~ Папа, ну, что ты молчишь?! Ответь, прошу тебя! Папа!
~ Я все сказал, сынок.
Будь здоров ~ Глейзерман нажал кнопку, с горечью представляя себе, как мучается на том конце Стас, как кричит в оглохшую трубку: "Алло, алло! Папа!"
"А ведь он ничегошеньки и
не понял ~ вздохнул про себя он ~ ну, ничего, захочет ~ поймет. Уж голова~то у него не для мебели".
~ Ну, поговорили? ~ Андрей выжидающе смотрел на него.
~ Да уж... а... ~ Глейзерман только рукой махнул ~ пошли, Андрюша, некогда. Или до самого утра здесь проторчим?
~ Ну, дык, что ж... Как говорится, вперед на Запад. А вы сдюжите, дядя Сеня?
Ага... Легко сказать ~ "сдюжите"... Этот подъем почти и не остался в памяти Глейзермана, так, что~то перемешанное и мельтешащее, словно разорванная и не по порядку склеенная кинопленка. Вот он, совершенно обессиленный, лежит на склоне, унимая тупую боль у самого сердца. Андрей копается в рюкзаке в поисках таблеток: "Вы как, дядя Сеня, сможете?" И собственный голос вперемешку с клокочущим дыханием: "Я же сказал, Андрюша. До дому дотяну как~нибудь, не беспокойся".
Как~нибудь... Андрей буквально тащил его волоком, втаскивал грузное тело Семена Исааковича, обливаясь седьмым, а, может, и десятым потом. Холодная мартовская ночь превратилась в июльский полдень, оба рюкзака и штормовка валялись под ногами в грязи.
~ Ну, дядя Сеня! Ну, еще, еще! Мы уже дома. Ну, поднапрягитесь же!
А сам~то Глейзерман не то, что поднапрячься, пошевелиться~то мог с адским трудом. В глазах смыкались и лопались радужные кольца, он уже и не прислушивался к собственному дыханию, да и боль в сердце, как будто исчезла. А, может, просто стало не до нее?
Очнулся на холодной слизкой земле. Рюкзак валялся здесь же, измазанный донельзя, растерзанный, словно с ним месяцами шагали по полям, да по болотам. Андрей топтался рядом и жалкое подобие улыбки застыло на его тонких губах.
~ Ну, слава Б~гу, дядя Сеня. Оклемались трохи?
~ Оклемался, Андрюша, оклемался. Лучше скажи, где мы?
~ Как "где"? Дома. В Гиват~ха~Хамиша.
~ Что, уже?.. Гиват~ха~Хамиша?!
Сердце рухнуло в бездонный колодец и заколотилось частыми толчками. Глаза лихорадочно шарили вокруг, пытаясь разглядеть хоть что~нибудь, за эти годы ставшее таким родным. Что~то вроде проступало в измученной памяти:
потрескавшийся асфальт под ногами, бордюры, аккуратно посаженные деревья. Да еще круглый, почти невидимый в темноте силуэт водокачки,
которую бульдозеры почему~то пощадили. Почему ~ Один Б~г ведает: то ли сносить было в облом, то ли оставили ее в подарок арабам, не спешившим, впрочем, бросать якорь на доставшейся им на халяву земле.
Все же остальное... А что он, собственно, ожидал увидеть на этом мертвом бескрайнем пустыре? Дома? Бассейн, заполненный в жару визжащей и хохочущей детворой? Может быть, приземистое зданьице амбулатории с эмблемой больничной кассы "Клалит", стоявшее на кольце, где разворачивался автобус? Или клумбу напротив ворот, радующую глаз буйным разноцветьем?
Хотя нет, клумба~то была, ее Глейзерман приметил почти сразу, только розами на ней уже и не пахло, из влажной земли лезла одичавшая трава вперемешку с колючками. Если не считать мостовой и водокачки, ничто, кроме этого не напоминало о стоявшем здесь поселении. Словно и не жили сроду на этом месте люди, не золотились по вечерам окна, не звучал
радостный детский смех. Вон выскочили из~за кустов три облезлых дворняги, тявкнули для приличия на вторгнувшихся в пределы стаи двуногих, да и помчались себе со всех лап куда~то в темноту.
~ Андрюша... А мы туда~то пришли?
Михасевич стоял, покусывая губу. Он и сам задал бы этот вопрос, если бы не слишком много знакомого вокруг. Если судить по той же клумбе, они подобрались к руинам поселения со стороны ворот, от них остались два ржавых столбика, один против другого. Дома начинались выше, а что же было здесь? Да, секретариат ишува, кишевший малышами бассейн, навес для пожарного автомобиля (все тот же "Магирус~Дойч"). Наискосок ~ чистенькая застекленная автобусная остановка, возле нее на глубоко вкопанном столбе висели под пластиковыми колпаками два телефона~
автомата, работавших до последнего дня.
Что же осталось? Груда размолотых бульдозером камней, превращенных в бесформенную щебенку, груды мусора,
круглая дыра в асфальте ~ бывший канализационный люк. Комок подкатил к горлу, Андрей судорожно отвернулся, сжал зубами сигарету, пляшущими пальцами высек из зажигалки синеватый язычок пламени. Не хватало еще пустить слезу при Глейзермане, который, впрочем, и сам смаргивал мокрыми ресницами.
Над холмами зависла черно~серая хмарь, мрак казался густым, еще более осязаемым, как бывает только в предрассветные часы. Муэдзины еще не затянули свою заунывную побудку и Умм~эль~Джемаль досматривал, наверное, уже двадцать какие~то сны. Где~то у водокачки вовсю грызлись собаки, но бешеный лай и рычание не нарушали покоя, наоборот, вплетались в него с другими, ставшими такими родными и совсем нестрашными звуками ~ писком потревоженной птицы, шелесту листвы над головой, шуршанием чего~то невидимого в густой траве. Будто и не лилась сроду здесь кровь...
Но был, однако, и еще один шум, чужой, резкий, абсолютно посторонний в этой хрупкой тишине. Гул мотора нарастал откуда~то снизу, со стороны дороги и Михасевич, подхватив оба рюкзака, толкнул в бок безучастного Глейзермана:
~ В кусты! Живо!
(продолжение следует)