Филарет. глава первая

                ФИЛАРЕТ
             (роман в стихах)

               ПРОЛОГ
             
               Москва
               1601

Москва едва вступила в новый век,
как  на нее посыпались напасти.
Прошла зима. Сошел последний снег
и,  молниями распоров на части
небесный свод, обрушилась вода -
дождь лил и лил. Тянулись дни, недели….
Народ терял терпение: - Когда
прояснеет?  Но за сырым апрелем
последовал  такой же  гиблый май:
поля прокисли, слабенькие всходы
овса, пшеницы, ржи – весь урожай
гнил на корню из-за дурной погоды.
На хлеб, что сохранился в закромах
впрок, на посев купцы взвинтили цены,
и голод уж молол на жерновах
истории  и день,  и ночь  в три смены
людские жизни.  И народ взроптал:
усилились  погромы и разбои,
и  всяк, кто на ногах был, стар и мал
шел бездорожьем со своей бедою
в Москву - к царю с протянутой рукой
в надежде раздобыть кусочек хлеба,
но наливалось новою грозой
и новым ливнем пасмурное небо.
И не было конца такой весне.
Крестьяне вымирали деревнями.
И вся дорога, что вела к Москве,
пестрела бездыханными телами.
Над городом повис тлетворный смрад,
им пропиталось каждое жилище.
- Царь – душегуб! Он в бедах виноват!
Он – Годунов1! – злословил каждый нищий.
Сошлись на тайной вечере  князья
и  давние противники Бориса:
- Царь духом слаб! Бездействовать нельзя! –
решали  заговорщики. – Нет смысла!
- Да и не нашей крови он, мурза!
- Трон захватил коварством и обманом!
- Кто против Годунова? Все!!! Кто «за»,
чтоб государем  Федор стал, Романов?
Все согласились: - Федор – знатный муж.
- Романов к трону ближе всех по крови!
- Он  честен сердцем!  Он  корысти чужд
и  духом храбр,  и  крепкого здоровья!
Но Годунов зря время не терял:
он поощрял доносы и наветы,
и  сам нередко подло поступал,
желая  сжить кого-либо со света.
Борис  не первый год жил при дворе.
Как азиат, он признавал не право,
а ловкость, хитрость, силу и расчет.
Ему уже давно мешал Романов.
Он понимал:  Романов – царский брат,
пусть сводный, но и этого не мало!
И за его права горой стоят
известные  фамилии,  и  рано
иль поздно -  люди эти задурят.
Ну, а травить царей, они умеют -
всего и дел-то: выбрать нужный яд….
И царь призвал на помощь казначея


___________________
1 Годунов Борис –  шурин  (брат жены)  бездетного царя Федора Иоанновича, сына Ивана Грозного от  первого   брака с Анастасией Романовной Юрьевой, родной теткой  Филарета. После смерти Федора Иоанновича – русский царь. Из страха потерять власть подверг опале  всю фамилию Романовых.

не своего - Романова слугу,
осыпал его милостью и лаской,
и приказал: сокрыть в глухом углу
их дома куль с сухой, душистой травкой,
потом сложить донос:  мол, на царя
 Романовы – опасные злодеи
готовят лихо – варят втихаря
отвар из трав. По виду это зелье
не что иное, как смертельный яд.
Царь протянул кошель:  – Твоя награда!
И перевел на казначея взгляд:
- Теперь ступай и сделай все как надо!
Сыск учинял окольничий царя.
Он тряс перед Романовым доносом
тот возражал: - Клевещет кто-то зря!
Пустое! Вот кладовка. Это просо,
это пшеница. Все запасы впрок!
Хозяюшка, накрой-ка стол для гостя!
Но гость направил палец на мешок:
- А это что?  Придуриваться брось мне!
Суд над семьей Романовых был скор.
Романов Федор силой по навету
пострижен был и внове наречен
перед людьми и Богом - Филаретом.2
Царь рассудил: - Уединенный скит -
Антониева  пустошь… Чем не место,
чтоб Филарет был всеми позабыт?
Нам с ним в Москве уже давненько тесно!
               
            ПЕРВАЯ ГЛАВА
               
   Антониев Сийский   монастырь
          1601-1604
               
            I
- Что  встал как  столб?  Пошел  отсюда  прочь,
да  прихвати  с  собой  пустые  миски! -
монах  метнулся  к  приставу.  – Помочь?!
У! – кулаком  затряс  он:  - пес Борискин!
Уйди! Да затвори  плотнее  дверь!
Бориска  мыслил,  что  он самый  хитрый,
но  похитрей  его  сыскался  зверь!
Эй,  пристав,  ты  слыхал, царевич  Дмитрий3
не  помер. Нет!  Жив и  вернуть  готов
себе  и  трон,   и шапку  Мономаха.
Попрыгает  еще  твой  Годунов,
ждут  его  шею  и   топор,  и  плаха.
Сел  нrj ntcyjа  скамью: - И  я дождусь   уже!
Мне  зримы,  пристав,  и  твои  напасти…
- Брось, Филарет, монаху   о  душе
пристало  больше  мнить, а  не  о  власти, -
прервал   его с  усмешкой   Воейков.4
-  Слыхал я, - он воззрился на  монаха,-
от  чересчур  болтл – Еще  есть  слух, -
продолжил  пристав,- и такое  треплют,
что  вышел он из  ваших бывших  слуг,
что Гришка  он  фамилии Отрепьев!5
Монах вскочил: - Отрепьев?! Брешешь пес!
Не  много ли вкруг Дмитрия тумана?
___________________
2Филарет –  насильно постриженный в  монахи Федор Никитич  Романов, отец первого русского царя  из династии Романовых – Михаила Федоровича Романова, прадед Петра 1. Годы жизни 1554 - 1633
3Царевич Дмитрий – сын Ивана Грозного от восьмого брака с  Марией Нагой, проживающий после смерти отца в своем  уделе в Угличе вместе с матерью. По одной из версий он был убит наемными убийцами по тайному   приказу  Бориса   Годунова.
4Воейков – пристав, надсмотрщик, выбранный  Борисом Годуновым для  строгого надзора за Филаретом
5Отрепьев Григорий – холоп Романовых, в последствие монах Чудова монастыря, расстрига и   Лжедмитрий 1


- Что сам слыхал, то и тебе принес!
А ты никак взволнован? Эй, Романов!
Ты меня  слышишь? Слышишь или нет?
Ну, что ты, как бодливая корова,
уставился? Сознайся, Филарет,
что для тебя молва эта не нова!
- Да не кричи ты, Воейков, я слышу! –
монах был тих. – Ступай! А я вздремну.
Усердье, братец, может вызвать грыжу.
Ну,- он  прикрикнул, - прочь! Иль  прокляну.
Затряс  большим  тяжелым  кулачищем:
- Вынюхиваешь  все,  юлишь,  как  пес!
И,  выпучив  на  пристава  глазища,
поднес ему кулак  под  самый  нос.
Тот не  смутился: - Слышь, я  разумею,
что  ты все знал о Дмитрии? Ведь так?!
А про себя смекнул:  – Такой  скорее
прибьет, чем скажет. Осмелел   монах,
переменился, дерзок стал и вздорен.
Ой, чувствую, не зря это,  не зря -
топтун завелся. Он и носит  с воли
измену в скит.  Уведомить  царя?!
Нет! Нет! Спешу! Здесь надо  все  проверить:
с  кем видится, беседуют о чем…
И  Воейков два шага сделал к двери:
- со временем дознаюсь обо всем.
- Ну,  прощевай, пока! – и пристав  вышел,
прислушался,  вогнал в  скобу   засов.
- Вот так-то, - буркнул, - будут тебе мыши
компанией на  несколько  часов.

                II

А Филарет  один  в  своей  келейке
холодной,  полутемной и сырой,
в  потертой рясе, в  старенькой  скуфейке
метался  от  одной  стены  к  другой.
И  вместе с  ним  метался  свет  лампадки:
то  замирал,  то  вновь  пускался в пляс.
Теперь  он  знал,  каким  бывает  шатким
благополучье. Уж в который  раз
пытался  он  сыскать беды  начало.
- Был  молод,  смел,  был к подвигам  готов,
учен, но глуп,  молился  Богу   мало,
не  опасался  хитростей   врагов.
Был  и  народу  и  царю  угоден,
надеялся  судьбу  держать в  узде!
Но как  удержишь,  если  за  поводья
её   не  сам ты  водишь,  а  злодей.
- И  вот  я  где!  Враги  мои,  смотрите,-
развел он  руки, - это  Сийский  скит,
сам  я -  монах,   чернец,   а  мой  мучитель, -
он  сжал виски, - гонитель  мой царит!
Но  разве не  должны  мы были  вместе
делить с ним  власть? Да, он  мне  клялся в том!
Он обещал! А сам опутал лестью.
И я поверил! О, я был глупцом!
Он  встал к стене,  уперся в брус  затылком,
Подумал: -  Где-то так же вот жена
монашествует в Заонежье,  в ссылке…
Ну,  ладно я!  Ее-то, в чем вина?!
В  чем дети пред Борисом виноваты?
Их-то за  что всех в  Белозерский  скит
сослал  злодей?! Но  близок час  расплаты,
за  всех за них Отрепьев  отомстит!
Все в скорости  должно  перемениться…
Ужо  дождусь! -  монах  взглянул  на  свет:
- Темнеет, солнце  рано  здесь  садится,-
и  к  образам  склонился  Филарет.
Лились  слова  в холодный  сумрак  кельи
и слышалось: «…храни  их, не  покинь,
дай  силы  мне… - и  уже,  встав с  коленей,
трехкратное:  Аминь. Аминь. Аминь».

                III

Тянулись  дни  в  тоске,  в  смиренье  внешнем,
в  молитвах, в  покаянии,   в   постах,
но  теплилась в его  душе  надежда,
что  ссылка   не  конец  пути - этап,
отрезок  еще  очень  долгой  жизни,
а  все  стерпеть  ему  достанет  сил.
Куда  трудней  бежать  от  скорбных  мыслей
о  всех  родных,  кого  Борис  сгубил.
А  их  немало: мать, отец,  три  брата,
их  жены, дети,  члены  их  семей.
 «До  всех  добрался, душегуб  проклятый,
боится,  что  мы  родом  познатней,
что на  престол  имеем  больше  права,
чем  он,  досель  безвестный  Годунов…»
Он  вспоминал семью,  детей  ораву –
горластых  забияк  и  драчунов;
хозяйство,  дом, что  срублен был добротно,
конюшню,  красногнедых  рысаков,
рыбалку,  соколиную  охоту,
все  то,  что  отнял  силой  Годунов.

                IV

Раздумья  дня   сменялись  сном  тревожным,
удушливым,   и  снился   всякий  раз
ему  один  и  тот же  осторожный
опасный  зверь  со  злобной  парой  глаз.
Зверь  водит  носом,  он  кого-то  ищет,
Крадется  в  предвкушении  борьбы,
один  прыжок - и  вот с оскалом  хищным
он перед  ним.  Поднялся на дыбы,
когтями впился в плоть, отбросил  к двери.
- Жаль,   дверь  закрыта! Где же Воейков?
И  вдруг он  видит пред собой не  зверя -
пред ним в звериной  шкуре Годунов!
Царь – оборотень! Вот она  разгадка
злодейств  Бориса!  Это  точно он!!!
И, распахнув  глаза,  готовый к схватке,
он  понимал, что  это  только  сон.
Всего  лишь  сон,  но  так  на  явь  похожий,
как  неподделен  крик,  животный  страх.
- Вон  и  мурашки, - он  взглянул на кожу, -
и  липкий пот, и боль,  и дрожь  в ногах.
Ему  хотелось  выть,  как  волк  на  звезды
протяжно  воет,  вскинув  морду  ввысь,
и  подступала  мысль,  что  слишком  поздно
надеяться,  что  долгой  будет  жизнь.
- Да и зачем  нужна  мне  жизнь  такая?
Мой дух убог, он немощен от бед.
Пошли мне смерть, -  ко  Спасу  подступая,
все  больше  распалялся  Филарет.
- Зачем  унижен  я? Зачем  заброшен
Тобою  в дикий и безлюдный  край?
В  чем  пред  Тобой я провинился  в  прошлом?
Что  искупаю? Ну,  же,  отвечай!
Молчишь? Молчи! Да  я и сам  все  знаю!
И на  скамье,  свернувшись калачом
и  глаз  до бела  света  не  смыкая,
он  все  лежал и думал о былом.

                V

Он  вспоминал  себя. Какой  был  щеголь!
А  как  любил  обхаживать  девиц!
И  мало  кто  из  них  морали  строгой 
придерживался, но…   - Женись! Женись! –
ворчала  мать и к месту  и  не к месту:
- Довольно  тебе  славы  вертуна.
Не мальчик  уж!  Отец тебе  невесту
сам присмотрел!   Из  Шестовых6  она.
Он возмущался: - Нет  во  мне  охоты
с  женой  скучать. Вот  нагуляюсь  всласть…
Но  оженился,  не  прошло  и  года,
уж шибко Ксеня  по  сердцу  пришлась:
умна,  мила,  и  статна,  и здорова –
все в меру,  не  добавить, не  отнять.
И  вздорною  бывал, и покорной,
и пожурить  могла,  и  приласкать.
Была в заветных  умыслах  подмогой,
но с горечью  корила  всякий  раз:
- Ой, Феденька,  ты  не  боишься Бога,
а  ведь  ему  все  ведомо  про  нас.
- А  может,  нет! - смеялся  он. – Дуреха,
ему на всех на нас не хватит  глаз.
Ты  лучше  языком  поменьше  трекай,
а  то  услышит  кто,  не  в  добрый  час.
Но  Ксеня не  сдавалась: - Федор, любый,
не  искушай  судьбу,  остерегись,
а то,  какого  б не  случилось худа!
Он  обрывал ее: - Жена,  уймись!
Она  смирялась,  но  смотрела  строго,
вдруг  принимаясь  заново пенять:

______________________
6Шестова Ксения Ивановна - дочь бедного костромского дворянина, жена Федора Никитича   Романова.  Она родила ему пятерых сыновей и одну дочь, из которых  выжил только сын Михаил. После разгрома фамилии Романовых Борисом Годуновым была насильно пострижена под именем   Марфы и сослана в Заонежские погосты, откуда вернулась после воцарения Лжедмитрия 1.


- Какой ты, Федор,  все  же  твердолобый!
А он  сердился: - Полно  зря  болтать!
Семейных  уз  боялся  он напрасно.
Родился  сын,  потом  за  сыном -  дочь…
Другие   были  дети….  О,  как  часто,
казалась  им  двоим  короткой  ночь!
Он избегал о том  воспоминаний,
гнал  прочь  и  все  ж  не  мог   их  побороть,
и  прежние  забытые  желанья
томили дух  и  изнуряли  плоть….
               
                VI

Но  наступало  утро  и  смотритель,
как и  вчера,  как  много  дней  назад
входил без  стука  в  келью: - Жив,  хулитель,
царя  Бориса?! Что молчишь? Не рад!?
И мне поверь совсем не до веселья!
А, впрочем, нам друг друга не понять…
И густо,  изрыгая  дух  похмельный,
надсмотрщик  жалил: - Сладко  было  спать?
И  так  без  перемен  шел  год  за  годом
в  краях  далеких,  средь людей  чужих
и,  если  б  не  услуги  доброхотов
из  пришлых  богомольцев,  о  родных
он  не  имел  бы  никаких  известий,
не  знал  бы,   живы  ль  дети  и  жена, 
что  с  младшим  братом,   и  каким   бесчестьям
еще  подверг  семью  их   Сатана.
Но Воейков служил Борису верно
не  за  коврижки, он служил  за мзду,
и проявлял усердье соразмерно
вознагражденью. Он привык к труду,
знал свое дело. Чтоб не быть в накладе,
он  наблюдал, подслушивал, следил
и все царю отписывал в докладах,
надеясь  всякий раз, что угодил.
Но Филарет был   узником особым.
Царь сам его о том предупредил:
- Не проморгай, бди за монахом  строго,
гляди, чтобы  чего не натворил!
И пристав не дремал, провел дознанье,
обдумал факты… Мысль и подалась!
Конечно, богомольцы! Их свиданья
с  Романовым – и есть живая связь
монаха с волей! Значит,  так про  Гришку
 он все и сведал, - понял Воейков.
- Включу в доклад царю - не будет лишку!
И расписал все, не жалея слов.


               Москва
                1604

                I

Царь  испугался: - Вот  как!  Не  забыты
Романовы  в  Москве, народ  их  ждет?!
И  приказал  в ответ:  «… закрыть  приход,
Романова  возвесть  в архимандриты…».
- Как я могу  к нему  быть  милосердней? -
вскипел  Борис. – Он  должен быть  сокрыт
от  всех!   Пускай  еще  усердней
псалтырь  читает,  а  то  много  мнит
сам о себе,  надеется  расстричься,
утраченные  почести  вернуть…
Нет, Филарет, такого  не  случится! -
воскликнул Годунов. – О том забудь!
Не  быть тебе  помехой мне  и сыну,
и  лучше на моем пути не  стой.
Мне  б  было  легче  свесть  тебя в могилу,
чем  так  вот  канителиться с тобой.
И  свел бы! Да  боюсь  усилить  ропот
среди  бояр. Боюсь  озлить  народ.
Нет трепета ни в ком! Уже  холопы 
строчат  доносы на своих  господ.
Кругом  враги….  А  сколько из них  скрытых?
Всех  нужно до  единого  сыскать!
Царь  посмотрел на  стопку  челобитных:
-Спускать нельзя! В  острог  всех и пытать!
Пытать! Боярам  больше веры  нету.
Я  чувствую их  сговор за версту!
И он  вернулся в мыслях к Филарету
и дописал  письмо:  «… держать в скиту
без  послабленья,  чтобы  не  случилось.
Пусть  служит  Церкви, Богу, Небесам…»
А  здесь,- развел он руки, - я и  милость,
и наказанье  воздаю.  Все   сам!»

                II

И воздавал - казнил,  - кого  за  дело,
кого,  по  ложной  кляузе  за  зря,
и  мало  чье  семейство  уцелело
нетронутым  по  милости  царя.
Москва  роптала: -«Царь ума  лишился,
осунулся, нет на царе  лица,
опаслив  стал, уж  год  как   затворился
в Кремле, не кажет носа  из  дворца».
Сгустились  слухи  над Москвой,  как  тучи:
-   Царевич Дмитрий  жив!  Жив и здоров!
- Да  не  было  с ним  никакой  падучей.
- Довольно  мы  слыхали   брехунов!
- Да то не  Дмитрий,  Гришка  или  Семка!
С  огнем играет, лезет на рожон!
- Царевич Дмитрий был еще  ребенком,
когда убийца  ткнул его  ножом.
- Все  враки это! Парня не убили!
Погиб  тогда  мальчонка,  но  другой,
а  Дмитрия Нагие схоронили
от  Годунова!
                - Да  он  был  больной!
Был слаб! А  этот  чересчур  проворный
и   на царя  нисколько не похож.
Нет, то не он! -Царевич  сам  по  горлу
в  припадке  полоснул  себя….   
               
                - Вот  ложь!!!
Все  Годунов! На  нем  это злодейство!
- Не  мог царевич  сам  себя  убить!
- Лют  Годунов!  Знатнейшее  семейств
Романовых  посмел  искоренить!
- Трон  занял  через  кровь,  а не по праву.
- Забился и сидит в норе, как  крот.
Ну, ничего,  и на него  управу
царевич Дмитрий  вскорости  найдет.

           III               

Борис  боялся  всех: бояр, народа,
юродивых, ведуний,  колдунов
и  самозванца. Вот  уж  больше года
не  появлялся он  средь  крикунов.
Он  вспомнил  ведьму  старую.
                «…ты  грешен,
кровь  на  тебе», - трясла  она клюкой
и все  твердила: « Царь ты – царь  потешный.
Не долго  ждать,  уж  близок  царь  другой».
Он  отскочил тогда от  полоумной.
- Прочь! Прочь! – вскипел. – Эй, вырвать  ей  язык!
Но  ведьму заслонил  народ: - Не   вздумай!
Блаженная  она! – разнесся  крик.
Он  с  той  поры  не  покидал  покоев.
- Нет, нет, - твердил, - моя вина не в том,
что Дмитрий мертв. Он сам своей рукою
убил себя. Моя вина в другом.
Кем был я? Царским шурином. Как лестно
быть  тенью слабоумного  царя,
всегда  покорной и всегда полезной.
Но должен ли я был служить за зря
и все, что знал, что было мне знакомо
и  дорого  в  теченье многих лет
взять и отдать кому-нибудь другому?
Пусть меня судят  за ответ мой: «Нет»,
пусть  упрекнут  фамилией безвестной,
в злодействах обвинят,  моя вина
в том,  что я алчен был, корыстен сердцем,
что  страсть моей души была темна.
Я жаждал власти полной, абсолютной!
Я предавал друзей, казнил врагов,
казалось мне,  что властвовать нетрудно.
Я ошибался!  Тяжелей оков
чем  доля государя – нет на свете!
Отречься?! А что дальше? Вот вопрос!!!
Меня ждет постриг. Ну, а как же дети?
И царь вздохнул: - Нет! Лучше на погост,
 в  небытие! Так будет много лучше!
Я уж и зелье для себя припас.
Ну, а пока вернемся к дням насущным.
И он себя спросил в который раз:

                IV

- Так  кто  ж  на  самом  деле  самозванец,
что свою  жизнь не  ставит даже в  грош?
И  чей он будет:  свой  иль   иностранец?
На  первый  взгляд не  сразу и поймешь.
Допустим, это он -  Отрепьев  Гришка,-
продолжил  размышленья Годунов, -
но, кто  тогда  так  обольстил парнишку
от  роду лишь   семнадцати  годов,
что он  свершил такое  преступленье -
царем назвался!  Вряд ли б он  посмел
так  далеко  зайти  без  одобренья
самих  бояр.  Кто в одиночку  смел?!
Безумец!?  Нет! Виной  всему  поляки -
их нездоровый,  зверский  аппетит!
Да! Их  король  давно желает драки
со  шведами. Конечно!!!   Он  мне  мстит
за  то,  что я от  драки  отказался.
Пусть  сам  воюет  с ними!  Мне  война
со Швецией, - Борис  разволновался,-
иль с той же  Польшей  вовсе не нужна.
Пусть  все  решают  сами  меж  собою!
И  все-таки,  мог иль не  мог  король
настолько  уж  проникнуться  игрою,
чтоб  своему – поляку выбрать  роль
Лжедмитрия?  Мог иль не мог? Как  сведать?
Пожалуй,  нет!  Он  должен был смекнуть,
что, вызнав  все, Русь в гневе  может к  шведам
на  полном  основании  примкнуть.
Выходит,  это  все-таки  Отрепьев! –
сдавило грудь, в лицо ударил жар, -
- Видать,  не  зря,  не  зря в народе  треплют,
что Дмитрий – это  заговор  бояр.
Король в тени. А что  он  потеряет,
когда  исход  окажется  плохим?
Немного средств!  Ведь  Гришку  он  снабжает
деньгами. Мне  сдается,  что и Рим
охотно  самозванцу  потакает.
У  Рима  свой  в России  интерес.
А  Гришка ведь не только  обещает,
он  уж  иначе  крестится!  Балбес!
Пора  найти, пора поймать  злодея! –
Борис ударил кулаком о  стол.
- Никто не  смеет, нет,  никто не  смеет,-
вскричал он, - у меня отнять  престол!!!
Пытать и вызнать  все у иноверца!
Бояре  мне  ответят головой!
Вдруг образ  убиенного  младенца
возник  пред ним. Борис  взмахнул рукой.

                V

- Зачем  ты  здесь?! Зачем?!  Прочь! Прочь! Изыди!
Я  знаю,  тебя  нет! Ты – тень, туман.
Не  подходи! Эй,  кто  там? Помогите!!!
Басманов,7 посмотри,  кто это  там!
-Где,  государь? – он  осмотрел покои.
-Здесь никого!
                - Ты  смотришь не туда!
Вон в том  углу, - царь  показал  рукою
-Смотри, смотри! Ты  видишь его? Да?
- Нет,  государь! Сквозняк  качает  полог,-
он подошел и приподнял  парчу.
- Да  как  же  нет!  Вглядись, вот он - ребенок.
Гони! Я  его  видеть не хочу!
И Годунов закрыл глаза ладонью.
- Он здесь еще?  Басманов  промолчал.
- Гони  его! Гони! Иль ты не понял?
Басманов,  ты  прогнал его?
                - Прогнал!
-Ну,  слава  Богу! – царь перекрестился.
-Который день приходит и молчит.
- Борис Васильич, мальчик вам примнился,-
вдруг возразил Басманов. – Кремль  закрыт.
-Ты ничего не понял, воевода!
Закрыт иль нет - мальчишке все равно!
Мне говорить с тобою нет охоты.
Ступай и занавесь плотней окно.
Басманов вышел, постоял у двери,
прислушался.  Не  слышно голосов.
- Блажит Борис,- Басманов был растерян,-
закроется и кряду столь  часов
сидит  впотьмах. Тут  не один мальчишка
привидится, а нечто пострашней, -
вздохнул Басманов. – Царь, пожалуй, слишком
опаслив стал, пугается теней.
А царь  хворал. Но лекарь правил  тело,
__________________________
7Басманов Петр Федорович – любимец Годунова,  возведен им в звание воеводы в обход местнических интересов боярства,  после смерти Годунова изменил присяге, данной его сыну  Федору,  и перешел на сторону Лжедмитрия 1

а у него недужила душа,
и с каждым  днем все более  чернела,
и  нечем   было  душу утешать.
В ней  что-то безвозвратно надломилось,
лишив   притока  новых  свежих  сил,
оставив боль,  что с давних  пор  копилась,
да  тяжкий грех,  что он  не отмолил.
Стал белый  свет царю  совсем не милым,
 а  по округе  разнеслась  молва,
что  Годунов с  нечистой   связан  силой,
что у него  дурная голова.
- Бес, не иначе, над царем глумится!
- Изводит! – говорили  шепотком.
- Какого-то мальчишку он  боится.
- И поделом ему,  и поделом!!!

                VI

А  Годунов сидел в Кремле без дела,
перебирая в мыслях  воевод:
- Мстиславский8   плох, воюет  неумело,
под Новгородом встал, да письма шлет.
Ни одного нет   на победу  шанса, -
вздохнул Борис. - Чего он только ждет?
Войск  вдвое больше чем у самозванца!
Нет,  пишет  снова:   « … надобно  еще…».
И  Дмитрий Шуйский9  к бою с  самозванцем
спешит не очень,  медлит  воевать,
и  не  идет к Мстиславскому.   Под  Брянском
стоит и пишет,  тоже  просит  рать.
Ужели   сговорились меж  собою
и  оба мне в глаза  пускают  пыль? -
раздумывал Борис.- Вон  сдал без боя
Мосальский10   лжецаревичу  Путивль.
Сдается мне,  лукавят  воеводы,
потворствуют  разбойнику,  юлят.
И никакой не видно в них охоты
сниматься с мест и в бой вести  солдат.
В войсках  разброд. Князья не держат слово
________________________
8Мстиславский  Федор Иванович – князь, первый боярин, царский  воевода.
9Шуйский Дмитрий Иванович – князь, первый боярин, царский воевода, брат Василия Шуйского
10Мосальский Василий Рубец – князь, боярин, царский воевода, способствовал воцарению  Лжедмитрия 1

и  ездят к самозванцу на поклон.
Донос  пришел,  что будто Салтыковы11
Лжедмитрию отдали  крепость  Крон.
Не  вывел  змей. Теперь вот весь искусан.
Василий Шуйский12, как и брат, хитрит,
плетет  измену  во  сто  крат искусней,
таит  одно, другое говорит.
Ни  одного хорошего  известья,
ни  одного! О, как же я смешон!
Какою ложью и коварной лестью
я  был все это  время  окружен.
И вот все растворилось в одночасье.
Как жадно  я  глотал всевластья хмель,
не  распознав в нем страшного  несчастья.
О, как  похмелье  тяжко  мне  теперь!
Борис вздохнул: - Моя душа в уныньи,
ей не осилить более ни дня.
И он подумал с нежностью о сыне:
- Быть может он удачливей  меня.
Ну, вот и все! Тебе меня не жалко?-
Борис  взглянул на тень. – Ты здесь давно?
Ну, что ж смотри!  И он,  наполнив  чарку,
вдруг  выпил  яд  бесстрашно, как  вино.


                Путивль
                1605               
 
 Все в сборе: Шереметьев13, Салтыковы,
Голицыны14.  Лжедмитрий на коне.
Любимый  воевода   Годунова -
Басманов   наблюдает в стороне.
Не  видя  пользы  от  своей  отваги
в  войне,  в которой не было  врагов,
где  все  свои, он  изменил  присяге,
что  взял с него  когда-то Годунов,
_________________________
11Салтыковы – родовитое семейство, симпатизирующее польскому королю Сигизмунду 111
12Шуйский Василий Иванович - князь, боярин, царский воевода, после свержения Лжедмитрия 1  русский царь.
13Шереметьевы – фамилия  родовитого  московского боярства, перешедшего на сторону Лжедмитрия 1
14Голицыны – фамилия родовитого московского боярства,  участники  заговоров  Василия Шуйского    сначала  против Годунова, а  после и против Лжедмитрия 1


нарушил  обязательства  и клятву
быть верным государю. – Как я мог,-
он укорял себя, - я – воин ратный-
поверить в то, что Дмитрий – не подлог?!
Ведь я же вижу, вижу, непохож он
на Дмитрия:  мал ростом и крепыш,
рябая и веснушчатая рожа,
и некрасив  лицом  и  грязно-рыж.
- Нет, - отступил Басманов, - невозможно!
Царь ряженый! Да он же  просто шут!
И  спохватился: - Все! Теперь  уж  поздно
о  том кричать. Меня  или убьют,
иль назовут при всех умалишенным,-
он  оглядел  собравшихся бояр.
Здесь все играют подданных. Притворно
внимают самозванцу. Вот скандал!!!
Он  вдруг услышал шепот Салтыковых
и  обомлел. Забились   в голове.
слова: - Убили сына Годунова!
Убили Федю!!! Кто же  там в Москве
решился на такое преступленье?
Что сотворили? Ох,  и подлецы! –
кипел Басманов. – Нету им прощенья!
И горестно вздохнул: - Грешат отцы,
а   искупают   их ошибки дети!
Да разве Федя, Федор виноват
в  грехах  отца,  чтоб за него  в ответе
быть пред людьми? Да что ж они творят?
Он  вдруг  представил на минуту лица:
Молчанова15, а с ним  других князей
и  сокрушился: - Как! Как  мог Голицын
за дело взяться,  гаже и грязней
которого быть средь людей не может!?
Плох был Борис – злодей, боярам  чужд.
А кто они? Иль совесть их не гложет?
Иль нет вокруг иных забот и нужд?
Лжедмитрий – плут, его забудут скоро,
как только он свою исполнит роль.
Его сметут  потом все той же сворой
и  всем объявят «самозванец – голь».
Мальчишку жаль. Годами он как Федя,
____________________________
15Молчанов Михайла – князь, вместе с князем Василием Голицыным участвовал в убийстве Федора Годунова.

а, как зверек опаслив, я гляжу.
Ну,  что мне делать одному на свете?
Возьму ка   да мальчишке послужу!
Решить – решил, но был душой не весел,
печалил душу совести укор.
А  самозванец  Гришка   через месяц
по-царски   въехал на кремлевский  двор.

             
                Москва
                1605
               
                I

Входи. Садись. Отрепьев  зорким  взором
взглянул на Филарета. Сел на  трон.
- Я  пригласил  тебя  для  разговора.
А,  что  ты в самом деле  удивлен?
- Признаться не хотелось верить вздору,-
монах взглянул  на Гришку.  – Думал – врут!
- Нет,  просто это все пришлось мне  впору:
одежды, шапка. Сапоги не жмут!
Ну, а потом, (да ты держись смелее!)
могу тебе напомнить, - Нет! Нет!
Чего ты мелишь, Гришка? Бог с тобою!
Да то была пустая  болтовня.
А ты  совсем не дружишь с головою!
- Нет, это ты, ты  заразил  меня.
Я с той поры уже не знал покоя
ни одного единственного дня.
Я думал, что же сделать мне с собою,
как убедить всех в том, что Дмитрий – я!
Я так увлекся этою затеей,
так живо и так ярко представлял
себя другим, что скоро сам поверил,
в то, что царевич Дмитрий – это я!
А вдруг все так и есть на самом  деле?
А вдруг и впрямь  я скрылся от убийц.
- Как это может быть? Да  что ты мелешь?
Послушай сам себя! Остановись!
- Теперь уж поздно! Да и неохота!
Я – царь! Какой  огонь горит во мне!
Пока князья друг с другом сводят счеты,
я  нужен всем! Я нужен и тебе!!!
Мне – нет! Я в эти игры наигрался
и более играть – мне смысла нет!
- Сдается мне,  ты рано расписался,
Ты позабыл о сыне, Филарет!
- Сын слишком мал!
               -На этот день!
                - И  что же?
-Ты  должен думать о его  судьбе!
Давай друг другу, Филарет, поможем.
Сегодня ты мне,  завтра- я тебе.
- Чем я могу помочь  тебе  сегодня?
Ты  признан  целой своднею  бояр.
- Ты  прав, Никитич, прав,  но  ты мой «сродник»!
- Ложь это все!
                -  Да  выпусти ты пар!
Не хочешь,  как  царю,  мне  поклоняться?
Уж не  спина  ли  у  тебя  болит?
- Тебе бы Гришка  нужно  опасаться
всех тех, кто пред тобой  сейчас юлит.
- Ты изменился.
                - Поумнел  в неволе.
- Но за меня горой стоит народ!
- Не думаю,  ведь ты теперь  католик,
вероотступник. В  этом  твой  просчет.
- Ты недоверчив стал, отгородился
от всех душой.  Лукав ты,  Филарет!
- Ты тоже. Так  зачем  перекрестился,
ответить  можешь  прямо или нет?
- Причины две! Начну, пожалуй,  с личной,-
Отрепьев неохотно с трона встал,-
во-первых,  я увлекся  католичкой…
И Филарет заметил,  как он  мал,
как  суетлив  и как  самонадеян.
Подумал про себя: - Каков  глупец!
-… а,  во-вторых, что  для  меня  важнее,-
услышал Федор,- недостаток  средств.
Я,  может быть,  назвал причин и больше,
но  все они не стоят этих двух.
Мои карманы  пополняет Польша,
но  говорить о том не  стоит  вслух.
Вы  чересчур к католикам  суровы,
я это  все  обдумывал всерьез.
По заповедям  нужно жить Христовым,
а  как кому  креститься - не вопрос!
Он  помолчал, взглянул на Филарета:
- О деле не пора ль поговорить?
Но Федор уклонился от  ответа:
- Башки тебе, Григорий, не  сносить!

                II

Отрепьев  рассмеялся: - Ладно! Ладно!
Давай-ка без гаданий поживем.
А голова – она  всегда накладна,
вся дурь и блажь исходят из нее.
Теперь о деле! Что насторожился?
Хочу я,  чтобы ты, как «сродник»  мой,
прилюдно, перед всеми,  побожился,
что я - царевич Дмитрий.
               - Бог с тобой!
- Твоя  услуга будет не  забыта
и дорогой  оплачена  ценой.
Я  возведу тебя в митрополиты
епархии ….  Сам выбери,  какой!!!
- Ну,  что  же,  «царь»,  премного  благодарен.
Цена  достойна,  что ни  говори.
Но ты  в Кремле, ты  назван  государем,
кому  нужны  свидетельства мои?
- Всем,  в  ком  еще  не улеглись  сомненья,-
Отрепьев был заметно возбужден.
-А  главное, я полон нетерпенья!
Хочу  быть, Федор,  венчанным царем!
- Ну и венчайся,   разве есть  преграды?
- Есть и немало, лгать мне не с руки.
Я  не хочу навек заснуть от яда
или и впрямь остаться без башки!
- Вот значит как?  Боишься покушенья?
А говоришь, что  «признан», что «любим»!
- «Любим»  и «признан»  бедным населеньем,
а надо, чтоб был признан остальным.
Вот и прошу:  признай меня, как  «сродник»?
- Как «сродник»? Нет!  Меж нами нет родства!
- Есть! Твоя тетка?
                - Тетка? Ах ты, сводник!
- Ничуть! Она была женой  отца!
- Отца? Ты это говоришь серьезно?
И кто же твой отец, позволь узнать?-
Романов злился.
                - Его звали Грозным.
- Ах, Грозным! Ну, а кто же твоя мать?
- Мария по фамилии Нагая.
Она была его восьмой женой,
а  твоя тетка первой.
                - Понимаю!!!
Но родственной то связи никакой?! -
он рассмеялся. – Ну, а  как  Нагие?
Ужель и их сумел уговорить?
- Не вдруг, не сразу,  но…
                - Так что ж Мария
тебя готова сыном объявить?
- Дала согласье.
                - Ну, а как другие?
- С другими я пока не говорил, -
он хохотнул. – Мне не нужны чужие,
уговорить бы близкую «родню».
Он  посмотрел в упор на Филарета.
- Я – царь и до конца  идти готов.
Епархию берешь? Нет? Жду  ответа!
И Филарет кивнул: - Беру Ростов!
Хоть и мелькнула в голове  мыслишка:
- Да  как  царем  и   князем  вей Руси
отныне будет  плут  - Отрепьев Гришка?
Он уж хотел ответить: - Не  проси!
Но не посмел.
                - Что ж, прошлое забудем! -
Отрепьев Филарета  приобнял.
- А ты не  прост! Но  ссориться не будем,
что ты в Ростов сбегаешь  от меня.

                III

- Вот как бывает! - Федор  сбит был с толку.
- Выходит,  Гришку я  в цари  подбил?!
Но он в ту пору был совсем  ребенком,
как говорят, пешком под стол ходил.
Кто б мог подумать, что все так  случится?
Дурной для подражания  пример!
Был иноком, потом  сумел расстричься.
Не  ожидал таких в нем перемен.
Мальчишка заигрался в государя!
Да и какие  у него  мозги?
Ум не глубок и не по-царски правит,
куда не кинешь  взгляд - одни  враги.
Где Шереметьев, братья Салтыковы,
Голицыны? Их больше рядом нет!
Им Гришка нужен был, чтоб Годуновых
спровадить всем семейством  на тот свет!
Спровадили и, где они все? Нету!
-Эх, Гриша, ты не понял одного,
и главного, что песня твоя спета,
на трон бояре метят своего.
Конечно, им придется выждать время,
окрестный  люд  в подлоге  убедить,
расшевелить в нем прежние сомненья,
усилить ропот. Гришке поцарить,
я думаю, недолго доведется.
Венчанье его тоже не спасет.
И венчанным царям у нас живется
небезопасно:  кто от яда мрет,
кто от убийц наемных. Вот что странно,-
заметил Филарет, - из  воевод
при Гришке закрепился лишь Басманов,
причем, его  любимчиком  слывет,
обласкан, как когда-то Годуновым.
Хотя, здесь  вовсе странности  и  нет:
Басманов – человек средь знати новый
а  потому чужой. Вот в чем секрет!
Чужд всем и Гришка, хоть  он и  назвался
царевичем и внешне – многим друг.
Ну, а  надежно,  прочно не вписался
ни в тот и ни в  другой  боярский круг.
Боярам Гришка нынче не угоден.
И, хоть мне с ним сближаться, смысла нет,
но я,  благодаря ему, свободен,
и сын, и Марфа,  - думал  Филарет.
Мне его просьбу выполнить несложно.
Потом покаюсь. Только вот пред кем?
Пред теми, кто вперед меня подложно
назвали его Дмитрием – царем?
Но, кто из этих в меня камень кинет?
Все захотят остаться в стороне.
И он подумал с нежностью о сыне
и  с  затаенной  грустью о жене.

                IV

Мал еще  сын, и робок и бесстрастен.
Нрав кроткий, не в меня  пошел,  не  в мать,
должно быть, в тетку,  в мою тетку Настю.
Тихоня! А, поди, ж  сумела взять
и  укротить строптивого супруга.
Молва о них по всей Москве слыла,
будто им тяжко было  друг без друга,
будто  любовь  у них в семье была.
Недолго только….  Мир вокруг непознан!
Угодно ли то было небесам
или врагам, но царь с тех пор стал Грозным….
Кто отравил ее, дознался сам.
Она и умирала так покорно,
боясь наивно, что ее супруг
последует за ней в печали черной.
И почему  я это вспомнил вдруг? -
он помрачнел. – В нее то и  удался
мой Мишка.  Теткин нрав и так же хвор,
и так же  верит  хитростям боярским.
А их   только пусти на царский  двор,
так они  тут же и начнут лукавить.
свой интерес преследовать  во  всем,
да выгоду  искать. Сподручней  править
нам  будет с  Мишей  в будущем  вдвоем.
- А  что?- и Федор снова  размечтался.
- Сын – государь, а я - его  отец.
Сомнений нет -  наш бы союз  удался!
Мне  - власть, а сыну – скипетр и венец!
Не  плохо  б получилось, в самом деле,
не плохо б, - заключил он  горячо
и спохватился: - Долог путь до цели,
воды еще немало утечет.
Все впереди: мечты, свершенья,  планы…
Плыл над Москвою колокольный звон.
И Филарет взгрустнул: - Нет, слишком рано
нам с Мишкою рассчитывать на трон.
               
                V               
               
К тому ж на  трон охотников немало.
Василий Шуйский всех других ловчей,
глядит на трон, как кот глядит на сало.
А он умеет  изводить царей.
Взять Годуновых - и отца, и сына,
хоть в их крови он рук не замарал,
но  в смерти их он больше всех повинен!
 Кто,  как не он, Бориса  запугал?
Кто обвинял его во всех пороках?
Ведь это  Шуйский  в Угличе пытал
всех тех,  кто так расправился жестоко
с царевичем. О, он немало знал!
И  свои сети расставлял  искусно.
А  страсти в нем  всегда были  черны.
Он исподволь внушал Борису чувства 
сомнения  и тягостной вины.
Пожалуй,  Шуйский более  порочен,
чем Годунов – отметил Филарет, -   
его ни червь раскаянья не точит,
ни  жалости в нем к своим жертвам нет.
Голицын тоже б мог  в цари податься,
но он в сравненье с Шуйским не идет:
красавец, любит в обществе вращаться,
а  Шуйский – домосед  наоборот.
Голицын полон к действию охоты,
а старый князь для грязных дел своих
использует других людей без счета.
Ведь он – Голицын был в числе  троих,
что сына Годунова удавили.
Не погнушался! Вот тебе и князь!
Но сколько бы убийцы рук не мыли –
кровь не отмыть ничем – она не грязь!
И Шуйский это лучше многих знает -
чист, незапятнан, хоть смотри на свет,
не лезет в драку, медлит, выжидает,
когда  наступит и его момент.
Он  скоро и Отрепьева  погубит.
Кто перед ним,  ему  ведь все равно!
Голицына  народ теперь  не любит,
а  Шуйского  не любит уж давно!
Быть с ними или против них опасно.
Мне выгодней держаться в стороне,
подальше от Москвы, где  слишком часто
меняются цари. И хоть во мне
они теперь соперника не видят,-
подвел итог раздумьям Филарет,-
но Шуйский злонамерен, жаден, скрытен,
он может причинить мне много  бед.
Пусть думает, что я опалой сломлен,
что я монах,  что я духовный чин
и новой своей участью доволен.
А между тем  мой малолетний сын
окрепнет и права свои упрочит.
Пускай  живет пока в монастыре
при матери. Он сам того же хочет.

                VI

И Филарет направился к жене
поговорить, как на духу открыться,
от будущих невзгод предостеречь.
Но  он  никак не мог приноровиться
к  ней  новой. Он боялся этих встреч,
бранил себя,  что сух  с ней поневоле,
что видеть ее так и не привык
в монашеской одежде и в куколе.
И  вдруг подумал: - Вот ведь я -  мужик -
и  то успел немало измениться.
Ну, что  теперь   могло  б ее  привлечь
во  мне? Пожалуй,  что  косица, -
он усмехнулся, - та, что ниже плеч.
И  все-таки,-  вздохнул он с сожаленьем,-
нет Федора во мне, как не ищи,
и в Марфе нет той пылкой, страстной   Ксени….
Другие мы, ропщи иль не ропщи.
Все в руцах Божьих, - он перекрестился,
И вот уже  к  собору  подходя,
увидел сына,  что  в  песке  возился
с  мальчишками у стен монастыря,
Окликнул: - Мишка, чем это ты занят?
Тот помахал рукой: - Сейчас, отец!
Но Филарет ответил: - Сын, я к маме,-
а  про себя подумал: - Сорванец!

                VII

Жену  застал он за молитвой в келье,
но, не желая Ксении мешать,
присел на лавку, молча, в отдаленье,
готовый  сколько нужно подождать.
Но Филарету  ждать пришлось недолго,
жена устало поднялась с колен:
- Ну,  здравствуй. Повидать пришел ребенка?
В нем никаких особых перемен.
Он  промолчал.  Сказать ей: - Здравствуй, Ксюша,
иль  здравствуй Марфа. Как ее назвать?
Но,  не придумав, как же будет  лучше,
проговорил: - Пришел потолковать.
- Потолковать? Ты  чем-то растревожен?
И он  отметил уж  не в первый раз,
что голос Марфы  чересчур спокоен,
что  выцвел  омут ее  синих  глаз.
И Федор сник: - Я, Марфа, за советом.
- Ну, говори. О чем же будет речь?
- О сыне, - не замедлил он с ответом.
- Его должна ты более  беречь.
- Нам с сыном  снова  что-то угрожает?-
она  всем телом подалась вперед.
- Нет, ничего. Я видел,  он играет.
- Не понимаю,  что тебя гнетет?!
Страх Филарета  стал и ей понятен,
когда он объяснился до  конца.
Он уходил,  как в келью с криком: - Тятя! -
вбежал их сын и приобнял  отца.
- Ну,  все довольно, - обронил он сухо.
- Будь мужиком и отряхни  штаны -
они в песке.
                - Займи его наукой,-
он обернулся в сторону жены.
-  Ему не гоже вырасти   невеждой,
ведь  ноша  царской   власти  нелегка.
И он заметил, как жена с надеждой
и  с  гордостью взглянула на сынка.

                VIII

- Все обошлось, - вздохнул он с облегченьем,
их первый  вспоминая разговор
после разлуки, после заточенья,
когда за каждым словом стыл укор,
когда лились,  не прекращаясь, слезы
из ее синих, васильковых глаз
и зачастую было невозможно
понять обрывки ее горьких фраз.
Он соглашался: - Я за все в ответе!
Она сердилась: - Нет! Не в этом суть!
Как дальше жить, когда скорбит по детям
моя  душа? Как, Федя, все вернуть?!
То вдруг стихала. Говорила: - Федор,
я помню каждый день наш, как сейчас.
А ты?
             - Конечно! – он кивал. – Все годы
Я помнил о тебе. Скучал по вас!
- Скучал?! Ее менялось настроенье.
- Да как ты мог такое допустить?
И начинала вновь с ожесточеньем
его  во всем случившемся винить.
И говорила, не любя, не глядя,
а он молчал: - Зачем ей душу рвать?
Он был сильней. Он знал, что время сгладит,
утешит боль, лишь надо подождать.
Все повторялось вот до этой встречи,
но нужно было как-то дальше жить,
о сыне думать,  не страдать же вечно
о том, что никогда не возвратить.
- Все обошлось, - и он разгладил плечи,-
без слез, без горьких и обидных слов.
И, попрощавшись с ними: - Что ж, до встречи, -
отбыл к себе в епархию, в Ростов.

                Ростов
                1606

                I

Жил Филарет и службу нес в Ростове.
Все реже об  опале  вспоминал,
читал  псалтырь, труды по богословью,
в Москву  родных  проведать приезжал.
Ни с кем особо близко не сходился.
Им до сих пор был не решен вопрос,
как  заговор Романовых раскрылся
против Бориса? Кто  ему   донес?
- Теперь о том и не узнаешь сроду,
столь лет прошло. Кого в живых уж нет,
а кто  концы  поглубже  спрятал в воду, -
раздумывал о прошлом Филарет.
- Дознаться б только, кто был тем писакой!
И Филарет зря время не терял.
Он взял на службу отставного дьяка,
а  тот ему ответ и подсказал.
- Да тут, - он хмыкнул, - и секрета нету.
Кому мешал ты,  вот с того и спрос!
И утвердил  в догадке  Филарета,
что это Шуйский  на него  донес.
- Ну, ничего, - он помрачнел,  - успею
спрос учинить. Есть время впереди!
 А  ждать я научился,  ждать умею.
Еще  сочтемся,  Шуйский, погоди!
А дьяк и дальше стал служить исправно.
И из Москвы Романову  в Ростов
убористо писал о самом  главном,
на пустяки не тратя лишних слов,
чернила  экономя и  бумагу.

                II

Вот и сейчас митрополит читал:
«… князь Шуйский небывалую отвагу
всем   выказал и,  когда Гришка  спал,
вошел с войсками в Кремль, заняв все сразу
двенадцать, прежде запертых, ворот.
А воеводы  по его ж  приказу
сменили на постах  немецкий взвод,
что охранял покои самозванца,
но, чтоб от москвичей  все это скрыть
был пущен слух, что будто иностранцы
задумали   в Кремле царя убить.
А голытьба к царю благоволила,
«заступником» звала, «царь, а простой»
и, подхватив, кто топоры, кто вилы
во двор Кремля ввалились всей гурьбой.
Тут началась большая потасовка:
- Царя убить хотите? Не дадим!!!
И молотили немцев, хоть и ловко,
но доставалось часто и своим.
Князь Шуйский был доволен этой свалкой.
Он на нее рассчитывал не зря:
- Пусть подерутся! Немцев, тьфу, не жалко!
Зато есть время извести царя!
Но план его немного не сложился.
Один из слуг царя  забил в набат
и  Гришка  с молодой женою скрылся
из спальни. Обыскали все подряд,
но не нашли, и Шуйский  испугался.
Еще бы!  Отвечать-то головой!
Но не в бега пустился,  а собрался
и  весь обман раскрыл перед толпой.
Крест целовал, поклялся на иконе,
что царь – босяк, коварный еретик.
Ему ль такому восседать на троне?
И тут вдруг  на крыльце  дворца возник
с мечом в руках сам Гришка.  Вот не ждали:
царь и в белье  исподнем,  без венца!
Но только стали целиться  в пищали
по   Гришке, как он скрылся  в глубь дворца.
А дальше все совсем нелепо  вышло…»
и Филарет с волненьем дочитал:
« … царь ото всех хотел сбежать  по крышам
дворца,  но  поскользнулся и упал.
Упасть – упал, но насмерть не разбился
и, может быть, еще б и дальше жил,
когда б  Голицын  вдруг  не объявился.
Он  самозванство Гришки подтвердил.
Его признанье и решило дело…»
заканчивал дотошный дьяк письмо,
«царя  добили, истоптали тело
и  натянули маску на лицо…».
Митрополит представил эту сцену,
вздохнул, посланье  сжег.  Зачем  хранить?
Найдут, прочтут, усмотрят в нем измену.
С царями лучше вовсе не шутить!

                III

О Гришке Филарет  тужил  немного.
- У  всех лгунов  конец  всегда один! -
он  заключил. - Другая  есть  тревога,
надежно  ль  Марфой  опекаем сын.
Но сыну  ничего не  угрожало,
никто всерьез  не  брал его  в расчет
и это Филарета утешало:
- Сын  слишком  молод, слаб,  пусть  подрастет.
Да и ума  в  нем,  мне  сдается,  нету,
бесхитростен,  готов любую ложь
легко   принять за чистую монету.
Прост или глуп -  не  сразу  разберешь, -
с  досадою   подумал он о сыне.
Браню его, а сам в чем преуспел? 
В том, что душа снедаема гордыней?
Да  разве  я быть  схимником  хотел?
И Филарет, сжав  в кулаке распятье,
вознес его,  как  стяг,  над головой.
Я – воин, мне командовать бы ратью,
сесть  на коня,  вести отряды в бой
и чувствовать опасность ежечасно!
Кровь не течет во мне – она кипит.
И  мне  не  скрыть  своих  страстей под  рясой
и   не  смирить  их  чтением  молитв!
Зачем мне храма  замкнутые  своды,
удушливое марево свечей,
когда хочу движенья и свободы,
буланого коня  погорячей.
Но не кольчугу я ношу, а платье,
что против воли на себя надел.
Не меч держу в руке я, а распятье.
Как слеп я был, как поздно я прозрел!

                IV

Теперь я знаю,  путь к престолу  узкий,
на нем двоим никак не разойтись,
на первый план сейчас выходит  Шуйский.
Видать, еще   не  все перевелись
наследники  на  трон. И Шуйский тоже
мнит Рюриком себя.  Он плутовством
не брезгует. Болтают, что подложный
и документ есть у него о  том,
что он – плод  с  древа викинга. Люд  треплет,
мне, кстати, сообщал о том же  дьяк,
когда  еще  на троне был Отрепьев,
что  наш  посол был в Кракове. Не  всяк
туда б без принуждения поехал:
тревожно, смутно, можно и  пропасть
бесследно по дороге.  А  Волконский16
был в Польше тайно. Знать была напасть!
Но кто послал? Или послали оба?
______________________
16Волконский Григорий – князь, был послан в Краков Василием  Шуйским  с  особым поручением

Допустим Гришка? Нет, пожалуй, нет!
Скорее, князь с заданием особым
был  послан Шуйским, - думал Филарет
и, вероятно, с устным  сообщеньем.
Сдается мне, что Шуйский бы не стал
Отрепьева свергать, не зная мненья
все  той же  Польши. А когда узнал…
Митрополит вздохнул: - Все те же лица!
В интригах этим людям  равных нет!
Где Шуйский,  там Мстиславский и Голицын.
Голицын-Шуйский – слаженный дуэт!
Удастся ль им теперь договориться,
кто из них царь? Князь Шуйский, хоть и стар,
но в хитростях никто с ним не сравнится,
уж он сумеет  обвести  бояр.
Другое дело,  что узнал он в Польше?
Одно, что к Гришке интерес исчез,
что  никому он стал  не нужен больше.
А что еще? Загадок полный лес!

                V

Но, как о том могу я догадаться?!
В Москву! В Москву! – схватился  Филарет.
- Здесь более  нельзя  мне  оставаться!
Кто я теперь? Митрополит иль нет?
Ведь этот сан я получил  с позором
от самозванца. Да! Все  это так!
Но Гришка венчан был на трон Собором
и освещал его сам патриарх!
Быть может, зря я так обеспокоен,
и  Шуйскому  лишь на руку мой  сан,
ведь, чем он выше, тем я, что покойник,
все ближе и все ближе к небесам.
Ему поповства  для меня не жалко
и  что с того, что нынешний  Собор
уж отлучил от церкви патриарха,
что был при Гришке?  О, старик хитер!
Он ссориться со мною не захочет,
хоть, как соперник, я им устранен
еще был при Борисе,  но  непрочен
и слишком ненадежен его трон,
чтоб он решился враждовать открыто!
Уж я-то знаю,  Шуйский не дурак,
он мне оставит сан митрополита,
хотя и знает, что ему я  враг!
Все будет так, но с ним   на  расстоянье
держаться безопасней мне и впредь.
И Филарет  собрался в путь заранее,
чтобы к Собору  вовремя успеть.
Успел! Не опоздал и сам увидел,
как изменилось многое кругом.
А главное,  что, как он и предвидел,
Василий Шуйский избран был царем.
             
                Москва
                1606
                I

Москва гуляла широко, по-русски,
всю  дурость  выставляя на   показ.
- Венчается  на  царство- арство….Шуйский…-
раскатывался эхом зычный бас
поставленного  Шуйским патриарха.
И летний ветер  лихо  разносил
над  всей Москвой, гуляющей с размахом:
- Василий Шуйский – царь всея Руси.
Колокола на звонницах запели,
царя благословляя: - В добрый час.
Москва гуляла целую неделю
и  были  дармовыми хлеб и квас.
Плясали  для потехи  скоморохи
и  умники шутили, кто острей:
- Цари плодятся на Руси, как блохи,
венчаются на царство, кто быстрей.
- … и  кто  быстрее  будет на погосте!
Все  более  хмелели  мужики,
пускали  колья в ход,  трещали кости
и щедро  раздавались тумаки.
Визжали бабы: - Да  вы  что же гады!
Какие  злыдни! Ой! Какой позор!
И разгоняли буйный люд солдаты,
и  был похож на свалку  царский  двор:
повсюду мусор, грязь и запустенье.
- Ни страха пред  царем в народе нет,
 ни прежнего глубокого  почтенья,-
отметил с сожаленьем Филарет.
- Смотреть на это  все,  ей Богу, больно.
Не ведают и сами, что творят.
И произнес с ухмылкой недовольно,
невесело: - Нет на Руси  царя.
Бояре  злы! Еще бы им не злиться,
когда князь  Шуйский обошел  их  всех,
а подсадил на трон его Голицын.
Голицын – расторопный человек!
Нашел людишек званья небольшого,
сговорчивых,  таких  хоть пруд пруди,
подговорил на крик их - и готово, 
и выкрикнули: - Шуйского хотим!
Быть крикунами – это их работа!
А  кто  придумал этих  крикунов?
Не Шуйский, не Голицын и не  кто-то,
придумал их когда-то Годунов.
Он на придумки был  известный  мастер.
Уж так он сильно властвовать желал,
что изыскал людей особой масти.
Таких, - вздохнул Романов, - я знавал.
Они б могли в цари  возвесть  любого.
Могли б Голицына, но он толпе не мил,
клеймен  « убийцей  Феди  Годунова»,
а Шуйский  чист, хоть тоже всем постыл!
Келейный  царь! Провозглашен  сокрыто
от  всех земель и городов Руси
одной  Москвой, но  сан митрополита,
мне данный Гришкой, все же подтвердил.
Он оборвал себя: - Остынь, однако,
есть и другие мысли в голове.
И не пора ли  повидаться с дьяком,
поговорить, как тут дела в Москве.

                II

Дьяк  ждал  давно к себе митрополита.
- Чтоб был в Москве -  да в гости не зашел
за парочкою свеженьких секретов?
Придет намедни, - был он убежден.
Как,  оказалось,  ждал он не напрасно.
Едва  закат окрасил небосвод,
как  вдруг  услышал: - Эй, хозяин, здравствуй!
И  старый  пес  залаял  у ворот.
- Сейчас, сейчас, - дьяк  поспешил навстречу,
собаку придержал,  нашарил  ключ.
- В  дом  проходи, Никитич. Добрый вечер!
Пес хоть и стар, беззуб, но очень  злющ.
- Беззуб? А  что же держишь?
                - Для  острастки!
Вот ты готов был повернуть назад,
хоть  никакой в нем не было опаски.
Садись за  стол. Здесь  все, чем я богат:
блины, сметана, чай. Квасок найдется.
- Уважь, от  кваса я не откажусь.
Ну, как при Шуйском вам в Москве живется?
- Не говори под  руку -  поперхнусь.
- Ну-ну! Он наблюдал как дьяк из блюдца,
отхлебывая, пил   горячий чай
и пошутил: - Да, чтоб не поперхнуться
ты рот то чуть пошире разевай!
- Никак не можно. Взял щипцами сахар,
в чай обмакнул, потом отпил глоток,
одобрил вслух: - Со  вкусом и со  смаком,
на травках, очень значимый  чаек.
Зря  отказался.  Он допил  остатки,
довольно крякнул. Филарет молчал.
- Ну, а теперь, - дьяк хмыкнул, - по порядку
все  обскажу, что давеча  узнал.
               
                III

- Ну, не томи! Не виделись полгода.
Рассказывай,  что тут у вас и как.
- Писал тебе я,  помнишь, князь Волконский
с  посольством в Краков ездил? – начал дьяк.
- Припоминаю, к королю с бумагой
от  Гришки, что все, дескать, хорошо,
вступил на трон. Он посмотрел на дьяка.
- А что, он в Краков  что-то  вез еще?
- Не вез, а нес. В уме нес порученье
от Шуйского. Дьяк постучал слегка
себя по голове. Отбрось сомненья,
я это разузнал наверняка.
- Да,  что ты тянешь, не пойму я право!
Ну, говори, Щелканов, не робей!
- А то, что лучше  видеть Владислава17
___________
17 Владислав – сын польского короля Сигизмунда 111

на троне нам, чем Гришку!
                - Вот злодей! –
и Филарет вскочил. – Изменник! Ворог!
- Вестимо мне, - продолжил  снова дьяк, -
что  он узнать хотел насколько дорог
им Гришка,  ведь  могло бы быть и так,
что Польша б за Отрепьева вступилась,
пошла б войной на нас. Здесь Шуйский прав.
Вот тут-то мысль на свет и появилась,
ведь  сын у короля есть - Владислав.
Не лучше ль королю о нем подумать,
чем самозванца за царя держать.
Вот с Гришкой и расправились  без шума.
- Без шума говоришь? Но воевать
нам с Польшей  все  равно теперь придется.
Ведь Шуйский  стал царем - не Владислав!
Ужель  война с поляками   начнется!?
- Нет, думаю, Никитич, ты не прав!
- Не прав, не прав! Хорошее  начало
для Шуйского. А  что еще  узнал?
- Вторая новость, Михаил Молчанов
на Запад, в Польшу, кажется,  сбежал.
- Сбежал Молчанов?! Но зачем ему-то?
Голицыну и Шуйскому он  свой.
- Не только он. Вон с царскою печатью
бежал немного позже Шаховской.18
Князья бегут!
                - Куда?
                - Куда придется!
Ведь Шуйский никому в Москве не люб.
- А что при нем не  сладко им живется?
- Сам  знаешь, как он алчен,  подл  и  скуп.
- Нет не пойму я что-то, в самом деле,
зачем  Молчанов от царя сбежал?
- Затем, что не был он в царе уверен,
еще затем, что слишком много знал!
К тому же царь стал тихо избавляться
от тех, кто с ним был раньше заодно.
Романов отмахнулся: - Мне признаться,
бежал иль нет Молчанов,  все равно.
___________
18Шахавской Григорий Петрович – князь, участник заговора против Годунова, бежал   от преследований  Шуйского,  способствовал  вместе с Молчановым  появлению Лжедмитрия 11

-Вот и напрасно!  Разве царь  у власти!?
Боярин. А  бояре  все  равны
пред троном. Он для  всех  сейчас опасен.
Держись, Никитич, дальше от Москвы.
- Ну,  мне  пора, Щелканов. Все,  прощаюсь.
Когда вернусь, ответить не готов.
Вот завтра со своими повидаюсь
и  все. Пиши, как  прежде,  мне в Ростов.
Задерживаться здесь мне нет охоты.
- Ну, будь  здоров, Никитич! Буду ждать!
И дьяк  скорей засеменил к воротам,
чтоб кобеля цепного придержать.

               IV

Стоял июнь, разогревалось лето,
пылал на небе  солнца  пышный  блин.
Москва  хранила  многие  приметы
тех  лет,  когда он жил   здесь не один.
Но  все и в ней уж было по- другому,
она заметно  располнела вширь.
И  шел  сейчас он не к родному дому,
а  повидаться с сыном в монастырь,
а заодно и с Марфой  попрощаться.
Теперь он реже  думал о жене,
да и в Москве он  гостем был не частым.
И лишь под рясой где-то в глубине
тлел в сердце огонек  любви вчерашней,
не  нужной  никому из них теперь.
И Филарет заметно подуставший
открыл в ее покои тихо  дверь.
- Ну, здравствуй, Марфа,- начал он с порога.
- Ты? Что  так  рано? Здравствуй, Филарет.
Случилось  что?
                - Да, нет! Перед дорогой
зашел  проститься, - молвил он в ответ.
- Дорога на Ростов  сейчас опасна.
Поляки  рыщут, немцы,  всякий  сброд.
- Я  знаю, - отозвался он бесстрастно.
На волю нынче вырвался  народ.
Поляки  пьют, ведут себя  беспутно –
по деревням  бесчинствуют,  крадут.
Того  гляди, до  настоящей  смуты
нас эти  иноземцы  доведут.
- В поляках  много  всякого  лукавства, -
отозвалась жена. – От них весь вред.
- Московского им захотелось царства!
Но не видать его им! Нет! Нет! Нет! –
проговорил он убежденно,  с  жаром.
На  образ указал: - Его  проси,
чтоб  стало  ясно  всем,  всем и боярам,
кто  должен быть царем  всея Руси.

                V

Взглянул на Марфу.
                - Сын как?
                - Слава, Богу,-
она поспешно осенила грудь.
- Науки  постигает?
                - Понемногу.
- Хочу  еще раз на него взглянуть.
- Сейчас увидишь.  Мал  еще  мальчишка.
Всего  десятый  справили  годок.
-Вдруг Марфа  улыбнулась: - Вот и Мишка.
И Филарет навстречу  встал: - Сынок!
- Не богатырь, - в  который  раз  отметил,-
и худ, и слаб, и не румян  лицом.
Как  все  нескладно  сложено  на  свете:
мне  б быть  царем,  ему бы  чернецом.
А вслух  сказал: - Ты  изменился  внешне.
И Марфе  приказал: - Оставь нас, мать,
нам надо с Мишей о  земном,  о  грешном
между собой  чуть-чуть  потолковать.
Она  кивнула: - Да,  так  будет  лучше.
Внимательно  внимай отцу,  сынок.
Проговорила  так   на  всякий  случай
и  молча  удалилась  за  порог.
- Возьми  скамью,- отец  взглянул на сына,-
сейчас узнаю  крепость  твоих  рук.
Сын приподнял скамью, но, то ли,  длинной
она была излишне,  только  вдруг
он  выронил ее  отцу  на  ноги.
Но Филарет  был  терпелив и  дюж
до  многой боли,  отповеди  строгой
мальчишке  не  задал. –  Как  неуклюж,-
подумал с грустью. – Матерью  изнежен.
И сыну  вслух: - Скамью  поставь. Подвинь
ко мне поближе. Думаю  успешен
ты в обученье   больше. Как  латынь?
Дается?
          - Нет! – ответ был без лукавства
и  взгляд  прямой  открытый.
                – Надо  знать!
Наступит  день,  когда ты будешь  царством,
когда ты будешь Русью  управлять.
Он посмотрел на сына так  серьезно
будто не отрок был пред ним, а муж.
И сын ответил: – Быть царем  не просто.
Какой я царь! Я же  умом не дюж.
- Да, - Филарет  признал, - ты прав, не просто.
Ты  должен быть и милостив  и  яр,
а, если будешь вот таким вот  постным,
то быть тебе  игрушкою  бояр.
Но  Михаил был  вовсе не обижен
нелестною оценкою отца.
И  произнес: - Я мог бы  быть  пострижен,
оставить  свет, жить  жизнью чернеца.
- Да ты и впрямь не дюж  умом,  иль болен, -
глазами в сына впился Филарет.
- На то моей тебе не будет воли,
ты понял?
                - Да, - промолвил сын в ответ.
-Теперь  ступай. Нет более желанья
сейчас  внимать  мне  глупостям  твоим.
Учи латынь! Стремись усердней к знаньям,
и  кликни  мать,  мы с ней  поговорим!

                VI

Он был  взбешен. Перины да подушки…
Один средь  мамок,  нянек, да  старух,
вместо  наук -  забавы да  игрушки!
Не заглянуть ли  мне  в  его  сундук?!
Вон  что  удумал  отрок несмышленый!
Иль  надоумил  кто? Шептун какой?
Дознаюсь сам! И коридором темным
направился к игуменье.
                - Постой, -
грозил  он в темноту. - В  рот  только палец
вам положи, отхватите  всю  кисть!
Он  обнаружил Марфу  среди  стариц,
черниц, послушниц и вдруг  рявкнул: - Брысь!!!
Расселись тут, ленивые коровы!
Вон  как  расперло  вас  от болтовни!
И  вдруг  заметил  бабку Салтыкову,
Евкинию. – Ну,  кто  как не они,
не  Салтыковы? 
                Марфа  гневным  взором 
ожгла  его.  Но  он  был  слишком  зол:
- А  Салтыкова  здесь  своим  подолом
давно с усердьем  подметает пол!?
- Ты не в себе! Ответь  мне,  в  чем  причина!?
- Причина в чем?!  Очнись же,  наконец!
Разве к тебе  не  посылал  я сына?
Или меня  ослушался малец?
- Нет! Сын  твое  исполнил  порученье.
- Тогда не понимаю дело в чем?
- Замешкалась.
                - Ответь, есть  объясненье
тому,  что  сын готов  стать  чернецом?
Кто мысль ему привил о  постриженье?
Найду  врага,  как  следует  взыщу!
- Евкиния  здесь не  причем!  Поверь  мне!
Я  пострига  сама  не  допущу!
Он  поостыл.  – Гони  от  сына  няньку!
Пусть  он  растет  не  бабой – мужиком!
Приставь к нему  конюшенного  дядьку,
чтоб  обучал  его  езде  верхом,
учил коня седлать, мужской работе:
пилить, строгать, торговлю постигать –
что, где, почем и, наконец, охоте,
умению ружье в руках держать.
Она  молчала: -  Мишка  был  некрепкий,
худой  мальчишка,   грудь  не  широка.
А Филарет вещал: - …наш  сын не  девка,
ему не надо  округлять бока,
и дожидаться милостей  от жизни.
Согласна в этом ты со мной,   иль нет?
И Марфа,  оставляя  свои  мысли,
кивнула: - Да,  согласна, Филарет.
Ей и самой хотелось быть царицей,
как Филарету  князем и царем.
Сын был для них  той  слабенькой синицей,
что   стать могла прекрасным  журавлем.
Они  простились  холодно и сухо,
не  растопив  сердечной  парой  слов
возникшую  досаду  друг на друга,
и  Филарет  отправился в Ростов.

                VII

А между  тем  один в своих  покоях,
царь  Шуйский   плохо  ел  и плохо   спал.
Да  как  могло  случиться с ним  такое –
чтоб он – охотник -  и в капкан попал.
Он  вспомнил  про Бориса  Годунова.
- Опричник,  шурин Федора,  монгол.
Кем  был? Никем!  А  действовал толково.
Был  слезно зван народом на престол.
Все  просчитал  умом  витиеватым.
Мешал царевич? Он его  сгубил!
Изгнал Нагих, Мстиславских,  даже  брата
от  царского  престола  отдалил.
Все  зря! И на него  нашлась  управа,
ведь не о  двух же  был он  головах,
когда  Романов  промыслом  лукавым
сыскал  в,  от  всех  закрытых, закромах 
дворцовых тайн знакомую  фигуру
царевича.  Тому  уж  восемь  лет.
Не  знаю, - Шуйский  лгал, - всерьез иль сдуру
он  предложил  извлечь ее  на  свет.
Тогда, я помню,  сильно  испугался,-
себе  он  признавался в тишине.
- Ведь,  если  б этот замысел  удался,
я  б  был никем,  остался б  в  стороне.
А  так я – царь. Я – царь, а не Романов,
хоть  все  его и прочили в цари.
Нет,  жить на   белом  свете без  обмана
всегда  накладно,  что ни говори.
И Шуйский вновь ушел в воспоминанья:
- Тогда-то   я и понял,  наконец,
что,  только приложив чуть-чуть  старанья
я получу и скипетр,  и венец.
Я не был  глупой  мнительностью  скован,
и  предо  мною не  стоял вопрос,
писать,  иль нет Борису Годунову
на Федора Романова донос.
И написал,  что  знал. Хоть  знал я мало,
но этого хватило мне с лихвой.
На Федора  царь наложил опалу,
сослал  вместе с родными и семьей.
Я  проявил большую  осторожность,
никто не знал,  что это я донес.
А  мне  зато,  представилась возможность
о  троне призадуматься  всерьез.
Соперник  устранен был, но  осталась
идея о Лжедмитрии,  намек.
И  вот  тогда, ( а что  мне  оставалось?)
я  Польшу к той  задумке  и  привлек!

                VIII

Понес  тогда немалые  потери
во  всем. Меня б  до  смерти  засекли
прознай  все Годунов. Я  сам не верил,
в успех затеи. А уж  как  текли
к  полякам  деньги – полноводной речкой.
Когда б они  умели  их беречь!
Но  нужного  для  дела человечка
они  мне  все  же  помогли  испечь.
Удачно отыскали  где-то Гришку
Отрепьева. И  русский, и  смышлен,
вот  только жаль,  ума  в  нем  было  лишку,
да и игрой был  сильно  увлечен.
И  снова  Шуйский  вспоминал и снова:
-  Отрепьев  был горячим   чересчур,
не  только  опрокинул  Годунова,
но и бояр  пообщипал,  как  кур.
Сам  от  него  немало  натерпелся,-
царь прошлое, как угли, ворошил
и прежний страх сжимал клещами  сердце,-
уж  как  потешил  всех, повеселил.
Суд  надо мной собрал на Лобном  месте,
в  измене обвинил,  назначил  казнь,
помиловал, стыдил при всех, бесчестил.
Как  доверять  таким вот Гришкам власть!?
Теперь я сам подобен Годунову.
Как  легковерен все-таки народ,-
подумал Шуйский. – Дмитрия Второго
теперь в Москву, как государя ждет!
Гуляют  слухи,- Шуйский рассмеялся, -
такого  быть не может ( ха-ха-ха!),
чтоб самозванец Гришка жив  остался!
Нелепость! Вздор! Измена!  Чепуха!!!
О, подлый люд! Нет в болтунах  опаски!
Таких и на кол посадить не грех.
Болтают, мол, не  Дмитрий был  под  маской,
а вовсе неизвестный человек.
Но я то  знаю,  кто  стоит за этим.
Два беглеца – Молчанов с Шаховским.
Вот им и быть за этот слух в ответе.
А  срок  придет – еще поговорим!
Не миновать изменникам расплаты,
получат за неверность и слишком,-
старик забегал нервно по палатам,
грозя  кому-то  в воздух кулаком,
под  платье спрятал шапку Мономаха,
прислушиваясь к шороху  шагов,
и был  похож на  пойманную  птаху
сам опытный и  ловкий  птицелов.

                Ростов
                1607

                I

Прошло  чуть больше года. Из  посланий,
что  дьяк  в Ростов  с нарочным  посылал,
митрополит, хотя и с опозданьем,
но  о делах московских,  все  же,  знал.
Был летний вечер. Как на древках  стяги
полощет  ветр, вот  так  и пламя  свеч
раскачивал  сквозняк,  клоня к  бумаге,
что,  поднеся к ним, силился  прочесть
Романов Федор. Сдобный  текст   приветствий
 он  опустил, а посреди  листа
нашел  строку  глазами «…  сколько бедствий
нам давешняя  смута  принесла.
А  уж  готово  новое  лукавство!
И  варит  кашу  смуты  Шаховской.
Вновь  объявился и идет на царство
царевич  Дмитрий. Но,  кто  он   такой,
неведомо!  Видать,  пройдоха  ловкий.
Кто  говорит,  что это  польский жид,
другие,  что Матвей это Веревкин…»
внимательно читал митрополит.
« …Ну,  что  еще о нем в Москве  болтают,
то  упущу – совсем пустяшный  вздор.
Опасно то,  что  «Дмитрий» наступает,
Москве  грозят пожары и разор.
Не  знаю, доживу ли до позора,
совсем ослаб,  то  тут,  то  там болит.
А  самозванца  кличут  просто Вором,
Вор  Тушинский19, он в Тушино  стоит.
При нем довольно всякого народа,
поляков  много – гетманы, паны,
казаки  есть,  но и немало  сброда,
к нему сбежалась голь со  всей страны.
И  все  хотят с Москвой  серьезной драки,
будто не им придется умирать.
Доносят,  что на все  свои бумаги
Вор проставляет  царскую печать,
которую  берет  у Шаховского.
У  самозванца  есть  и  царский ларь.
А эти вещи убедят любого,
что Вор и есть  законный государь.
Добавлю от себя еще  два  слова…»
читал  посланье дьяка Филарет.
« …От Шуйского  сбежали  Салтыковы,
на  стороне царя  уж  многих  нет.»
Дьяк перечислил несколько фамилий,
что с Шуйским враждовали с давних пор
и  заключил: «…Василий  стал бессилен.
Два  нынче государя: он и Вор…».

                II

Романов  распрямил  свою  осанку,
посланье  сжег и  широко  зевнул.
Выходит,  зря  царь  привозил  останки
царевича  из Углича  в Москву.
Гроб  выставлял   в Соборе,   для показа,
сзывал людей из разных  областей
Нет,  самозванство,  видно,  как  проказу
не  вывести. Зло от него верней
иных интриг сметет царя и царство!
Князь изолгался,  правду извратил.
Ведь он сложил  не без лукавства
_______________
19Тушинский Вор – он же Лжедмитрий 11, по одной из версий он же Веревкин Матвей, попов сын,  обосновал свою столицу в местечке Тушино под Москвой

рассказ о том,  что Дмитрий сам  убил
себя,  зарезал   в приступе падучей.
 Откуда у ребенка взялся нож?
 Мог бы придумать что-нибудь и лучше.
 Какой дурак поверил в эту ложь!?
Тем более, что Шуйский  лгал  премного
и  прежде, не краснея, не стыдясь.
И мало  кто не  усмотрел   подлога
в  той  мумии   царевича,  что  князь
привез в Москву,  придал соборованью,
провозгласил торжественно  святым,
невинно убиенным. С опозданьем
признался, что ход дела был другим,
назвал убийц.  Все оказалось тщетным.
Нет на Руси царя! Забыт закон!
Любое злодеянье безответно!
Лжецы и плуты облепили трон!
Нет в Шуйском ничего от государя!
Пусть он хитер и наделен умом,
но  по повадкам  он простой боярин.
Недолго пребывать ему  царем.
Он  вновь зевнул. – Жаль,  мал сынок,  не  скоро
права на трон сумеет заявить.
Ну, а бояр надо на цепь, как  свору,
сажать   и сытно  вовремя  кормить.
Вот  так-то! Филарет вздохнул  устало.
Разоблачился. Свечи загасил
и  под широким  теплым одеялом
на  лавке до заутрени  почил.

                Тушино
                1608

                I 

 А близ Москвы на Тушинских  просторах
уже  кипела,  как в котле  смола,
людская масса – вольный лагерь Вора,
готовый на  разгульные дела.   
Народ был разным: бедные  поляки,
что  дома  славы не смогли  стяжать,
литовцы, запорожские казаки,
казаки с Дона. Им в кого  стрелять,
кого рубить значенья не имело,
награбить бы  вперед  на  много лет,
и не было им никакого дела,
царевич -  самозванец или нет.
Здесь  всяк был принят: чахлый и здоровый,
пришибленный  тяжелою  нуждой,
голодный,  злой,  решительно готовый
за все  сквитаться с собственной  судьбой.
Здесь  каждый  жаждал  получить  расплату,
все  возместить,  что жизнь не додала,
и  был весь мир пред ними виноватым
и за  свою вину  платил  сполна.
Платил разрухой,  мором,  разрушеньем.
Честь,  слезы,  кровь – все Вору  шло в зачет.
А в Тушино царило оживленье –
ватажничал  и  бражничал народ.
Но,  утомясь от долгого безделья
и  редких нерешительных  атак,
он  поднимал свой градус  настроенья
хмельным  угаром и азартом  драк.
Жизнь ни цены, ни  смысла не имела,
да за нее  никто и не давал
даже  гроша. И вольница  шумела.
Что будет завтра? А! Никто не знал!
Ведь  все  равно же некуда деваться-
у  многих ни кола, и ни  двора,
чем  бесприютно по свету  скитаться
и лаптем щи хлебать из топора,
уж лучше  быть  обутым и одетым.
Пусть не в свое. Но не велик и грех
разуть, раздеть  богатых в пользу бедных.
А их добра хватило бы на всех!
Люд  голодал. А голод – он не тетка,
чтобы   делиться лакомым куском.
И каждый,  кто с нуждой,  а кто с охоткой
разбоем добывал себе  прокорм,
приумножая плач  людской и беды,
проклятья получая себе в след,
надеясь с Вором  вместе до  победы
дойти,  чтоб не держать за все ответ.

                II

И Тушино, как воровское  царство,
шло в рост,  на  все четыре  стороны.
Среди поляков  процветало  пьянство.
Чего  искали  польские паны
здесь, на чужбине возле  самозванца?
Какой к нему питали интерес?
И кто  призвал в Россию  иностранцев?
Кто не жалел  на них  немалых  средств?
Ответ  был  прост! Все те же   Годуновы,
что Шуйский до  конца не истребил,
известное   семейство Салтыковых,
что  лезло  к власти, не жалея сил.
Немало и других, неродовитых,
имеющих достаточно  причин
лелеять  свои  кровные  обиды,
что,  походя,  им Шуйский наносил.

                III

Средь  тушинцев  был польский  пан Рожинский20 –
искатель  легкой  славы и чинов.
С  «царевичем» он  вел себя по-свински,
кричал, что в Польше нету  дураков,
готовых верить  снова в самозванца
и он – Рожинский - тоже не дурак,
а польский гетман.  Пусть он  болен  пьянством,
но  видит,  кто  есть  царь, а кто босяк.
- Так  что,  смотри  мне, - гетман для порядка
стращал «царя»,  внушая  всякий  раз, -
не вздумай убежать,  схвачу  за  пятки
и вытрясу  всю  дурь.  Усвой  сейчас,
что  мы  с тобой - два  сапога, мы – пара
и я тебя по-своему  люблю,
и ты не нужен более  боярам,
у них  свой интерес  есть к королю, -
внушал Рожинский  Дмитрию-Матвею
по-доброму, а то и тумаком.
- Усвой на раз – я никому не верю!
Добыча – мой, нет, твой и мой закон!
Так  что  ты лучше от меня не бегай!
Мне все равно, ты - Дмитрий иль Матвей?
Другое дело  гетман, пан Сапега21,
______________________________
20Рожинский – польский гетман,  командир польского войска в Тушино, сторонник Лжедмитрия 11,не подчинялся  приказам  своего короля.
21  Лев Сапега –  канцлер  в правительстве короля Сигизмунда 111

отловит и присвоит, как трофей.
 Но это в лучшем случае! А,  впрочем,
я сам  тебя, разбойник, попасу!
Пробьет мой час, и лакомый  кусочек
я мимо рта, поверь, не пронесу!
Уроки  пана не смущали Вора:
- Замес в печи, пирог  почти готов,
так  что получишь  свой кусочек  скоро.
А не пойти ль нам, гетман, на Ростов?
Пойдешь, Рожинский?
                - Да! – поляк поддакнул.
- И так немало  просидел  штанов.
Нет ничего пьяней хорошей  драки.
Ростов нам нужен? Что ж  возьмем Ростов!

               Ростов
                1608
               
                I

Ростов давно  манил к себе казаков –
торговый центр: меха и серебро.
Купечество вело  дела с размахом,
накапливая  разное  добро:
шелка, парчу и  камни-самоцветы.
- Ну не Ростов, а настоящий клад, -
шутили казаки. – Возьмем все это
и по домам. Да на какой нам ляд
царь этот сдался? То, что царь он – враки,
простой  рисковый парень, как и мы.
И, как и мы, он тоже хочет драки.
Эх, не сносить парнишке головы!
- Ну, а твоя намного ли целее?-
заметил кто-то.
                - Да пока цела, -
ответил первый. – Вот, сидит на шее,
как на колу - с похмелья  тяжела.
- Без головы намного тяжелее, -
сострил  второй, - ни выпить, ни поесть.
Поверь мне, братец, жить удобней с нею.
Все рассмеялись шутке: - Так и есть!!!
В Ростов попасть мечтали и поляки.
- Таких  богатств  не  много где найдешь.
Но им хотелось обойтись без  драки.
- Вот коль казакам драться невтерпеж,
пусть и дерутся - хватит им простора!
- Им руки не впервой в крови марать.
болтали ляхи. – Спишут все на Вора.
А Вору, что ж, придется  отвечать!

                II

Ростов был бит не раз то войском прусским,
то польским,  и сражаться он умел.
Вот и сейчас решал: - Пусть  правит  Шуйский,
хоть  не Ростовом выбран и не смел,
но  поклоняться  Вору нет  охоты.
Да и потом:  кто этот Вор таков,
что на Москву готов идти походом?
Зачем ведет с собой еретиков,
несет нам католическую веру? -
гадал  Ростов. – Такому не бывать!
Дадим-ка  самозванцу полной мерой
хорошей  взбучки.  Будет наших знать!
Ростова  не  сдадим ему без боя,
за веру постоим и  за царя!
И ростовчане  бились, как герои,
ни сил своих, ни жизней не щадя!
Но дни тянулись чередой,  и вскоре
живым пришлось собраться на совет,
и вместе с ними, запершись  в Соборе,
нес, как и прежде, службу  Филарет.
Казаки рвались в храм с ожесточеньем,
грозились сжечь затворников живьем.
Всем было ясно – нет путей к спасенью,
что надо  причаститься, а потом…
И вот настал он, час последней битвы.
Митрополит предвидел  наперед:
как многим нынче быть в числе убитых,
как  мало кому выжить повезет.
И  в своих мыслях оказался  правым.
Все  так и вышло. Сам он был  пленен,
переодет  шутом и для забавы
с бесчестьем к лжецарю  препровожден.
               
                Тушино
                1608

                I

Вор был взбешен: - А это  что  такое?
Кто  обрядил его в такой наряд?-
он  повернулся к пленнику  спиною.
- Все  слышали,  митрополит - мой  брат!
Он обошел телегу  шаг за  шагом,
бросая на  казаков  гневный  взгляд.
Распорядился: - Снять с него сермягу!
И Филарета обнял: - Как я рад!
Порастрясло, наверно, на ухабах?
Ужо, взыщу с охальников  потом!
Он  посмотрел с презрением на бабу:
- А это кто? Что это за  Содом?
Он попытался развязать веревки,
которыми был связан Филарет
с губастой бабой. И не без  сноровки
узлы  распутал. – Есть кто или нет,
кто хочет приголубить эту тетку?
Вор  рассмеялся: - Бесова ты дочь!
И, вдруг достав из голенища  плетку,
взмахнул над бабой: - Что расселась? Прочь!!!
Вор  снова  приобнял митрополита:
- Ты  что  молчишь? А ль брата не  узнал?
Все россказни о том, что я убит был
еще  младенцем, Шуйский распускал.
Он мастер на подобные затеи.
Известный плут!  Он  посмотрел кругом
и объяснил толпе: - Мой брат робеет.
Такая встреча!  Радость!  Вот мой дом.
Он потянул за локоть Филарета:
-  Входи смелее! Время отдохнуть,-
и  повернулся к тушинцам: – До  света,
что с брата сняли,  все должны вернуть!
А Филарет молчал. Был нем, как рыба.
Судьба над ним потешилась опять
и  снова предложила  сделать выбор:
иль умереть,  иль Вору подыграть.

               
                II

- Не  мнись! Входи! Иль захотел к «невесте»
в  телегу? –  Вор закашлялся  смешком.
- Не хочешь? Нет?! Тогда не  стой на месте,-
он  подтолкнул митрополита в дом.
Сказал: - Оденься. Поищи,  что гоже
вон в тех, обитых  кожей  сундуках, -
и указал рукой, - а после можно
ушицы похлебать из судака.
Он  крикнул: -  Фрол, как там насчет водицы?
Тот   отозвался: - Вам погорячей?
Вор объяснил: - Мой «сродник»  хочет мыться.
Не стой, а   управляйся побыстрей!
Уху хлебали молча.
                - Быть не может!?-
митрополит былое ворошил.
- Матвей Веревкин! Дело было в прошлом.
Он уж тогда разбоями грешил.
Немало и для Шуйского  старался,
а  все равно видать не угодил.
Теперь  вот, тьфу,  в  царевичи подался, -
и  Филарет вдруг ложку уронил.
- Узнал? – Матвей вздохнул. – Узнал, я вижу.
Уже и осудить меня готов?
А  знамо ли тебе, ты,  верно, слышал,
цари  своих не жалуют рабов.
- Мне знамо больше. Сам, как мои братья,
едва  не  сгинул   в пустоши глухой.
Он встал из-за  стола:  - А это платье
мне  справил Годунов – мучитель мой.
Но, - Филарет взглянул на Вора  прямо, -
когда-нибудь ты  это сам  поймешь,
что ничего на свете,  кроме  срама,
Матвей Веревкин, ты не наживешь!
Царевич Дмитрий мертв. Я сам останки
его в Москву из Углича  привез.
Открыли гроб. Он в нем. На шее ранка -
порез.   Царевич  мертв! Решен вопрос!
А кто же ты? Кто? Ты, Матвей - мятежник!
Ты - поджигатель! Смута, что пожар,
уничтожает все. Ты сам не прежний
и за тобой нет больше ни  бояр
и ни  народа. Все, чем ты разжился –
казаки, да блудливые паны
и худший среди них твой пан Рожинский.
Вот, кто доход имеет от  войны,
как,  впрочем, все «жолкевичи», «сапеги»,
в ком страсть наживы слишком горяча.
Ну, а тебе, Матвей, сколь ты  не бегай
еще за все придется отвечать.
- Пусть так, но люди Шуйским недовольны.
Им нужен царь не просто из бояр,
а  настоящий, от царева корня.
А Шуйский – тьфу! Что взять с него? Он  стар,
он подл, коварен….  Да, спроси любого.
Эй, Фрол, - Веревкин крикнул, - отвечай!
И Фрол кивнул: - Все так.  Вор вспыхнул снова:
- Вот, Филарет и ты об этом знай!
- Я  знаю!  Это тоже  мне известно.
И все ж ты будешь пойман и казнен!
- Еще посмотрим! Ну, а если честно,
уйду потом с казаками на Дон.
- Да, - Филарет вздохнул, - мечтаешь складно!
- Уйду! – Вор хмыкнул, - пара пустяков!
И вдруг махнул рукой: - А, впрочем, ладно,
а  то   проговорим до петухов.

                III

- Ты  вот  что, Филарет, ложись на печку.
А я, как мне и  должно почивать, -
он запалил две  восковые свечки,
взамен сгоревших, - лягу на кровать.
Митрополит прочел псалом устало,
зевнул, перекрестил щепотью рот,
залез на печь, накрылся шубой старой,
задумался….  Он слышал все: как кот
лакал сметану, что ему на блюде
оставил Фрол, как засопел Матвей,
как за окном перекликались люди.
Он наблюдал за пляскою теней
на  брусчатых и смолянистых  стенах.
И думал, думал, думал  про себя:
- Опальным был, а вот теперь стал  пленным.
Не очень-то щадит меня  судьба, -
былое подытожил он с  усмешкой.
- Я  снова  втянут в ход дурной игры
и  вновь меня используют как пешку.
Нет, пешкой быть мне только до поры!
Спать Филарету вовсе расхотелось.
- Что,  если изловчиться и бежать?
Нет! Не удастся! Нет, бежать – не дело! -
разволновался он. – Придется ждать!
Вокруг Москвы на десять верст погромы.
Казаки  Вора рушат все и жгут,
особенно боярские хоромы.
Одни в Москву от тушинцев бегут,
другие в лагерь к Тушинскому Вору,
сдаются сами в добровольный плен.
Вон Тушино  расстроился как город,
нет только крепостных высоких стен.
Да и кому за ними укрываться?
У гетманов и воевод – дома,
у  большинства – ни крова, ни богатства,
землянка, да заплечная сума.
Иные так и умирают в норах
без покаянья, в хвори и в нужде.
Мой крест вестим – служить им всем опорой,
всем им живущим в злобе и вражде.

                IV

Так,  все обговорив с самим собою,
митрополит под утро задремал
и вдруг  сквозь  сон услышал: -  Кто со мною?
Он спрыгнул с печки   и к окну припал:
кричали люди, лаяли собаки,
он разглядел Матвея  на коне,
отряд казаков с саблями,   поляков,
что  группою   теснились  в стороне.
Что там случилось, он узнал лишь после,
когда вернулся с «подвигов»  Матвей.
- Ну, как спалось? – он обратился к гостю
и  тут же крикнул: - Фрол,  супца налей.
Попотчуй-ка  нас с батюшкой обедом.
Взглянул на Филарета: - Что стоишь?
Тот возразил: - Обед я уж отведал.
Вор удивился: - А чего молчишь?
Освоился? Ты свой! Ты в доме  «брата»?
- Фрол, я надеюсь, брат мой не скучал?
он продолжал игру: – Супец богатый, -
и ложкой о тарелку застучал.
- А ты где был?- спросил  с нажимом Федор.
- Где был?- Веревкин ложку облизал,
взял кружку с чаем. – Не ответишь с ходу.
На промысле, народ поотощал.
 - Напромышляли?
                - Да!  На время  хватит.
- А после что?
                - Что после?   Ничего!
А у тебя неласковый характер.
Набычился. Но мне, «брат», все равно!
Устал я от казаков и от ляхов.
Серьезной каши с ними не сварить!
Пограбить можно. Жизнь моя не сахар.
Ну, да ее  уже  не изменить!
Теперь - или свобода, или плаха,
а  может хуже: острый нож иль яд.
Но нет во мне, Никитич, больше страха,
пора в Москву вести своих  ребят,
хотя и с ними все не так-то просто:
казаки – они сами по себе,
любой приказ воспринимают остро….
Зачем я это говорю тебе?
Поймешь ли,  нет? Порой я будто в клетке
и  каждый от меня чего-то ждет,
к примеру, ляхи,  хоть  воюют  редко
и  плохо,  но  кричат:  - Давай  расчет!

               
                V

Едва он смолк, как в дом вошел Рожинский.
- Изволишь «царь»  опять со мной хитрить?-
взревел он в голос.  – Я, учти,  по-свински
тебе не дам со мною поступить!
Ты обещал за выстрел – по монетке.
Он подступил к Матвею: - Слышишь, жмот!
- За  каждый -  нет, я обещал за  меткий,-
лукавил  Вор, - пропущенный не в счет.
- Что за народ, -  озлобился Рожинский,
кидаясь с кулаками на  «царя».
- Я  требую оплаты без заминки.
Я – не холоп. Я – гетман короля!
Вор  увернулся: - Расплачусь без драки,
отдам все деньги, только   не теперь,
а после рассмотрения  бумаги
с отчетом, сколько пуль попало в цель.
- Шалишь!  Сейчас я так тебя оглажу,
что  впредь тебе  совсем будет  невмочь
шутить  со мной. Но Вор вдруг крикнул: - Стража!
И гетману: - Пошел отсюда прочь!
Рожинский взвился: - Ну,  смотри, бродяга!
Меня задумал по миру пустить?
Не  выйдет, «царь»! Да я теперь и шага
тебе не дам из лагеря ступить!
Вор не ответил на угрозу пана.
- Поразвилось  тут всякого  дерьма! –
с досадой плюнул он. - И все карманы
свои хотят наполнить задарма.
Он посмотрел на Федора.  - Средь ляхов
слух разошелся, дескать, я – не царь,-
и он поправил ворот у рубахи.
- Теперь я знаю кто этот  звонарь!
Того гляди, пойдет все дело прахом.
Пора, пока не вздыбился народ,
тебя, Никитич, сделать патриархом,
а ты  уж  повенчаешь  в свой черед
меня, как полагается, на царство.
Ты  Филарет -  фигура хоть куда!
К тому ж печать безвинного страдальца
не стерлась на тебе. Ты слышишь, а?               
- Чего молчишь? - Вор улыбнулся хитро.
- Мысль хороша!? Ты что, Никитич, квел?
Забудь, что ты служил митрополитом,
тебя я в патриархи произвел.
               
               
                VI

Митрополит  ответил без заминки.
- Ты одного, Веревкин, не учел,
что ты – царь Дмитрий  только до поимки,
что эта лавка в доме – твой престол.
- Да ты уймись, не торопись с ответом,
и  перестань  махать своим перстом, -
Вор посмотрел в упор на Филарета.
- А лучше-ка  подумай  о простом,
о  суетном. В  миру  ведь все мы грешны.
И ты хоть и священник, но не свят.
Остынь, подумай, не глаголь поспешно!
- Что обо мне в народе  говорят?
- Рекут одно, а мыслят-то двояко, -
взглянул на Вора прямо Филарет, -
так-то свои, а вот среди поляков
в тебя,  как в государя, веры нет!
- Не в вере дело!  Нет в  поляках  страха!-
воскликнул   Вор. – Но раз таков ответ,
то мне не обойтись  без патриарха!
Так  нужно мне для дела, Филарет!
Вор был и вправду  крепко озадачен:
- Ты  слушай, после будешь возражать.
Твоя, Никитич, главная задача -
меня при всех на царство повенчать.
Венец  - моя последняя надежда.
Смирись, быть патриархом   твой удел!
Но  Филарет вскочил: - Да, как,  невежда,
ты  предложить  мне это  все   посмел?!
Остановись! И хоть тебе  не сложно
 который раз солгать перед толпой,
но   я – не шут! Мне  слушать бред твой тошно!
- Ну, полно, разошелся. Бог с  тобой!
Не кипятись, не будь таким сердитым!
Веревкин встал: - Ужели ты забыл,
кто, царь  какой, тебя  митрополитом
тому лет пять назад провозгласил?
Отрепьев!!! Как и я же – царь шутейный.
Надеюсь,  ты все  вспомнил!? Да иль нет!
- Юродствуешь? Я принял освещенье
перед  Собором! – крикнул Филарет.
- Остановись, Матвей, иль ты не русский?
Нельзя в цари венчаться   впопыхах!
Мой сан митрополита признан Шуйским
и  осветил его сам патриарх!
- Допустим, - Вор не выглядел смущенным,-
садись, сейчас мы все обговорим.
Ты будешь венчан в церкви, все законно!
Пойми, нам это выгодно двоим!
Брось, Филарет,  серчать. Уймись! Не дуйся!
Все это нужно только для того,
чтобы народ был убежден, что Шуйский
царь незаконный, только и всего!
Тебе, я знаю,  надобно того же!
Ну, подыграй себе и мне чуток.
Коль  сам   ты государем быть не можешь,
то может стать им Мишка, твой сынок!
- Нет, ты тогда становишься помехой
и  мне и Мишке, сыну моему!
- Да ты башкой  получше  покумекай,
ведь я царем не нужен никому.
Ну, кто меня, Матвея, в Кремль  пропустит,
на  трон посадит? Кто?  Нет, я не в счет! -
 он заключил свое признанье с грустью, -
тогда-то и наступит твой черед!
- Ну, что, Никитич, тебе стало жарко?-
съязвил Матвей. – Верь, цель у нас одна!
Теперь  согласен? Будешь патриархом?
И Филарет, вздохнув, ответил: - Да!

              Москва - Швеция
                1609

                I

Жизнь, как и время,  не стоит на месте.
Москва  переменилась, и давно.
Из окруженья Шуйского исчезли
все  те, кто были  с  князем  заодно.
И вот один,  свои  лелея беды
и  в войске остро чувствуя нужду,               
он  обратился за поддержкой к  шведам,
используя  их  давнюю  вражду
с  поляками.  Карл22  отозвался  скоро.
Он  ждал  давно от Шуйского  послов
для  заключенья   с  ними договора
о помощи,  но в качестве даров
хотел иметь он не  куниц, не  злато,
хоть и от них  не  отказался, нет,
а пожелал он в качестве расплаты
Ливонию  вперед на  сотню лет.
Послы в Москву  отправили  посланье:
«…Король – большой  корысти человек…»
Но царь уже был полон ожиданья
союзников. Он хмыкнул: - Целый век
ни  Карл, ни я не проживем на свете,
и более раздумывать не стал.
«…Пусть забирает…» - написал в ответе
и  на весь век  Ливонию отдал
________________________
22Карл 1Х – шведский король, дядя польского короля Сигизмунда 111, отнявший у племянника силой  шведский престол.

так просто,  будто одолжил целковый
из царского большого сундука.
Но Карл, обзаведясь землею новой,
царю  отправил   в  помощь  два  полка
с любезным пожеланием победы
и мирного  правленья  впереди
и потянулись по России  шведы
к Москве. Их командир Делагарди
совсем неплохо  понимал  по-русски,
он различал, где хвалят, где бранят,
а вел их воевода Скопин-Шуйский 23–
родной племянник  русского  царя.
Он  подгонял  солдат: -  Не  дрейфьте,  «Сеньки»!
Пошире  шаг. Вот  так! Не  отставать!
Но  шведским Сенькам  даже и за деньги
не  очень-то хотелось умирать
на необъятных,  но  чужих  просторах.
- Отсюда, -  они  думали, -  домой
вернуться доведется нам не скоро –
вон  сколько  верст  осталось  за  спиной.
Русь  представлялась им  страной безбрежной:
леса, луга,  не счесть  озер и рек,
а Шуйский  шведов  ждал в Москве с надеждой,
вынашивая  планы  на  успех
и на поимку Тушинского Вора.
- Вор  непременно должен быть живым, -
воображал  он, - привезен с позором
в Москву и,  в назиданье всем,  судим.
Царь ждал подмоги  уж  не  первый  месяц,
забыв о том, что русский договор
со шведами затронет интересы
Речь Посполитой и, что Польский двор
все это не оставит без вниманья.
Но, что гадать, что будет впереди!
Пока же царь томился ожиданьем,
где Скопин-Шуйский,  где  Делагарди?

                II

А шведы шли в Россию без хотенья,
ворчали, что привалы коротки,
________________________
23Скопин-Шуйский  Михаил Васильевич – племянник Василия и Дмитрия Шуйских, князь,  талантливый воевода.

а  Скопин-Шуйский часто с нетерпеньем
их подгонял: - Живей, живей, братки!
Героев ждет и слава и награда!
Но шведы, понимая через раз
чужую речь, кивали: - О! Оплата!
И ускоряли шаг: - Сейчас, сейчас.
Хотя,  не все так были легковерны:
- Ага, заплатят! Не за тем мы тут!
- Да у царя и денег нет,  наверно?!
- Цари скорей отнимут, чем дадут!
Но время шло, менялось настроенье,
они и не заметили,  когда
поход их превратился в наступленье,
что в двух шагах от них  уже  Москва.
Умолкли незаметно разговоры
о  пустяках от скуки у костра
и все бранили Тушинского Вора:
- Какой он царь! Поймать его пора!
Другие возражали: - Нет, уж! Хватит!
Пусть сами ловят, это их  земля.
- К тому же царь нам ничего не платит.
За весь поход ни одного рубля!
- Домой бы, братцы!
                - То совсем не  просто!
По одному до дома не дойти!
- У русских все другое, даже звезды!
- Вот если б нас повел Делагарди!
- Но где там! Он и русский – эти двое
между собой поладили вполне.
И Новгород,  и Тверь отняли с боем
у  Вора. Здесь бои как на войне,
как на войне увечья и потери, -
вздыхали шведы.
                –  Тут одно из двух:
или изловим этого злодея,
или испустим на чужбине дух.
- Пойди, пойми, что надо этим русским!
- Согласия меж ними не найдешь!
На «меньших» разделились и на «лучших».
Кто за кого - не сразу разберешь!
Все  «лучшие», - тут закипали споры,
-  верны  присяге, вере  и царю,
а «меньшие» поддерживают Вора,
чтобы при нем  стать ближе  ко Двору.
- Вот пусть бы меж собою и решали,
кто царь из них, а кто – мужик простой!
- Чтоб мы здесь  кровь свою не проливали!
Повоевали? Все! Пора домой!
Но как бы шведам не хотелось драться,
никто не брал  протесты их в расчет,
Делагарди намерен был  сражаться.
- Вперед, - взывал к солдатам он. – Вперед! -
со  Скопиным  бросаясь в наступленье.
- Поддать огня! – кричал, - огня поддать!
И Вор, ослабив вдруг сопротивленье,
от Подмосковья начал отступать
и  Скопинских отрядов сторониться.
Народ был счастлив: - Спасена Москва!
Под этот возглас и вошли  в столицу
лихие  русско-шведские  войска.
          
          Польша  -  Смоленск
                1609

Победное  вхожденье  иноземцев
и  Скопинских  дружин во двор Кремля
заставили сильнее биться сердце
не одного лишь русского царя.
Люд ликовал: - Ты наш спаситель, Скопин!!!
И свеж еще был радости угар,
как меж собой уже скрестили копья
два лагеря враждующих бояр.
Очнулась Польша.  Ей  вдруг  стало  ясно,
что  для нее  держаться в стороне
от  русских  дел становится  опасно,
что Карл давно мечтает о войне.
Он мог с царем договориться скрытно
о будущих  решительных  шагах
и о разделе Речи Посполитой.
А  если  вдруг  оно и вправду так!?
« Нет, - Сигизмунд24 отбросил  все сомненья, -
из  всех  врагов – сильнее  всех Москва,
настало время выходить из тени!
Я – рыцарь!»  И  король  свои войска
повел через  границу вглубь  России,
______________________
24Сигизмунд 111 Ваза – выборный польский король, враждовал  со своим дядей шведским королем Карлом 1Х, застрял под Смоленском

где, захватив ряд мелких городов,
не  прилагая никаких усилий,
наткнулся на Смоленск. Он  был  готов
принять  дары – хлеб, соль  от населенья,
ключ  получить от  городских ворот,
но,   встретив от  смолян  сопротивленье,
пожег  посады,  взял в кольцо, в оплот
своей пехотой   городскую  крепость,
не  раз на  приступ  шел и отступал.
Смоленск орешком  оказался крепким,
и  войску  короля не по зубам.
Зря Сигизмунд  осадами пытался
известь  смолян, зря  гнал  войска: -  Вперед!
Вольнолюбивый город не  сдавался
и  поддавал полякам в свой черед!

                Тушино
                1610
                I

Успех Москвы смутил царя казаков,
разволновал: -  Чего же дальше ждать?
Такого грандиозного размаха
событий  я  не мог предугадать, -
признался он.  - Я думал, будет просто.
О  том  мне и  Молчанов с Шаховским
не раз твердили, но теперь уж поздно
с них спрашивать. Их нет! Я здесь с одним
настырным паном, что  ко мне  прибился
и  корчит  воеводу из себя.
О, как мне надоел этот Рожинский.
Прилип  покрепче всякого  репья.
Он крикнул: - Фрол! План рухнул. Дело плохо!
Все  приняло серьезный оборот,
от казаков  нет никакого прока.
Бежать  нам надо! Да  открой же рот!
Чего молчишь?
               - Я думаю.
                - Вот  славно.
Соображай быстрей!  Рожинский пьян.
Да надо, Фрол,  не позабыть о главном –
переодеться.  Где простой кафтан?
- Вот  он!
               - И ты одень наряд попроще,
чтоб нас никто в потемках не признал.
Казну возьми. Пускай Рожинский ропщет
сам на себя. Лениво воевал!
Зато любил застольные беседы,
жаль,  не смогу с ним больше поболтать.
Через денек  сюда нагрянут шведы.
Фрол,  что ты медлишь? Нам пора бежать!
- Пора! Уж все готово для побега.
- Когда успел? Ты ж возишься с узлом?
- Ты сам смекни:  вон кони, вон телега.
Нам далеко не убежать верхом.
В  час хватятся? Не миновать погони.
А так намажем рожи и вперед!
- Ну, Фрол, ты башковит. А как же кони?
Порода. Стать. Нет, номер не пройдет!
- Измажем сажей их, хвосты обрежем,
отправимся без скарба,  налегке,
навоз нагрузим, лучше если свежий,
потом, Матвей, отмоемся в реке.
- А может без навоза?  Одуреем!
- Нет! Если кто и встретиться в пути,
то с ним все дело выгорит вернее.
Ну, кто к  дерьму  захочет подойти?!
- Отлично все задумано,  дружище!
И  чтоб я делал без затей твоих?-
Вор рассмеялся: - Пусть Рожинский ищет
по всем  дорогам пару верховых.

                II

Рожинский  головой о стену бился:
- Еще вчера Вор был в  моих  руках,
а  нынче - как сквозь землю провалился.
Все! Я  остался с носом, в дураках!
Зачем я гнул пред самозванцем  спину,
подыгрывал ему?  Все для чего?
Нет, этот русский – редкая скотина, -
Рожинский осушил стакан с вином.
- Сбежал  подлец, пока  я дрыхнул в неге.
Все это,  так и знай,  подстроил Фрол.
впряг  рысаков в навозную телегу,
Ее в кустах я давеча нашел,
а  рядом с нею порты, да рубахи.
И сам сбежал и всю казну увез,
Он посмотрел в окошко:  - Вон  казаки
бегут на Дон! Что делать мне? Вопрос!
Король  застрял и мнется под Смоленском,
ни шагу с места. Все чего-то ждет.
Рожинский пошатнулся, вышел в сенцы,
дверь отворил во двор. – Да  что за черт!
Все разбежались, только стало жарко!
Ну, Вора  я,  дал маху,  упустил,
зато схватил за рясу патриарха.
Успел, - Рожинский трубку закурил.
Сел на крыльцо. – Хорошенькое  утро, -
подумал он. – Все  изменилось враз.
Что делать? Возвращаться к Сигизмунду?
Вон на столе лежит его приказ,
что был вчера доставлен вместе с почтой.
У гетмана болела голова.
 Уж сколько  раз он посылал с нарочным
посланья   к  королю,  что  здесь Москва,
и что она не выдержит удара,
когда  король  решится   сообща
пойти с ним  в  наступленье. Нет, все даром!
Все даром! Сигизмунд не отвечал.
Но гетман  знал,  чем  их  король так  скован.
- Да тайна уж не так и велика,-
сердился он.- Все дело в Салтыковых,
что сватают на трон его сынка.
Король польщен, - подумал он устало.
- Но,  если  посмотреть со  стороны,
то  Салтыковых Сигизмунду мало,
они  всего лишь  русские паны,
одни из  многих! – думал гетман дальше.
- Выходит, Сигизмунд в Смоленске ждет
боярское посольство. Это  значит,
что на Москву  войной  он не пойдет.
Ну,  что  ж,  и сам я не последний воин!
Еще посмотрим, кто из нас быстрей-
король иль я окажемся в героях.
И пан Рожинский двинулся к Москве.

              Москва
              1610

В  руках  царя  бумага с  донесеньем,
которое  он  вновь перечитал.
- Ну, наконец-то, – царь с большим волненьем
прижал к груди  посланье: «… Вор бежал!
Куда бежал, пока  что  неизвестно!
Возможно,  что с казаками на Дон,
а,  может,  и совсем в иное место.
Но Тушино  поляками  сожжен…».
- Сожжен и  славно!  Только  жаль,  что Скопин,-
царь на секунду даже  приуныл, -
не  очень-то был в деле   расторопен,
и  Вора из-под носа   упустил.
Теперь,  поди, узнай, где он укрылся.
Передохнет и вновь придет назад! -
и Шуйский вдруг в лице переменился,
- Ведь только  что я был известью рад, -
подумал он, - а уж досада  точит
мне душу, и я склонен упрекать
племянника,  в том,  что  успех испорчен
побегом Вора. Как теперь  взыскать
с него за все, привлечь  его  к ответу,
чтоб преподать и всем  другим урок?
Царь снова прочитал: «…а польский гетман
проспал злодея  и не устерег…»
Царь  снова сник: -  Паны, паны повсюду
и  все  склоняют короля к войне,
одни идут к Смоленску, к Сигизмунду,
другие направляются к Москве.
Летят  как  мухи на медовый пряник.
Москва давно их всех к себе влечет
и, если бы не мой родной племянник,
то,  все б другой имело оборот.
Царь  вспомнил о постыдном бегстве брата:
от Вора. Усмехнулся: - Ну и трус!
Каким примером служит он солдатам?!
Но с братом я чуть позже разберусь!
Сейчас мне надо выдать деньги шведам, -
царь  стукнул донесением о стол, -
как мне от шведов требовать победы,
когда они воюют с Вором в долг?
И то лишь потому, что два героя –
Делагарди и с ним племянник мой
ведут их в наступленье за собою.
Царь оглянулся на сундук с казной,
почувствовал огромную досаду:
- Сколь ни тяни, а надо  отдавать.
И снова вспомнил о «геройстве»  брата,
махнул рукой: - Что с него можно взять?
Отвагу, как богатство, не накопишь…
А по Москве  текла  рекой молва:
- Хвала  герою! Наш  спаситель – Скопин!
И пели благовест колокола!

             Подмосковье
                1610

                I
Рожинский вел к Москве свои отряды.
Еще не так давно он был здоров
душой и телом. Жаждал быть богатым!
И вот он ранен, ранен, но готов
все завершить. – Долой все эти сказки
о мальчике- царевиче. Все вздор!!! -
бранился пан. – Я жажду лишь развязки
комедии,  герой которой - Вор!
Он чертыхнулся: - Парень  заигрался!
Эх! Как же я его не устерег?!
Сбежал подлец! С чем я теперь остался?
Что приобрел? Вот этот рваный бок?
Пан сморщился: - Никак ребро задето?
Но где теперь я знахаря сыщу?
И  взгляд его упал на Филарета:
- А этого не зря ль с собой тащу?
Нахохлился, молчит.  И что за птица!?
Сколь на него смотрю, а не пойму,
что в темноте души его творится.
Но мало не покажется тому,
кто встанет поперек его дороги.
Я наблюдал – ему не ведом страх.
Вон как идет, как твердо ставит ноги.
Владыка! Настоящий патриарх!
Еще сгодится, - сделал вывод гетман.
-  Я от своих затей не отступлю,
а Вор есть вор! Ну, отсидится  где-то,
и выйдет. Тут его я и словлю!
Все, что сулил, пусть мне отдаст, как должно!
На деле пусть отдаст,  не на словах!
Украл немало, и ему не сложно,
произвести расчет со мной в рублях.
Довольно по горячему побегал.
Кому служил? Шутейному царю!
Ну, попадись мне! – снова вспыхнул гетман,-
за все и сразу отблагодарю!
Лишь бы хватило для расплаты время!
Ну, да, Бог даст, еще и повезет!
Он стеганул коня, привстал на стремя
и крикнул своякам: - Не спать! Вперед!

                II

А Филарет о Воре и не мыслил.
Он думал о себе и о семье
и о  своей такой нескладной жизни,
что так не задалась, и о земле,
оставленной заботой землепашцев.
- Не хлеб сегодня сеют мужики,
а  ненависть,  и жатва будет страшной.
Вон на  полях  в рост  встали   сорняки.
А  май на удивление  погожий! -
митрополит обвел  глазами ширь,
следя за тем, как  кружится  порошей,
над их обозом  вздыбленная  пыль,
как  рыжей гривой  стелится  по ветру,
собою  заслоняя  белый  свет.
- Все потому,- взгрустнулось Филарету,-
народ сегодня терпит  столько бед,
что нет в нем настоящей  веры в Бога,
нет  пред  Всевышним  страха  и  вины.
За  то Господь и взыскивает строго.
Вон, вместо изб - зола,  да головни,
тела детей и баб полураздетых,
растерзанных, замученных живьем,
не преданных земле и не отпетых,
да черное над ними  воронье!
О,  сколько  птиц над каждым пепелищем!?-
митрополит вздохнул. - Кто б их считал!
А сколько бесприютных, горемычных,
калек и нищих  я  в пути встречал!
Немало объявилось и пророков,
кликуш, что не всегда болтают вздор.
Хоть от пророчеств их и мало прока
иметь  мне  доводилось до сих пор.
Но нынче   я б   и сам мог стать пророком!
Не надобно особых свойств ума,
чтоб  предсказать, не называя срока,
мор, голод, хвори. Бедная страна!
А сколь еще невинных жизней сгинет
в водовороте долгих смутных лет?
И Филарет  подумал вдруг о сыне.
- Да жив ли он? Жива жена,  иль  нет?
Надеюсь живы! Как давно я не был
в Москве. На Мишку хочется взглянуть!
Ну, да Бог даст, - он посмотрел на небо,-
увидимся еще когда-нибудь…

              Конец I главы