Оба с трудом проковыляли двести метров до престижного ресторана. Заказали графин водки и дорогие закуски.
Пьяный Покрошин презирал и ненавидел всех: хачей, хохлов, прибалтов, ненавидел жидов и негров; ненавидел пиндосов и пидропейцев. Но, как истинный русский, Покрошен больше всех ненавидел и презирал именно русских.
И вот перед ним сидела большая компания. Во главе её – респектабельный мужчина, скорее уже пожилой, чем средних лет, седой, в очках. Покрошин узнал в нём известного, одного из ещё немногих остававшихся на свободе, оппозиционеров.
В какой-то момент своей карьеры, Покрошин, как и некоторые его коллеги, сделали целью своей жизни пересажать как можно больше тех, кто не разделял официальных взглядов и установок. Арестовали и осудили очень многих. А этого – нет.
У мужчины было явно хорошее настроение, и он совсем не замечал сидящего за соседним столиком Покрошина. Такое пренебрежительное, как казалось Покрошину, отношение к нему его бесило. Покрошин, вспомнив некоторые высказывания оппозиционера, решил, что именно сейчас он должен с ним поквитаться и, как минимум, начистить ему морду.
Громов уплетал салат, роняя его на скатерть, на колени и на пол.
Покрошин уже собирался встать, как его опередила вошедшая в помещение группа людей. Это была группа из шести, как называл их Покрошин, «овцепасов». Покрошин пристально следил за ними. Один из группы что-то нёс в пакете. Они подошли к компании; над столиком повисла тишина. Двое из группы что-то сказали седовласому мужчине. Один достал из пакета торт с кремом и, как шапку, нахлобучил его ему на голову. Крем размазался по седой голове, лбу; кусок торта упал на лицо и сбил очки. Подошедшие засмеялись, достали телефоны и начали снимать всё на камеры. Покрошина подобное поведение гостей столицы взбесило ещё больше, чем встреча с оппозиционером. Да, он не выносил этих, как он считал, беспринципных, продажных мразей. Но «овцепасов» он ненавидел ещё больше за их наглое, безнаказанное поведение. Пьяный Покрошин был уверен, что он – хозяин своего города, и только он мог решать, кому и как себя здесь вести, а не какие-то овцеёбы, еле-еле говорящие по-русски.
Громов оторвался от салата, но толком не понял, что произошло.
– Прикрой меня, – сказал Покрошин, направившись к группе.
Сжимая кулаки, он прошёл через вдруг смолкнувший зал. Один из «овцепасов» с сильным акцентом посоветовал ему «идти куда подальше». Потом сказал ещё что-то своим спутникам, уже на их, непонятном остальным языке. Видимо, что-то обидное, судя по тому, как засмеялись остальные «овцепасы», повернув головы в сторону разъяренного Покрошина. Пьяному Громову показалось, что Покрошин понимал их язык.
– Молодой человек, – вытирая торт с лица, обратился к Покрошину измазанный тортом мужчина спокойным, немного грустным тоном, – не надо. Нам с вами будет хуже.
– Сиди, – огрызнулся на него Покрошин, – я с тобой потом поговорю. А вы суки, какого хера тут устраиваете?
У Покрошина чесались кулаки; во взгляде читалась ярость, граничащая с безумством.
– Слышь, сука, – он вплотную подошёл к лидеру группы, – пошли на улицу; я вас всех перевалю.
Тот засмеялся ещё громче и, обернувшись к собратьям, что-то сказал. Этого Покрошин уже не выдержал и со всей силы толкнул обидчика. Тот не упал только потому, что его удержали стоящие сзади «овцепасы». Все перестали смеяться и обступили Покрошина. Стали раздаваться короткие, агрессивные реплики. Громов понял, что до драки – страшной и кровавой – осталось совсем немного, поднялся из-за стола. Сделав ещё одно усилие, он подошел к группе. Все «овцепасы» тут же перевели взгляды на него. Несколько секунд всем, кто наблюдал за этим инцидентом со стороны, показались вечностью.
– Всё нормально, Саша, – Покрошин слегка оттолкнул Громова, – я всё разрулю.
«Овцепасы» перестали смеяться. Их лидер на своём языке что-то сказал Покрошину. Тот довольно резко ответил, как показалось Громову, на том же, непонятном Громову, языке, что его очень удивило. Вся компания быстро покинула ресторан. Не обращая внимания на мужчину, продолжавшего вытирать испачканные кремом лицо и волосы, Покрошин вернулся к своему столику; Громов последовал за ним.
– Ну, что, Саша, – сказал он, усевшись, – давай выпьем. Нам послезавтра ехать на стрелку с этими обезьянами.
Громов ничего не понял. А на следующий день на всех негосударственных сайтах рассказывалось о нахальной шутке над одним оппозиционером и бывшим высокопоставленным членом правительства. Упоминаний о двух пьяных посетителях ресторана, пытавшихся вразумить шутников, почти не было, а, если и были, то, буквально, в одно-два предложения.
Громов проснулся с больной головой. О ночных приключениях он ничего не помнил. Только полистав в интернете новости, он ужаснулся, увидев мужчин, очень похожих на себя и Покрошина, на фоне оппозиционера с тортом на голове. Он громко выматерился и позвонил Покрошину. Тот морально готовился к предстоящей встрече.
– Ты не волнуйся, – решил успокоить он Громова, – я с ними вчера побазарил. Мы их уделаем.
Громов с трудом отодвинул кухонный стул, присел.
– Какой «уделаем»? – Голова болела нестерпимо. – Ты видел? Мы запалились во всех этих сраных новостях.
– Да мы там чуть-чуть совсем, – отмахнулся Покрошин, – по херу, не парься. Лучше послушай, что я узнал. Короче, один из этих овцеёбов мне вчера имя своё назвал. Я его пробил. А он упоминается рядом с ещё одним «козопасом». На того, второго, дело недавно завели, причем, по глупости какой-то, срока даже не давали. Ты же знаешь, они сами все как овцы – стадом держатся. Приехали восемь человек на двух машинах, избили следователя у его же подъезда. – Покрошин злобно усмехнулся. – Это у нас, в Москве! Эти чёрножопые что-то пробурчали ему, он бедный ничего не понял. Пришёл потом в Комитет весь избитый, говорит, домой идти боится. Я посмотрел камеры наблюдения, там, на записи аккурат наш вчерашний «овцепас». Ну и на группку мы набрели, братан! – Покрошин был явно воодушевлён предстоящей разборкой. – Да мы их завтра всех в порошок сотрём!
– Что значит «мы»? И кого это «всех»? – Спросил Громов осипшим после пьянки голосом. Чувствовал он себя отвратительно.
– Ну, я сказал, типа, ты и я против их шестерых. Ты не парься, если что, я с ним – один справлюсь. У меня план есть.
– Покрошин, какой же ты, нахер, отмороженный, – простонал Громов. – Как тебя вообще пустили в Следственный Комитет... Нас же положат обоих...
– Громов, не ссы. Эти «овцепасы» – уёбища полные. Кого нам бояться?
На следующее утро Громов с Покрошиным ехали за город в «кадиллаке». В бардачке лежал «глок».
– Слышал, что сегодня по новостям сказали? – Спросил Покрошин.
– Не-а, – Громов поднёс зажигалку к сигарете. – Не смотрю я новости. – Соврал он.
– А вот и зря, – с мальчишеским задором начал его друг, – там, за океаном-то, Белый Дом чуть не сгорел! У этих, ну, тех, пиндосов сраных.
– А почему только «чуть», – Громов выдохнул дым и с серьёзным видом продолжал следить за дорогой, давая понять, что не придаёт особого значения болтовне Покрошина. Тот, как всегда, не замечал отстранённости своего друга.
– Так приехали пожарные и потушили. Но как потушили? – Покрошин сам задал вопрос в расчёте на то, что Громов заинтересуется его рассказом.
– Ну как?
– А вот так. Сказали, дом их-то, Белый, загорелся с какой-то такой стороны, как-то между крышей и потолком, я не запомнил, что им пришлось тушить огонь по нашей методике и использовать технику для борьбы с пожаром, которую мы, – он тыкнул себя пальцем грудь, – придумали, понял? И технологию в пожарных машинах использовали ту, которую мы запатентовали и им продали! О как! – Радостно заключил он.
– Да, уж, – безучастно хмыкнул Громов, – сгорели бы они без нас там, за океаном, сами-то бы никак не справились.
– А то! – Подхватил возбужденный Покрошин. – Вот они нас обливают грязью, настраивают всех против нас, всякие там заговоры плетут каверзные, шпионов подсылают. А сами бы так и сгорели дотла. – Он свято верил в свою непререкаемую правоту и в то, что все остальные всегда ошибаются. Громов решил поменять тему.
– Ты мне, Алексей Фёдорович, лучше скажи, – Громов затянулся сигаретой, – сколько этих невоспитанных молодых людей там будет.
Покрошин вдруг поменялся в лице и даже немного занервничал.
– Да, это, эти, «козопасы», сукины дети. Ну, человек шесть, сколько в ресторане.
Громов опустил окно, выбросил бычок.
– Значит сейчас две машины этих обезьян со стволами приедут и закопают нас. – Громов сказал это с тенью отчаяния. Не из-за возможности быть похороненным уже этим вечером, а из-за глупости, наивности и безрассудности своего рядом сидящего приятеля. Но настроение Покрошина вдруг переменилось. На его лице появилась широкая улыбка, показались короткие желтоватые зубы; глаза сузились.
– Ну, Саня, ты думаешь, я не подготовился? – Он хихикнул. – Что, думаешь, в этой спортивной сумке? – Он указал большим пальцем левой руки на заднее сиденье.
Кадиллак остановился на красный свет светофора, и Громов обернулся, чтобы посмотреть назад. И правда, на заднем сиденье лежала тёмно-синяя потрёпанная спортивная сумка. Громов даже и не заметил, как Покрошин её туда закинул.
– Надеюсь, не твоё нестиранное белье, – буркнул он сердито.
Покрошин улыбнулся ещё шире и тонко хихикнул. Он дотянулся до сумки и, схватив её как провинившуюся кошку, перетащил к себе на колени. Дёрнув за молнию, он раскрыл её.
– Утром из арсенала с****ил, – прошептал он, как будто в машине ещё кто-то был.
В спортивной сумке лежали два автомата Калашникова с коричневыми деревянными прикладами; два блестящих чёрных ствола выглядывали из-под синей материи.
Громов поднял брови и выдохнул.
– Покрошин, какой же ты ****утый. – Он потёр лицо ладонью.
Встречу назначили в тридцати километрах от Москвы; «кадиллак» Громова нёсся по одной из не очень загруженных подмосковных трасс. В тёплом кожаном салоне – два потенциальных трупа, два «калаша» и «глок» в бардачке.
Громов, в который раз за годы знакомства с Покрошиным, признался себе: большая часть действий его приятеля была абсолютно необдуманной. То, как закончится тот или иной день, предугадать было невозможно. И зависело это, в основном, от того, разозлит ли кто-нибудь Прокрошина до состояния слепой ярости. Место для встречи с противниками «овцепасами» Покрошин
На земле лежали покрытые сетью трещин бетонные плиты, одиноко ржавели два автокрана с погнутыми стрелами, вокруг стояли заброшенные строения непонятного назначения с выбитыми стеклами и открытыми настежь дверями, заполненные мусором, оставшимся ещё с советских времен. Громов остановил свой «кадиллак» рядом со спуском к воде, припарковав его передом к въезду, чтобы видеть въезжающих оппонентов. Он предложил Покрошину проверить кабины кранов, заглянуть в заброшенные строения: не спрятался ли там кто.
– Это мы обычно засаду расставляем, а не они, – Покрошин рассмеялся, – ещё предположи, что они в бронежилетах приедут.
– Федь, как бы нас не завалили. – Сказал Громов, закутываясь в пальто.
– Ты, что, Сашка, струхнул? – С задором спросил он, доставая сумку с заднего сидения.
Он положил её на капот, расстегнул молнию. Громов почувствовал где-то глубоко внутри лёгкое волнение.
– Пусть тут лежит. А ты, Саш, так встань, – попросил Покрошин, – чтобы её не видно было. Спиной, что ли, заслони. Если кипиш начнётся, сам знаешь, что делать.
Громов опёрся на капот, заслоняя собой сумку с автоматами. Рядом стоял его друг. Из кармана он достал маленькую колбочку с белым порошком, отвинтил крышку, высыпал дорожку на ту часть тыльной стороны кисти, которая идёт от большого пальца к запястью, и быстро вдохнул; сначала одной ноздрёй, потом – другой.
– На, – он протянул колбочку Громову – зарядись. Нас ждёт не хилое представление.
Ничего не ответив, Громов потянулся за колбочкой, повторил все действия приятеля, правда, по дороге всё-таки рассыпав половину порошка. Волнение исчезло. Оба закурили.
– Ну, что? – Спросил Громов, выдыхая дым, – давно я на стрелках не был. Хотя, вроде, вырос из подобных развлечений.
Покрошин, в нетерпении, нарезал круги вокруг «кадиллака». Энергия так и пёрла из него.
– Я им, ****ь, покажу! – Он настраивался на конфликт. – А то нахера я такие стволы с собой потащил?! Они заряжены, кстати, – он повернулся к Громову, тот одобрительно кивнул.
Из-за поворота раздался агрессивный, бурлящий рык двигателей, и появились три больших чёрных кубообразных внедорожника. На хромированной прямоугольной решётке, между круглых фар – трёхконечная звезда в тонком круге. Приятелей на мгновение ослепил свет фар. Громов внимательно осмотрел автомобили. Первый – тонированный, матово-чёрный, с дорогим обвесом и хромированным кенгурятником. Два за ним – попроще, без тонировки и обвеса. Фары погасли, смолк и рык двигателей.
– Подъехали твои «овцепасы», Алексей Фёдорович, – усмехнулся Громов. – ****ец нам. Ты ж посмотри, сколько их.
Покрошин вышел на пару шагов вперёд, отошёл от «кадиллака». Но не далеко, чтобы, при необходимости, иметь возможность быстро кинуться к сумке. Громов стоял, облокотившись на капот, заслоняя собой сумку. Двери подъехавших машин открылись. Из кабин повылезли нелюбимые Покрошиным «козопасы». Все – коренные жители одной кавказской республики. Двое – из того, что с дорогим обвесом, по трое – из двух остальных. Все приехавшие встали шеренгой, спинами к своим машинам, напротив Громова и Покрошина. Как он понял, все переговоры будут вести двое из тонированного внедорожника. Первый – тощий, сутулый, невысокого роста и хлипкого телосложения, был в чёрном спортивном костюме с двумя белыми полосами по рукавам и штанинам. Второй – повыше, широкоплечий, накаченный держал руки в карманах чёрной кожаной куртки. На головах у всех – чёрные вязанные шапки, натянутые по самые брови, из-под которых злобой горели карие глаза. У большинства – чёрные густые бороды и заросшие щетиной лица.
Тощий, не спеша, в раскачку, держа руки в карманах, подошёл к Покрошину почти вплотную, и посмотрел на него в упор злым взглядом. Он начал что-то эмоционально ему объяснять, второй в это время глазами сверлил Громова. «Это тот, который нахлобучил торт на голову седого мужика в ресторане», – узнал его Громов. Обведя взглядом остальных, Громов остановился на одном: его лицо было отдалённо знакомо, только вот он никак не мог вспомнить, где видел его раньше?
Громов отвёл взгляд и стал прислушиваться к разговору, в который вступил и тот, что был выше и плотнее первого; он перестал сверлить глазами Громова и подошёл в Покрошину. Как Громов ни пытался понять, о чём говорили эти трое, он слышал только какие-то непонятные звуки: то похожие на птичий крик, то походящие на повизгивание, то на рявканье или вообще, не поддающиеся описанию высокие горловые звуки, какие издают экзотические животные. Покрошин же, судя по всему, понимал, что ему говорят кавказцы, то кивал, то хамил в ответ. Громов прислушался ещё старательнее. Вот начали проскальзывать знакомые: «ты», «это», «оно», «нет», «вообще», «на». Но, вырванные из разговора, они смысла не имели, а уловить слова между ними у него никак не получалось. В какой-то момент ему вообще показалось, что это он воображает, что понимает отдельные слова, что это его воображение вставляет в незнакомую речь русские слова. Приезжие явно злились, нервничали. Их голоса то, усиливаясь, били по ушам, то становились совсем тихими и переходили на зловещий шёпот. Тощий в спортивном костюме, экспансивно жестикулировал руками, размахивал ими прямо перед носом Покрошина. Тот, что был покрупнее первого, клал ему на плечо большую волосатую руку, и что-то тихо говорил. Громов заметил, что никогда раньше не видел такого количества волос на чьей-либо руке. «Прямо как звериная лапа», – он подумал.
Покрошин поначалу всё больше молчал, давая возможность высказаться приехавшим на «стрелку». Иногда он, оглядываясь, смотрел на Громова, и тогда тот замечал дикую злобу в глазах приятеля. Потом он снова отворачивался к кавказцам. Рыжая бородка Покрошина, как-то подёргивалась в сторону тощего в спортивном костюме, а руки сжимались в кулаки. В неуклюжей пуховой куртке, которая висела мешком, Покрошин выглядел совсем не грозно, а наоборот – неуклюже. «В такой куртке драться неудобно, – подумал Громов, – рукава толстые, не дадут развернуться, капюшон ещё этот дурацкий, трясётся постоянно; да и сам Покрошин мотается в этой куртке, как…», – мысль внезапно оборвалась, когда разговор превратился в сплошной крик. Накаченный что-то воскликнул, возведя глаза к небу, и толкнул Покрошина. Покрошин отлетел назад, прямо на руки к Громову. Напавший с недоумением взглянул на свои ладони, видимо, в замешательстве от силы толчка и от расстояния, на которое тот отлетел. «Ну, начинается», – промелькнуло в голове Громова.
– Ехал бы ты в свою чучмекию, овец пасти да коров доить, – Покрошин выдавил это сквозь свои короткие зубы с таким ядом и с такой агрессией, какую Громов очень редко слышал в его голосе. – Козлоёб долбанный! – Он взревел и потянулся к сумке за автоматом. Громов, надеясь на некоторое замешательство приезжих, тоже отвернулся от них к сумке и схватился за торчащий из неё приклад автомата. Оглушающие звуки автоматной очереди послышались с той стороны, где стоял Покрошин, в тот момент, когда Громов, направлял дуло на группу приехавших на «стрелку». Доля секунды, и он нажал на курок. Оба главных переговорщика, как наиболее близко стоявшие к Покрошину, уже получили по несколько пуль и лежали на земле, не служа больше преградой на пути автоматных очередей, выпускаемых Покрошиным. Громов заметил, что остальные, стоявшие напротив него, уже потянулись за пистолетами, и направил автоматную очередь на них. Их кожаные куртки покрылись маленькими дырочками, из которых выливалась кровь; тела автоматной очередью отбросило назад. Автоматы послушно плевались пулями, поливая очередями всё, что попадалось на их пути. Лобовые стекла трещали, стекольная пыль выстреливала из дыр от пуль и тут же уносилась ветром. Стёкла из круглых фар падали и бились о цементные плиты. Пластик отлетал от решёток радиаторов. А падающие, как в замедленной съёмке, тела всё собирали и собирали пули от автоматных очередей. Покрошин опустил автомат. Тяжело дыша, он обвёл взглядом картину. Никто из приехавших на встречу и ещё несколько минут назад с ним споривших, так и не успел выстрелить. Даже те двое, которые всё-таки попытались схватиться за пистолеты.
– Какие-то хлипкие они все стали, – сказал Покрошин и плюнул на цемент.
Громов глубоко вздохнул и положил автомат на сумку.
– Ну и ****ец, – адреналин бил по венам, расплываясь по телу, – ну и ****ец мы тут устроили.
Покрошин громко захохотал.
– Убираться отсюда надо, – сказал Громов.
– Да, ладно тебе, – сказал Покрошин и тоже положил автомат. – Надо бы их осмотреть, может, кто живой остался.
– Да какой там «живой»? – Возмутился Громов. – Что тут смотреть? Ясно же…
– У тебя пистолет с собой? – Спросил Покрошин, обходя «кадиллак». Не дожидаясь ответа, он достал из бардачка «глок».
Громов забыл, куда он положил пачку сигарет, и шарил по карманам. Оба подошли к лежавшим на земле. Никто из них не дышал.
– Так им и надо, уёбкам. Будут знать, как замечания мне делать, жизни меня учить… – Злобно сказал Покрошин, осматривая тела.
Громов наконец достал пачку сигарет и остановился напротив того, которого узнал ранее. Тот лежал на спине с несколькими дырками в груди и одной в шее, кровь вытекла на плиты и, просачиваясь в трещины, впитывалась в землю.
– Это тебе за то, что на следователей нападаешь, мразь. – Громов услышал резкий голос Покрошина и выстрел. Он обернулся. Покрошин выстрелил в голову невысокого, тощего приезжего. Пуля разбила череп, мозги забрызгали холодные плиты.
– А ты не подумал, – вдруг разозлено спросил Громов, – что, когда пулю вынут, она из моего ствола будет?
– Ой, да кто этим заниматься будет? – Махнул рукой Покрошин.
– А что, если теперь на нас охоту начнут? – Громов зажёг сигарету и закурил. – Мы даже не представляем, какие тут могут быть масштабы. Кто за ними стоит?
– Масштабы? – Спокойно спросил Покрошин и пожал плечами. – На кого-нибудь точно начнут. На нас – вряд ли.
– Почему ты так уверен? – Спросил Громов, подойдя ближе к Покрошину.
– Во-первых, они даже моего имени не знали, – начал объяснять тот. – Твоего уж и подавно. Даже если эти восемь херов – участники большой группировки, то те, – он показал пистолетом вперёд, – которые остались, всё равно не знали, кого эти, – он указал на лежащих, – поехали валить. Сказали своим, что на «стрелку». А с кем? Хер знает. В ресторане поцапались с лохами какими-то. Дело-то житейское. Могли ещё сказать куда, но это большой роли не играет.
– Они не знали, что ты следак? – Спросил Громов, затягиваясь.
– Нет, конечно. Откуда? Говорю, даже имени моего не знали.
– А телефон. Телефон ты им давал? – Продолжал выпытывать Громов.
– Ну, давал. Но неправильный, нарочно. Да они даже и проверять его не стали.
Громов подумал, что бы ещё спросить у Покрошина, но в голову ничего не приходило.
– Слушай, я вот этого, – он кивнул в сторону одного из лежащих, – откуда-то знаю.
Покрошин подошёл и, нахмурившись, посмотрел в лицо.
– Может, сынок чей-то, – протянул он. – Не уверен. Хотя я его тоже где-то видел. Ладно, поехали отсюда. – Он быстро запихнул автоматы в сумку, туда же отправился «глок». Громов выбросил бычок и залез в машину. «Кадиллак» тронулся, объезжая простреленные внедорожники, и направился к выезду.