Глава 19. Террор и нищенство
4 марта 2014 года
– А вот тут я хочу тебя предостеречь, – она перешла на «ты»!
– Тебя? – удивился я, – Лана, как хорошо, что отменяется Ваше ничтожество!
– Ты очень ясный, и ты хорош собой, – она продолжила.
– Прекрати, просто неплохие зубы сделал. Дизайн лепили по улыбке одной чешки, звезды эротики 70-х, по совету знакомого кинокритика. Вот и весь секрет. Они потом предлагали это решение всем клиентам, и мужчинам, и женщинам. Именно такую линию зубов. Ты просто не знаешь, что я – Синяя Птица, я дарю идею и улетаю.
– Это была не твоя идея, а того кинокритика, ты подхватываешь и даришь чужие мысли, так ведь, сознайся?
Я это понял, и улыбнулся – скрыть внезапность ее догадки. Но я же и показал ей улыбку от развратной чешки, и она опять покраснела.
– Да, я хорошо сложен, у меня от природы плечи вдвое шире таза, тут 54 размер, а зад 50, – сказал я, – и это все мои плюсы, но кому это надо? Всем подавай деньги и общественное положение.
– Я пока ничего не понимаю в мужских размерах! Но у тебя живой язык, и очень хороший и сильный голос. Ты можешь в разговоре упомянуть про свои страдания, вскользь, соблюдая меру, но делая очень сильные акценты. И все это между шутками, часто тонкими и умными, некоторых я не понимаю, но это добавляет тебе харизмы. Внезапный акцент на сильных мучениях называется выпуклостью смерти, будь он хоть в разговоре, хоть в фильме.
– Как?!
– Выпуклость смерти. Представь, ты общаешься с оптимистом – ветераном войны, он весь в ранах, незаметных под одеждой. Разговоры о женщинах, о машинах, о ваших сегодня и завтра. Но вдруг он снимает парик, и ты видишь титановую пластину на полголовы, он протрет ее платком и наденет парик обратно. Если ты связан с ним, и отношения у вас хорошие, то он станет непререкаемым авторитетом. Во многих его просьбах ты уже не откажешь!
– Я не верю, – твердо изрек я, – ты начиталась книжек, и сама сошла с ума.
– Это так. И ты с твоей рукой – как он. Если в потоке оптимизма ты упомянешь свою историю, раз, другой, и вскользь, с усмешкой, то станешь персональным гуру. Твои просьбы будут безотказны, и приказы, и твои советы станут иметь другой вес. Но все это при одном условии: если в целом ты будешь демонстрировать бескрайний оптимизм. На тебя будут оглядываться, к тебе будут тянуться в трудные моменты, и за возможность иметь эту связь отдадут многое.
– Вообще не ясно.
– Есть такая, – она достала с полки книжку с розовой обложкой, – теория управления страхом смерти, как в узде собеседника, или в массе. Стремление избежать смерти – это основной мотив большинства наших поступков. Вот так она называется в исходном варианте, – она показала на заголовок книги «TMT – Theory of Management of Terror».
Теория управления террором.
– Это слишком, книга о том, террористы придуманы и ими управляют?
– Ты отвлекаешь меня, – заявила Лана, – но в целом, да, они, конечно, придуманы.
«Еще одна, в размышлениях о судьбах Родины, вдогонку к Виталику, Игорю и Виктору Владимировичу… Не спасете, ребята, не сохраните… Вот черт, а я думал, что это возрастное».
– Но теория не об этом, а о тебе, – продолжила она.
– Вот совсем интересные у тебя перескоки, – я обиделся. Но мне понравилось, что разговор съехал в прекрасный русский студенческий спор ни о чем.
– Вернемся. Ты легко склонен к таким манипуляциям, по своей оптимистичной манере общения, на фоне твоей непростой истории, правдивость которой тебе можно доказать, просто сняв рубаху.
Я перевел на свой язык.
– Лана! Ты хочешь сказать, что я могу собирать милостыню, голый по пояс, и распевая разухабистые песни?
– Верно, и очень успешно.
– Как раз подумывал сменить амплуа… Тебе бы новогодние пожелания писать своим клиентам. Выйдет посильнее моих больничных заметок.
– Хорошо, я покажу на примере. У тебя есть пачка сигарет?
– Да, – я достал пачку «Camel».
– Ты видишь рисунок на ней?
– Ну вижу, и что. «Курение убивает», и что в ней такого?
– А будут, прямо на пачке, картинки твоей смерти и страданий. Это прямое обращение практиков теории управления страхом смерти к тебе. Практика, что чем выше самооценка человека, тем меньше его тревожит собственная смерть… У курящих людей надо снижать чувство собственного достоинства, выставляя их отщепенцами и загоняя в места для курящих. И тогда эта картинка работает сильнее, так понятно? – делилась со мной отличница свежими знаниями.
– Ты куришь?
– Нет, я не защищаю курильщиков! Но вот это, – она показала на книжку, – руководство, какие картинки нанести на пачку.
Она полистала, нашла цветные иллюстрации, фотографии каких-то язв, исхудавших людей на каталках:
– А вот, они предлагали…
На картинке старик, он валяется на песке пляжа, очевидно, нудистского, вокруг размытые женские тела, без признаков купальников. Черный пиджак, расстегнутая коричневая рубаха, выдающаяся лысина, седые волосы. На пиджаке и рубахе рассыпаны сигареты, подпись белым – INFARCT.
– Да, – я изобразил задумчивость, опустив голову и обхватив пальцами подбородок, – но как борьба с курением или международным терроризмом относятся ко мне?
– Ты, мой Лорд, можешь, ведя беседу, ровно и улыбаясь, изредка роняя про свой смертельный опыт, поставить себя выше слабых окружающих. А мы – без подобного опыта, и мы его боимся повторить. Улыбающийся красивый человек, который перенес катастрофу и говорит об этом вскользь, с улыбкой становится авторитетом – в вопросах смерти. То, как ты мельком роняешь про свои страдания в веселой беседе, называется в теории «выпуклостью смерти». Это то, что выводит из равновесия собеседника.
– Ладно, все понятно, – я взглянул на часы, – но ты хотела предупредить, о чем?
– Ты должен молчать о своих горестях, иначе войдешь во вкус и начнешь этим пользоваться, вместо того, чтобы работать и развивать себя. Ты же умница, – сказала она, – и по мне, ты хорош…
Списывать ее полупризнания на продолжение сеанса было уже невозможно. Она говорила, говорила, краснея и поправляя челку…
«Ты хочешь расположить меня умом, – дошло до меня. – Ты явно заучилась, и заработалась в Европе. Ты забыла все местные темы для общения с мужиками».
– Страх, внушаемый смертью, куда сильнее, чем стимул, внушаемый деньгами. А манипулируя больным человеком, или человеком с низкой самооценкой, ты, как пример преодоления смертельных проблем, добьешься всего, – она увлеклась, списывая мою отстраненность на спешку и утрату интереса к беседе. – До начала драки побеждает тот, кто лучше манипулирует страхом смерти противника; я, кстати, пыталась это объяснить своему второму клиенту.
– Эх, этот Санчо Панса? Прости, я, когда его увидел, улыбнулся, он так похож на актера Юрия Толубеева – в фильме про Дон Кихота!
– Да, у тебя может быть имидж несущего смерть человека, воина, и это будет прямой манипуляцией, – она положила книгу в шкаф, – но, если ты рассказываешь, как ты выжил в невероятных условиях, это приковывает внимание неуверенных людей. Для них ты источник силы, человек-наркотик. В уверенном сегодня тебе видят себя, преодолевших свои надуманные проблемы. Ты говоришь о чем угодно, и хорошо улыбаясь, но напоминаешь своими отступлениями о смерти. Настоящий авторитетный военачальник должен быть полон сил, но следы ранений – обязательны.
– Понимаю… Как Кутузов, или Нельсон?
Сеанс был назначен на вечер намеренно, я это ясно понимал. Заучившаяся и заработавшаяся красавица решила предпринять решительную попытку сближения.
Я привстал с кушетки, на которую своевольно лег, пока слушал ее. Я глядел на умницу и все понимал:
– Все верно, мое тело станет курсом для могильных червей, они должны будут знать, где им крутиться. И это не красивая фраза. Тебе спасибо за мнение, что я привлекателен, но это временно, и то – лишь в твоих глазах. Только в твоих глазах, – я посмотрел на нее, улыбнувшись, – и сегодня. А потом… Ну да, – пыль, и дикий мед.
Психолог не выдержала, она встала из-за стола. «Русская краса, она должна быть чуть тяжелой», – вспомнился мне Виктор Владимирович. Лана подошла молча, я приподнялся. Она тоже была шести футов.
Лана расстегнула мне верхнюю пуговицу на рубашке.
– Ты делаешь намеки, мой доктор, а манипулятор – я? – сказал я тихо.
И хотел сказать еще, но не успел, она целовала меня, жадно, обхватив за затылок обеими руками. Я чувствовал, что Лана ищет вовсе не Вечной Дружбы, и стал сзади искать рукой выключатель.
– Не надо, ты сейчас выйдешь, и мы встретимся через пять минут на перекрестке.
Мы поймали машину, и целовались на заднем сиденье.
Приехали.
– Сокольники, – я опять удивился своему правилу пяти станций метро.
Я поднимаюсь на этаж Вечного Друга, но с Ланой?
Она открыла дверь в квартиру.
Мы вошли в комнату, я сел на диван, поджав ноги под себя, напротив нее. Она была в трусах, мы смотрелись зеркально, я не касался ее.
– Вы амазонка, Ваше ничтожество, и легко справитесь со мной. А дальше, дальше я не знаю, что у Вас на уме. Если что-то хорошее, то я могу целовать Вас снова.
– Ты умеешь обнадежить, – она осторожно потянула меня за плечи назад, на диван, целовать аккуратно: она поняла мою новую повадку.
Потом я закинул ей ноги кверху, соединив их лодыжками, я понимал, если даже я ляпну что-то отвратительное и не к месту, вроде «У женщины бедра должны быть холодные, так написано у Рабле», она не услышит меня. Она лежала молча, повернув голову направо, часто дыша, чтобы потом застонать, задерживая дыхание. Разбить тишину криком, раз, другой, третий. И резко выгнуться, и отвернуться на бок.
Я спал мало, и встал в четыре утра.
– Ты домой?
– Да, я плохо сплю в гостях.
– Я тебя накормлю, и напою чаем?
– Мне надо ехать, отоспаться два часа дома. Я теперь спешу, ты не поверишь, у меня куча дел, и все начались за день до нашей встречи.
– Постараемся успеть?
Мы пили чай.
– Ты спешишь, Лорд, а не спешил, там, в постели, – она была счастлива и говорлива. – Представь, я однажды сидела у венгерского доктора с его женой, они вдвоем лечат страх времени – хронофобию. А это не «Как оно быстро пролетело, время!», как у тебя. Это страх не успеть все, что «нужно», вовремя. В обычной жизни хронофобия – болезнь юного возраста.
«Они однажды перестают успевать, соответствовать и заболевают, – делился опытом венгр, – есть разные типы болезней, заключенные боятся времени иначе».
Как он их лечит. Сеанс – пять часов. И они сидят, и смотрят, к примеру, как они, муж и жена, делают бессмысленную, но очень мелкую и тщательную работу по саду. Работу, которую обнулит следующий же месяц.
Есть масса подходов, некоторые клиенты просто сидят вечерами. А по желанию могут сходить на балкон и послушать, как жена разговаривает с небом, или с дождем, причем не как сумасшедшая. А просто роняет иногда пару замечаний – дождю. И стоит в пледе, облокотившись на перила.
А они сначала стоят и ждут по полчаса, когда же она скажет:
«А ты, наверное, опять зальешь сегодня всю дорогу до города».
Когда они начинают выздоравливать, они уже не стоят нервно на балконе, дожидаясь от нее фразы облакам, сходят разок, услышат что-то, и довольны.
«Они – пациенты, – сказал венгр. – И они могут думать, что я сам тороплюсь, например, сколотить на них состояние. Но нет, я не беру денег по таксе, только пожертвования».
Он заключает устный договор, где самый главный пункт – это гарантия. Заверение, что он всегда будет делать эту работу по саду. И что они могут точно подъехать через пять лет в праздник, или в будни. Увидеть работу. И услышать, как жена разговаривает с дождем… Пожизненная гарантия, и они могут это проверить.
Они учатся плевать на время в понимании человека, которого сделали больным и заставили крутиться деньги, вложенные в бизнес-планы. Желание успеть выполнить программу, навязанную извне.
– Честно, у меня своя программа, Лана, такую не то что навязать, но придумать невозможно.
– Я в нее не вхожу, я знаю.
– Прекрати, – попросил я и засобирался.
Я шел, не спеша, ловить такси, ночью шел снег, и ветви деревьев были обсыпаны толстым инеем.
То самое утро поздней зимы. Снег скрипел под ногами, и я свернул с дороги, попробовать наст на хруст, и снег под ним. Было темно и очень тихо, как бывает в зимнем московском дворе в пять часов утра. В голове вертелся венгерский доктор, и я остановился. Я был уже похож на его жену, я был готов заговорить с инеем, зимней росой и с покрытой снегом скамейкой.
Это радостное чувство свободы от только что исполненного желания! Чтобы насладиться победой, даже на выборах в президенты, надо немедленно остаться в одиночестве. Непреодолимый отрыв для соперника, и сразу: «Ребята, девочки, простите за подробность, но я в туалет. Поздравления через три минуты». А как еще прочувствовать победу?
Я оглядывался по сторонам, кругом замерла прекрасная реальность. Пора обратно, в мир фантазий и грез, о завтра, работе, зарплате. Обратно к дилемме «Жить, чтобы работать, или работать, чтобы жить?». Я поймал машину.
– До площади Белорусского вокзала.
Доехал и вышел.
В мыслях о девушке, которая разрушает мое представление о милосердии и взаимопомощи, я шел к Белой церкви. По правой стороне улицы стоял длинный старый дом, с многочисленными вывесками магазинов и баров.
В нише в инвалидной коляске сидел нищий в камуфляжной военной форме. Я остановился, закурил, смотря вдаль и влево за него, на церковь, чуть улыбаясь. Я изучал его работу, уже с новым знанием дела.
Я вспомнил том на столе Ланы. «Theory of management of Terror».
Теория управления страхом смерти.
Я достал пачку сигарет, посмотрел на нее. «Страдание». И понял – все так.
Теория есть. Theory in being. Я повернулся к нищему – одному из многих практиков тайного знания.
Хм… Чуть больше контраста. Больше бодрости, больше молодости в лице, улыбка, но длинней седые волосы. И пусть они будут аккуратно уложены, это недорого. И черт, опрятнее! И лаконичней, если медали, то одна-две. Да, еще рубашку и галстук. Он должен выглядеть лучше, чем мы, когда представим себя после войны. Он должен быть бодрее и опрятнее, чем мы – после катастрофы.
Тогда подадут. И не ему. А его ответу на наш вопрос: «Можно ли переплыть эту реку?».
Отличное было кино «Отпетые мошенники», – вспомнил я и стало обидно, оно должно входить в обязательную школьную программу, ну как «Брачный контракт» Бальзака! Что нового мне сообщила Лана? С этим багажом, если уж работать, то на Французской Ривьере, не иначе. Я засмеялся вслух, достал телефон.
– Лана! Почему у тебя такое хорошее отношение ко мне? Меня в тебе удивляет что-то, чего ты не поймешь!
– Что, скажи?
– Ты должна была быть левшой.
– Забавно! Мне то же самое говорит моя соседка и лучшая подруга Соня.
Я чуть не уронил телефон, – предчувствия меня не обманывают:
– Соня? У нее, случайно, не серые глаза?
– Серые, а что?
– Обещай, что ты не расскажешь ей о нашем знакомстве.
– Обещаю. Пояснений не надо, все ясно, счастливо.
Итак, теория есть, но не становись вот им, напротив, как предупредила Лана.
Что ж, спасибо страховой компании.