«Почему ты меня не пытался вернуть?»
Я пытался ответ уловить.
А ответ сквозь пальцы, как юркая ртуть…
…Как же я умудрился простыть?
...
Чёрный чёрный лёд, чёрная вода, и сквозь них – смутное пятно с отчётливыми глазами… Провалиться под лёд и быть затянутым подлёдным течением – страшная смерть… Схожий с январским, как будто хронический недобронхит был десять лет назад – почти весь первый курс. По окончании курса – поездка на Алтай. Сейчас вот снова собираюсь. Говорят, болезни горла от невысказанности. Тогда я думал, что недосказал с отцом. А что же сейчас?
Помню своё удивиление, когда обнаружил, что всё вроде как прошло и не беспокоит. – Лёд нарос. Удивился, что лёд этот какой-то вязко-тёплый... Однако же треволнения улеглись. По весне, бывает, лёд становится тоньше и сквозь него что-то проглядывает. Чёрный чёрный лёд, чёрная вода, а в ней… Это пятно там, глубоко, в анабиозе, из которого я ему никогда не позволю выйти. Слишком сложно было отречься от него, чтобы пытаться выскоблить обратно.
Я помню, как умолял, как проклинал последними словами, как унижался, как терял себя – бился в кровь об этот лёд, что крепче гранита... Во всяком случае – тогда именно так и казалось. Я не умел и не умею растапливать подобное. И, к счастью, давно уже не хочу. Как просто, оказывается, было решить проблему – всего только использовать её свойство в качестве её же решения. Упрятать под лёд было единственным способом спасти себя – заглушить её. Выдуманную, фантомную ЕЁ, потому как ОНА реальная задолго до того самоампутировалась.
Проснулся и досматривал финал гаснущего сна: ДЕТАЛЬ – ржавое кольцо, наезд. Отчётливые, застывшие в стоп-кадре глаза – взгляд, смотрящий не на меня – скрылись уже где-то за кадром. Ржавое кольцо. Или скорее даже перстень, спаянный из тонких, витых проволочек, покоробленных ржавчиной. Как и во сне, было неясно: то ли в утолщении как будто остался окисленный, тёмный, овальный камень, то ли это была впалая и почти чёрная ложбинка на его месте. Вспомнил, что готовил аморфную экспликацию «Железного кольца» Катаева перед поступлением. Помню, когда дописал её – в ту самую минуту – отошёл отец. А через несколько дней, на поступлении, я узнал её. Симпатичная лохудра в кедах и с отчётливыми, бойкими, умными, пронзительными глазами. В них сначала тонул я, а потом уже их пришлось топить. Под лёд. Говорят, сны – это образы. Железное кольцо… – Что-то про вознаграждение за предстоящий тяжёлый труд... Весьма актуально, учитывая обстоятельства... К чертям собачьим все эти урбанистические симфонии! Словно как в том фильме с Мириам я приобрёл привычку механически интересоваться изменениями в её хрониках. Безразличная одержимость – такой вот оксюморон. Как тёплый лёд. Это баланс, это равновесие. Как на весах судного дня – с грехами и добродетелями на чашах. Любовь и ненависть. Она безапелляционно заявляла, что любви не существует. Её маленький принц вырос, пережил пост-пубертат, цинично остепенился и всё это как-то в одночасье, пока она ещё только заканчивала школу. Это, конечно же, была не правота, но честность. Да – я не простился с отцом. Не знаю простил ли он меня. – Вот что за невысказанность. Не попрощался с ней и не уверен, что простил. Она стала льдом, под который в своё время упряталось непрощение… а под непрощение – непрощание… Или наоборот.
Слишком много было рождённых бессонницей слов. Все они были какие-то неубедительные – слишком отрепетированные. Да и не хотелось портить вечер. Она шла рядом. Мы шли вместе. И тогда это было важнее обид. Мы выходили с какой-то улочки и пересекали Арбат, и не хотелось этого нарушать ответом. А главное – не хотелось надеяться. Как можно ответить на вопрос, в основе которого лежит ложь? Сутки спустя в голове пронеслось – «А ты дала мне шанс?» … В кино гОрмоничные (от слово гормон) мОлодцы при помощи верных друзей развёртывают во всю двенадцатиэтажную стену дома напротив её портрет из цветов, а когда она, ошарашенная, выглядывает из окна, то картину дополняет кукурузник в синем небе, тянущий за собой транспарант с надписью «ПРОСТИ» или «ВЕРНИСЬ». Потом все дружно поют песню на мотив «Замыкая круг» и умиляются над гороскопом совместимости... Гороскопы всегда вызывали, мягко говоря, скепсис... Взвешенные на «весах» «рыбы» бились на льду, тупо желая вернуться в чёрную лунку. Уже не бьются. И лёд подрос и полынью затянуло. Всё реже разъедают белый лёд чёрные проталины. С каждым годом всё бледнее мерещится сквозь них фантомное пятно. А по белому, крепкому льду можно перейти наконец на другой берег. Тем более, что там ждут. И надеются, и верят, и – взаимно.
Вернуть можно того, кто хочет вернуться. Просто – некого было возвращать. И на прогибучий вопрос не нашлось у меня тогда ничего другого, кроме как выдохнуть неуклюжее – «не знаю...»