64. РАЗРЫВ
Лодовико перешагнул свой шестой десяток, но уже было видно, что он прожил всю полагающуюся ему жизнь. Микеланджело вошел в знакомую ему уже тридцать лет комнату. Запах старых вещей, мокрой пыли и дощатого пола. Атмосфера прошлого и воспоминаний. Когда только человек начинает жить воспоминаниями – он стареет. Лодовико так жил уже двадцать с лишним лет. Он мало говорил, мало интересовался и жил среди одряхлевших, как и он сам, вещей, не позволяя никому, даже Урсуле, дотрагиваться до них.
- Микеланджело?
- Да, папа, это я.
- Микеланджело!
Отец взял обе руки сына в свои.
- Ты все такой же.
Брови Микеланджело поднялись прямо до основания волос.
- Папа, ты что? Я совсем изменился. Урсула тоже так говорит.
- Она не знает ничего, Микеланджело, - лицо Лодовико изменилось, глаза заблестели, он заговорил шепотом, - она и не догадывается, потому что не видит. Отец засмеялся каким-то странным смехом, - никто ничего не знает и не узнает. Отец стиснул пальцы Микеланджело как в детстве. Мужчина вздрогнул. – Тебе больно, Микеле? Ой, я сделал тебе больно. Отец стал усиленно дуть на ладошки сына, потирать их, потом прикоснулся губами и начал целовать, - я тебе сделал больно, да? Я опять тебе сделал больно?
Микеланджело стало неприятно от всей этой сцены, ибо видя, как отец обращается к нему, он знал, что тот говорит с кем-то другим.
- Папа, я уезжаю в Рим.
- В Рим? Это далеко.
- Да, папа, я еду в Рим, потому что меня зовет к себе работать Папа Юлий II.
- Юлий II, - повторил отец, - а я, Микеланджело, я? Я опять буду один?
- Нет, с тобой остаются Буонаррото, Джовансимоне и Джисмондо, а главное – Урсула. Все будет в порядке.
- Но я хочу, чтобы ты был со мной. Тебе плохо с нами?
- Нет, не плохо. Просто я хочу работать там, где мне нравится, и где я смогу полностью осуществить свои замыслы.
- Это в Риме?
- Да, папа, в Риме, - Микеланджело поскорее хотелось закончить разговор, который уже начинал его тяготить. Микеланджело поспешил вырвать свои руки из рук отца.
- Нет, - визгливо сказал старик, - ты - мой.
- Опять начинается, - с глухим раздражением произнес Микеланджело, - папа, давай раз и навсегда решим этот вопрос. Только я решаю, что и когда я буду делать со своей жизнью. Только я, - Микеланджело упрямо и сурово смотрел на отца.
- Мы – твоя семья, Микеланджело, ты не можешь выкинуть нас из своей жизни.
- Я никого из вас никогда не выкину из своей жизни.
- Тогда, реши все так, чтобы мы всегда были вместе.
Отец опять потянулся к рукам сына, чтобы взять их в свои. Микеланджело заметил этот маневр и убрал руки. Лицо отца исказилось жалобной гримасой и стало похоже на лицо капризного ребенка, у которого забрали игрушку.
- Ты меня не любишь, Микеланджело, ты никогда меня не любил. Ты никого из нас никогда не любил, все время куда-то убегал от нас, чтобы возиться со своей глиной и камнем. Ты не любишь свою семью, Микеланджело, ты променял нас сначала на этого Гирландайо, которого, ты, впрочем, тоже не любил, потом, со своим дружком Граначчи перебрался к этому Лоренцо Медичи, который испортил тебя, Микеланджело. Да-да, он испортил тебя и не таращься так на меня. Его ты обожал со всей страстью, а он тебя испортил. Ты после него ни на кого из нас и смотреть не хочешь. Что между вами было, ума не приложу.
Микеланджело, слушая монолог отца, мучился невероятно. Это был его отец. Это было пыткой. Что делать? Как убежать, не расстроив его совсем? Где излить накопившиеся эмоции? Ну, почему самые близкие всегда ранят нас больше, чем все остальные?
Урсула позвала Микеланджело. Он ожидал всего чего угодно, только не этого.
-Добрый день, маэстро Буонарроти.
-Добрый день, - буркнул Микеланджело.
- Я понимаю, Вы удивлены, но мне очень хотелось сказать Вам несколько слов на прощание.
Микеланджело прищурился и искоса посмотрел на непрошеного гостя. Вроде бы все было в нем как всегда, но что-то в привычном облике манерного, привлекательного до женственности Леонардо да Винчи было потеряно. Микеланджело искал это «что-то». Леонардо, видя, что собеседник его молчит, объяснил цель визита.
- Я уезжаю в Милан, опять.
Микеланджело кивнул, желая показать, что не удивлен, - мне бы очень хотелось, чтобы мы расстались, помирившись.
- Мы ссорились?
- Нет, маэстро Буонарроти, Вы меня не удостоили такой чести.
- Так, в чем же дело, мессер да Винчи?
- Я … пришел просто так, к Вам. Думал, Вы один, кто может понять или кто захочет понять?
- Что понять?
- А я этого и сам не знаю, думал, Вы мне подскажете.
- Вы – любитель разгадывать загадки, мессер Леонардо, но я люблю и ценю простоту этой жизни, ибо знаю, как мало я о ней знаю и как много ценного содержится в ней самой. Я не стану Вам помогать в Ваших тонких изысканиях, мессер Леонардо и больше попрошу меня не беспокоить.
- Спасибо и на этом, мессер Буонарроти, и спасибо за то, что Вы есть и за то, что Вы делаете своим искусством. Я уже все понимаю. Я побежден.
Микеланджело вздрогнул и легкая тень недоверия пробежала по его лицу, - а не смеется ли над ним этот странный человек? Зачем явился он к нему, зачем вообще он постоянно его донимает своими рассуждениями?
Вдруг, вспомнились ему слова, брошенный Лоренцо Медичи перед самой своей смертью: «Держись подальше от человека по имени Леонардо да Винчи». Леонардо неловко мялся, словно, не зная, уйти ли ему или еще что-то сказать. Микеланджело начал первым:
- Мессер Леонардо, Вы все сказали, что хотели?
- Да, мессер Буонарроти.
- Тогда, извольте покинуть мой дом. Я очень занят.
- Вы не утруждаете себя вежливостью, мессер Буонарроти.
- Вы абсолютно правы. Я – человек не придворный и в отличии от Ваших, мои действия и мысли очень легко понять.
- Извините, я ошибся, - поникнув головой, тихо сказал Леонардо да Винчи.
Это «что-то» опять больно кольнуло Микеланджело внутри. Он испугался зарождающихся новых чувств к этому человеку, которого твердо решил считать своим врагом. Чтобы не поддаться искушению, Микеланджело убедительным движением открыл дверь и выпустил за нее своего гостя.
Разговор не получился. В окне Микеланджело наблюдал за удаляющейся крепкой, высокой фигурой Леонардо. Он шел твердой спокойной поступью знающего истину человека. Сильная боль сдавила грудь Микеланджело. Не было никого на свете более близкого к нему и боле далекого от него человека, чем тот, за кем Микеланджело наблюдал в данную минуту. Урсула подошла и обняв Микеланджело сзади за плечи, сказала: «Зря ты так с ним. Ему сейчас особенно тяжело».
- Что такое? Ты что-то знаешь?
- Умерла мона Лиза, жена Франческо дела Джиокондо, от малярии, по дороге сюда, в Калабрии.
Микеланджело почувствовал, как у него напряглись все нервы. Этот «враг», соперник, непонятный ему, вечный раздражитель его натуры, этот величайший и универсальнейший гений всех времен и народов, Леонардо да Винчи, уходит от него навсегда. И чем менее заметна на дороге становилась высокая плечистая фигура в ярком плаще старинного флорентийского покроя, тем более жгучее желание охватывало Микеланджело потянуть руки и заорать во все горло: «Не уходи. Вернись, ты очень нужен мне. Ты нужен всей Италии».
Интуиция не подвела Микеланджело. Уехав в Милан и поработав там на представителя Людовика XII, Леонардо вернется ненадолго в Рим, но интерес к его персоне будет прочно утерян, и он вынужден будет принять приглашение от очередного французского короля Франциска I переехать в Амбуаз, во Францию, что Леонардо и сделает в начале 1516 года. Отвергнутый родиной, он умрет на чужбине 2 мая 1519 года.
65. ОПЯТЬ В ВАТИКАНЕ
«Быстренько, быстренько», - кричал Папа Юлий II, - «приведите его скорей к нам. Это «флорентийское чудо», как его называет Джулиано да Сан Галло, мы хотим его видеть сейчас и немедленно». «Сейчас и немедленно», - это то, из чего, большей частью, состоял Юлий II. Жажда всего сразу и много была двигателем его натуры. Избалованный ребенок, воспитанный в строгости. Нет, это не нонсенс. Такое бывает. Ребенку внушают правила, по которым он будет жить во взрослой жизни, пугают его всякими ограничениями и последствиями, которыми будет полна его дальнейшая взрослая жизнь, если он преступит хотя бы одно из этих правил. Поэтому его до исступления любят в детстве, позволяют буквально все, как бы заранее извиняясь за будущее. Повзрослев, пожив какое-то время в страхе и ожидая этих самых страшных последствий, взрослый, но все еще остающийся ребенком в душе, начинает робко, сначала носочком одной ноги, потом второй, приближаться к «запретному» и постепенно обнаруживает, что … А здесь уже начинается совсем другая история, концовок у которой бывает ровно столько, сколько можно проследить судеб человеческих. Только все они движутся по двум направлениям: либо вниз, либо вверх.
Юлий II пошел вверх. Он решил, что будет сам устанавливать для себя правила игры. Это – привилегия сильных. Мотивацией всего, что он делал было «хочу». Если «не хочу», тогда Юлий II ничего не делал. На благо Ватикана новый Папа, заклеймивший своего предшественника, Родриго Борджиа, хотел многого и всего того, что так ненавидел его предшественник на святейшем престоле.
«Какие упрямые губы, Он любит власть, ну, что, ж, значит он на своем месте. Что, ж, хорошо, значит, хоть в чем-то он уже спокоен. Приятно, когда имеешь дело с человеком, который занят своим делом. Резко очерченный выступающий вперед нос. Своенравен, даже до самодурства. Не хотел бы я попасть ему «под горячую руку».
- Микеланджело Буонарроти, маэстро!
Ход мыслей Микеланджело прервал сам Папа, оторвавшийся от окружавших его кардиналов и бесцеремонно растолкавший их, когда, наконец, заметил невысокую фигуру в черном.
- Вы уже устроились в Риме?
- Да, спасибо.
- На площади Святого Петра? Хороший дом, правда? – Папа хитро прищурился, видя смущение Микеланджело, - да-да. Я слежу внимательно за теми, кого приближаю к своей особе.
Удивление Микеланджело возросло, когда он услышал Папу говорящего от первого лица. Это был первый случай из истории Ватикана, когда Верховный понтифик говорил о себе «я» вместо «мы». Папа Юлий II внимательно наблюдал за художником, довольный, что произвел впечатление на этого необычного человека.
Юлий II был умен, но это был не интеллектуальный, а эмоциональный ум. Он умело угадывал ход своих чувств и великолепно чувствовал других. Эта чувствительность, подпитанная тщеславием, толкала Папу на поиск лучшего и помогала подчас, безошибочно, делать правильный выбор. Он не был расчетлив, а был догадлив. Он угадал Микеланджело, понял, что для этого гения главное – чувствовать себя нужным и выказывать ему постоянно личное расположение. Все было верно. Разговаривая с Микеланджело, Папа избегал пафоса, свойственного всем сановникам Рима, приветливо улыбался серо-зелеными глазами, говоря «я» вместо «мы», иногда ошибался в произношении какого-нибудь греческого слова, если речь шла об искусстве или литературе, не стесняясь поправлял себя сам, а иногда так демократично махал рукой, говоря: «Ты меня понимаешь, Микеланджело, что я хочу сказать». Микеланджело действительно понимал и уже привык, постепенно, считать себя своим человеком в Папских покоях. Папа разговаривал с Микеланджело, вызывал его к себе, шутил с ним, но так ни разу с тех пор, как он приехал из Флоренции не заговорил с ним о работе. Микеланджело начал тревожиться. Папа платил ему исправно. Но за что? За разговоры? Микеланджело к этому не привык. Он никому, начиная с Папы, не сиделка, как этот Браманте, с которым Микеланджело не захотел найти общий язык. Может, дружба Донато Браманте с Леонардо да Винчи в Милане была тому причиной? Но, скорее, нет.
Очень уступчивый, с тихим, вкрадчивым говорком, приторно-вежливый, Донато Браманте умело укачивал буйный темперамент Юлия II, как Давид своей игрой на арфе убаюкивал шизофреническую ярость царя Саула. Надо погулять с собачкой? – Пожалуйста. Надо быстро написать какой-нибудь приказ, а секретаря нет? – Пожалуйста. Надо принести из города любимые сласти, а как назло, вокруг никого нет, а если и есть, то их посылать противно и не хочется? – Пожалуйста. Ценнейшее умение – становится незаменимым. Браманте и Микеланджело невзлюбили друг друга.
- Браманте, подойди ко мне.
- Да, Ваше Святейшество.
Это были нелегкие минуты, когда настроение Юлия II менялось, и кардиналы, музыканты и другие придворные незаметно, как тараканы, расползались по щелям и углам Ватикана, чтобы переждать “темный» период и не попасть «под горячую руку» Папы и тем самым не навлечь на себя его немилость до конца своих дней. Папа не менял своих решений. Донато Браманте, исключительная натура и талантливый человек во всем, не боялся немилости Папы. Понтифик уважал за это Браманте. Не за дерзость, а за талант.
- Ты разговаривал с Буонарроти?
- Нет.
- Почему?
- По-моему, это человек не ищет собеседников.
- Да, он нелюдим, - сказал Папа, прихлебывая из чашечки, - мне трудно с ним.
- Когда вы вдвоем беседуете, то этого не скажешь.
Папа ухмыльнулся.
- Я рад это слышать, но это правда, мне трудно с ним. Он не ищет путей, чтобы угодить мне.
Папа с шумом поставил чашку на стол. Браманте поднял умные синие глаза на Юлия II.
- Да, он такой, - философски заметил будущий архитектор собора Святого Петра в Ватикане.
- Что ты имеешь в виду?
- Он бежит от людей.
- Это ты верно сказал Браманте. Когда я с ним, мне все время кажется, что я его догоняю. Даже когда он рядом, то создается ощущение, будто бы мы играем в прятки, причем, прячется все время он.
Браманте внимательно посмотрел на Папу. Он был недоволен. Умный придворный знал, что радоваться недовольством Папы Микеланджело Буонарроти нельзя, ибо Микеланджело – сейчас любимая забава Юлия II, и если Браманте будет пытаться поддакивать Папе и тем самым настраивать его против Микеланджело, то Юлий II расценит это, как попытку отобрать у себя занимающий его сейчас предмет и вместо того, чтобы усилить свой гнев против строптивого скульптора обрушит всю мощь своего темперамента на Браманте. Донато не даст поймать себя в ловушку. Он лучше переждет. Он не первый день находится в Ватикане.
- У него есть любовница?
- Нет.
- Он, что «настоящий флорентийский художник»? – Юлий II некрасиво засмеялся и в глубине его глаз заблестели огоньки.
- Нет, в грехе содомском он тоже не замечен.
- Он пьет?
- Не больше обычного.
- Это плохо, - лицо Папы потускнело, и он как-то весь растерялся, - когда у человека нет слабостей, то…
Папа закачал головой.
- … им трудно управлять, - тихо закончил Браманте фразу вместо Юлия II.
- Да, Браманте, да. Должна же быть какая-то зацепка у этого человека, какая- нибудь щель в его душе. Что-то ведь должно привлекать его в этой жизни.
- Его основная эрогенная зона здесь, - полушутя, полусерьезно ответил Браманте, постукивая себя по голове.
- Он читает книги?
- Представьте себе, да и сам пишет стихи.
- О-о-о, - протянул Юлий II с видом врача, стоящего над неизлечимо больным человеком.
- Развлечений Вы от него не дожьдетесь, Ваше Святейшество.
- Да, что же ему поучить, тогда? Уйди, Браманте, дай подумать.
- Да, мой дорогой Микеланджело. Я хочу при жизни, чтобы у меня была гробница. Знаешь, я вот тут читал: «Так и мой дух, бегущий и смятенный, вспять обернулся, озирая путь,/ всех уводящий к смерти предреченной» . Да, мой дорогой скульптор, я вот тоже вечерами читаю Данте, перечитываю Бокаччо. Ты читал Бокаччо? Ну, разумеется. Ты – умница, у меня мало таких, как ты при дворе. Так вот, я считаю, что о смерти мы должны думать при жизни, и подобно древним народам, таким как египтяне и греки, мы должны уходить на тот свет пышно и торжественно, радуясь переходу в более совершенный мир. Ты понимаешь меня? То, чего мы так и не достигли в этой жизни, я о душе, Микеланджело, о душе, то к чему так стремились: к красоте, к гармонии, к силе разума и тела. Все это должно сопровождать нас при нашем отходе в мир иной. Ты понял меня, Микеланджело?
Скульптор кивнул.
- Иди, работай и смотри, чтобы все было сделано очень быстро. Я лентяев не люблю, - Папа, шутливо улыбаясь, затопал ногами в сторону Микеланджело.
Микеланджело начал работать как днем, так и ночью, изредка жуя, что попадалось под руку и запивая жгучий творческий пламень легким вином. В мастерской было не продохнуть от запаха сожженных свечей, огарки валялись по полу. Слуги, приставленные Папой, боялись войти в мастерскую, где работал Микеланджело над эскизами гробницы. Он рычал и рявкал на них немилосердно. Папе он позволил называть себя Микеле.
Юлий II очень пристально следил за осуществлением своей новой затеи, подобно ребенку накануне Рождества. Они часто встречались, скульптор и Папа. Понтифик, видя, что художник все более и более проникнется к нему доверием, был этим очень доволен и аккуратно, осторожно, как акушерка при родах, нащупывал дорожку в «Святая Святых» Микеланджело. Властному и болезненно - ревнивому Юлию II непременно хотелось отыскать «ключик» к душе Микеланджело, чтобы затем поворачивать им в этом человеке, как вздумается, тем самым, безраздельно властвовать над ним. Как это часто и происходит в подобных случаях, Юлий II сильно привязался к Микеланджело и случилось обратное – Микеланджело властвовал над Юлием II.
- Я прикажу соединить твою мастерскую с моим дворцом как можно быстрее.
Работа по строительству легкой галереи между Ватиканом и домом Микеланджело за церковью Святой Екатерины шла с молниеносной быстротой, к великому неудовольствию скульптора. «Что это он вздумал следить за мной, как за неверной женой? Чертежи я ему отнес, он принял их весьма благодушно, велел дать денег. Восемь месяцев я проторчал в Карраре, что еще ему от меня надо?»
В самом деле, барки, нагруженные мрамором, причалили к Риппе. Микеланджело истратил весь аванс, данный ему Ватиканом, на устройство рабочих мест в мастерской, на инструменты, на аванс своим подмастерьям, на рабочих, выгружавших мрамор. Из Флоренции прибыл мрамор, который Микеланджело начал отделывать по эскизам, находясь еще в Карраре. Оказавшись полностью без средств к существованию, скульптор обратился за помощью к старому другу из круга Лоренцо Медичи младшего – банкиру Бальдассаре Бальдуччи. Банкир ссудил ему около двухсот дукатов, чтобы Микеланджело заплатил лодочникам. Браманте, проведав через близких ему людей, не спускавших пристального взгляда с Микеланджело, что он ходил к банкиру, поспешил заявить, что Микеланджело положил деньги, которые дал ему Папа на подготовку гробницы в рост, то есть под проценты. Какое гибкое мышление у прославленного архитектора!
Микеланджело был весь поглощен замыслом о гробнице и почти не появлялся в Ватикане. Он метался между мрамором, сваленным в кучу на площади Святого Петра, начатыми скульптурами в мастерской, рабочими, подмастерьями и изредка заглядывал к Папе, проходя без доклада прямо к нему в покои.
Однажды, идя по одному из коридоров многочисленных галерей, полностью погруженный в себя, он смутно различил молодой голос, окликнувший его: «Мессер Буонарроти, добрый день, мессер Буонарроти. Как я рад Вас видеть». Дико раздраженный самим тоном, похожим на щебетанье утренней пташки, игривостью манер, Микеланджело нехотя обернулся на зов и увидел перед собой юношу, ученика Перуджино, которого последний раз видел на выставке картонов - макетов, сделанных для росписи Палаццо Веккио во Флоренции. Это был Рафаэль Санти. Он легко и непринужденно, словно молодая козочка, подбежал к Микеланджело и даже, видно , был не прочь обнять его.
- Мессер Буонарроти, как я рад Вас видеть, если бы Вы знали, как Вы для меня много значите. Я знаю наизусть все Ваши работы.
- Добрый день, - отрывисто сказал Микеланджело и ссутулившись, опять уйдя в себя, зашагал прочь, оставив разочарованного Рафаэля стоять и хлопать ему вслед глазами.
- Ну, я же ничего такого не сказал, - красивые глазки великолепного Рафаэля были наполнены слезами, которые уже готовились выйти наружу.
- Успокойся, детка, вот напиток с шафраном, он успокоит тебя, - ласково и нежно проговорил Браманте, подставляя ко рту молодого гения кружку с горячим содержимым, от которого шел глубоко волнующий запах. Рафаэль хлебнул, закатил глаза и улыбнулся. Браманте ласково погладил его по руке. Они сидели в Папских покоях.
- Ну, как, легче? – Браманте участливо посмотрел на молодого друга. Он кивнул. – Вот и славно. Не обращай внимания на этого флорентийца. Он тебе здесь не помеха.
- Я не в этом смысле, - юноша встрепенулся.
- Тихо, тихо, - продолжал журчать Браманте, - все будет хорошо. Я лишь хотел сказать, что он не будет досаждать тебе своими неуклюжими манерами. Вот и все.
Рафаэль опять улыбнулся. Дверь широко резко распахнулась, и вошел Папа. Увидев двух своих любимцев, он махнул рукой в их сторону, показывая, что они могут оставаться на своих местах. Увидев чуть покрасневшие глаза Рафаэля, Папа спросил: «Что случилось, бамбино?»
- О, все в порядке, Ваше Святейшество, уверяю Вас, все в порядке, - с юношеским пылом заговорил Рафаэль, протягивая руки в сторону севшего в кресло Папы, словно делая удостоверить его истинности своих слов.
- Рафаэль очень скромен, Ваше Святейшество и не придает значения мелочам.
- Что случилось, Браманте? – Юлий II посмотрел на него в упор.
- Он встретился в коридоре с Микеланджело, - с загадочной улыбкой проговорил Браманте.
- И …? – Юлий II сделал паузу.
- Ну, посмотрите сами, - Браманте указал на Рафаэля, который в этот момент был похож на новорожденного щенка. Папа нахмурился.
Рафаэль ушел. Браманте закрыл за ним дверь. Видя нахмуренное лицо Папы, он спросил:
- Как продвигаются дела с Вашей гробницей?
- Превосходно. Ты знаешь, какой саркофаг он для меня начертил? Вот, посмотри.
Папа достал копии чертежей и тут же положил их на место. Замысел был грандиозен. Он полностью соответствовал вкусу Папы. Медлить было нельзя. Микеланджело из просто невыносимого и неприятного придворного становился опасным конкурентом.
- Слушай, - Папа ел персик, - сегодня Микеланджело сказал мне, что хочет после моей гробницы, слушай, Браманте, ты где-то витаешь, - Папа стукнул кулаком по столу, - он хочет из утеса на берегу моря вытесать статую этакого колосса Родосского. Представляешь себе? Вот это замысел! Вот сила у человека!
Браманте понял: «сейчас – или никогда».
- Вы меня извините, Ваше Святейшество, - робко, потупив глазки в пол, как нашкодивший школьник, начал он свою речь.
- Что тебя не устраивает? Не начинай, даже и не пытайся меня отговорить, - Папа выплюнул косточку.
- Что, Вы, Ваше Святейшество, и в мыслях ничего такого не держу. Ваша гробница, действительно, заслуживает того, чтобы ее делал такой мастер как мессер Микеланджело Буонарроти.
- Говори, Браманте!
- Ватикан приобрел истинную величавость и благообразность, признанную во всем мире, после того, как Вы, Ваше Святейшество, взошли на трон Папы.
Юлий II неотрывно смотрел на своего главного архитектора.
- Римская церковь переживает свое второе рождение. Ваши замыслы, грандиозности которых позавидовал бы сам Цезарь, помогут поднять авторитет Ватикана на невиданный еще доселе уровень. Церковь готова молиться на Вас, как на святого. Вы очистили ее. Вы –истинный помазанник Божий. И тут … гробница, - Браманте развел руками и пожал плечами. – Вот если бы Вы стали строить церковь, собор при жизни. Думаю, это было бы угодно Богу, а тут гробница … Вы так торопитесь покинуть нас?
Папа обиженно посмотрел на Браманте – Оставь меня. Я устал.
Браманте вышел за дверь и улыбнулся.
66. БРАМАНТЕ
О, память об ударе, что нанес
Мне в грудь кинжал, отточенный любовью…
Микеланджело Буонарроти
Браманте уже и не скрывал при дворе своего раздражения по поводу острых выражений, которыми наводнил весь Ватикан флорентиец Микеланджело Буонарроти. Только своему земляку Рафаэлю Санти мог открыто признаваться архитектор в том, что сильно мечтает избавить двор Папы от этого «флорентийского чуда».
- Высокомерный выскочка. Да, он талантлив. Он быстро оттачивает руку и приемы. У него хорошее образное мышление и воображение. Надо лишь перенять у него все то, чем он владеет, слышишь, Рафаэль, и тогда можно будет с ним попрощаться…
- Слышу, - отвечал Рафаэль безропотно, - я всему учусь у маэстро Буонарроти.
- Вот и правильно! Не он один гениальный скульптор во Вселенной. Он возомнил себя незаменимым. Ничего, мы его подвинем. Он еще не знает, как перемалывает таких гениев, как он, мельница под названием Ватикан. Мои расчеты ему кажутся, видите ли, ошибочными. Идея постройки Сан Пиетро представляется ему дутой.
Браманте чуть не плакал от злости. Он искренне считал Микеланджело высокомерным и думал, что он сознательно направляет все свое презрение против него. Нет, это не так. Микеланджело не был высокомерным, и ничего личного в оценке трудов Браманте относительно собора Святого Петра не было. Расчеты действительно оказались не совсем верными и после смерти архитектора, ни кто иной, как Микеланджело доделывал их и сам лично следил, чтобы новое поколение молодых архитекторов не нарушили оригинального замысла Браманте, которого Микеланджело ценил по достоинству и лично, своим авторитетом, отстаивал каждую пядь первоначального плана Сан Пиетро.
- Он ужасен, поистине, я уже не могу пройти по коридору. Все кругом на меня пальцем показывают. Наша с Вами идея о постройке собора, благодаря стараниям острого языка этого флорентийца, уже всему Риму кажется пустой затеей. А мы с Вами так хотели возвеличить Рим и Ваш престол, - Браманте поклонился, - как символ наместничества апостола Петра на земле. А мессер Буонарроти сводит столь благочестивую и поистине богоугодную миссию к злобной шутке и заставляет всех смеяться над моими проектами. Он хочет, чтобы все восхищались единственно его творением, то есть, Вашей гробницей. Извините, язык не поворачивается сказать такое, Вы, ведь, еще живы и в прекрасном здравии и многие Вам лета, - Браманте еще раз поклонился.
В ночь Пасхи 1506 года Микеланджело, как и все, присутствовал в Ватикане на праздничной мессе. Юлий II выходил из собора в сопровождении своего личного ювелира и церемониймейстера.
- Заказать Вам, Ваше Святейшество, рубины для инкрустации кинжала?
- Нет, не хочу, - отрывисто сказал Папа, - я не желаю больше тратиться на камни, ни на большие, ни на маленькие.
Микеланджело вышел из толпы и встретился глазами с Папой.
- Буонарроти, - Папа не скрывал раздражения, - ты мне что-то сказать хочешь? Давай, приходи завтра, в понедельник.
Микеланджело захолонуло сердце, и в левой груди он почувствовал лед. Лед растаял и обнажил под собой красный, набухший рубец, местами из которого уже начинала появляться кровь. Микеланджело ощутил всем своим организмом, как ему не хватает воздуха на улице. Он тяжело и прерывисто задышал, черпая кислород запекшимися и начинающими синеть губами. Браманте неотрывно, маниакальным взглядом ученого-садиста наблюдал за этой сценой.
- До завтра, Микеланджело, - сказал он, хорошенько насладившись зрелищем в пасхальную ночь и убедившись, что флорентийцу действительно плохо.
Ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду, ни в четверг Микеланджело не получил аудиенции у Папы Юлия II. Главный номер программы был назначен на пятницу. Измученный Микеланджело, который был уже должен всем, и у которого не было денег даже на булку, не ел практически ничего вот уже целую неделю. Из Ватикана перестали посылать ему от папского повара. Последние деньги Микеланджело потратил на начатые скульптуры, прибывшие из Флоренции. Измотанный бытовой неустроенностью, с непрекращающимся жаром в груди, с ломотой в костях и мышцах, скульптор продолжал работать над скульптурами для папской гробницы.
- Не велено никого впускать.
-Ты кто такой? – спросил Епископ Луккский, пытавшийся попасть в папский дворец вместе с Микеланджело.
- Конюх я, из папских конюшен.
- Что ты тут делаешь? Ты вообще понимаешь, что происходит? Ты знаешь кто перед тобой?
- Простите, монсиньор, мне дано поручение так поступить.
Микеланджело почувствовал тошноту в физиологическом смысле этого слова. Он не помнил, как дошел до своего дома, как свалился в постель и как шептал одно: «Бальдуччи, Бальдуччи». Бальдуччи пришел не один. С ним был молодой человек, который очень стеснялся и мял шапку. Покормив Микеланджело рыбным бульоном, Бальдассаре Бальдуччи наклонился к Микеланджело и прошептал: «Это Микеле, каменщик из Сеттиньяно». Микеле поклонился, Микеланджело улыбнулся.
«Святой отец, сегодня утром я был выгнан из дворца по Вашему приказанию. Вследствие этого объявляю Вам, что впредь, если я понадоблюсь Вам, ищите меня где угодно, только не в Риме». Надпись на письме гласила «Папе Юлию II через Агостино Скалько». Поручив одному из слуг, приставленных Папой, передать это письмо вышеназванному Агостино Скалько, одному из флорентийцев в Ватикане, Микеланджело велел Микеле тайно занять для них места в почтовом дилижансе. О предстоящем отъезде никто не должен был знать заранее.
- Найдите какого-нибудь жида, продайте ему все, что есть в доме и езжайте во Флоренцию, - Микеланджело быстро скомандовал столяру Козимо, который служил ему в доме и своему полировщику мрамора.
Микеланджело и Микеле вышли из дилижанса в Поджибонси. Решено было остановиться и заночевать в трактире. На счастье постояльцев было мало и ссуженный деньгами от Бальдуччи Микеланджело, оторвавшийся от придворной возни Ватикана, и почувствовав, наконец, себя вольно, а, следовательно, спокойно, заказал для себя и своего земляка и тезки обильную трапезу. Веселясь и хохоча от мысли о том, какая физиономия будет у Юлия II, когда он получит записку Микеланджело и какой нагоняй ожидает коварного интригана Браманте, друзья ели копченый окорок и запивали легким тосканским вином, придумывая и дополняя, друг друга смешливыми, только что пришедшими в голову деталями.
Засиделись. Около полуночи решили пойти спать. Хозяин указал комнаты. Разогретый последним событиями, шутками и вином, мозг не хотел отпускать своего хозяина на покой. Микеланджело лежал и обдумывал всю свою жизнь, что уже произошло за тридцать один год его хождения по этой земле, и что еще ему предстоит и сколько Бог ему еще отпустил. О содеянном Микеланджело не жалел, он был даже рад вернуться во Флоренцию, где оставил дорогие его сердцу картоны пизанской битвы, на которых были запечатлены его героические соплеменники, и которые так и не украсили стены Большой Залы Палаццо Веккио. Постепенно, Микеланджело успокаивался, кровь стала течь медленнее, медленнее, медленнее… Глаза закрывались. Он обнял подушку, сжался в комочек и отвернулся к стене.
- Тук – тук-тук! Тук-тук-тук!
Микеле вскочил первым и открыл дверь. Пятеро мужчин, одетых в Ватиканские цвета, стояли за дверью. Дальний колокол отзвонил тремя глухими ударами. Сонный скарпеллино в одних подштанниках очень плохо приходил в себя, и поэтому тупо смотрел на гонцов Папы, тяжело дыша открытым ртом.
- Мессер Буонарроти?
Микеле замотал головой.
- Нет, это не он, - сказал один из пятерки, видимо знавший Микеланджело в лицо, - Позови хозяина.
Микеле, как слон на арене, туго развернулся и побрел к койке, на которой спал Микеланджело. Посмотрев на безмятежное и спокойное лицо своего прославленного друга, добрый каменщик почувствовал нежность к спящему и сказал: «Может не надо, а? Скажите мне, я все передам ему утром».
- Молчи, деревенщина, подымай скульптора. Он еще рассуждает над папским приказом», - громогласно заявил один из гонцов, видимо самый главный. От звука голосов Микеланджело заворочался и что-то бурча, попробовал раскрыть один глаз. Микеле нагнулся к нему и зашептал в ухо: «Папские послы здесь».
- Как они нас нашли?
- Следили, видно, за нами.
- Что хочет от меня этот Ватикан на копытах? – спросил Микеланджело, щурясь и всматриваясь сонным глазом в стоящие фигуры.
- Мессер Микеланджело Буонарроти? – спросил самый главный.
- Он самый.
- Вот письмо от Его Святейшества.
- О-ох, давайте. Микеле, зажги свечу.
Микеланджело быстро пробежал начало письма, где Папа выливал на него всю гамму негативных эмоций, какие только смог обнаружить в своей душе, по-женски обзываясь и ругаясь в сторону посмевшего бросить папский двор Микеланджело. «Как только прочитаешь это письмо, возвращайся в Рим, если не хочешь нашей немилости».
- Уже бегу, - буркнул себе под нос Микеланджело.
- Мессер Буонарроти, - главный сменил официальный тон, - Вы, ведь, знаете Папу?
- Имею честь.
Главный весь замялся. Было видно, что ему неудобно просить, но просить нужно.
- Мессер Буонарроти, напишите Папе записку, подтверждающую, что мы с Вами виделись, и я передал Вам это письмо.
- Я сам напишу ему ответ.
Микеланджело написал ответ Юлию II, где поблагодарил за столь пристальное к себе внимание и сказал, что безусловно будет рад служить Папе, но под известные гарантии, что труд скульптора будет оцениваться по достоинству.