1. В прошлой главе я упомянул о господстве субьективизма в новоевропейской культуре. Контекстный анализ различных новоевропейских философских построений позволит нам конкретно осмыслить различные типы и измерения этого субьективистского мировоззрения и сравнить их с сюнетивистским подходом.
2. Этот анализ мы начнем с Опытов французского философа 16 века Мишеля де Монтеня. Он начал писать их в 1572 г в канун знаменитой Варфоломеевской ночи, когда католики истребляли кальвинистов гугенотов в Париже и в других городах Франции. Сам Монтень был умеренным католиком, хотя трое его братьев приняли протестантизм, и дух религиозной ненависти был ему чужд и противен. Разрушавшая французское общество вражда религиозных партий в эпоху гражданских войн привела его к решению удалиться в свое поместье и сосредоточиться на частной жизни.
3. Опубликованный в 1580 (за 12 лет до смерти автора) первый том Опытов Монтеня открывается следующим обращением к читателям.
Это искренняя книга, читатель.Она с самого начала предуведомляет тебя,
что я не ставил себе никаких иных целей,кроме семейных и частных.Я
нисколько не помышлял ни о твоей пользе,ни о своей славе.Силы мои
недостаточны для подобной задачи.Назначение этой книги-доставить
своеобразное удовольствие моей родне и друзьям:потеряв меня (а это
произойдет в близком будущем), они смогут разыскать в ней кое-какие следы
моего характера и моих мыслей и, благодаря этому, восполнить и оживить то
представление, которое у них создалось обо мне. Если бы я писал эту книгу,
чтобы снискать благоволение света, я бы принарядился и показал себя в полном
параде. Но я хочу,чтобы меня видели в моем простом,естественном и
обыденном виде, непринужденным и безыскусственным, ибо я рисую не кого-либо,
а себя самого. Мои недостатки предстанут здесь как живые, и весь облик мой
таким, каков он в действительности, насколько, разумеется, это совместимо с
моим уважением к публике. Если бы я жил между тех племен,которые,как
говорят,и по-сейчас еще наслаждаются сладостной свободою изначальных
законов природы, уверяю тебя, читатель, я с величайшей охотою нарисовал бы
себя во весь рост, и притом нагишом. Таким образом,содержание моей книги -
я сам, а это отнюдь не причина, чтобы ты отдавал свой досуг предмету столь
легковесному и ничтожному.
4. Здесь легко заметить некое противоречие: если предмет книги, то есть личность самого Монтеня, настолько “ничтожен”, то зачем автор посвящает ему оставшиеся годы жизни? Идет ли речь на самом деле просто о том, чтобы, как он утверждает, напоследок порадовать друзей и родных?
5. При ближайшем знакомстве с самим содержанием Опытов, уже при жизни автора завоевавших себе национальную и европейскую известность, становится ясно, что замысел автора гораздо глубже и обширнее, чем его столь бесхитростное на первый взгляд предисловие. Речь по сути дела идет о воссоздании на новой основе субьективистского и релятивистского проекта афинских софистов, таких как Протагор, с его известным утверждением “Человек это мера всех вещей”. Если подставить вместо абстрактного “человека” вообще конкретного индивида и сказать что “индивид это мера всех вещей” мы получаем неплохое резюме монтеневского замысла.
6. В третьем томе, где автор гораздо более откровенен, мы встречаем например следующее утверждение: “ Нет такого человека, который бы не мог, если бы внимал себе, открыть в себе собственную форму, господствующую форму, борющуюся и с установлениями и с бурей страстей, которые ей противoречат”. Или в подлиннике (с сохранением архаичной французской орфографии 16 века): “ Il n’est personne, s’il s’escoute, qui ne descouvre en soy une forme sienne, une forme maistresse, qui luicte contre l’institution, et contre la tempeste des passions qui lui est contraire (Essais, III.ii, V/S II 811 F 731).
7. В условиях, когда общество меняется, нет ничего устойчивого и все, включая и идеал обьективного познания истины и религиозные убеждения, оказывается поставленным под вопрос, как это было во Франции во время гражданских войн 16 века, Монтень хочет найти меру (по его выражению “господствующую форму” une forme maistresse, т.е. в некотором смысле эквивалент Гераклитовского логоса, но не универсального, а специфического и следовательно с маленькой буквы) для правильного поведения в самой личности, в ее инстинктивном, “природном” притяжении к среднему и умеренному и в ее отталкивании от слишком высоких и требовательных стандартов традиционной нравственной философии и религии с одной стороны и от сопутствующей этим заявленным в теории “невозможным” стандартам повседневной практической жадности, жестокости, лжи и лицемерии с другой.
8. По саркастическому замечанию Монтеня: “ У нас, по моему всегдашнему наблюдению эти вещи оказываются в удивительном согласии между собой: сверхнебесные мнения и подземные нравы...Они хотят ускользнуть от себя самих и избежать того, чтобы быть человеком. Это безумие и вместо того, чтобы превратиться в ангелов, они превращают себя в животных.” Entre nous, ce sont choses que j’ay toujours veues de singulier accord: les opinions supercelestes et les meurs sousterrraines...Ils veulent se mettre hors d’eux et eschapper a l’homme. C’est folie; au lieu de se transformer en anges, ils se transforment en bestes (Essais III.xiii, V/S II 1115; F 1012).
9. Это наблюдение человека, имевшего многолетний опыт жизни в эпоху гражданских войн, звучит как полемика с гипероптимизмом гуманистов Высокого Возрождения, таких как Джованни Пико делла Мирандола, утверждавших, как высший божественный дар свободу человеческого выбора между тем, чтобы сделаться ангелом или зверем. Горький опыт Монтеня обнаружил, что оба эти выбора могут парадоксальным образом сочетаться между собой в одно время и в одном человеке, также как более чем 300 лет спустя искренние мечты борцов за социальную справедливость и общество без неравенства и классового угнетения вполне могли уживаться у самих этих людей с беспощадной жестокостью к политическим противникам или просто к людям, так или иначе воспринимавшимся как помеха на пути в светлое будущее.
10. Но в отличие от Великого Инквизитора, который у Достоевского, упрекает Иисуса за дар свободы, и от таких своих современников, как Жан Боден, утверждавших необходимость беспрекословного подчинения абсолютной власти монарха, как единственной гарантии выживания безнадежно расколотого общественного корабля, Монтень надеется на то, что сам “слишком широкий” человек как нибудь сузится и втиснется в приемлемое будущее, если будет согласовывать свою жизнь не с теми или иными более или менее произвольными и порой противоречивыми религиозными или философскими предписаниями, а с собственной природой, которая требует от него умеренности и здравого смысла.
“Я просто и непосредственно взял себе за руководство это древнее правило: что мы не ошибемся, если будем следовать природе, что высшим наставлением является то, чтобы согласовываться с ней. Я не исправлял силой разума, как это делал Сократ, мои природные привычки, и никоим образом не препятствовал искуственным образом моим склонностям.” (Essais, V/S II 1059; F 958)
11. Эта контраст между наивной и искренней природой (не природой вообще, а природой данной личности), как учительницей подлинной жизни с одной стороны, и произволом и неразумием человеческой “мудрости” и ее различных установлений с другой у Монтеня был связан также не столько со стоиками (неостоицизм приобрел большую популярность в его эпоху, его современник Юст Липсий был самым влиятельным выразителем этого течения общественной и философской мысли), ригоризм которых был ему глубоко чужд, сколько с афинскими софистами и гедонизмом таких учеников Сократа, как Аристипп, основатель учения киренаиков.
12. Согласно Монтеню, который был в этом отношении близок к киренаикам, удовольствие это неотьемлемая часть человеческой жизни, также как и телесность со всеми ее болезнями и неудобствами у него является ключевым свойством жизненного опыта.
13. Но отдельная специфическая личность также согласно своей природе не абстрактна и не вездесуща, она живет в определенном месте, в специфическом обществе, с обычаями и убеждениями которого ей надо считаться. И Монтень скептик и релятивист здесь превращается в традиционалиста. Он утверждает например, что законам надо подчиняться не потому что они справедливы (ибо, по его авторитетному свидетельству бывшего юриста, нет ничего более несогласного со справедливостью, чем многие законы), а потому, что так устроено общество и так оно работает. Да и религия, по его мнению, лучше всего та, в которой человек родился и воспитывался.
14. Можно сказать, что природа у Монтеня выступает как совокупность внутренних и внешних ограничений, то есть играет роль прямо противоположную той, которую этому понятию суждено было сыграть в эпоху Просвещения и Французской революции, когда природное, как безусловное и универсальное и следовательно как совокупность принципов и возможностей противопоставлялось историческому, как условному и ограниченному рамками данного социального опыта. Но между этими двумя полюсами 16 и 18 веков в понимании природы стояла отсутствовавшая в эпоху Монтеня и выработавшая понятие универсальных природных законов действительность новоевропейской науки 17 века от Декарта и Галилея до Ньютона.
15. Попробуем теперь отобразить эту позицию Монтеня в контекстограмме. Исходной точкой у Монтеня оказывается позиция беспристрастного наблюдателя в нижнем месономном контекстном поле смысловых ориентаций К. Это тот самый наблюдатель к свидетельству которого обращается Сократ в диалоге Критон, где он обсуждает со своим собеседником необходимость выбора (контекстное поле К связано с квантовой прерывностью и темой выбора см. Описание месономного цикла в прошлой главе) между тем, чтобы бежать, спасаясь от несправедливого суда афинян и тем, чтобы остаться в тюрьме и подвергнуться казни. Иисус также советует своим ученикам следить за собою и наблюдать за тем, как они слушают его проповедь.
16. Но и у Сократа и у Иисуса нижнее центральное контекстное поле смысловых ориентаций К соотнесено в первую очередь с верхним центральным месономным контекстным полем J смысловых соответствий Блага. У Монтеня это не так. Его рецепция месономики оказывается односторонней, усваивая энергию нижнего центрального месономного контекстного поля К он в то же время обходит и даже в известной степени отвергает связанное с ней вышеупомянутое месономное отношение. Вместо него Монтень увязывает К во первых с нижним правым (а от наблюдателя левым) экзистенциальным контекстным полем С автономной личности, во вторых со средним правым контекстным полем “своих”/инсайдеров G (ср его упоминание родных и друзей, как адресатов книги в предисловии), а в третьих (но не по важности!) с верхним правым контекстным полем совершенных жизненных форм и традиций В. Именно там помещается и Монтеневское понятие природы, как совокупности устойчивых жизненных правил, законов и традиционных привычек и верований, и его природа специфической личности как “господствующая форма” (forme maitresse), на которую он ориентирует свое мировоззрение. Эту специфическую парадигму идентичности, заданную конфигурацией KCGB мы в дальнейшем будем называть ипсономикой (от латинского слова ipsus, он сам).