ГАЗ-66 с переделанной вровень с кабиной будкой и срезанными о камни барабанами на колесах, встал в устье ручья. Развернулся, сдал назад, прижался колесами к поваленному дереву и умолк. Из кабины вылезли два крепких мужика. Выпустили из будки на волю рыжую лайку и закурили.
– Ну что, Гоша, как оно, понял, где Россия начинается? Там, где дороги кончаются!
– А они вообще, начинались? Долго я ждал этого часа.
– Соскучился по тайге, знаю, манит…
Зачерпнули из ручья воды и в вольную, до ломоты в зубах, утолили жажду. Скинули несколько досок, мешки, разную, необходимую на избе и не нужную уже в жилухе всячину. По еле заметной вдоль ручья тропе, за три ходки, стаскали скарб на избу.
– Давай понужай, тебе еще ехать столько, я дальше сам управлюсь.
– А я и не сомневаюсь, ты тут, как рука в собственном кармане. Сколько ты Гоша здесь отстоял?
– Слушай, а как «промхоз» в «госохотпромхоз» переименовали, так и все, безвылазно, однако, ну под десяток-то точно.
– Да, пожалуй. Сам свои тропы, как звериные натаптывал. Ну, в общем, через две недели я как штык. Вкушай, дыши, бей ноги.
Водитель протянул вытащенный из-за сиденья СКС и две пачки патронов.
– Хватит, – спросил он?
– С гаком.
Они пожали друг другу руки, 66-ой завелся и скрылся за деревьями.
Странная особенность у техники в лесу, она всегда появляется неожиданно. Бывает, что слышишь ее, черти за сколько, ждешь, чуть ли не час, а она, все одно, из-за поворота выезжает внезапно. Так и тут, заехал за куст и все, как не бывало. Тишина.
После его отъезда на участке постоянно никто не прижился, хотя желающих на эти угодья было много. Может поделить не могли меж собой, а власти уже не было. В стране все перевернулось, промысловые хозяйства, где развалились, где растащились, какие из хозяйств скупили толстосумы, превратив их в собственные вотчины, заимки, некоммерческие партнерства. Его Госохотпромхоз «Энский» тоже, приказал долго жить. Остались от него пустые склады, кабинеты, надпись на воротах и Доска Почета. Так вот с этой самой доски почета, Георгий Дик, почти не слезал. То были его времена. И с копытными и с хищным зверем, и с соболем у него был полный порядок. Он относился к тому числу охотников, которые сидели на участках постоянно, крепко, кондово. План сдавался четко и «сверхплан» тоже, четко. Дик стрелял медведя, специально на него охотился, закрывал лицензии. Оружие всегда получал лучшее. Держал штатного «Бурана». Выпивать - выпивал, но по-черному не пил и мужиков таких сторонился. Избы его отличались ухоженностью. Одним словом, хозяином был .
И вот сейчас, этот хозяин, затыкал мхом дыры между бревен, в которые пролезала ладонь. Выгребал из избы сено, которое натаскали сеноставки. Выметал с досок и нар истлевшее тряпье, ссыпавшийся с потолка мусор. Топил печь и сушил избу. Его старый Амур лежал рядом с кулями, потом вставал, упирался холодным носом в ладонь и ложился опять. Работа была знакомой, под нары лег ворох свежих пихтовых лапок для запаха, развешены продукты. На нары настелены привезенный матрац, подушка, одеяло. Продукты на четырнадцать дней. Всего на две недели, не на два месяца, не на четыре, а на две недели. Привычный и знакомый набор из хорошего чая, домашнего сала с чесноком, тушёнки, хлеба, соли и прочего, что он знал наизусть. Все самое необходимое на первые несколько дней ему и собаке.
Теперь можно было присесть. Он пошел к ручью, набрал в ведро воды и вынул из ручья пластиковую полторашку чистого спирта. В избе, отлив в другую бутылку спирт, Гоша разбавил его водой. Разбавил по-своему, так, чтобы было 45-50 градусов. Нарезал еще пока домашнего и вкусного, сел на нары у окна, в левую руку взял чем закусить, в правую, кружку. Сколько раз он думал об этой минуте, рисовал и создавал ее. Мечтал о ней. Вот она – «пазуха Христа». И надо было бы выйти из избы, полить в догорающий костерок, побрызгать на дверные косяки, попросить у Доброго Духа Тайги себе и пожелать Ему. Но он почему-то не вышел, последние дни какая-то тревога сидела в нем. Ныла. Он не знал, что это. Нет, он был здоров, как бык. Об его лоб трехмесячных поросят можно было бить, от скуки. Ну чего там? Дети устроены. Дочь работает. Сын остается дальше служить в бундесвере. Супруга работает. Но тревога не покидает.
Он пил медленно и жадно, вприхлебку, глытькая. Потом досчитал до семи и закусил, потом выпил еще, захотелось курить. Курить вышел на улицу. Амур стоял рядом. Гоша рассматривал березку, он когда-то ссекал с нее ветки, чтобы чистить стекло у керосиновой лампы. Это уже были не ветки, а сучья. На хребте послышался рев, на три звука, с четкой, резкой концовкой. Маралье пищит, однако. Это хорошо. Гоняется бык. Гоша занес еще дров. Зажег лампу, снова закурил, прикурить захотелось от лампы… задумался.
Брать Амура, или нет? Если вспугнет. Можно взять на поводок. А если подшумлю - пустить Амура, может с дуру толкнет на скалку и поставит на отстой. Возьму. План складывался, а мысли – нет. Разные, дурные мысли не давали покоя. Надо было выпить еще, уснул бы сразу. Что за думы, вот ведь точно говорят: «дурак и думке рад.»
Он вспоминал, как был на нескольких охотах на кабана и птицу. Так, просто ездил, со знакомыми. Ни разу не возникло желание взять ружье, или карабин. Ни разу. Он с ухмылкой слушал рассказы охотников об их успехах, размерах трофеев, достоинствах оружия. Смотрел на веточки в зубах убитых животных и перья в головных уборах и никогда не высказывал своих суждений вслух. Но про себя он точно знал, что эта охота не его, его охота другая. А эту, он называл «забавой». Настоящая - она тут. И рыбалка - тут. Вольный, нагулянный на таежной пище зверь и таймень. Они тут. Нет, он как бы был не против и коллективных охот. Они ведь с мужиками - таежниками гоняли загоны раньше. Перед сезоном собирались коллективом и прогоняли один-два, пока не убьют. Потом сразу садились поесть мяса от вольного, выпить. Но, то была больше возможность посидеть, зацепиться языками. Потом они долго не увидятся. Намолчатся, наскучаются. Там сидели битые охотники, и все были первыми среди равных.
Ночью он проснулся от холода. Затопил печь, хлебнул воды и юркнул под одеяло. Утром опять проснулся от холода.
– Избу латать нужно капитально, – вслух сказал Гоша и выпустил Амура из избы.
Утренников еще толком не было, а стынет на счет два. Ударят морозы, тогда башку утром не отдерешь от стены. Волосы примерзнут. Было и такое.
Быстро выпил чай и съел хлеб с маслом. Рюкзачишко был скидан с вечера. Нож на месте. Включив налобный фонарь и закинув за плечо СКС, Гоша выскочил на тропу.
Ноги помнили тропу от избы, а вот тропа отвыкла. Заколодела тропа, заросла. Только начинало светать, а Гоша уже был почти на верху, слушал. Этот далеко пропищал. Может рядом откликнется какой? Нет. Пробовать поманить в трубу самому? Забыл, как? Нет? Надо было на избе попробовать.
Не надо было пробовать и тренироваться этому охотнику на избе. Не забыл он пищика и как манить марала. Все было сделано правильно. И Амур залаял, когда бык был уже в колечке СКСовского прицела. Только выстрела не было. Проводил Гоша Дик своего марала стволом и опустил «арендованный» СКС. Почему так получилось, он не знал. Понимал, что все сразу пошло не так, шло – от плохого к худшему, но, что дело примет такой оборот, он и представить не мог. Сейчас он искал себе оправдание, думал, почему не стрелял? Не его угодья? Нет лицензии? Не его оружие? Нет. Это не аргументы. Это все не то. И он постепенно подходил к главному. Это уже не его жизнь. Он прожил кусок той жизни… ему не нужна больше охота. Он не тот Георгий Дик, побивший и на реву, и на берлогах, и на токах. Ему больше нет надобности добывать, в этом нет необходимости и этот бычишка, по большому счету, ему был не нужен, прихотью был. Вот откуда росла все время тревога. Теперь он точно знал, что, когда долетит до Ганновера, а затем доедет до своего, уже своего Касселя, он больше никогда не будет вспоминать об охоте. Ему хотелось оставить тот кусок его жизни не тронутым, девственным, как эта тайга.
Он сидел на поросшем мохом камне и курил. Старый Амур подставил ему свою лобастую башку и просил погладить.
Раньше он просто и нагло ревновал тайгу. Ревновал ко всем. К лесорубам, другим охотникам, геологам, золотарям, но сейчас это было совсем другое. Сейчас, он откровенно гнал тайгу: выжигал из сердца, из памяти. Эту любовь нужно было оставлять девственно чистой… той, старой, пылкой. Тайга сохранила ему верность, все годы ждала, как своего, как хозяина, не доверяя никому то, что открывала перед ним... и он вернулся. Дождалась…своего …
Скоро добежав до избы, Гоша сложил в рюкзак продукты на два дня пути. Подвязал матрац и одеяло к потолку. Сложил продукты в железный ящик. Мешок со сменной одеждой подвесил рядом с одеялом. На столе оставил налобный фонарь, складной нож, перевернул вверх дном чашки. Бросил на нары спиннинг и лишний блок сигарет. Привычка не нести из тайги домой, у него жила в крови. Вышел из избы, подпер дверь колом и присел на дорожку. Встал, поднял из кострища уголь и четким почерком написал на дверях избы: «Прости. Бывший хозяин этой тайги - Георгий Дик».