четырехлетний внук. При этом на двухколёсной тележке они притащили свой немудрёный скарб. На такое путешествие у них ушло полтора месяца. Выглядели они худыми, измученными. Они рассказали, что только безвыходное положение толкнуло их на этот поступок. Все предприятия и шахты в Донецке или разрушены, или не работают. Шахтёры раскопали везде, где только можно, огороды, с помощью которых надеются выжить. При своём путешествии они испытали множество невзгод. По их словам, украинские полицейские намного хуже белорусских.
В октябре нашу деревню посетило трое всадников в гражданской одежде и один в форме офицера Красной Армии с ромбиками в петлицах. Последний запомнился мне тем, что был он пожилого возраста и во рту у него было несколько зубов из белого и желтого металла. Несмотря на свои годы, на лошади он держался бодро. Перед собравшимися он выступил с речью, в которой призывал население вступать в ряды партизан и вести непримиримую борьбу с немецкими оккупантами. Он утверждал, что недалёк тот день, когда Красная Армия разобьёт немцев и освободит нас. Помогать ей в этом — священная обязанность каждого. Поагитировав нас, прибывшие удалились.
Вскоре после этого визита деревню начали посещать люди, называвшие себя партизанами. Приходили они обычно по ночам, несмело стучали в окна домов, просили накормить их. Не отказывались они и от выпивки. Со временем они осмелели и стали уже требовать выпивку и закуску повкуснее. Начали они забирать у людей и приглянувшуюся им одежду и обувь. Население стало прятать от них подальше имевшиеся у них ценные вещи. Из деревень в партизаны потянулись некоторые застрявшие в них окруженцы. Местные жители становились партизанами, как правило, не по своей воле. Забрали в партизаны и старшего брата нашего полицейского Рыбалкина Фёдора, так что в деревне появился прецедент: по разные стороны баррикад оказались два брата. Все уже знали, что партизаны местом своей дислокации облюбовали глухой Харавыньский лес, находившийся в 9 километрах от нас и являвшийся, якобы, оконечностью Брянского леса. В этот лес мы ходили летом собирать малину. Леса в окружности нашей деревни были небольшие и не могли быть местом дислокации партизан.
С другой стороны, деревню стали нередко посещать и представители новой власти из Костюкович. Это были люди из расквартированного там полицейского отряда. Приезжали они к нам обычно днём на подводах и останавливались, как правило, в большом просторном доме Воробьёвых. Не без подсказки старосты, они забирали у кого-либо из жителей самогон, свинью или телёнка и устраивали пьянку. Напившись, они разбредались по домам к некоторым принимавшим их женщинам.
С наступлением осенне-зимних холодов навещавшие деревню партизаны старались и днём оставаться в ней, однако при появлении на горизонте людей в немецкой форме они, как зайцы, убегали в ближайший лес. Полицейские, несмотря на большой соблазн, не оставались в деревне на ночь, боясь быть подвергнутыми нападению партизан. Так и продолжалась практически всю войну между ними эта игра в кошки-мышки: ночью в деревне хозяйничали партизаны, днём — полицейские. Населению от этого было нелегко, оно находилось между молотом и наковальней.
Наш пожилой учитель Шуниборов, учивший мою старшую сестру Лиду в начальной школе, решил возобновить учёбу деревенской детворы. На это он получил разрешение новой власти. Однако эта попытка закончилась неудачей. Для учебы не было ни учебников, ни бумаги, ни карандашей и ручек. Не имели особого желания учиться и мы, ученики. Родители всё больше загружали нас работой по дому и в поле. Так что мы были рады тому, что занятия в школе сорвались,