Через час-полтора подъехали к Пискаревскому кладбищу. Зашли в каменный павильон, где на стендах под стеклом - документы, фотографии, в том числе 125 грамм хлеба ( и какого хлеба) – норма на день. Блокадный дневник Тани Савичевой…
При входе на кладбище вечный огонь, а следом за ним – длинная аллея захоронений, около полмиллиона человек. Ты идешь и кажется, что бесконечные ряды никогда не закончатся, сотни надгробий и братских могил блокадников. Когда видишь своими глазами эти могилы, понимаешь, как мало надо для счастья – чтобы не было войны и чтобы матери не хоронили своих детей.
В конце рядов – монумент Родина – мать, несущая скорбную ветвь.
Машенька положила цветы к подножью и согнулась в земном поклоне. Дима стоял рядом с низко опущенной головой.
Трагедию ленинградской блокады разделила и наша семья, 900 страшных дней и ночей бабушка с дочерьми и сыном находились в осажденном городе. Не дожив до весны умер от голода бабушкин любимый сынок. Последние его слова были обращены к сестрам - “девчонки, заберите мой хлеб, он мне уже не нужен”. Надели на него зимнее пальто, шапку-ушанку, завязали под подбородком веревочки, обмотали одеялом и на двух саночках втроем повезли в районный пункт для захоронения. Родные вспоминали потом, как перед самым началом войны, он абсолютно счастливый прибежал домой и с гордостью демонстрировал маме и сестрам новенькую форму ремесленного училища, куда поступил учиться. Особенно радовала его блестящая бляха на ремне, где красовались две буквы РУ. Он так мечтал скорее приобрести специальность, начать работать и принести первую зарплату маме. А через год, 24 марта 1942 он уже лежал в мерзлой земле и на него снова и снова падали такие же подростки, дети, матери, старики, умершие от голода, холода и бомбежек. Он ничего не успел сделать, ни возмужать, ни влюбиться. Умирая, он думал о своей маме и старших сестрах.
Его имя, Виктор Самойлов, навечно вписано в 20- томе блокадной книги-памяти Ленинграда. Он умер шестнадцатилетним мальчиком и лежит здесь, на Пискаревском кладбище, уже 76 лет. Мы идем по этой скорбной аллее, потому что нельзя нам забыть Витю Самойлова, как будто его и не было никогда. Был! Его жизнь была прервана, но мы не его дети, не его внуки, помним о нем и чувствуем боль, потому что ниточка не оборвалась. Возможно, наша семья выжила и разрослась благодаря этому мальчику, который отдал свой нетронутый хлеб слабеющим сестрам и маме.
Это место - священное и для нашей семьи!
Когда люди собрались, и автобус отправился, Дима, обернувшись ко мне, и тихо спросил:
- Сколько ему было лет?
- Столько же, сколько тебе сейчас, шестнадцать…
Через некоторое время, потрясенная Машенька, наклонив голову в мою сторону, по-взрослому произнесла:
- Это очень грустное место, очень!
- Да,- ответила я, - иногда надо побывать там, где грустно…
Когда мы ехали обратно, в автобусе стояла тишина, никто не взял в руки телефон, чтобы делать сэлфи.
продолжение следует (http://www.proza.ru/2018/03/24/1215)