Надя-сан из села медведь окончание

7.
После Ляоянского сражения в Медведь прибыло ещё несколько сотен японских пленных, общее число их  превысило тысячу.
Было начало января нового, 1905 года. Недавно сельчане отпраздновали Рождество и Новый год. 
-- Ах, как интересно мне Максим рассказывал про нынешние праздники! - - говорила подруге Настеньке Сонечка, супруга молодого миллионера Максима Гаврилина. (Подруги прогуливались по медведскому бульвару.) – Вообрази: мы в России живем по календарю… ах, я не помню точно названия, но Франция, Великобритания и много-много стран живут уже давно по иному исчислению времени. Максим говорил, нужно вперёд сдвинуть на 13 дней. Вот сегодня, к примеру, девятое января. Значит, должно быть – двадцать второе. Мы на тринадцать дней отстаем от Европы!
-- И Великобритания? - - оживилась Настенька от каких-то своих дум. 
-- Нет, Великобритания не отстаёт. Ах, да, я же сказала - - и Великобритания по тому, новому календарю! Ты неточно спрашиваешь, душечка! 
-- Пленным серьёзно устрожили режим, -- печально отвечала Настасья Яковлевна. – Всё из-за потерь нас на фронте. Ранее им всюду можно было гулять: и у Владимирского моста, и… везде в окрестностях. И сколько угодно. Теперь же -- только бульвар и плац! И -- лишь два часа в сутки!
-- Ах, всегда можно найти возможности, были бы деньги… -- отвечала Сонечка невнимательно. – Так я про календарь и праздники! Значит, ежели кто живет по новому календарю – к примеру, наши пленные англичане или японцы - - удивительно, но и японцы тоже живут вместе с Европой! – они все могли отметить Новый год по-своему, а потом с нами, во второй раз! А японцы – даже и в третий! Максим говорил, у тех есть ещё один Новый год, принятый в старину от китайцев. Вот бы спросить у наших японцев - - когда же он?
У красавицы Настеньки сделался целиком красным нос, и она, остановившись и остановив тем самым Сонечку, закрыла глаза и зашептала что-то, придвинувшись близко, в Сонин воротник. Соня попыталась обнять подругу, но тяжёлые рукава собственной соболиной шубы мешали. Настина фигурка в сидящем точно по ней зимнем пальто, к которому была подобрана модная шапочка в общем стиле «казак», вздрагивала; одну руку она высвободила из меховой муфты-сумки и обняла ею Сонину шубу. Подруги  затоптались на снегу.
-- Что ты, дорогая? Не стоит так обращать на себя внимание на улице!
Настенька отпрянула, сунула руку обратно в муфту и усиленно заморгала мокрыми ресницами.
-- Ты понимаешь: у него совершенно необыкновенные глаза! – зашептала она, вторую половину фразы не на выдохе, а на вдохе. -- Они синие и… прекрасные! Я смотрю в них и думаю: вот и всё, и ничего мне более не нужно – только всегда глядеть в эти глаза!!! Если б можно было, я бы поставила его карточку у себя и только любовалась бы им! Ах нет, я лгу! Мне нужно видеть его живого перед собою!..
-- Бедная моя! Но Владимир? Он ничего не знает?
-- Мне кажется, нет. Он занят всегда.
-- У твоей любви, моя дорогая, нет будущего.
-- У неё и настоящего уже, кажется, нет. Мой любимый сказал вчера, что не знает, в какой час его выпустят сегодня на прогулку.
-- Давай посмеемся! Хочешь? Максим говорил, японцы возводят в Аракчеевских на плацу снежную горку! У них не везде есть в Японии снег, так что можно вообразить их замешательство! Пойдем посмотрим?
-- Это неприлично, наверное, -- оживляясь, отвечала Настенька, подумавшая о возможности встречи у Аракчеевских с синеглазым английским офицером.
-- А мы издали. Будто прогуливаемся.
-- Да, перед казармами дорогу чистят!

***
 На громадном плацу, верно, японцы наносили снегу на целую гору, которая была плотно прихлопана с боков лопатами и пролита в месте съезда застывшей уже водою. Теперь создатели готовились кататься на ней, и по робости их, переглядыванью и хихиканью было видно, что впервые.
На лицах, еще более жёлто-смуглых на фоне снега, белели открытые улыбки. На вершине горки усаживался на деревянные санки первый японец. Вот его сотоварищ толкнул санки сзади, и первопроходец полетел вниз.
Хотя санки в конце пути перевернулись, и ездок выпал в снег, он закричал, отряхиваясь, весело о своих впечатлениях что-то по-японски и прибавил, для солдат-конвоиров:
--  Руська гура! Гура хоросё!
Скоро уже вереница японцев добросовестно взбиралась на гору, как муравьи на муравейник, и летела вниз. Так как санок хватило не всем, садились прямо на лёд, очевидно, подражая виденным в селе катавшимся с горок русским мальчишкам. Отдельно стоявшие сдержанные японцы - - вероятно, офицеры – после присматриваний тоже полезли на гору. Присоединились к ним и русские конвоиры. На всех лицах лежало выражение чистого детского удовольствия.
***
 -- Я буду учить русский язык ради Вас только! - - раздался позади Настеньки и Сони приятный мужской голос, странно говорящий по-русски и отчего-то знакомый.
Молодые женщины обернулись. Настя подумала, что меховая шапочка, верно, слишком жаркая: у неё стиснуло затылок, и словно крохотные молоточки мелко небольно застучали, переходя с висков в уши и, как ей показалось, на ту ямочку под горлом, где, как верят крестьяне, помещается душа. По расчищенной дорожке от берега Мсты к казармам шли двое. Тоненькая, по моде одетая барышня была любимая, балованная дочка местного купца Александрова, год безвыездно жившая и учившаяся в Петербурге и недавно вдруг приехавшая к отцу погостить - - Ксения, по-домашнему Сюта. Жеманившуюся Сюту вел под руку… английский офицер, в которого влюблена была Настенька.
Дорожка, где стояли Соня и Настя, была узка. Офицер, дойдя до них, пропустил свою спутницу вперёд, она поздоровалась, дамы машинально ответили. Офицер же, решив обойти дам, отступил с дорожки в снег, увяз в нём выше ботинок, развёл руки, одновременно улыбаясь своему неловкому положению и в упор глядя красивыми глазами в глаза Соне (дерзость, которая, однако, не привела госпожу Гаврилину в негодование), затем, изящным движением  приподняв фуражку, потупил уже глаза так, что близко были видны его черные длинные ресницы, и снова вступил на дорожку. Догнав Сюту, офицер взял её под локоток, и парочка пошла дальше, любезно беседуя.
-- This funny lady with a white face and a red nose is like a Russian snowman with a carrot instead of it,s nose … Извините. Этот, второй, забавный дама, который мы прошли, похож на русский снеговик, с белый лицо, белый волос и морковь нос, – произнёс офицер. Послышался тонкий смех Сюты.
-- А мне… мне он говорил, что русский язык учить не хочет, он труден. А я… достала словарь и учила английский! -- сказала Настя, словно именно это было для неё самым поразительным. И, с совершенно побелевшим лицом и снятой шапочкой в руке, блондинка упала без сознания в снежную обочину лицом туда, где вдавлены были его следы.

8.
    Несколько дней госпожа Самойлова, простудившаяся во время прогулки, лежала в кровати больная. Журнал парижских мод оставался открытым на одной и той же странице на столике, заставленном лекарствами, у её постели. Её кормили, она вставала ненадолго, двигаясь, как механическая красивая кукла, и, как кукла, произносила какие-то простые, без выражения, фразы, нужные для того, чтобы её оставили в покое. 
В один из вечеров Владимир Назарьевич пришел взволнованный. Он постучал в спальню жене:
-- Ты не спишь, дорогая? Пришли газеты: страшные события!!
Она лежала на кровати в недавно вошедшем в моду домашнем платье-кимоно, бледно-розовом, расшитом по подолу вручную пёстрыми райскими птицами, листьями и цветами. Самойлов потрясал какой-то газетою и, не спрашивая Настю, хочет ли она слушать, принялся говорить взбудораженно:
-- Расстрел рабочих в Петербурге! Уже назвали Кровавым воскресением! Всё это – в прошедшее воскресение, когда ты заболела на прогулке. Как поздно, однако, доходят до нашего медвежьего угла новости!!! Нет, я люблю своё село, оно образец даст и городу, но почта… Это немыслимо! Даже японцы наши пишут жалобы, что им корреспонденция и посылки месяцами идут с родины. Вот, посмотри, в газетах -- правительственное сообщение – было уже на следующий день событий, десятого! А мы доселе впотьмах! Прочесть  тебе? – и, не видя протеста со стороны жены, Владимир Назарьевич принялся с чувством читать:
-- «Правительственное сообщение о событиях 9 января 1905 года.
В начале 1904 года, по ходатайству нескольких рабочих фабрик и заводов Петербурга, был утвержден в законном установленном порядке устав «С.-Петербургского общества фабричных и заводских рабочих», имевшего целью удовлетворение их духовных и умственных интересов и отвлечение рабочих от влияния преступной пропаганды. Общество это, избравшее своим председателем священника с.-петербургской пересыльной тюрьмы Георгия Гапона…»
Настя быстро перестала слушать и глядела на двигавшиеся губы мужа. «Как он, однако, увлечён», - - думала она вяло. – «Ах, да - - расстреляли рабочих… Жалко. Жизнь жалкая вещь.»
-- «…стачка стала быстро распространяться, охватив почти все фабрично-заводские предприятия столицы…» «…о восьмичасовом рабочем дне, об участии рабочих организаций в разрешении споров между рабочими и хозяевами… удовлетворение некоторых из домогательств рабочих должно повлечь за собою полное падение русской промышленности…»
«Падение… Вот и я пала… Наказанье пришло записной кокетке Настеньке – она влюбилась… Станут говорить… Пусть говорят…» - - Настя отвернулась к стене.
«…дерзкие требования политического свойства… Войска  вынуждены были произвести залпы… На 4-й линии Васильевского острова толпа устроила из проволок и досок три баррикады, на одной из которых прикрепила красный флаг, причём из окон соседних домов в войска были брошены камни и произведены выстрелы, у городовых толпа отнимала шашки и вооружалась ими, разграбила оружейную фабрику Шаффа, похитив около ста стальных клинков… толпою были порваны телефонные провода и опрокинуты телефонные столбы, на здание 2-го полицейского участка Васильевской части произведено нападение, и помещение участка разбито…Общее количество потерпевших… убитых 76 человек (в том числе околоточный надзиратель), раненых 233…» Ну как же она была права! - - воскликнул в порыве Самойлов. – О, ты заснула, прости, я не подумал, что ты ещё слаба, - - прибавил он шепотом.
-- Нет, я не сплю. Кто «она»?
-- Прости, но это всё, что тебя взволновало? В России начинается великая смута! Первые сотнями исчисляемые  жертвы… Тебе как женщине неужто не жаль… Не понимаю… Хотя бы не страшно??
-- Чем же мы отсюда поможем этим жертвам? - - Настя повернулась к мужу и привстала на постели, глядя на него пристально. – Но ты уходишь от ответа!
-- Давно уже у меня созрел этот разговор… Хорошо же. Ты уверена, что выдержишь сейчас? Что ж… Родная моя, мы с тобою три года вместе. И всё более отдаляемся друг от друга. И мне больно это. Я ведь всё знаю!
-- Что… знаешь?
-- Знаю душу твою. И знаю секрет твой!
Владимир Назарьевич откинул вишнёвый полог, закрывающий дверь в комнату, смежную со спальней. И распахнул саму дверь.
-- Это комната, которую ты скрываешь под видом помещения для своей прислуги. Вот же что в ней! Дуняша твоя дала мне ключ.

В смежной комнате стояла на столе новейшая швейная машина Зингера ; всюду – на кушетках, пуфах, полу – лежали свёрнутые или разложенные выкройки, журналы мод и книги. Самойлов поднял одну книжку и прочёл вслух:
-- «М. Теодор «Курс парижской кройки», издательство С-Петербург «Т-во Художественной Печати»».
Вот секрет твой, дорогая моя, который ты бережёшь даже от лучшей подруги твоей, Софьи Гаврилиной! Ты сама шьёшь себе и придумываешь все свои наряды! А делаешь ты это оттого, что, ты, душа моя, – швейный гений, и никто не может воплотить мечты твои лучше самой тебя!
-- Узнав это, я не смог понять! - - продолжал Владимир Назарьевич. – Отчего ты скрываешь это от нас всех? Чего тебе стыдно? Того, что ты руками своими что-то делаешь, а не нанимаешь слуг? Но ведь это барство, дорогая, прямое барство и… губит тебя!
Жизнь твоя тебя губит! Ты живешь праздно, душа твоя ничем не занята. И то единственное, чем ты могла бы гордиться – красивый труд свой – считаешь чем-то постыдным. Ты скажешь, что все так живут?! Что Софья Гаврилина тоже не имеет занятий? Но та хотя бы живёт в лад с мужем своим, Максимом. И от него берёт события, мысли, убеждения. Она, прежде такая ж, как ты, растёт как личность год от году. А ты?
-- Да ты прямо оскорбляешь меня! Что же ты хочешь? Разводу?
-- Нет, я хочу, чтоб ты жила!!! Когда ты в последний раз брала в руки книгу? Газету? Даже японцы в Аракчеевские выписывают русские газеты, журналы, беллетристику! Солдаты японские – и те учат наш язык! А тебя, образованную, умную, после того как ты окончила гимназию и вышла благополучно замуж, ничто, кажется, более не интересует! Что ж…Открой школу что ли швейного искусства для крестьянских девочек! Или хотя бы собственную швейную мастерскую! К тебе станут в очередь приезжать из Новгорода!
-- Я не хочу никаких школ и мастерских! Я хочу быть такая одна!
-- Одна?! Да ты и есть одна!!! И будешь всегда одна, и знаешь, почему?
Владимир Назарьевич, медвежья плотная фигура которого от возбуждения обрела ловкость, подскочил к туалетному столику и схватил фарфоровую французскую стоявшую там куклу.
-- Вот твое последнее увлечение! Оно можно, дозволительно, поскольку принято и у других нынешних, таких как ты, скучающих дам из света. Эта кукла одета, как парижская гранд-мадам , на ней - - бриллиантовое колье, настоящее, и подлинные бриллиантовые серьги, которые ты купила для неё! Ты шьёшь для неё наряды, тканые золотом.  А вот - - вот, рядом, на подоконнике – ещё одна новая ваша игрушка - - ваша, ведь вы не даете их детям, коли есть у вас дети – у нас с тобою их, хорошо, пока нет! – немецкий кукольный домик в два этажа, меблированный и укомплектованный податливыми твоим рукам людьми. Ты наслаждаешься кукольной жизнию! Да только кукольной жизнию никогда нельзя насладиться, как настоящей - - вот в чём беда! Вот что открылось тебе! Вот отчего ты плачешь эти дни, дорогая!
Настасья Яковлевна вскочила с кровати:
-- Вы сейчас, Владимир Назарьевич, обозвали меня ни на что не годною куклою? Какая же особа, позвольте спросить, вызвала в Вас сравнение со мною? С кем Вы успели уже поговорить до меня о ваших убитых?
-- Как ни циничен – в отношении убитых – Ваш вопрос, я Вам отвечу. Это Надежда Васильевна Карпова, учительница.
-- Я подозревала это давно!
-- Вам не о чем беспокоиться. Я, в отличие от Вас, верен церковным клятвам. Но о чём мы говорили с Надеждой Васильевной, я Вам не скажу. Не поймёте-с!
И, оставив супругу растерянной, Самойлов вышел из спальни, накрепко закрыв за собою дверь.

9.
Часа за полтора до ссоры супругов Самойловых Владимир Назарьевич, действительно, встретил учительницу Карпову.
Прочтя сообщение о петербургском расстреле в своём кабинете дома, он был так взбудоражен, что прямо с газетой в руках вышел на улицу искать собеседника. Он думал пойти в контору Гаврилиных в надежде, что Максим Козьмич может задержаться там допоздна. Но на улице, завидев Карпову и раскланявшись, он вдруг отметил её, такое же взволнованное, как, верно, было у него самого, лицо.
-- Вы прочли? - - сказала первая Надежда Васильевна, показывая на газету в его руке. И она оказалась тем, кто, не уточняя и не расспрашивая, уже знал обо всём в подробностях и разделял его мысли.
-- Я ведь не за то, чтоб не поддержать чаяния рабочих, -- морщась оттого, что нужно это объяснять, говорил Самойлов, но она, перебивая, уже соглашалась:
-- Это понятно! Мы стыдимся за то, что есть разница в нашей жизни. И этой огромной разницы быть не должно! Но кровь… Но революция…
-- Это гибель для страны. Это скорый путь к поражению и внутри, и вовне. Мне страшно! - - вырвалось у Самойлова. – И не за то…
-- Что Вы лишитесь богатства. Я знаю!
Они помолчали, глядя друг на друга блестящими глазами.
-- Видите – в парке у церкви деревья? Ах, я кажется, выучилась мыслить по-восточному аллегориями! Но мне кажется сейчас пришедшее сравнение удачным! Вот сосна – нам мнится, она вечно зелена, но так ли это? На самом деле её иглы меняются, но постепенно, незаметно нашим глазам! А другие деревья рядом – без листвы, сбросили всё и остались ни с чем. Революция так же сметет всё! И новый цвет появится только через время. Если мороз не умертвит ветви… А сосна ни на миг не перестанет зеленеть и процветать. Это, как пример, -- реставрация Мэйдзи в Японии – знаете? (Он кивнул.) Именно реставрация, а не революция! Когда ничто не уничтожается, а к уже существующим деталям порядка добавляются постепенно новые, дополняя их, пока старые не отомрут. Тогда самые большие изменения вводятся без значительных социальных потрясений. И сосна вечно зелена!
 Самойлов смутился оттого, что разговор их на абстрактную тему вышел таким близким.
«Вы – удивительный человек», - - сказал он. И неожиданно, опустив голову, добавил: «Пусть всё, что с Вами случится в жизни, будет хорошо», кивнул вместо прощания, что было почти невежливо, и, поменяв намерение, отправился домой, к Насте. 
В своём кабинете он посидел немного, глядя на неразрезанную брошюру Соловьёва «Три разговора о войне»  и, отложив взятый было ножичек для бумаг, понёс газету жене. Ножичек был металлический. На конце его ручки вытиснены были театральные маски: на одной стороне -- плачущая, на обороте -- смеющаяся.

10.
Свой экзотический Новый год , третий, как говорила Соня Гаврилина, японцы, действительно, отметили в Медведе.
Праздник был встречен четвёртого февраля. Вечером же пятого февраля любопытные медведцы получили подробный отчёт о нём от ходячей японо-русской газеты -- истопника Филиппа Ильина.
Вкруг Ильина в трактире Белова собрались мужики. Ильин, как свойственно любой знаменитости, зная себе цену, начал неторопливо, пуская дым и оттопыривая мизинец руки, которой держал самокрутку:
-- Топил я, значицце, в энтот день вначале у фицеров. Живут оны в своём корпусе, пО два, пО три, и то и по однОму. ЖАру им завсегда поддавай в топки - - тёпло как в байне , када детишки моюцце! Окны не хочут открыть. В таком жару, значицце, цветы у их всякии посажён на подокойниках. На рамах – тож везде цветы, тока такии (Ильин растопырил пальцы свободной руки веером) – пузатыи, с цветной бумаги. Фонарики тож наделан с цветной бумаги, развешан в сенях. Хтой-та сточивше с дерева змейку, слышь – потому – девятьсот пятый у апонцив -- год деревянной змеи, от как.
-- Врёшь! -- сомневался кто-то.
-- Вот те крест! Издивленники! Картинки, канешна, есть у кого над кроватями… с барышнями… А ищо в сенях у фицеров бадья стоит с водою, куды плевать (Ильин сплюнул) нельзя. Так и написано, по-апонски: мол, не  плевать и окурков не кидать. Спрашиваю, для чего бадья - - грят – пить! А вода -- не с колодцу! Варёная!!!
Где ни заглянешь -- всюду бумажные ихние  флажки с красным сонцем .
-- Сами, что ль, бумажки режут? – Спрашивали мужики.
-- Не, то солдатики. Фицеры все учутся. Учутся, брат ты мой, как наши робяты в школе. Всюду книжки наложён. Кто аглицкий учит, кто, значицце, хранцузский, а больше всех --  нашенский. А солдаты апонскии в другом корпусе. Справа у их, значицце - - койки в ряд, а налево – столы да стулья, как у робят в школе. Одны за ими читают, други сидят мастерят. Хто бумажны фонари да цветы, хто с дерева точит, хто с волосу плетёт. Корабли ищо знатные у их выходят! Я купивше у их один, - - и Ильин достал из кармана крошечную модель военного корабля, с искусно выточенными многочисленными миниатюрнейшими деталями. – И одныим ножом сапожным! Месяц, слышь, точат, а продают за пять рублёв.
-- Ну, таки-то кораблики и мы уже купивше. Так что ж Новый год? – напоминали приятели.
-- Фонариков да цветов, понятно, настругали тьму. Всё изукрасивше! Наши солдатики к ихним солдатикам ходили поздравить. Ну,  и я поздравил, што ж. Апонцы рады. Рты до ушей. Песни певали свои.
-- Водки дали?
-- Фицерам дали, а солдатикам не. Можа, волнений побоявше. Народу-то тьма таперь у нас. После Лиянского-то боя ищо прибавивше. Так што водки не дали. Так те заместо водки воды своей варёной налили, -- вот те крест, хе-хе! Наливше, значицце, воды в бочонку, выстроивше поротно, взводный кричит, ён выходит, пьёт воды и тож кричит, мол, банзай. Хорошо иму, значицце. Вси так наугощавше и давай опять петь. Рису свово наваривше. Ихний повар из солдатиков по-апонски готовит, а наши повара иму в помочи. Грили, они рыбники, ан не. Мясо наше им дюже нравицце, аж пальцы облизыват. В общем, вси довольны.
 Фицерам-то, кроме угощенья, дали и вино, и пиво. Тожа, слыхать было, пели и банзай кричали. Ночью, грят, фицеры пославше были записку нашему командиру полка, просивше выдать ещё вина. Тот нЕ дал, да оны и успокоивше. И так им радость.
-- Смеётесь? – подошел к Ильину и мужикам приказчик Гаврилиных, Кайдаков, бывший тут же в трактире. -- Читать кто из вас умеет?
-- Я по складам умею! - - вызвался один. -- А чё?
-- На вон тебе газетку! – и Кайдаков, отдав ему свою газету, с хмурым лицом покинул заведение.   
В сегодняшней газете, которую Кайдаков, ездивший по делам, купил в Новгороде, было сообщение об убийстве 4 февраля 1905 года бомбой революционера в Москве Великого князя Сергея Александровича – брата российского императора Александра Третьего -- бывшего московским генерал-губернатором. 

11.
-- Чё стоишь, ртом глядишь?
Настасья Яковлевна, действительно, засмотрелась. Она стояла возле церкви, поджидая Надежду Карпову после школьных занятий. Настя знала, что Карпова пойдет здесь, так как другой дороги не было. Чтобы не выдать, что она здесь нарочно, молодая женщина вначале дошла до церкви, перекрестилась, постояла немного, а затем, подойдя к церковной ограде, стала от нечего делать смотреть сквозь чугунную решётку на улицу.
С ледяно-голубого неба щедро светило солнце. На всём лежал высокий пухлый покров снега. Крупные, густо брошенные бриллиантовые блестки на нём указывали на увеличивающийся мороз. Настя подумала, что сама она сейчас тоже точно в снегу - - в чёрном облегающем пальто с белой песцовой горжеткой , в белой меховой шляпке и замшевых белых полуботинках на белом меху, с фарфоровыми белыми пуговками, на каблучках-«рюмочках». Потом она позабыла про себя, взгляд её рассеянно скользил вдаль по улице, где не двигалось ни души. Словно сама жизнь была заморожена. Сидели высоко на остове тополя семь чёрных крупных ворон, похожих на замершие, указывавшие в разные стороны флюгера. У трактира Белова возле коричневого пятна на снегу, где, верно, была выброшена какой-нибудь собаке кость или гнилое мясо, виделись одиночные, двойные, тройные и совсем запутанные строчки крупных птичьих следов; один след уходил в сторону и обрывался веерными отпечатками двух крыл и хвоста, вероятно, хитрой победительницы. Ни одна вдруг выскочившая из-под ворот или забора кошка или собака не нарушала общую недвижность. Даже воздух, казалось, был окован морозом: не падало ни снежинки с небес, ни щепотки снега под ветром или собственным весом с предметов.
Высокая, втрое, а то и впятеро толще покрываемой поверхности, белая опушка лежала на голых ветвях деревьев, наклонённых стволах, планках заборов. Гнилой пень, нелепый куст – всё, прежде некрасивое или обыкновенное, теперь, подчёркнутое снегом, в недвижном мире, приобрело вид предметов искусства и красоты, стало вне обыденной жизни, так что Настя ощутила себя словно внутри театральной декорации. Линии пухлого снега, долго копленного по крупинке, с равным прилежанием покрыли огороды и крыши домов, надстроили круги церковного купола и выброшенного ломаного колеса телеги, скопировали сложные поверхности козырька крыльца миллионера Гаврилина и забытой в бедняцком дворе, видимой сквозь дыру в заборе рассохшейся тачки. Не упущена снегом была никакая малая поверхность. Округлые колпаки высились на верхушках заборных столбов, колпачки поменьше украшали заборные доски.   
«Стоит Ермак, на нём колпак: ни шит, ни ткан, ни в доски бран, ни поярковый», - - вспомнилась Насте приговорка-загадка, какою её горничная Дуняша сопровождала, выглядывая в окно, каждый снегопад. Настасья Яковлевна загляделась, словно впервые увидала этот мир, когда послышался злой оклик.   
Мужичок, грязномордый, в старом подранном молью овчинном тулупе нараспашку, в валенках, без шапки, которую он, верно, потерял, глядел на Настю злобно с другой стороны решётки. Она осмотрелась: поблизости по-прежнему никого не было, лишь в конце улицы двигались на белом фоне чёрные силуэты прохожих. Очевидно было, что оскорбительный возглас мужичка относился к ней – супруге хозяина половины рабочих Медведя. От мужичка несло водкою.
Настасья Яковлевна ничего не отвечала. Никогда такой выходки никто не мог позволить по отношению к ней. На несколько мгновений ей стало страшно, словно она оказалась внутри клетки. 
Тулуп пал на снег и тут же захрапел.   
Настасья Яковлевна скорее выбралась из-за решётки и, увидав подходившую из проулка Надежду Васильевну, быстро пошла к ней. Теперь был и повод заговорить. Она поздоровалась, указала на тулуп и вкратце пересказала испугавшую её историю.
-- К сожалению, народ много слышит пропаганды, -- отозвалась Карпова. – Однако, необходимо кого-нибудь позвать, чтобы он не замёрз, ещё и без шапки.
Она остановила подходивших двоих прохожих, один из них оказался знакомцем тулупа, и парни потащили его домой.
Настя растерялась: у неё был план, о чём говорить с Карповой, она хотела начать решительно, но теперь оробела от простоты и вместе с тем воли, с какою учительница обращалась в равной степени и с ней, и с прохожими парнями. Воля эта действовала столь сильно, поскольку очевидно происходила не от желания властвовать, а от глубокого участия и взятия на себя ответственности.
-- Вы знаете про последние события? – вдруг вырвалось у Настеньки. Она понятия не имела сама ни о каких «последних событиях», а просто вспомнила обидные слова мужа о её собственной темноте и захотела испытать Карпову.
-- Вы про Стесселя?
-- Д..да. Конечно!
-- Я думаю, никто – никто! -- здесь, вдали от войны, не имеет права судить категорически! А как Вы полагаете?
-- Да, я тоже так думаю…
(«Вот положение! - - с досадою подумала Надя. – Говорить с барышнею о политике…». Она точно забыла, что она сама барышня, а Настасья Яковлевна, если уточнять, -- замужняя дама.)
Мало помалу добросовестно открывшая пошире свои голубые глаза и кивающая словам Надежды Васильевны Настенька выведала, что за птица был Стессель и что случилось с ним.
Барон Стессель был комендантом несчастного Порт-Артура. Морского порта, арендованного Россией в Китае на 25 лет с 1898 года и превращенного за 6 лет из небольшого неблагоустроенного поселка в свежий застраивающийся город со своей электростанцией, с численностью (кроме военных) в 50 тысяч человек, из которых две трети составляли китайцы.
Порт-Артур был важен как незамерзающий выход к морю. Бо/льшая часть Первой Тихоокеанской эскадры русского флота разместилась там. И первым мгновением войны стало 27 января 1904-го нападение японцев на русские корабли в Порт-Артуре.
Сюда послали опытного генерала Ноги, который десять лет назад уже взял, и всего за один день, китайский Порт-Артур в Первой японо-китайской войне . Но Порт-Артур, за который теперь сражались русские, Ноги не взял ни за день, ни за месяц, ни за полгода. И в августе 1904-го японцы начали тесную осаду города.
Анатолий Михайлович  Стессель удерживал Порт-Артур  одиннадцать месяцев. И Стессель сдал Порт-Артур 23 декабря 1904-го . Он оставил жизнь 24 тысячам  осаждённых, из которых нераненых и небольных было 10-11 тысяч человек. Сдавались военнопленные, сданы были японцам корабли и весь запас боевого снаряжения. Русским офицерам японцы позволили вернуться на родину при даче честного слова о дальнейшем неучастии в военных действиях.
Теперь русские люди, от тех, кто поставлен был решать ход войны, до тех, кто не имел к войне никакого отношения, от персон, чьё мнение выдавали газеты, до лиц, которые не умели эти газеты прочесть - - все пытались понять, разумно или же преступно было сдать Порт-Артур. И те, кто защищал Стесселя, и те, кто обвинял его, приводили порой одни и те же факты. Говорили, например, что укрепления Порт-Артура, на которые нужно было бы потратить пять лет, возводились срочно, в пять месяцев, и это было поздно; что оборонительная линия крепости слишком тесно примыкала к городу и давала японцам возможность подобраться близко, так что по улицам города летали не только снаряды, но и ружейные пули. Говорили, что идея существования Артура для флота была сведена на нет экономией постройки, в итоге которой крепость не могла защитить флот от огня сухопутных японских батарей. Узнали, что гарнизон крепости был обеспечен мукой и сахаром на полгода, но мясом и консервами только на один месяц, и люди затем ели конину и без зелени болели цингой.
Ясно было, что герои Порт-Артура за 11 месяцев лишили японскую армию около 100 000 бойцов. Ясно было, что почти год порт-артуровцы держали при себе, не давая отойти, почти весь японский флот. Неясно было, как оценить сдачу героического порта теперь, когда он не уничтожен был ещё до последнего человека.
-- Я полагаю, Стессель главной целью существования Порт-Артура считал оборону стоявшего в гавани флота, - - говорила Карпова Насте. – Что ж? Вы знаете – флот был обречён после того как в конце ноября  мы сдали гору Высокую. Японцы получили долго жданную ими высоту, с которой теперь им видна была вся порт-артурская гавань. И  начали свободно расстреливать наши броненосцы и крейсеры. Всё было кончено быстро. Флот погиб в считанные дни. И Стессель сдал крепость.   
Карпова, увлекаясь, показывала дар рассказчицы, и Настя словно видела, как японский генерал Ноги бросает и бросает на гору Высокую новые сотни и тысячи японцев, а те поднимаются на Высокую муравьиной вереницей, точно на снежную горку в Медведе, и скатываются мёртвыми; как груды того, что было людьми, скапливаются на серой каменистой земле сопки, плывут по воде бухты, и одежда русских и японцев, та, в которой скоро они предстанут перед разными своими богами, уже не различается в грязи и  бурой кровавой воде; как расстрелянные русские корабли садятся один за другим на грунт неглубокой гавани, немного кренясь, словно убитый человек, оседающий набок; как разваливается наложенный доктором шов, порывая раскисшую кожу больного цингой…
Карпова опомнилась и взглянула на «барышню», ожидая увидеть испуг, ужас или брезгливость.
-- Это будто шить рыхлую ткань близко к краю – нитки выскочат, -- сказала на рассказ о цинге Настенька. – Но откуда Вам известны подобные детали? Ведь в газетах, верно, не пишут такого?
 -- Мой друг детства в начале ноября отправился на фронт добровольцем. Митя Поликалов. Он участвовал в боях за Высокую. Мне пришло под Рождество письмо от него. И с тех пор писем не было…
-- Я сочувствую Вам! Но сдача этого… Порт-Артура – это большое поражение? Японцы, я полагаю, радуются?..
-- Не знаю. Я давно не видала японского офицера, с которым раньше… часто говорила. Думаю, потерять двенадцать тысяч человек в боях за Высокую и сто тысяч за весь Порт-Артур – для японцев нерадостно. Но Вы правы, для России это большое поражение. Возможно, оттого нашим пленным ужесточили режим.
-- Так они действительно гуляют теперь только два часа в день?
-- Да, и лишь на бульваре и плацу.
-- Что ему пророчат? Стесселю? - - спросила, помолчав, Настя.
-- Вероятно, расстрел.
-- И он, должно быть, знал об этом? Когда принимал решение о сдаче?
-- Я думаю, предполагал.
-- Так какого же доказательства нужно ещё того, что он сделал правильно?
Эта простая мысль поразила Карпову, и она внимательнее посмотрела на блондинку. Настя же совершенно успокоилась. 
Вывод из несчастий Стесселя, который уносила с собой  Настенька, был: «Что ж, она положительно сильно влюблена, но не в моего мужа!»

12.
В мае 1905 года тёплым, нежным, пахнущим цветом черемухи вечером в село Медведь со стороны Владимирского моста въехала телега с запряжённой лошадью. Внутри телеги виднелось щедро положенное до края бортов сено, но в ней никто не сидел, только лежала рогожа, какой обыкновенно накрывают грузы или перевозимого покойника.
Эту пустую на вид телегу её владелец – мужичок с железнодорожной станции Уторгош, известный медведцам как занимающийся извозом – доставил к дому Поликаловых.
Уторгошский мужичок привязал лошадь к столбу забора Поликаловых, подождал и, не слыша собачьего лая за забором, запустил руку за невысокую калитку, снял щеколду, прошёл к дому и постучал по оконной раме. Никто не отвечал ему.
-- Вам тетку Иринью? – крикнула вознице с улицы бойкая девочка лет восьми-девяти. – А нет её, она в больнице в городе лежит. А бати ихнего тоже нет, он помер. 
Девочка была Шурка Орлова. Не утерпев, она заглянула без спроса под рогожу. Увидав то, что лежало в телеге, она остолбенела на пару секунд, а потом, задёрнув рогожу, кинулась со всех ног к соседнему дому и, так же, как возница, сняв с улицы внутреннюю щеколду калитки, скоро заколотила кулачками под окном, крича:
-- Теть Надь, теть Надь, выдите! Там, кажись, дядю Митю привезли!
Учительница Надежда Карпова выбежала с не отстававшей от неё Шуркой за калитку. Ещё возница не спеша повернул от дома Поликаловых, как Надя вдруг похолодевшими руками – была у неё при волнении такая особенность -- отдёрнула рогожу на телеге.
Она ждала, что откроет под рогожей Митю раненного либо умершего в дороге домой. Шесть месяцев назад Надя видела Митю, уходившего от этого дома на фронт, в последний раз, и теперь он на мгновение встал в её памяти прежним, хотя она понимала, что вид его должен измениться. Всё в нём природа создала богато: рост, могучие руки, крепкие ноги, завитки каштановых волос – васнецовский богатырь, вес которого, кажется, мог выдержать только конь-тяжеловоз. Надя, знавшая его с детства и взрослевшая вместе с ним, никогда не смотрела на его тело как на притягательное, но однажды он вдруг понравился ей. Это случилось на улице, во время самого обыкновенного их незначительного разговора. Митя  улыбнулся, не смущенно, как обычно, ища её взгляда, а отвлеченно, с хорошей думою, глядя куда-то в сторону, и она словно в первый раз увидела, что у него красивые, идеальные белые зубы, хороши румяные полноватые губы и небольшие, с живинкой, серые глаза… 
Теперь под открытой рогожей лежал в просторной белой солдатской рубахе высушенный обрубок человеческого тела без рук и ног.
Веки существа с трудом приподнялись. Голова с редкими бесцветными волосами сделала небольшое движение в сторону Нади. Существо приоткрыло рот, силясь что-то произнести, и Надя увидела, что в распухших цинготных дёснах почти нет зубов.
Ничто не соотносило этот обрубок человека с Митей. И Надя, минуту подержа свои ледяные ладони у рта, чтобы согреть руки, так, что Шурке Орловой показалось, что учительница хочет скрыть свое лицо, бережно прикоснулась к вырезу солдатской рубахи. На тощей груди существа лежали две верёвочки: одна - - с нательным крестом, другая -- с дешёвым медным медальоном. Раскрыв медальон, Надя увидела себя.
Когда-то до войны в Медведь из Новгорода приезжал профессиональный фотограф – брат Софьи Гаврилиной; он попросил Надю позировать ему для портрета. Митя тогда взял ненадолго эту фотокарточку, потом вернул. Теперь в медальоне Надя увидела тщательно вырисованное тушью, узнаваемое своё лицо. Но руки, которая оказалась такой талантливой и создала эту миниатюру, больше не существовало.    
И тогда она, не замечая Шурки, возницы, подходивших соседок, встала на колени в дорожную пыль, бережно обхватила руками голову существа и, нежно, чтобы не причинить боль, поцеловала его в губы.
-- Помогите занести в мой дом, - - сказала Надя вознице.

13.
В мае 1905-го в редком доме села Медведь не произносилось хотя бы однажды японское слово «Того».
Адмирал Того, командующий Объединённым флотом Японии в течение всей русско-японской войны, вероятно, удивился бы, узнав, что за тысячи вёрст и сотни морских миль от его сражений его персону обсуждают русские крестьяне. Однако, жители села Медведь вправе были, пожалуй, считать, что они имеют некоторое отношение к адмиралу.
Другой человек с фамилией Того появился в Аракчеевских казармах около трёх месяцев тому назад. Мукденское сражение 17 февраля 1905-го вслед за Ляоянским доставило в Медведь новых военнопленных, так что общая численность их приблизилась к двум тысячам человек. О прибывшем с фамилией Того стало известно, что он -- племянник знаменитого адмирала Того, сам же -- майор Генерального штаба и, выходило, -- самый старший по чину из пленных в Медведе. Того были даны отдельное жильё и личный, всюду следовавший за ним часовой. Тем не менее этот племянник Того не стал бы всё-таки надолго интересен медведцам, если бы скоро они не узнали о нём два обстоятельства.
Первым узнанным было то, что с племянником Того в плен добровольно пошла молодая жена племянника. Медведские сентиментальные дамы выведали откуда-то, что в сам миг пленения Того жена была с ним рядом. Того, малорослый, тихий, сутулившийся, о чём-то всегда угрюмо думал, на вопросы неожиданно застенчиво улыбался и молча пожимал плечами. Жена его, маленькая шустроглазая японочка Кио, занималась мелкими делами, которые сама себе выдумывала, хозяйственно бегала по лавкам, ни секунды не казалась уныла и походила на снующую птичку в клетке, каких разрешено было заводить пленным на утешение. Она и пела, как птичка, охотно, тонко и подолгу, аккомпанируя себе на изготовленном для неё японскими солдатами сямисене, что весною, когда приоткрыли окна, стало известно любопытным проходившим мимо жилья майора.       
У этой пары за три месяца никто не бывал, и они не бывали ни у кого. Они выходили на прогулку каждый вечер, но всегда очень поздно, очевидно, из-за желания майора не встретить прохожих. Медведцы видели из окон, как майор Того с мрачным выражением, пригнув голову, вероятно, из-за непривычного для него снега, ветра, метели или просто холода, проходил неизменный путь от Аракчеевских казарм до конца бульвара и, помедлив в этой точке, поворачивался, чтобы вернуться к казармам, откуда начинал шагать снова. Рядом с ним, не беря его под руку, но плечо к плечу, молча поспевала улыбающаяся с сомкнутыми губами Кио. За ними на некотором расстоянии следовал часовой.    
С момента, как племянник Того появился в Медведе, он не произнёс ни слова. Это было второе обстоятельство, заставившее о нем говорить. Медведские дамы передавали друг дружке, что Того дал обет молчания на всё время плена. Как он объявил об обете, ежели решил молчать – в этом явилось затруднение у дам, но они, посовещавшись, решили, что он, вероятно, написал об этом на бумаге. Как офицер Генерального штаба Того должен был знать русский язык, но не отвечал на вопросы тех русских, кто вначале подходил к нему. Сторонился он и компатриотов-пленных. В поведении он был безупречен.

15 мая 1905 года Объединённый флот Японии победил у острова Цусима в самой масштабной из известных на тот момент морских битв.
Командующий флотом адмирал Хэйхатиро Того в миг обнародования первого сообщения об этом в Японии стал национальным героем. Русская пресса мрачно заговорила о близком конце войны и фиаско в ней России. Но медведский майор Того, узнав о Цусиме, не распрямил свои сгорбленные плечи и не отменил обета молчания. К концу мая в Медведе оделись в белый цвет вишни, напоминая племяннику Того о родной сакуре и призывая радоваться победной японской весне. Но на прогулках безветренными нежными майскими вечерами он шёл, как сквозь метель, пригнув голову. За  ним поспевала преданная Кио, на лице которой застыла улыбающаяся маска. 

***
Майским вечером в конторе купца Гаврилина собрались, как они обыкновенно это делали в конце дня для обсуждения планов на завтра, Максим Гаврилин и Владимир Самойлов. Покончив с делами, компаньоны не разошлись, а посмотрели, не сговариваясь, на карту мира, вывешенную Максимом Козьмичом с лета 1904-го на стене конторы.
На карте, где издалека бросались в глаза надписи заглавными буквами «РОССIЙСКАЯ ИМПЕРIЯ» и, ниже, «КИТАЙСКАЯ ИМПЕРIЯ», а справа на островах указана была «ЯПОНIЯ», Максим Гаврилин пару дней назад чернилами разных цветов пунктирами прочертил путь трёх отрядов российской Второй Тихоокеанской эскадры.
-- Говорят, Надежда Карпова детишкам в школе такую же карту повесила, - - нарушил молчание Самойлов. – И так же начертила путь несчастной эскадры.
-- Да, Порт-Артур погиб, когда японцы уничтожили нашу Первую Тихоокеанскую эскадру. Теперь же гибель Второй эскадры у Цусимы – это, как предрекают газеты, конец всей войне, -- отозвался Максим Козьмич. – И я полагаю, это правда. У России нет более флота!
-- Выпустят в печать новые карты, где мы увидим «ЯПОНСКАЯ ИМПЕРИЯ»!
-- Она уж давно объявлена империей, с приходом Мэйдзи. Только помнили о том лишь сами японцы. Теперь же --  призна/ет весь мир! Как мы допустили это??? Как допустили, ежели у японцев на начало войны было менее миллиона воинов, а у нас – четыре с половиною миллиона??! 
-- Вы забываете, мой друг, что почти все наши сухопутные силы находились за тысячи вёрст от Дальнего Востока. Ехать же туда по железной дороге – самое быстрое -- месяц. Прибавьте, увы, невысокую пропускную способность  Транссиба!  Между тем, от Японии до театра войны – одни только сутки морского пути!
-- Главный наш просчёт - - флот! – убеждённо сказал Гаврилин. -- Отчего не вышла подмога Первой эскадре в Порт-Артур сразу после объявления войны, в январе прошлого года, незамедлительно??! (Максим Козьмич, энергично шагавший по небольшой конторе, вскинул руки и посмотрел на Самойлова с удивлением.) Нет, я горячусь – корабли Второй эскадры – как оказалось!!! -- надобно было ещё достраивать… Но ведь и достройка затянулась! Не брали кредиты на эту достройку, жалели денег! Дожалелись - - проиграли войну!!! Права русская поговорка – скупой платит дважды: сколько мы проиграем Японии – Бог весть! Неужто в январе девятьсот четвёртого верхам это было неясно?! Ведь эта, единственная, подмога флоту - - корабли Второй эскадры – была в Балтике. А оттуда их не доставишь на Дальний Восток уже и за месяц!
Максим Козьмич подошёл к карте и, схватив карандаш, гневно стал показывать:
-- Из Балтики нашим броненосцам не пройти по Суэцкому каналу – мелок! Турция держит на замке для военных судов любых стран проливы Босфор и Дарданеллы. Таким образом, для главных сил Второй эскадры – отряда Рождественского, с броненосцами – был единственный и фантастический путь – вполсвета: из Балтики обойдя Европу, вкруг Африки, мимо Индии, меж Австралией и Азией, и оттуда только – на Дальний Восток!! Это, с остановками – пять-шесть изнурительных месяцев плаванья! При том, заметьте -- плаванья отчаянного, в конце которого – как чувствует  каждый последний матрос на каждом судне – вероятна смерть! Шесть месяцев ожидания расстрела в плавучей смертной камере, из которой нет выхода!!! 
Что ж, нам, русским, храбрости не занимать! И несчастная Вторая эскадра вышла в свой смертный поход. Но вышла поздно, в октябре девятьсот четвёртого. Нет, я не верю, что не было денег на ремонт и формирование эскадры! Не было другого – должной организации! И вопросов к тому – после проигранной войны – будет о-ой как много!!! Почему, скажите, повернул обратно отряд Вирениуса, весной девятьсот четвёртого уже бывший на полпути к Дальнему Востоку?   
-- Будут, вероятно, разбирать это.
-- Разбирать? А хотите, я сейчас разберу? Скажете, что не мне, новгородскому купцу, по чину и по силам рассудить целую войну, и что всяк способен издалека разглагольствовать о политике?!! (Медлительный Самойлов и не думал возражать.) А я Вам скажу на это вот что!!
Да, я купец, и купец преуспевающий!  И мне досталась от предков моих сильная вотчина! Но и сам я тружусь для преумножения их богатств!
Что сталось бы, спрошу я Вас (Самойлов напрягся, но ответа его Максим Козьмич не ждал), ежели бы я сиживал у себя дома в халате и мягких туфлях, надеясь на то, что мой льняной завод как-нибудь движется сам собою? (Мой друг, я для упрощения и донесения моей мысли стану говорить сейчас «мой завод», хотя ни мига не забываю о том, что он – наш с Вами!) Что бы началось, ежели бы при том руководила моим заводом не одна контора - - в каковой мы сидим сейчас с Вами – а --  три конторы?
Что ежели бы каждая из этих трёх контор, где верховодили бы трое управляющих, считала себя главной и упорствовала в этом мнении и оттого перечила бы в малом и большом другим двум конторам?! И в каждой нашлись бы люди, занимающиеся воровством денег, доступном при трёх денежных потоках?! 
Вообразите притом, что в то время как льнозавод стоит в Медведе, три конторы, управляющие им, находились бы в Петербурге, Москве и, гипотетично, Владивостоке! Представьте теперь, что заводу объявлена финансовая война. Он должен срочно выпустить больше льна в условиях, что его поглотит конкурент.
Вообразим, что нашёлся умный рабочий на заводе, который знает, как выпустить больше льна, и сделал чертёж своего предложения.
Предложение рабочего не берёт в руки мастер, понимающий в чертежах, потому что контора №1 запрещает мастеру самому рассматривать чертежи. Она, контора, предписывает мастеру отослать чертёж рабочего во Владивосток.
Чертёж рабочего доходит до Владивостока почтой за месяц. Контора №1 во Владивостоке одобряет чертёж, потому что финансово он выгоден. Да вот беда – во владивостокской конторе сидят одни финансисты, и они не умеют читать чертежи.
Одобренный финансистами, чертёж направляется из Владивостока в контору №2, в Петербург. Это -- Главная Контора, Контора Одобрения. О-о, её роль – самая удивительная!!! В этой конторе ничего не понимают ни в чертежах, ни в финансах. Получивши чертёж из Владивостока, Главная Контора… ничего не делает сама. Она перенаправляет чертёж в контору №3 -- в Москву, где сидят инженеры, понимающие в чертежах. Отправка занимает полторы недели.
(Внимательно слушавший Гаврилина Самойлов невольно  усмехнулся и покачал головою.)            
-- В Москве в среде инженеров мнения разделяются, - - продолжал свою фантазию Гаврилин. -- Одни одобряют чертеж, другие отвергают. Им бы съездить в Медведь, чтобы лично увидеть завод, пощупать, что предлагает умный рабочий, своими руками и понять его изобретенье – но они не едут.
После еще полумесяца инженерных споров в конце концов – виват!  – чертёж рабочего побеждает и принят.
Сообщение об этом идет не в Медведь, где его ждет умирающий завод – а -- угадайте, куда? – верно! - - в Контору Одобрения в Санкт-Петербург. И вот там-то (подождавши три недели для того, чтоб не думали, что эта контора зря ест свой хлеб!!!) даётся и подписывается чертежу Последнее Одобрение.
Но детали для изобретения будут поставлять разные фирмы. Этих фирм – четыре или пять. Чертеж обречён, а вместе с ним и мой завод… Вы смеётесь, мой друг, а это не гротеск, это жизненная правда, и притом далеко не в полноте!!! Перенесём наши три конторы на явление русско-японской морской войны! Это будут Главный морской штаб, Морской технический комитет и Главное управление кораблестроения и снабжения. Да прибавьте к этим трём ещё две влиятельных инстанции: ход войны могут решать Генерал-адмирал и непогрешимая особа императора, на которую, впрочем, не исключено влияние посторонних лиц.
-- Да, Вы правы! Ежели можно отыскать одно слово для действий русского командования в уходящей войне, это будет «хаос». Для тех же, кто оказался внутри войны, этим словом будет «истощение». 
-- Вы слыхали о новой забастовке, иваново-вознесенских текстильщиков? -- без видимой связи спросил Гаврилин.
-- Да. Истощение…

14.
Наде Карповой приснился мрачный сон, фантасмагория, которую, как это часто случается с последним утренним сном, она, проснувшись, в деталях вспомнила. Ещё лежа в кровати, девушка с бьющимся сердцем перебирала в памяти виденное.
Приснился ей тяжело катившийся – и катившийся нигде, в пустоте -- гигантский клубок, отчего-то жутким образом шевелящийся. Она подошла к этому клубку и увидала, что внутри него -- чернота, составляют же этот мрак чёрные человеческие тела. Они, не переставая, душат, бьют других без разбору, сами стараясь уклониться от чужих рук, и потому непрестанно извиваются. Чёрные фигуры людей не имеют черт лиц, а сами единообразно худы, как нарисованные на бумаге чёрными чернилами детской рукою человечки. Вот из страшного клубка тянутся к ней, Наде, руки и стараются схватить её, втянуть в клубок. Ей жутко. Но она протягивает сама руку и успевает, пока страшный ком катится на неё, отпрыгнуть и выхватить из кома за руку кого-то.
Этот кто-то, такой же чёрный, как все, вываливается из кома и падает к её ногам. И, как только он высвобождается из кома, он перестает быть чёрным, встает на ноги и становится обыкновенным человеком. Она хочет рассмотреть его лицо, но… просыпается.
Под окном избы раздался стук. Надя набросила платок на плечи и вышла в сени.
-- Стучу, стучу, тебя, видать, не добудиться, - - сказала вошедшая Катерина Курочкина, пригибаясь перед притолокой. – Мати твою видала, бабку Зину, на грядах .
-- Да? А я заспалась, действительно. Взяла в школе недельный отпуск... Надо пойти маме помочь. Жалеет она меня.
За Катериной в дверь просунулась головёнка ее дочки, Аришки.
-- Тетя Надя! А у нас дядя Кавабата помер!
-- Как? – тут только Надя увидала лицо Катерины. – Катюша, бедная! Так вот почему ты вчера на репетиции не была в театре!
-- Мы с кладбища! -- поделилась Аришка непривычными впечатлениями. – Японцы там сначала-то были. Цветов нанесли, обложили могилку. На камушке буквы свои выбили японские. Потом они ушли, а мы с мамой тогда подошли. Я прям со школы, с сумкой -- видите? (Ариша показала новенькую холщовую сумку с картинкой тигра.) У нас сумки теперь – у девочек тигр, у мальчишек – лев. Сёдня после школы-то мы, тигры, со львами сражались, хи-хи.  Нас, тигров, не победили - - мы сбежали. Дядя Кавабата хороший был, добрый. Он теперь у кролика на небе, да?
-- Аришка, не трёкай. Поди на гряды, там баушка Зина садит, подмоги ей. А у меня, Надя, разговор к тебе.
Когда девочка убежала, Катерина достала из-за пазухи бережно сложенный листок.
-- Вот. Твой ипониц, Хигаки, мне передал. Грит, написал мне этот… Кавабата (голос Кати прервался).
Надя с сочувствием обняла подругу:
-- Ты не можешь прочитать? И Ариша ещё не умеет?! Я сейчас!!!
И Надя прочитала подруге написанное на листке.
-- Что ж это? Стихи разве?
-- Да, Катя, стихи. И я даже знаю, зачем. Мне Хигаки когда-то говорил, что если японский самурай… воин знает, что умрёт, то сочиняет предсмертное стихотворение.
Только тогда Катя заплакала.
-- В конец зимы чаходырый  стал. Я -- трав ему да малины сушеной. Как мать-и-мачеха взросла, так её стала варить. А, видать, поздно. Дохтур в Аракчеевских сказал - - долгое воспаление. Видать, зима наша не по ему пришлась. И топят хорошо у их, и одевался тёпло, а вот… В жару сгорел… На могилке на камне написали ипонскими буквами… (Катерина остановилась, припоминая) «Сражён не людьми, а морозом». Хигаки твой мне перевел. Горюет тож. Друзьями ить были. Да только не по тому горюет.
-- Как это?
-- Жалеет -- не попадет Кавабата в святые. У их, кто помер за императора ихнего в войне, тот назначается святым. Храм какой-то есть, где все ихние имена, тыщи, записаны . А Кавабата от жара в плену помер. Непочётно. Думаю, от того они, фицеры-то ипонские, и все тут невесёлы. Горюют, как их дома-то встретят. Непочётен плен. Солдатики тока ихние радуются. Войне-то скоро, грят, конец. Домой в Ипонию собираются. А мой не поедет… Невезучая я на мужиков…      
-- А что такое Ариша про кролика говорила? – спросила Надя, чтобы немного отвлечь подругу, в то же время понимая, что Катя сейчас не может говорить ни о чём, кроме смерти Кавабаты. 
-- Что ж? Глупость одна. Когда Кавабата у нас-то сидел, дак сказывал Аришке сказку про кролика. Будто мильён лет сидит тот на луне и пекёт лепешки, съешь – будешь жить вечно. Будто видать того кролика с Земли. Я глядела – не увидала. А ипонцы-то верят.
За занавеской в Надиной комнате послышался шорох.
-- Это Митя у тебя там? - - Катерина отвлеклась.
-- Да.
-- Так и живет у вас?
-- Где ж ему? Мать его, Иринья Анисимовна, все ещё в больнице в Новгороде. Да и приедет если -- не хватит ей сил за ним ухаживать.
-- А тебе хватит?
Катя, пристально глядя в глаза подруге, произнесла это так, что Наде стало понятно: она спрашивает не только о Мите.
-- Хватит.
Ариша вернулась в избу и защебетала:
-- Теть Надь! Теть Надь! А гляньте что тот, другой дяденька японец мне на кладбище-то дал для Вас! Тот, что раньше к Вам ходил, пока дядя Митя не вернулся!
Ариша вытащила из сумки грифельную доску, букварь, тетрадь и, наконец, вынула и торжественно, как актриса в финале пьесы, поклонившись, подала учительнице театральный, как она считала, предмет -- веер, помахав в воздухе рукой с ним, оставленной от себя:
-- То японцы сами делают! Из щепы.

«Не забудьте меня. Госпожъ Надъ на добрую память отъ Хигаки», -- было написано по-русски на веере.
Хигаки всегда понимал Надю душою, без словесных объяснений. Это было прощание. 
 
***
Через несколько дней умер Митя. Перед тем, как заколотили гроб, Надя поцеловала друга в лоб и положила к его телу рядом с нательным крестом и медальоном с Надиным портретом, пронесённым им через войну, бумажный листок. Это был листок, который передала ей Катя. Стихотворение, сочинённое Кавабатой и переведённое на русский язык Хигаки.
    
           «Белой майской ночью
С белой вишни
Снег осыплется мне в ладонь и не растает.
 Из чужого края ухожу я,
Свободный,
В небо.
Ничего своего не оставлю здесь,
Лишь две карие вишни,
Которыми любовался недолго
В чужом саду.»

ЭПИЛОГ
112 ЛЕТ СПУСТЯ

Виктор Николаевич Иванов, учитель и директор Медведской школы, закрыл новенькую книжку, пахнувшую той особой свежестью, которая, кажется, присуща лишь двум вещам на свете – простиранному в речке белью и только что выпущенным из типографии страницам.
«Изучали книгу В.Н.Иванова «Необыкновенная история села Медведь» -- внёс аккуратный Виктор Николаевич запись в журнал с табличкой «Летний пришкольный лагерь. Август 2017 года» в разделе «Краеведческий кружок».
-- Ну что, ребята? – спросил Иванов сидевших вокруг стола своих учеников. --  Понравилась вам моя книжка?
-- Ага. Да Вы ведь всё это придумали? Это же неправда? - - вежливым голосом спросил мальчик, который всегда во всём сомневался.
-- Понимаете, ребята… Это историко-художественный роман. А, значит, что-то в нём -- то, что допустимо вообразить -- придумано, а другое – правда. И правда документальная, зафиксированная в архивных документах, воспоминаниях очевидцев. Вот, например, я пишу о том, что в нашем селе Медведь в Аракчеевских казармах в 1904-1905 годах пребывали японцы. Это был единственный в России массовый лагерь для 2 500 – по другим данным даже 3 000 -- пленных в русско-японскую войну. И это правда. В Медведе в то время уже действительно существовал народный театр. Тот, что и сейчас действует! И я, ваш учитель, играю в нем роль Любима Торцова в той же самой пьесе, какая первой вышла на его сцене -- «Бедность не порок» Александра Островского. Вы ведь ходили на этот спектакль?
-- Ходили, – ответили ребята. Мальчик, который всегда во всём сомневался, уточнил:
-- А эти люди, про которых Вы написали – они правда жили? Или они ненастоящие?
-- Большинство персонажей в моей книге имеют прототипы. То есть они чем-то похожи -- именем и фамилией, чертами внешности или характера или судьбами -- на реальных людей, которые жили в нашем селе. В Медведе сохранились даже дома, которые я описываю в книжке! А пойдёмте, ребята, сейчас на экскурсию - - я вам эти дома покажу?! И тот бульвар, по которому гуляли японцы и медведцы в начале 20 века?!
-- Покажите! И расскажите – что  с ними дальше случилось? С этими людьми?! А учительницей Надей? А с девочкой Шуркой? - - посыпались вопросы.
Дети с педагогом вышли из здания школы.
-- Вот, ребята, первое, что встретилось нам на пути – могила красноармейца Путриса.
В 1917-м году в России произошла социальная революция, истоки которой уходят в 1905 год.
Бедняки надеялись, что сразу после революции они начнут жить хорошо. Что станут все такими же богатыми, как купцы Гаврилины или Самойловы из моего романа.
Символом слома старого строя в селе Медведь стал снос в 1917-м году бронзового памятника Императору Николаю Первому. Его больше нет. Мы видим его только на старинных фотографиях. Таких фотографий, к слову, сохранилось довольно много. Их сделала семья медведских миллионеров Гавриловых. Эта семья проживала в Медведе. Брат Серафимы Гавриловой, молодой невестки купца Кузьмы Семеновича Гаврилова, был модным фотографом в Новгороде.
Но вернемся к революции. Богатыми после неё медведцы не стали. Напротив, в апреле 1918-го в Медведе, прежде очень богатом селе, начали голодать люди. По воспоминаниям старожилов, население ело даже опилки и мох.
Между тем, медведцы узнали, что в Аракчеевских казармах хранился большой запас еды на 30 тысяч солдат. Никакие воинские части там в тот момент не стояли. И из казарм новая власть куда-то вывозила еду на глазах у голодных людей. Специальные продотряды также отбирали продовольствие и у самих сельчан. Те жители, у кого были коровы, овцы, зерно, другое добро, объявлялись новой властью «кулаками» -- то есть богатеями – и их «раскулачивали» -- отбирали нажитое. Кто входил в эти продотряды? Состав их был разношёрстный, прибились к новой власти самые разные люди. Быть может, оказались среди них и такие персонажи, как дебошир и пьяница Тришка из моего романа. Хотя я выдумал его, но на самом деле в селе Медведь жил в 1900-х годах черносотенец, подбрасывавший жителям листовки «Бей жидов, спасай Россию» -- это зафиксировано в документах.

Жители Медведя пришли в Аракчеевские казармы на продовольственные склады и три дня осаждали их. В результате главный красноармеец, по фамилии Путрис, из охранявших склад был убит. Вы видите его могилу. Что сталось с теми оголодавшими, кто напал на отряд Путриса, мне неизвестно. Возможно, их расстреляли. Долгое время потом это происшествие именовали «кулацким мятежом». А фамилией погибшего красноармейца советская власть назвала одну из улиц Медведя. Это с той поры до наших дней -- улица Путриса. Старое же её название - - угадайте, какое? Улица Миллионная!!!
Вот как всё перевернулось в жизни села Медведь и его обитателей! Сама история перевернулась. Словно небывалой силы ураган налетел в тихое местечко – сломал, рассыпал не только памятники, но и большие строения, переменил улицы… А люди… Небывалый ветер подхватил и их, как картонные фигурки, закружил… Кто-то исчез в этом вихре навеки.
В 1918-м году некто предупредил молодого Михаила Кузьмича Гаврилова (сына умершего миллионера Гаврилова) о том, что его ожидает арест. И Михаил Кузьмич скорее уехал с семьёй из Медведя в Петроград (бывший Петербург). Растворился в большом городе.
Вот мы сейчас с вами как раз проходим мимо дома купца Гаврилова. Особняк сохранился, хотя и разрушается. Он по-прежнему выплывает на перекрёсток улиц Миллионной и Подгорной углом, как гигантский корабль носом, но похож теперь на корабль-призрак.
-- Или «Титаник»! – сказал кто-то из ребят.
-- Да, верно. Никто в нём не живёт, и сам он числится памятником. А в 1918-м году в этом доме от прежней большой семьи оставался жить один человек. Это --  Мария Евсеевна Гаврилова, вдова старого купца Кузьмы Семеновича Гаврилова. Староверка Мария Евсеевна сочла своим долгом охранять старый дом. И она выполнила этот долг. Где она похоронена и как умерла, медведцы не знают. Словно эта достойная женщина покинула Медведь вместе со старой его историей... 
-- Вы как-то не так называете их! - - сказал мальчик, который всегда во всём сомневался. – У Вас в книжке у этих людей другие имена и фамилии, только похожие.
-- Да, ты верно заметил. Ведь я уже говорил, что это – историко-художественный роман. Значит, что-то я придумал про жизнь реально существовавших людей. И, если то, что я придумал - - очень личное, лучше я не буду называть их подлинными именами. Ведь я могу случайно потревожить память о них. У многих живы их потомки.
-- А Самойловы? - - спросила девочка, которая помнила то, что не помнили другие.
-- Я люблю их тоже и жалею, и мне очень хочется предположить, что было бы и с ними, хотя это -- почти совсем выдуманные персонажи.
Образы Самойловых родились в моём воображении из увиденной мною архивной фотографии. Это фотография семейной пары: Василия Ивановича Любацкого -- компаньона по льнозаводу Михаила Кузьмича Гаврилова – и Анисьи Яковлевны Любацкой. Это прекрасные молодые люди. Внешне они совсем таковы, какими я описал Самойловых в романе. На Анисье Яковлевне я увидал необыкновенный костюм. Нигде и никогда на старинных фотографиях я не встречал такого. И воображение унесло меня в прежние времена, когда женщины были так же красивы, как красивы и сейчас все молодые женщины, когда платья и шляпки были другими, но барышни так же думали о моде, а юные люди, вступающие в жизнь, любили, ошибались и страдали… Я создал историю Самойловых. А теперь так же, как и вы, мои слушатели и читатели, переживаю за них. И думаю -- что же ними могло случиться дальше?
 Если бы вправду существовали на свете Владимир Назарьевич и Настасья Яковлевна Самойловы, я предполагаю, после революции был бы отдан приказ их – богатую купеческую семью – арестовать, предварительно отобрав всё имущество.
Успел бы исчезнуть из села Самойлов вместе с Настенькой? Хорошо, если б успел! А если нет? Боюсь, его мог ждать расстрел, а её – ссылка. И в каком-то далёком сибирском местечке прежняя изящная модница Настенька шила бы своими руками одежду для заключённых, шила быстрее всех, изо дня в день одно и то же, по одинаковым лекалам, давая самую чёткую строчку, думая только об одном -- как ей выжить. И когда-нибудь, пусть даже измождённой и больной, всё-таки вернуться в родное село…   
Но коммерческая идея при «раскулачивании» богатеев отправлять их в лагеря на бесплатный труд, а также ссылать за несогласие с политикой коммунистов, пожалуй, активно стала внедряться в России позже, где-то в 1930-е годы. Поэтому судьба Любацких -- прототипов Самойловых – сложилась несколько иначе. О них известно из архивов следующее.
На 1917-й год годовой доход купца Любацкого составлял 2500 рублей в год. Когда грянула революция, после поспешного отъезда его компаньона по льнозаводу Гаврилова Любацкий некоторое время оставался в Медведе. Его обложили большим налогом-контрибуцией. Что сталось с ним дальше? На одном из интернет-сайтов, посвящённых староверам, я нашёл следующие скупые строчки:
«В селе Медведь существовала моленная и богадельня под попечительством купца Василия Ивановича Любацкого (1861 – 1931), активного участника I и II Всероссийских соборов. В начале 1920-х гг. В.И. Любацкий переехал в город Гатчину Ленинградской области, где служил в моленной наставником.»    
Любацкий на десяток лет старше моего Самойлова. Что сталось с Любацким в 1931-м, умер ли он естественной смертью, какова была судьба его очаровательной супруги? На эти вопросы у меня нет ответов. Но я знаю, что льняной завод - - создание Гаврилова и Любацкого, оставленное ими в Медведе –  жил и процветал и при Советской власти. Его держали квалифицированные рабочие – лучшие кадры бывшего купеческого льнозавода. Завод погиб в 1941-45 годах, в Великую Отечественную войну. Остался от него только фундамент. Вот он, видите? Это место цеха, где когда-то замачивали лён.
Ну что ж… Про кого из героев моей книжки вам ещё рассказать?
-- Про Стесселя. И этих… главных японских генералов. И вообще полководцев, -- попросил мальчик, который читал книжки только про войну и героев.
-- Анатолий Михайлович Стессель за сдачу Порт-Артура был в 1908 году после долгого суда приговорен к расстрелу. Расстрел ему был заменён на 10-летнее заключение в крепости. Отбыв чуть больше года в заключении, в 1909-м Стессель был освобожден по личному распоряжению Николая Второго.
Японский генерал Ноги, которому Стессель сдал Порт-Артур,  потерял на русско-японской войне двух своих сыновей, последнего – в осаде Порт-Артура. После падения Порт-Артура Ноги стал национальным героем Японии. Во время доклада императору Мэйдзи генерал Ноги заплакал и попросил разрешения совершить ритуальное самоубийство, сэппуку, чтобы искупить свою вину за смерть около 100 тысяч японцев, брошенных им на осаду Порт-Артура. Император отвечал, что, так как Ноги действовал согласно его приказам, он не должен совершать сэппуку, по крайней мере, пока жив сам император. После войны Ноги потратил большую часть своего состояния на больницы для раненых на войне и памятники павшим. После смерти императора Мэйдзи в 1912 году Ноги совершил сэппуку вместе с женой.
Адмирал Хэйхатиро Того, командующий Объединённым флотом Японии, после победы над русским флотом в Цусимском сражении был удостоен всех высших наград Японии и стал начальником Главного морского штаба. О судьбе племянника Хэйхатиро Того, майора Того, бывшего пленным в Медведе, а также Кио, преданной жены майора Того, мне ничего не известно.
И ещё об одном человеке, имевшем власть принимать ключевые решения в русско-японской войне, я не могу не сказать. Николай Второй, русский император, в описываемые мною дни был молод так же, как герои моего романа. Он вступил на престол в 26 лет. В 1904-м году, когда началась русско-японская война, ему было 36. В 1917-м году Николай Второй отрёкся от престола и остался в истории последним русским императором. В июле 1918-го года Николай Александрович был расстрелян советской властью вместе с женой, четырьмя дочерьми и 13-летним сыном.
Но мне не менее дороги и те герои моей книги, которые не совершали громких поступков, чьи имена и фамилии не только не известны миру или России, но и зачастую потеряны даже в истории Медведя! -- сказал Виктор Николаевич, обращаясь к мальчику, который читал только про героев. – Такие персонажи, как урядник Коля Курносый; заведующий медведской школой Евгений Андреевич Талызин; истопник Филипп Ильин; экономный эстонский яблоневладелец; костромская барыня, в порыве любви приехавшая за пленным англичанином в Медведь; торговец, державший тысячу индюков и возивший их на продажу из Медведя в Петербург; сёстры-чулочницы, жившие в красном доме, которым медведские мальчишки путали нитки, подбрасывая котят – все они существовали на самом деле. 
По всей книге рассыпаны приписанные мною юным или смелым героям имена русских воинов, умерших в 1905-м году в лагере Нарасино для военнопленных в Японии: Захар, Семён, Прохор, Назарий, Максим. Есть полное совпадение: Ерофей Паничев. Один из главных героев, Митя Поликалов, носит фамилию погибшего военнопленного. Память о пленных Нарасино -- рядовых, матросах, стрелках, офицерах -- осталась в списке, который я обнаружил в одном историческом архиве; пусть она продлится для вас и на страницах моей книжки…
Порой история раскрывает в самом обыкновенном человеке - - героя.
Я расскажу вам о судьбе реально жившего в селе Медведь Александра Петровича Калязинова ( в моей книге его фамилия - - Калядин). Этот тот уважаемый учитель, который ходил в тёплое время года всегда в вышитой русской рубахе-косоворотке, и кому вместе со страховым агентом Галактионовым (в книге – Голоктионовым) пришла идея организовать народный театр в Медведе. В 1906-м году Калязинов стал заведующим медведской школой.
Как зять богатого купца Калязинов имел двухэтажный каменный дом. После революции 1917-го этот дом у него отобрали. Но, поскольку новая власть оставила Калязинова в должности руководителя школы, то ему с семьей разрешили жить в малой части своего бывшего дома.
По последним из известных мне официальных данных Калязинов занимал должность руководителя Медведской Советской Школы II ступени в 1921 году.
Нам повезло, ребята. В 2004 году в архив нашего школьного музея поступило письмо внучки Александра Петровича Калязинова Надежды Зубриловой. Я захватил его с собой на нашу прогулку! Давайте сядем на скамеечку передохнуть, и я прочитаю вам этот документ.
 
«Мой дедушка, Калязинов Александр Петрович, родился в 1870 году. Он был побочным сыном какого-то графа, и поэтому ему дали высшее образование...
 Дедушка с 1900 года был учителем в школе села Медведь. Он принимал активное участие в его общественной жизни: состоял в пожарной команде, играл в оркестре.  Женился он на дочери медведского купца Михеева Александра Федоровича, Анне. У дедушки с бабушкой очень часто собирались почтенные люди села. Бабушкин дом стоял на самом углу дорог, на Шимск и Уторгош. Он был каменный, двухэтажный. В нем же располагался и магазин. После революции 1917 года дом отобрали, но деду, как учителю, разрешили жить в небольшой части дома. Магазин же так и остался на своем месте. В 1941 году, во время оккупации села немцами, дом взорвали, чтобы не мешал обзору стратегической дороги.
Когда началась (Великая Отечественная) война (1941-45 годов), деду исполнился семьдесят один год,  бабушке шестьдесят, а мне 7 лет. Чтобы не попасть к немцам, дед пошел в сельсовет с просьбой об эвакуации.
- Не сей панику, Александр Петрович. Война скоро закончится, – ответили на его просьбу руководители сельсовета.
Потом его послали куда-то перегонять общественное стадо коров. К этому времени уже началась бомбежка села. Это были первые бомбы. Я с подружками возвращалась с речки по тропинке возле оврага. Рядом проходило человек семь солдат. Видим, летит на нас самолет. Вдруг что-то завизжало. Один солдатик свалил меня на землю и закрыл своим телом. Потом раздался грохот и треск. Из нас никто не пострадал, но один из наших утят вернулся домой без клювика. Ночью вернулся дедушка. Он чудом не попал в плен к немцам.
Сельчане стали собираться в лес... Когда немцы приближались к нашему району, дед через деревню Менюша решил добраться до Новгорода…. Вышли из леса и заночевали в Менюше. Но в четыре часа утра деревню начали бомбить . Это был настоящий ад. Бомбежка продолжалась до темноты без передышки. Менюша сгорела полностью за несколько часов. Мы лежали среди редких кустиков за огородами. Нас буквально «поливали» пулеметные очереди.
Вечером вышли на дорогу. Шли войска. Дед попросил подвезти до Новгорода, но военным это было запрещено делать. Со всем народом пошли за несколько километров от Менюши и укрылись в оврагах. Там и дождались немцев, приехавших на мотоциклах с колясками.
Вернулись в Медведь. Это было сплошное пепелище. Зиму прожили в деревне Раглицы.
В 1942 году немцы дали деду должность инспектора школ. Он ходил и ездил по району для организации школ в деревнях. Ему приходилось выбивать у немцев для нужд школ избы, столы, дрова, чернила, бумагу. Он подбирал профессиональных учителей, добрых и честных, всячески их поддерживал. Шла война, но он понимал, что детей надо учить, что грамотных людей трудно поработить. Благодаря его усилиям осенью 1942 года школы открылись. Я тоже пошла в первый класс. Наша школа в Медведе расположилась в уцелевшем от пожара доме, где дорога поворачивает на Шимск. Один учитель обучал по два класса одновременно: первый и четвертый... Сколько надо было иметь любви к народу, чтобы в то лихое время думать о его будущем! Это было не сотрудничество с немцами, а забота о молодом поколении...
Дедушка умер 4 августа 1945 года... Ему сказали, что после выхода медведских жителей из леса, в том числе и моих родителей, в одной из казарм на часовой мине все подорвались. Сердце не выдержало.
Он отдал Медведской школе более сорока лет жизни. 
Вечная ему за это память. 25.08.2004».
Александр Петрович Калязинов стал дважды героем, хотя не отмечен никакими наградами. Его могли убить фашистские оккупанты, а после войны – расстрелять или посадить в тюрьму свои, сочтя его действия сотрудничеством с фашистами: были часты такие случаи. А он просто учил детей. И в этом был его обыкновенный подвиг.

-- А трактирщик Белов? - - спросила девочка, которая помнила то, что не помнили другие. – Что стало с ним? Он открыл при новой власти ресторан, о котором мечтал? Он же был бедный?! Его новая власть должна была поддерживать!
-- Нет. О Белове и ресторане в послереволюционном Медведе мне ничего, во всяком случае, не известно. Устриц и трюфелей, как мечтал Белов, крестьяне после революции 1917-го года точно есть не стали… Но известна судьба кумира Белова -- Судакова, того крестьянина Ярославской губернии, который в царские времена, начав свою карьеру официантом, стал владельцем знаменитого ресторана «Яр» в Москве.
О, это была славная история! Один кабинет судаковского «Яра» имел название «Пушкинский» в память о поэте, написавшем в своих стихах о «Яре». Среди посетителей «Яра» были Чехов, Куприн, Максим Горький, Федор Шаляпин… Но после революции 1917-го года ресторан «Яр» советская власть закрыла. Алексей Судаков был арестован. Впоследствии он вернулся в родную деревню под Ярославлем. И снова стал крестьянином…

А мы, ребята, пройдёмте с вами дальше!
Кто скажет, что это за здание?
-- Медведский дом культуры!
-- Правильно! А ещё здесь располагается медведский народный театр, которому уже более 100 лет! В этом же здании -- пожарное депо. Строили его на пожертвования купцов -- в основном купца Гаврилова.
А вот - - старая колокольня. К сожалению, она – всё, что напоминает нам о роскошной каменной пятикупольной церкви Святой Троицы.
-- Эту церковь тоже фашисты в Великую Отечественную разрушили? В 1940-х?
-- Нет. Огромная церковь была разрушена после Великой Отечественной войны... самими жителями! Да! Разобрали её на кирпичи и развезли по Медведю и окрестным деревням… Так что во многих сохранившихся домах, вероятно, есть частичка божиего храма. Винить тех, кто это сделал, сложно по двум причинам. Во-первых, все их дома были разрушены, необходимо было строиться, жить заново. Во-вторых же… Многое, многое изменила в сознании людей революция 1917 года! Новая советская власть боролась против церкви. В 1918 году вышел официальный «Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви». (Он действовал до 1990 года). Поощрялся атеизм - - неверие, а верующие высмеивались. И всё же, я убеждён, многие из тех, кто разрушил церковь Святой Троицы, после в глубине души пожалели об этом.
Снесли бы тогда же и эту церковную колокольню! Да вот не получилось – очень уж крепко она была сложена! Очевидцы вспоминают – колокольню тянули цепями два гусеничных тягача из советской войсковой части, стоявшей на тот момент в Аракчеевских казармах. Не одолели!! Так и стоит она, напоминая нам о той красоте, которая была когда-то здесь, в центре села. А пятикупольная церковь Святой Троицы осталась только на фотографиях. Нет и красивой ограды, что была вокруг неё. И нет рядом памятника Николаю Первому, о котором я Вам рассказывал ранее…
А вот за этими деревьями -- вот за этими деревьями, ребята, подходите сюда поближе! – когда-то находился дом... Вы знаете, чей? В этом доме родилась Александра Петровна Орлова.
-- Шурка Орлова!? – зашумели ребята.
-- Да. И у этой девочки оказалась совершенно удивительная судьба! Как это часто бывает, нельзя считать исторические эпохи только черными или исключительно белыми. Александра Петровна Орлова говорила, что именно советская власть дала ей, сельской простой девчушке, возможность стать учёным, да ёще редким -- японоведом!
Шура Орлова окончила в Ленинграде – бывшем Петербурге и Петрограде -- Институт живых восточных языков. В 1931 году она переехала в Москву, где после аспирантуры стала преподавателем Московского института востоковедения. Её очень любили студенты. Она создала учебник по японскому языку. Все, знавшие её, говорили, что Александра Орлова была светлым человеком, по-доброму относившимся ко всем людям, животным, природе… Сейчас её уже нет в живых. Дочь Александры Орловой тоже стала японоведом, главным научным сотрудником Института востоковедения РАН, автором книг о Японии…

Как замечательно, что в нашем сельском краеведческом музее сохранился кусочек воспоминаний Александры Орловой 1970-х годов! Я взял эту, скопированную мной, запись на нашу экскурсию. Вот она:

     «Я отлично помню японских военнопленных в селе Медведь. Я тогда была ещё девочкой. И обиднее всего мне было за то, что сойдутся два человека: японец и русский, и сколько труда им нужно было вложить в свои объяснения… Трудно понять им друг друга, разность языков мешает. Всем своим детским сердцем сожалела, что не могут хорошие люди понимать друг друга. Память у меня была хорошая, и я быстро выучила главные слова, и ещё девочкой выступала в роли переводчицы. Ещё тогда я мечтала о том, как было бы хорошо весь до подлинности японский язык выучить и помогать людям правильно понимать друг друга. И мечте моей суждено было сбыться. После Октябрьской революции я была одной из активисток, комсомолок. И при первом же случае уехала учиться в Москву…»

Вот, ребята, мы с вами дошли до Аракчеевских казарм. Ныне они пусты. А с 1818-го по 2010-й год -- почти 200 лет! – в этих казармах с некоторыми перерывами стояли разные русские воинские части. В 1970-х – даже учебные ракетные!
-- У меня там дедушка Петя работал! - - гордо сообщил один юный краевед. 
-- Сейчас казармы, как и дом купца Гаврилова, медленно разрушаются. А между тем, -- продолжил Виктор Николаевич, -- Аракчеевские казармы в Медведе в 19-м веке проектировал знаменитый архитектор Стасов – тот, чьи здания украшают Петербург и Москву!
-- А почему Аракчеевские казармы красные? – спросили дети.
-- Потому что в окрестностях Медведя много красной глины. И многие здания в селе построены из красного кирпича. Кирпичи изготавливались в Медведе в прошлые века на трёх местных кирпичных заводах. Поэтому у нас много можно найти кирпичей с клеймом «С.М.». Это означает «Село Медведь» либо деревня «Старый Медведь».
-- У меня есть один кирпич такой! – И у меня! – закричали, обрадованные, ребята.
-- Справа вот за этими домами, - - продолжал Виктор Николаевич, -- находился в 20-м веке медведский бульвар. По нему очень любили прогуливаться как военные из Аракчеевских казарм, так и жители села Медведь, а в 1904-1905 годах – пленные японцы. 
Сейчас бывший бульвар -- это проезжая второстепенная дорога между пятиэтажками, построенными в 1950-х. А их предшественники -- старинные дома – все снесены, за исключением бывшего генеральского двухэтажного особняка по левой стороне бывшего бульвара. Этот дом -- последний на бульваре, он упирается в огромный плац Аракчеевских казарм.
-- Вот детский садик, я в него ходил, -- показал кто-то из ребят.
-- А вот ручей. С виду – самый обыкновенный ручеёк. Но у нас зафиксировано в воспоминаниях старожилов, что основание этого ручья в период оккупации немецкими фашистами в 1940-х было забито телами русских пленных. 
Аракчеевские казармы в Великую Отечественную в 1940-х немецкие оккупанты превратили в лагерь для русских военнопленных. Но это уже были условия, не сравнимые с теми, в каких Россия содержала в Медведе японских пленных в 1904-1905 годах!!!
Вспомните из моей книжки: в русско-японскую войну японские пленные получали в достатке рыбу, мясо, офицеры – пиво и вино; для них специально пекли белый хлеб, потому что они не ели чёрного. Военный министр генерал-лейтенант Сахаров издал особый указ, который разрешал японцам питаться той пищей, какая им была больше по душе: заменить на обед перловый суп более дорогим, рисовым, а на ужин вместо манной каши получать пшённую, при этом дополнительные расходы ложились на военный фонд. Японцам платили в плену деньги, они ходили в лавки за покупками, в трактиры, гуляли по селу и его окрестностям, общались с жителями, веселились, встречали Новый год, получали письма и посылки с родины, выписывали русские газеты и журналы, учили иностранные языки, играли в теплое время в бейсбол и гольф, зимой ходили на лыжах. И жители Медведя, и охранявший пленных 199-й резервный Свирский полк – все относились к японцам гуманно, доброжелательно. Точно такие же гуманные правила согласно международной конвенции соблюдала, в свою очередь, и Япония в 1904-1905 годах в отношении русских пленных в японских лагерях. Это – факты. Они подтверждены, в частности, многочисленными архивными воспоминаниями самих бывших пленных обеих сторон и опубликованными мемуарами иностранных независимых наблюдателей. 
Увы, не зря русско-японскую войну 1904-1905 годов некоторые историки называют последней джентльменской войной в жизни человечества!! 
В следующих войнах права человека, гуманное отношение к пленным стали исчезать. А в 1940-х годах фашизм под руководством немецкого лидера Гитлера объявил россиян и жителей других стран недочеловеками. Фашисты захотели вернуть нас к той эпохе, когда существовали человеческие зверинцы, в которых африканцы и индейцы сидели в одних клетках с обезьянами.
Фашисты в 1941-м году напали на Россию. Россия стала для них золотой желанной  монетой.
Зверства фашистов известны: о них рассказал миру в 1945-м году Нюрнбергский судебный процесс. Там были представлены доказательства. 
Мы же можем представить свои доказательства: о лагере для русских военнопленных, который устроили немецкие фашисты в Аракчеевских казармах села Медведь в 1940-х годах.
Эти доказательства зафиксированы в письменных воспоминаниях очевидцев: жителей Медведя и окрестных деревень.
Фашисты почти не кормили заключённых, не давали им медицинской помощи. По воспоминаниям старожилов, видевших пленных, форма русских солдат не стиралась, превратилась в корку из-за грязи и пота, пленные были измождённые, бледные. В лагере свирепствовали эпидемии тифа; солома, на которой спали пленные, шевелилась от вшей. Десятки пленных умирали ежедневно. Каждый день из лагеря вывозили по две-три телеги трупов. В телегах везли и ещё живых, но больных — чтобы просто выбросить их. С телег слышались крики, но фашисты не обращали на это внимания, смеялись. Фашистам нужно было построить мост через реку Шелонь, и они бросили на эту постройку военнопленных, к которым относились, как к скоту. Конвоиры избивали пленных палками, прикладами ружей. Начальник лагеря — офицер Латт из войск «СС» регулярно обходил лагерь и лично избивал истощённых людей, чтобы заставить их работать.
Сохранился - - вот он, посмотрите – так называемый дом Бэкмана. Здесь жил немецкий надсмотрщик Бэкман. Отсюда ваших ровесников-мальчишек оккупанты насильно угоняли на работы по содержанию дорог. Фронт стоял близко – передовая была под Старой Руссой, то есть в 60 километрах от Медведя. Помните, у нас на занятии краеведческого кружка старожил Николай Григорьевич рассказывал, как на этом месте в детстве Бэкмэн отлупил его плёткой за то, что он не пришел на работу вовремя?! Счастье ещё, что не выстрелил - - а мог бы...
Русских пленных немецкие оккупанты заставляли копать огромные могилы, которые постепенно наполнялись трупами. После войны в 1945-м году в Медведе обнаружили 1930 трупов русских военнопленных в ямах. Фамилии их не устанавливались. Советская власть считала предателями тех, кто сдавался в плен.
Жители Медведя и окрестных деревень помогали пленным. Мальчишки, например, рискуя жизнью, подкидывали турнепс, который они везли в телегах на корм скоту, через ограду пленным. И те ели его скорее прямо с землёй. Пытались спасти пленных и боролись с немецкими оккупантами местные партизаны и подпольщики -- совсем юные жители Медведя: девушки, юноши, дети из медведской школы. 40 таких подпольщиков фашисты раскрыли. Самому младшему было 14 лет. Фашисты вывезли этих молодых людей в Ленинградскую область, на станцию Сиверская, расстреляли и сбросили в огромную могилу. Только на одной станции Сиверская расстреляно фашистами около 10 тысяч гражданских лиц. А сколько было в России ещё таких мест!
Во Второй мировой войне 1939-1945 годов, развязанной немецкими фашистами, частью которой стала Великая Отечественная война в России 1941-1945 годов, погибло и пострадало огромное число мирных жителей многих стран. Апогеем бесчеловечности стал в 1945-м году сброс лётчиками Соединённых Штатов Америки ядерных бомб на японские города Хиросиму и Нагасаки.
Япония ответила на этот удар величайшей мудростью.

Япония стала уникальной страной в мире. Конституция Японии 1947 года провозгласила отказ этого государства от всех войн и от собственной армии.
Готовясь к этой экскурсии, я принёс для вас цитату из девятой статьи Конституции Японии:
«Статья 9. Искренне стремясь к международному миру, основанному на справедливости и порядке, японский народ на вечные времена отказывается от войны как суверенного права нации, а также от угрозы или применения вооруженной силы как средства разрешения международных споров.
Для достижения цели, указанной в предыдущем абзаце, никогда впредь не будут создаваться сухопутные, морские и военно-воздушные силы, равно как и другие средства войны. Право на ведение государством войны не признается»
Можно сказать, что Япония в 1947 году выполнила заветную мечту моих героев - - Нади Карповой и Масакадзу Хигаки – молодых людей, думавших о том, как сделать, чтобы в мире не существовало войн…

-- Надя Карпова – она действительно жила в Медведе? А Хигаки? Он  придуман Вами или нет? – посыпались Виктору Николаевичу вопросы.
-- Уместнее всего об этом, ребята, вам рассказать здесь. Вот мы и подошли с вами к особенному, уникальному для всей России месту в селе Медведь.
Это -- памятное место дружбы между Россией и Японией.   
После войны 1904-1905 годов подсчитали, что в Медведе из 2 500-3 000 японских пленных умерло 19 человек. Все эти 19 человек погибли не из-за плохого обращения или плохого питания или неоказания медицинской помощи, а от ранений, полученных до плена или из-за каких-либо неизлечимых заболеваний. Японцы попросили разрешения у властей захоронить своих умерших с соблюдением традиционных обрядов. И им было дано такое разрешение и выделено место -- старинное офицерское кладбище.
-- Я вижу камушки какие-то. С рисунками, -- сказала самая маленькая девочка.
-- Это камни на их могилках. С иероглифами. Ты что, не видала раньше? - -удивился самый старший мальчик.
-- Она, может быть, и не видела, – ответил за малышку учитель. – А вообще их недавно откопали. Точнее сказать – откопали… во второй раз!
С 1905-го года в России произошло много потрясших страну событий. Старые истории стали забываться.
Старое офицерское кладбище после войны 1940-х было изрыто окопами, воронками от снарядов и бомб. Однажды летом 1965 года, гуляя там, ребятишки из медведской школы обратили внимание на торчавшие из земли верхушки камней в окружении травы. Школьники откопали камни, сняли с них мох и смели землю с каких-то выбитых на поверхности камней «рисунков».
Ребята стали расспрашивать старожилов. И те вспомнили, что здесь, в северо-восточном углу старинного офицерского кладбища, были захоронены 19 японцев. Их прах в 1908-м году делегация из Японии увезла на родину, а надгробные камни с иероглифами, указывающими на их имена, остались в Медведе.
В 1965 году после находки школьников начался японский бум в Медведе. В сельский музей начали передавать экспонаты.
Нашлись миниатюрные копии кораблей, веера, крошечные туфельки, куколки и цепочки из конского волоса... Эти сокровища времени, сделанные японцами в 1904-1905 годах, передали в сельский музей старожилы села Медведь. Сямисэны – традиционные музыкальные инструменты, сделанные пленными японцами из древесины, приготовленной на дрова, – из Медведя отправились в Санкт-Петербургский музей музыкальных инструментов в Шереметевском дворце. Все эти вещи демонстрировались в 1970 году в японском городе Осака на Всемирной выставке «Экспо-70» вместе с письмами от бывших японских военнопленных с добрыми словами, благодарностью за отношение, какое проявили к ним в 1904-905 годах медведцы.
 
В медведском музее хранятся открытки, которые после находки 1965 года  посыпались из японских городов в Медведь. Их прислали бывшие пленные 1904-1905 годов или их дети и родственники. Они увидели фотографии в прессе и вспомнили об этой трагической и гуманной истории, ставшей необыкновенной частью их жизни.
Есть у нас в музее и особенно дорогая моему сердцу вещь. Ее передала в музей села бывшая учительница Надежда Васильевна Карпова. Это простой веер. На нем -- надпись: «Г-же Наде на добрую память от Хигаки. Не забудьте меня».

Но прошло, однако, с 1965-го года еще 40 лет. Новый ураган перемен прилетел в Россию. В 1991-м году распался Советский Союз. Был уничтожен советский строй. Камни с иероглифами в далёком новгородском селе забылись, за 40 лет снова покрылись землёй и затерялись…
О них вспомнили в 2004-м году накануне 100-летия со дня окончания русско-японской войны. Новый ветер перемен сделал так, что было разрешено создать мемориал, посвященный единственному в России бывшему лагерю для военнопленных японцев.
Я был тогда директором Медведской школы (она, по-прежнему, у нас в селе единственная). И мы решили заново откопать камни с иероглифами. Мой сын, Виктор Николаевич, ваш учитель физкультуры, и моя жена Вера Леонидовна – учительница русского языка и литературы – взялись со школьниками за раскопки.
Спланировали и очистили от кустарника и травы площадку, на неё выкатили вновь откопанные камни. На это место 14 июля 2004 года приехали важные гости: Генеральный консул Японии – я записал его имя… -- Тэруми Мурамацу и вице-консул Кусибуту Тиё. Они совершили на месте бывшего японского захоронения поминальный японский ритуал.
А в сентябре 2004 года произошла наша встреча с бывшим министром иностранных дел Японии, депутатом Японского парламента Таро Накаямо.
Тогда было принято решение об открытии мемориального места в селе. Помог глава Медведского сельского поселения Владимир Иванович Рогозин. Финансирование обеспечила японская сторона. Открытие мемориала состоялось в сентябре 2005 года. Конечно, в присутствии многочисленной японской делегации.
В Петербурге же вспомнили снова о медведских сямисэнах, хранившихся в музее музыкальных инструментов в Шереметевском дворце. В 2005 году эти сямисэны отправились в путешествие в Японию для реставрации и представления японцам. Затем сямисэны вернулись в Петербург. В 2005 году, в 21-м веке, снова прозвучали голоса этих раритетов: на них сыграли участники программы «Ветры Ямато».
А к нам в село Медведь с 2004-го каждый год приезжают японцы. Среди них уже много лет -- заместитель директора Токийского института русского языка Йосихико Мори. Это имя я помню без записи. Мори-сан стал моим другом. Каждый май, когда в Медведь приходят белые ночи, и каждую осень, когда березки сыплют, как беспечные транжиры, вокруг себя золотые и медные монеты, господин Мори едет в Россию, чтобы лично принять участие в раскопках. Из 19 камней выкопаны на данный момент 10. И господин Мори считает своим долгом найти их все. Мы ищем с помощью архивных данных и схемы, которую когда-то нарисовал один из японских солдат.
Не в японской традиции выражать свои чувства на людях, но, когда Мори-сан находит камни с иероглифами, он плачет и обнимает каждый из них. Я записал его слова. «В один из дней мы ничего не нашли. И, опечаленные, уже собирались заканчивать поиски. Я присел, и тут меня укусил комар. Только я повернулся, чтобы убить его, и вдруг увидел небольшой булыжник, который торчал из земли. Полил его водой, и -- о чудо! — там были иероглифы! Это был десятый камень, который нам удалось найти. Он — самый крупный из всех».
В мире нет малого и незначительного и отсутствует смерть в том смысле, в каком мы её понимаем.
Друзья-японцы говорят нам, что символическую могилу 19-ти пленных в новгородском селе Медведь считает своим долгом посетить каждый японец, приезжающий в Россию.   

-- Вот эти два камушка -- серые, тёмные, а те -- светленькие, - - сказала почтительно самая маленькая девочка.
-- Эти два найдены давно, а те – в прошлом году, они ещё не потемнели, -- ответил учитель. – А вот надпись на одном из камней: «Наоми Камура, самурай из рода Тасака. Сражён не людьми, а морозом»…

А теперь я отвечу на ваши вопросы о Наде и Хигаки.
Учительница Надя Карпова, действительно, жила в Медведе. Но кроме того, что она в 1965 году принесла японский веер и ещё несколько рукотворных вещей в наш музей, мне о ней ничего не известно.
Быть учительницей в 1900-х – это было большой смелостью.
Признаюсь вам -- начиная свою книгу о японцах в селе Медведь, я решительно не знал, что мне написать о Надежде Васильевне Карповой. В самом начале она была для меня даже не самым главным персонажем.
Вы не поверите, но, как и другие персонажи книги, Надя сама вошла в мою жизнь. Когда я писал о событиях в селе Медведь – грустных и весёлых, бурных и тихих, лиричных, я каждый раз думал: «А какую роль могла бы сыграть в том или ином событии Надя? А что бы она подумала, сказала или сделала?» Она получила удивительное влияние на меня. Мне кажется, я сам стал лучше, когда открыл её душу!
Женщины России – поразительные женщины! Японцы удивляются роли наших женщин в политике в патриархальные времена. Вот далеко не полный список женщин Руси у власти: императрицы Екатерина Первая, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Екатерина Вторая Великая, царица Ирина Годунова, княгиня Ольга, Марфа Борецкая-посадница… Наши женщины решительны, смелы и открыты. Знаете ли Вы, что автор популярной уже более 100 лет в России песни о «Варяге» -- женщина?
«Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг» — песня на стихи австрийского поэта Р.Грейнца, которые перевела в 1904 году на русский язык 30-летняя поэтесса Евгения Студенская. Впервые эта песня была исполнена на торжественном приёме, устроенном императором Николаем Вторым в Зимнем дворце в честь офицеров и матросов «Варяга» и «Корейца». Евгения Студенская окончила историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. С ней могла дружить моя Надя Карпова…
Глубокая и сильная женская душа, натура, которая соединяет внутреннюю красоту с мудростью, влияет на всё малое и великое, происходящее вокруг неё, воплотилась для меня в Наде Карповой.
Я не знаю, создавала ли Надежда Карпова, жившая в селе Медведь, словарь местных диалектных слов – но МОЯ Надя обязательно бы за него взялась. Поэтому я включил в свою книжку говор жителей Шимского района Новгородской области, опираясь на словарь, который 20 лет составляла с учениками учительница школы шимской деревни Коростынь Екатерина Борисовна Стогова. По данным опроса Екатерины Стоговой, в наши дни, в начале 20-го века, жители шимских исследованных деревень в возрасте до 20 лет употребляют в живой речи 18%, 20-40 лет - 65%, старше 40 лет - 98% диалектных слов, вошедших в словарь. Спасибо Екатерине Борисовне! Словарь, который она мне предоставила, - - памятник уходящей языковой эпохе.
Масакадзу Хигаки – пленный, действительно, находившийся в Аракчеевских казармах в 1904-1905 годах. Он подарил Наде Карповой веер на память. Хигаки уехал в Японию после окончания войны. Надя и Хигаки, как записано в наших краеведческих материалах, некоторое время после войны переписывались, потом переписка прекратилась.
Завершая мой рассказ о русско-японской войне 1904-1905 годов, могу добавить, что в Японии в период войны было создано 28 лагерей, в которых содержалось около 80 тысяч русских военнопленных. В России число пленных японцев составляло до 3 000 человек. Почти все они содержались в селе Медведь. По воспоминаниям бывших военнопленных обеих стран, когда окончилась война, и из Японии, и из России их провожали с оказанием всяческого внимания. Один из русских офицеров писал в воспоминаниях, что на вокзал бывших пленных провожали японские солдаты, которые их прежде караулили, фруктовшики, кондитеры, часовщики и прочие торговцы, для отъезжающих офицеров устраивали спектакли и обеды. А у нас в медведском музее сохранилась уникальная фотография, запечатлевшая отъезд японцев из села на родину. Их также провожает много людей. Фигура девушки в шляпке на первом плане напоминает мне о Наде Карповой…  Что если это действительно она? Увы, теперь поздно это узнать…
Я специально не пишу в своей книге и не рассказываю вам о том, кто победил в войнах 1904-1905, 1914-1918, 1939-1945 годов, каковы были итоги войн… Но мне важно сказать, что благородный дух джентльменской войны 1904-1905 годов после её окончания ещё долго влиял на русских и японцев. Так, четырём японским сёстрам милосердия Россия вручила серебряные медали за уход в плену за тяжелораненым капитаном I-го ранга Бойсманом. Япония, в свою очередь, установила в Мацуяме памятник капитану Бойсману -- герою боев за Порт-Артур. Сразу после войны японское правительство создало в Сеуле музей памяти героев «Варяга» и наградило командира крейсера «Варяг» Руднева орденом Восходящего солнца.
То, что вражда между людьми неприродна, а вражда между государствами не вечна, доказывает тот факт, что в Первой Мировой войне 1914-1918 годов Япония уже стала другом - - союзником России. Любопытно, что тогда из песни «Варяг» был удалён третий куплет, где обидно говорилось про внешность японцев...

-- Откуда Вы всё это знаете? Вы что, тогда жи-Ы-ли? - - спросила самая маленькая девочка, вкладывая во взлетевший высоко звук «ы» такие удивление и почтительность, которые предполагали Иванова несомненным участником событий прошлого столетия.
--  Нет, милая.
-- А Вы хотя бы в Медведе жили?
-- Нет. Я родился и вырос в соседней деревне. И у моей деревни, как и у каждого места в России, Японии или другой стране нашего большого мира -- своя уникальная история... И я уверен: каждая из этих историй достойна того, чтобы о ней написать…
***
Экскурсия закончилась. Юные краеведы решили, что будут каждый год помогать Виктору Николаевичу и Мори-сан искать оставшиеся 9 камней.
Учитель отпустил детей по домам. Когда он ушёл, на скамеечке, где они сидели раньше, самый старший мальчик нашёл два листка бумаги.
-- Смотрите! Это письма какие-то! Наверное, исторические, из музея. Виктор Николаевич забыл нам их прочитать!
И они уселись и прочитали их.

«Писать на русском языке, несомненно, труднее, чем на нём говорить! В японском языке один иероглиф обозначает понятие, слово или часть слова. В русском языке одна буква, как правило, не означает ничего. Чтобы сложить слово, нужно поставить рядом несколько, иногда много букв. Это трудно даётся моему соображению.
Я пишу Вам это для того лишь, чтобы Вы почувствовали через разделяющие нас океан и тысячи вёрст, как велико -- сложенное из трудных букв -- моё сердечное желание поделиться с Вами своею жизнию и узнать о Вашей.   
До плену я не знал ничего о России. Теперь я знаю и уверен, что люди в России и Японии походят друг на друга сильнее, чем народы наших государств на народы Европы.
Из наших общих качеств, русского и японского народов, я бы назвал главными следующие.
Согласие с авторитетом главного в государстве или своем окружении и добровольное подчинение ему – и умственная свобода высказывания собственных мыслей и суждений, в том числе расходящихся с мнением авторитета; стремление к обмену мнениями в толпе, при котором слушается суждение каждого.
Чёткость и разграничение назначения и обязанностей мужчины и женщины, первичность направляющей силы мужчины в семейных отношениях – и свобода суждений женщины, признание авторитета мудрой женщины в семье и обществе.   
Неприятие и народное осуждение женоподобного в мужчине. Великая ответственность мужчины за семью, работу и страну.
Сдержанность в физическом проявлении чувств в присутствии чужих людей, несклонность к разболтанному, открытому поведению в чужой обстановке.
Любознательность и народная смекалка.

Я был в России ровно год, с августа 1904-го до августа 1905-го. Я – один из не столь большого числа японцев, кому дано было увидать вашу страну и наблюдать воочию чудо майских северных белых ночей. Но не измерить мою печаль от того, что я не видел в единственную данную мне для этого весну 1905-го года в белые ночи Ваш сад. И никогда, верно, уже не увижу.
Знаете ли Вы, что я, тем не менее, каждый год получаю весточку из России?
Каждую осень к нам в Японию летят из России лебеди. Они приносят на своих белых крыльях нам зиму. Я знаю, что, когда эти лебеди весной вернутся в Россию, не будет среди этого числа белоснежных птиц ни одной, которая пролетит мимо Вашего дома. Путь этих лебедей пролегает из Японии в далёкую от вас Сибирь.
Ваше село Медведь весною тоже пролетают лебеди. Но они летят не из Японии, а с близкого вам юга. 
Эти разные пути сложились веками, тысячелетиями. Говорят, что лебедь может изменить свой традиционный путь, если встретит пару из другой стаи или если произойдет в его привычном месте обитания огромное бедствие.
Огромное бедствие – война -- изменило когда-то мой путь и привело меня к Вам. Но я вернулся к своей стае, а Вы не изменили своему пути.

И всё-таки каждое утро, встречая Солнце, я посылаю Вам с ним привет. Я протягиваю к нему руки, и лучи падают мне на ладони. Я знаю, что за день с Востока оно передвинется на Запад. И, когда в Японии наступит вечер, то же Солнце, неся Вам утро, дотронется до Вас… »

Дочитав это письмо, самый старший мальчик – черноволосый, с немного узкими чёрными глазами, смуглый и худой – посмотрел почему-то на девочку – ту, которая помнила то, что не помнили другие.
«Почему я раньше не замечал, что она красивая?..» -- подумал мальчик. А девочка взяла у него из рук листочек и прочитала вслух второе письмо. 

«Я знаю, что Вы никогда не увидите этих строк, и потому смела.
Я люблю Вас. Люблю Вашу душу, не постижимую до конца и вечно постигающую новое. Я люблю сам внешний вид Ваш. То соединение тонких черт лица, узких ладоней и прямой осанки, в сочетании с природной целесообразностью движений, союз изящного и мужественного одновременно, который не способны в полной мере обрисовать слова «гармония», «красота» или «грациозность», но может передать, наверное, образ изогнутого охотничьего лука с готовой вылететь стрелою.
Вы показали мне мир как одну живую каждомоментно меняющуюся и неизменно прекрасную картину. Я благодарна Вам за это. Я не встречу более такой удивительной и родной души, как Вы. Но сейчас, когда первая боль расставания с Вами прошла, я почти спокойна. Мне кажется, Вы со мною всегда и будете всегда. И, когда утром я смотрю на Солнце, я знаю, что оно, передвинувшись за день, пришло ко мне от Вас, и протягиваю ему руки, думая, что, быть может, его лучи грели Ваши ладони. Тогда я улыбаюсь и желаю Вам счастья.» 

На глазах у девочек блестели слезы, а самая маленькая спросила:
 -- Это всамделишные письма? Их тот дядя японец написал и та тётя учительница?
-- Я не знаю, -- ответил самый старший мальчик. И добавил, задумчиво глядя на девочку, которая помнила то, что не помнили другие: -- А разве есть разница? Мне кажется, это неважно… Это неважно! – твёрдо повторил он. И все согласились с ним.

***
Поздним вечером, когда на тёмном небе появилась чётко видимая луна, несколько маленьких фигурок сошлись на выходе из села Медведь на краю Подгорной улицы, где заканчивался ряд фонарей и виднелся близкий Владимирский мост.
-- А я из окошка вылез! – произнесла в темноте одна фигурка.
-- А я  - - в сени, будто на двор, - - сказала вторая.
-- Тише вы! Сейчас кто-нибудь гулять пойдет, прогонят нас по домам! – в темноте стали различаться лица, и самый старший мальчик продолжил: -- Ну, давайте смотреть!
-- Ой, сияет как! Нет, мне не видать ничего. Глазам больно!
-- Нету там зайца!
-- Не зайца, а кролика!
-- Какая разница! Должны быть длинные уши! И этот… котелок, в котором он варит.
-- Может, это у тебя котелок не варит?!!
-- Ой, ха-ха. Можно подумать, смешно. 
-- А я котёнка взяла. Для храбрости. Вот он, на руках у меня. Всё-таки у него когти! Нека-Нека-Нека! Куда побежал?
-- Убежала твоя храбрость…

Участники краеведческого кружка Виктора Иванова решили, что, как только выдастся ближайшая тёмная и безоблачная ночь, они проведут самостоятельное исследование. Никак им не давал покоя один эпизод в книжке Виктора Николаевича! В самом конце книги девочка Ариша говорит про кролика, который, по японской легенде, сидит на Луне и печёт лепёшки бессмертия. Действительно ли видно ли этого кролика с Земли? Это и захотели проверить юные краеведы. И, скрыв от взрослых свой план, устроили ночную прогулку.
Теперь они стояли в темноте, задрав головёнки кверху, и старательно вглядывались в пятна на ярком серебряном диске. Глаза быстро ослеплял свет Луны, и уже через несколько секунд дети сводили их со светила и часто моргали.
Сколько они ни смотрели на диск Луны, кролика там не видели. Открытие в краеведческой науке сделал, однако, бело-чёрный котёнок, внезапно спрыгнувший с рук самой маленькой девочки. Малышка нагнулась, чтобы поймать его и… увидела Лунного Кролика.
-- Вон он! - - завопила девчушка. Котёнок по кличке Нека сиганул в кусты.
Чтобы стало ясно то, чего не видишь ты, но видят другие, нужно представить иную точку зрения.
Чтобы увидать Лунного Кролика, ребятам нужно было немного наклонить голову вправо. Там, где живут японцы, Луна видится с Земли чуть по-другому. В этом оказался Секрет Лунного Кролика…    
 
 
 

 Декабрь 2016г.-17 марта 2018г., Великий Новгород.
 
 

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
Анахронизм, допущенный автором: настоящая дата создания народного театра в селе Медведь – 1898 год. Первая пьеса – «Бедность не порок» А.Н.Островского. Роль Любима Торцова исполнил учитель А.П.Калязинов.