Они сидели на перевернутом старом корыте и смотрели, как потерявший человеческий облик Кирюха черенком от лопаты остервенело колотил уже бесчувственное, мертвое тело Кешки. Несколько раз послышался даже и хруст костей.
- Не, ну ты глянь только, чо этот урод творит, а? И за что, главное, бутылка-то моя была, я принес, мне полюбэ больше положено было, а этот урод себе, значит, полную, а мне до половины… И на меня же драться лезет. Урод!
Странная это была пара: один – грязно-туманная сутулая фигура, на голове торчат во все стороны неопрятные вихры, сизая щетина - клубился, исходил мутным дымом, другой – весь белый, неподвижный и печальный – терпеливо держал его за руку.
- Ты вообще кто? Чей? Чо к нам приперся?
- Я не к вам, я за тобой.
- Тормози, братан, спьяну не соображу. Ты мент, чо ли? За мной? Чо так вырядился странно?
- Я твой ангел-хранитель, а так как ты умер, мне надлежит тебя сопроводить, куда следует. А Там, где следует, ты и будешь своего решения дожидаться. Ясно тебе?
- Ничо мне не ясно. Ты походу еще краше нас с Кирюхой налился. Я вот сейчас встану, ему люлей наваляю, а потом…
- Ты уже не встанешь. И никакого «потом» у тебя уже нет и никогда не будет. Он нанес тебе, как скажут завтра судмедэксперты, травмы, не совместимые с жизнью. Ты и жизнь больше не совместимы.
-Постой-постой, не гони! Это, значит, он меня за ноги в огород тянет и пинает? Это он, урод, меня закопать здесь хочет?
-Да, все верно.
- Верно? Все верно? Ах ты… Ангел-херов-хранитель! Ты куда смотрел, хранитель, ты о чем думал, ты чо не слышал, когда я на помощь звал?
- А ты? – не выдержал нейтралитета и заорал Хранитель, топнув бесплотной ногой, - Ты о чем думал, когда в 12 лет у мамки деньги стащил и самогон с друзьями на них купил? Ты меня тогда слышал? А когда пыхать начал? А когда у бабки-соседки деньги украл, пенсию ее жалкую, пока она на огороде ковырялась? А когда…
-Ладно, ладно. Остынь, как там тебя? Гавриил-Михаил?
- Кешка я. Мы ваши имена получаем. Чтоб не путаться.
- Ишь, хитрые какие – наши они получают! Ну вот скажи, зачем вы нужны, если толку от вас никакого. Деньги я таскал, пил, врал, воровал, то курил, то кололся. Ты как у себя там отчитываться будешь за работу со мной?
Кешка-ангел молчал, уставившись куда-то за спину Кешки-алкаша. Тот обернулся. Возле покосившегося штакетника уже собралась целая толпа любопытных. Востроносая, маленькая и любопытная соседка Ирка восторженно щебетала за забором, смакуя в деталях подробности. Двое полицейских по знаку медиков притащили какую-то тряпку-мешковину, перекатили на нее жалкое кешкино тело и понесли в маленький грузовичок.
- Эй, ты смотри, что делают, гады. Надо же по-человечески со мной. Ну, там в мешок такой пластиковый с застежками, что ли…
- Это ты сериалов бандитско-ментовских насмотрелся… Ну где тебе в нашей провинции да при сокращении финансирования мешки специальные возьмут и спецтранспорт. Так поедешь, тебе же уже все равно.
- Да почему все равно-то? Да чо ж я, не человек, что ли? Чо меня, как падаль, на помойку тащат?
Ангел Кешка опять тяжело вздохнул. Везет же другим хранителям. И пьют у них в меру, и в походы ходят, песни у костра поют. Правда, приходится следом за ними по горам лазить, в байдарках мокнуть, рядом по лыжне тащиться – страховать этих безбашенных. Но все лучше, чем рядом с алкашами и нариками страдать… Хоть бы следующий путевый кто попался…
- Ладно. Давай ты мне хоть пять своих добрых дел назовешь, и тогда снова можешь себя человеком считать, а я за тебя смогу, как ты говоришь, у нас отчитаться.
- Да легко! – сказал Кешка и надолго задумался. - А за всю жизнь считается или за последний год?
- Давай хоть за всю жизнь, чтоб пять…
Кешка-ангел ждал, терпеливо скрестив крылья и руки, пока Кешка-алкаш бормотал себе под нос, пытаясь вспомнить из своей забубенной жизни хоть что-то человеческое.
- Не, это я ей огород копал за бутылку – не пойдет, траву косил – тоже не за так… Это… вот кошку я с тополя снял, орала 4 дня чуть не на самой вершине – считается?
- Считается.
- А щенка у пацанов отобрал - убить хотели – кормлю вот, ходит за мной, Динкой назвал. Это как?
- Считается…
- Ах ты, мля…
- Ты хоть после смерти материться перестань!
- Да я вот подумал, кто ж ее, бедную, теперь кормить будет? Отощает или убьют!
- Считается…
- Чо считается?
- Что Динку пожалел – считается!
- О как! А больше и не вспомню…
- Думай, думай! Ты вон и посветлел уже чуть-чуть, так что вспоминай давай! Еще два добрых поступка …
Крики и шум в мире людей мешали сосредоточиться и отвлекали. Кирюху уводили двое полицейских, за ними шла его мать, голося во все горло, плача и проклиная неудавшуюся жизнь, сына-алкаша и убийцу, водку проклятую и весь мир, виноватый в ее беде.
- Слышь, Кешка, а Кирюху-то теперь в тюрьму, да?
- За убийство по головке не погладят. Известно, в тюрьму.
- Вот же дурак, чо натворил! А у него ведь и язва, и этот вырезан - как его? - пузырь-то. Он ведь в тюрьме пропадет, жалко дурака… А мать его, тетка Натаха, совсем с горя изведется, с мужем-пьяницей мучилась, потом Кирюха с круга спился, а теперь еще и сядет…
Ангел Кешка поднялся и взял своего Кешку за руку.
- Все, пошли! Нас уже ждут.
- Куда пошли-то? Я ж так и не вспомнил своего доброго ничего…
- Ты убийцу своего пожалел и мать его… А Там уж решат, что с тобой делать.
Над шушукающейся толпой любопытных, над рыдающими матерями убитого и убийцы, над кузовом старого замызганного грузовика, где лежал завернутый в старую тряпку Кешка, неслышно пролетели, держась за руки, два облака. Одно – белое и прозрачное, другое – светлеющее на глазах. Улетели Туда, где каждому будет отмерено по делам его…