О том, как он попал на судно, история умалчивает. Очевидно, голод заставил его забраться сюда, да надежда на матросскую доброту, не прогонят же бедного бродячего пса.
Первым обнаружил его камбузник Петя Потрашков, когда вышел на палубу выбросить за борт ведро с помоями.
- Тебя как звать? – спросил он выползшего из-под валявшихся на палубе ящиков взъерошенного щенка. Видимо, запах борща и массивной мозговой косточки, которая в любую минуту могла оказаться за бортом, пересилил страх, и он осмелился выйти из своего укрытия. Тем более, что вид у Потрашкова был более чем безобидный: белый, но уже заляпанный едой халат, коротковатые брюки, из которых торчали тонкие лодыжки и испачканные краской ботинки, которые моряки почему-то называют «гады», делали его и без того сутулую фигуру абсолютно нестрашной.
Это был первый рейс матроса, и начался он не очень удачно. Бурные проводы, которые Петя закатил на берегу своим друзьям по комнате МДМ, завершились тем, что его чемодан с вещами остался где-то на берегу: то ли в такси, то ли ещё где-то… Хорошо ребята сжалились и выделили из своего скудного гардероба: кто штаны, кто майку, кто ещё что-то… Но все эти майки, трусы, рубахи разных размеров превратили Потрашкова в нелепого циркового клоуна. И щенок доверчиво пошёл к нему в руки.
- Василь, зачисли его на довольствие! – позвал Потрашков круглого, как морской ёж, кока, стоявшего в окружении матросов и травившего им очередную байку.
- Пусть сначала его старпом в судовую роль впишет, - парировал Василь.
- А паспорт у него есть? – вмешался в разговор механик Лемехов.
- Сейчас оформим! Где у нас Володя? Он за бутылку любую печать вырезать может.
- Так мы ж его родителей не знаем, - сострил боцман с очень неподходящей для его тощей фигуры фамилией Бах.
- Вот ты как раз за родителя и сойдёшь, - поддержал разговор матрос Иванов-младший.
- Так и запишем: Шкалик Бах.
- Чего это ты его Шкаликом позвал?
- А что, Тузиком лучше?
- Ты когда-нибудь слышал, чтобы собаку Шкаликом звали? – пробурчал Иванов-старший. – Ты бы его ещё Поллитровкой окрестил.
- Мал он до поллитровки. А Шкалик – в самый раз. Верно? – не сдавался Иванов-младший.
Щенок испуганно завилял хвостом.
- Видишь, уже отзывается!
Откуда собака? – старпом втиснулся в круг столпившихся возле щенка моряков. – Опять с собой взяли? Не жалеете животных. Вам в забаву. А ему как быть? Сколько раз, вот так возьмут щенка в рейс, а вернутся – никому не нужен. Так и бегают бездомные по порту, пока не пристрелят.
- Он сам к нам забрёл, честное слово, - стал оправдываться рефмоторист Кичко.
- Уже окрестили? – сдался старпом.
- А как же, Шкалик! – разулыбался матрос Иванов-младший.
- Ну и фантазия у вас, - усмехнулся старпом. Ему тоже было смешно. – Собаке и то путного имени дать не можете.
- А как бы вы назвали? – Иванов-младший с хитрым прищуром смотрел на старпома.
- Я? Ну… Э… А, пусть будет Шкалик, - так ничего и не придумав, махнул тот рукой.
Все быстро привязались к щенку. Он был почётным гостем в каждой каюте. Но особенно любил сидеть в ногах камбузника Потрашкова, когда тот, уютно расположившись на палубе, чистил охотничьим ножом картошку и рассказывал Шкалику самые невероятные истории, которые с ним приключились в дальних странствиях. Щенок доверчиво приподнимал голову, оттопыривал уши, стараясь понять, что ему рассказывает матрос, и тихо улыбался. Он верил всему, что, срезая бурую кожуру с вялой, проросшей картошки, плёл Потрашков. Ему было невдомёк, что до этого рейса камбузник и моря-то в глаза не видел. И готов был слушать всё подряд, лишь бы получить в награду за своё долготерпение сахарный мосол.
А ещё он любил заходить в каюту № 36, где жил рефмоторист Саша Александров или, как все его звали на пароходе, Молчун.
Матросы очень удивлялись, что всем им Шкалик предпочёл этого всегда угрюмого, замкнутого парня.
Как только Саша возвращался с вахты, Шкалик подходил к двери его каюты и начинал скрестись.
- Нашли общий язык, - смеялись матросы. – Ему только со Шкаликом и разговаривать.
Никто из них не знал причины замкнутости Александрова. Он ни с кем не хотел делиться своими переживаниями, даже со Шкаликом, но тот итак всё понимал и, сложив лапы, крест-накрест, смотрел сочувственным взглядом в грустные глаза моториста. А тот гладил щенка по мягкой шерсти и был благодарен ему за то, что он не лезет в душу и не докучает глупыми расспросами.
Но не только Потрашков и Александров полюбили щенка. Он был всеобщим любимцем. Не было случая, чтобы кто-нибудь его обидел, пнул или выгнал из каюты. Напротив, каждый старался, как девица на выданье, приглянуться щенку, заманить его к себе и поиграть.
Рейс складывался удачно. Рыба шла, погода баловала, и настроение у экипажа было приподнятое. Все с нетерпением ждали захода в инпорт, где можно будет и отовариться, и расслабиться, да и просто пройтись по твёрдой земле, а не вечно качающейся палубе. Народ ждал разрядки, отдыха, хоть нескольких дней, свободных от работы.
Вечером было собрание. В повестке дня стоял один вопрос – подготовка к плановому заходу. Все уже заранее посчитали, сколько заработали за рейс валюты. Выходило неплохо. И теперь не терпелось быстрей потратить заработанные деньги, да так, чтобы дома за купленные заграницей колониальные товары ещё что-нибудь получить. Ведь, если удастся отовариться, можно существенно увеличить свой рейсовый заработок. А что вы хотите, коммерция…
Матрос Иванов-младший убеждал своего соседа по каюте, что самый ходовой товар – японские зонтики и газовые цветные платочки. Можно, конечно, и гипюру купить, но как его спрятать? Больше трёх метров всё равно не провезёшь. Отнимут. Да ещё и докладную в контору напишут, что вёз контрабанду. Кто-то вспомнил случай, как у них на судне ловко провели таможню, накрыв в кают-компании столы кримпленом, очень модной в то время тканью. И ничего, проскочило. Таможня дала добро, в смысле не поняла, что это не скатерти, а контрабанда.
Впрочем, было немало и других поучительных историй, как можно ловко обвести зоркое око тех, кто стоит на страже экономических интересов государства, препятствуя незаконному обогащению вернувшихся из дальних рейсов моряков. Тем более, что никто из них не считал такое обогащение незаконным. Сколько они за эти джинсы, жвачку и зонтики сил положили. А?!
Послушав вполуха информацию о береговых вахтах, увольнениях в город, предупреждении о том, что будет с пьяницами и нарушителями порядка, команда уже собралась расходиться, как вдруг встал радист и попросил минуточку внимания.
- Я только что получил радиограмму из порта. Они сообщают, что заход с какой-либо живностью строго запрещён. А вы все знаете, что у нас на судне есть собака, и по существующему в этом порту порядку мы не можем туда зайти…
Народ зашумел:
- Как это не можем зайти? Столько пахали и что?..
- Да плевать на их порядки, у них свои законы, у нас свои! – расхрабрился Иванов-младший.
- А чем они объясняют, что нельзя? – поинтересовался механик Лемехов.
- Ну, мало ли чем… Надо не забывать, что животные бывают разносчиками всяких болезней. А у нашего Шкалика даже прививок нет, - стал объяснять старпом.
- Да мне начхать на прививки, - храбро заявил Иванов-младший. Похоже, близость захода его совсем лишила здравого смысла.
- Тихо! – капитан медленно поднялся и так же медленно, но чтобы все его слышали, произнёс. – В общем, все поняли, что сказал радист? Надо избавляться от собаки.
- Как это избавляться? Убить? – спросил боцман Бах.
- Ну почему именно убить? – стушевался капитан.
- А как?
- Ну… Я не знаю. – Капитан старался отвести взгляд в сторону. Ему всё это было не по душе. Но и показывать свою нерешительность – не дело. – Ну вас всех… с вашими собаками, - выругался он. – Сами себе трудности выдумали. В общем, надо кончать с псом…
- Не надо! – пронзительно закричал тонким дребезжащим голосом Александров, да так, что все в кают-компании обернулись в его сторону. Вот это Молчун!
– Может, что-нибудь придумаем?
- Что? – раздражённо спросил старпом, буравя моториста колючим взглядом. Он тоже хотел быстрее закончить этот бессмысленный и неприятный разговор.
- Спрячем… - робко предложил Молчун. - В машине у меня место есть…
Предложение его вызвало дружный смех у остальных моряков.
- Это не серьёзно, - снова встал капитан. – Вы знаете, чем это может всем грозить. Мы не только премии лишимся… Всего.
- Тогда, может, обойдёмся без захода? – снова заступился за пса Александров.
- Как это без захода? – моторист Кичко даже взвизгнул от переполнившего его гнева.
- Обыкновенно. Что, нам так уж обязательно сюда заходить? С голоду не умрём… - Александров с надеждой, что его кто-нибудь поддержит, посмотрел на сидящих рядом товарищей. Но те стыдливо рассматривали носки своих ботинок.
- Как это не зайти? Полгода пахали ради этого. Нервы итак на пределе, - продолжал визжать Кичко.
- Братцы, да что ж это делается? Из-за какой-то паршивой собаки заход сорвать могут, - поддержал его Иванов-старший.
- Обойдемся и без захода. Из-за трёх тряпок собаку готов задушить… – вдруг заступился за пса электромеханик Лемехов, хотя раньше особо Шкалика и не привечал. Напротив, был одним из немногих, кто считал, что собаке на судне не место.
- Да, готов. Это у тебя всё есть, тебе ничего и не надо. А у меня семья – шесть человек. И всех одеть нужно, - продолжал буйствовать Кичко.
- Всех все равно не оденешь. На наши-то гроши. Кишка тонка, - усмехнулся электромеханик.
- Так что же с собакой делать? – прервал перепалку боцман Бах.
Воцарилась тишина. Никто не решался первым вынести свой вердикт Шкалику, ожидая, что это сделает кто-то другой.
- Как что? За борт её… – разрядил обстановку Кичко.
Он нутром понял, что промедление может лишить его захода. Неровен час, все вдруг расчувствуются, пожалеют паршивую собаку, и уже тогда всё…
- Тебя бы за борт, - рявкнул на него Бах.
Ситуация накалялась. Экипаж разделился на две группы: одни были за то, чтобы отказаться от захода и не трогать собаку, другие, и таких оказалось большинство, настаивали на обратном. О судьбе Шкалика они старались не думать. Были и колеблющиеся, которым и собаку было жалко, и себя любимых тоже, ведь столько надежд связывалось с этим, будь он неладен, заходом.
Потрашков смотрел на Шкалика и чуть не плакал. Как он ждал этот заход, как готовился к нему. Ведь никогда раньше он ещё не был заграницей. Такой далекой, такой манящей, и к которой он так долго добирался из своего маленького белорусского села Сосенки. Как он мечтал... Но тут его мысли прервал капитан:
- Кончайте базар, пошумели – и хватит. Заход никто отменять не будет. Так что делайте, что хотите, но чтобы завтра собаки на борту не было. Ясно? Игрушки игрушками, а работа есть работа. Жалко! Нечего было брать. Другого выхода нет.
- Братцы, ну что вы упрямитесь. В конце концов, придём на берег, и всё равно её санэпидемстанция пристрелит. Так не всё ли равно – здесь или там? - гнул своё Кичко.
В отсутствии капитана накал страстей заметно вырос. Теперь уже никто не стеснялся в выражениях, переходя даже на угрозы. Особенно доставалось защитникам щенка. Похоже, их тоже были не прочь выкинуть за борт. И только присутствие старпома ещё как-то сдерживало толпу от рукопашной. Всё это время Шкалик тихо сидел под стулом у Потрашкова и внимательно слушал, о чём это там говорят. Похоже, он догадывался, что речь идёт о нём. И виновато вертел головой в разные стороны, стараясь понять что…
- Стойте, как вы так можете! - вскочил со своего места Александров. – Вы что, и вправду собираетесь его убить? Мы ж его все так любили. И что? Японские зонтики вам важнее! Неужели вам его не жалко? Он же стал нашим другом! – голос его срывался, похоже, он готов был вот-вот расплакаться.
- Ага, ты ещё Муму с Каштанкой вспомни. То школа, а это, брат, жизнь. Да я за заход не только Шкалика, тебя утоплю…
- Я вам не брат! - Александров пулей выскочил из кают-компании, чтобы никто не видел его слёз. Что он может сделать для своего друга? Ничего!
- Ну давай, придуши его! – Потрашков схватил испуганного щенка и стал тыкать им в нос Иванова. – Ну, чего, испугался? Это ж так просто! Раз! – матрос резко рванул голову пса, так что щенок даже взвизгнул. – Что, слабо? Ну, кто смелый? Давай, Серёга! – обратился он ко второму механику Кротову. – Ты же ещё вчера меня упрашивал дать тебе Шкалика в каюту, обещал его сгущёнкой накормить. А я тебе объяснял, что Шкалик, в отличие от тебя, сгущёнку не жрёт. Ну, давай, топи его… Крот. Души! Чего боишься? Это ж так просто – убить друга.
Все как-то сразу притихли. Одно дело избавиться от щенка теоретически и совсем другое, когда он тут, рядом, живой, испуганный и такой близкий, даже родной…
А может, действительно, ну его к черту этот заход. Проживём. Не звери же мы, в конце концов! После демарша Потрашкова накал страстей как-то сразу стих. Уже не хотелось ничего никому доказывать. Да и старпом сказал:
- Надо бы всем чуть передохнуть, помозговать. Выспаться. Может, придумаем что-нибудь… Утро вечера мудренее.
… И придумали. Всю ночь старпом с радистом связывались с берегом. И сумели-таки договориться, чтобы их судно не швартовали у стенки, а поставили на рейде в миле от берега.
- Так что в увольнение будем на береговом катере ходить. Как белые люди. Оплатим из профсоюзных денег. – Старпом весело улыбался. Он был очень горд, что разрешил этот гордиев узел.
– Видите, нет таких проблем, которые мы не в силах решить. Нет! Так что и заход у вас будет, и собака никуда не денется, - радостно заключил он.
- А где Шкалик? – спохватился Лемехов. – Что-то я его нигде не видел…
- У Молчуна, наверное, - предположил Иванов-младший.
- Да нет, Молчун на вахте, возразил Кичко.
- Тогда, значит, с Потрашковым картошку чистит, - пошутил Иванов-старший.
- Иди, обрадуй парня, - попросил его старпом.
- Нет его там, Потрашков спит после ночной вахты, - вернувшись, растерянно сказал Иванов-старший. – Где же пёс?
- Шкалик! Шкалик! – на поиски щенка отправились все: и те, кто ещё вчера хотел от него избавиться, и его активные защитники, и даже те, кому щенок этот был, как говорится, до лампочки. Не иголка же он, найдётся…
- Шкалик! Куда же он запропастился? Обиделся, наверное... Испугался. И ушёл...
Сам ушёл. Не мог же это сделать кто-то из экипажа. Конечно, не мог... Тем более, что и заход состоялся. И удачный заход. Выгодный. Так что, про Шкалика как-то уже и думать не хотелось. Был пёс и не стало. Сам пришёл - сам ушёл. Мы тут ни при чём...