Глава 37. Ксенон
20 февраля 2015 года
Напомню, на правой руке у меня большой рубец на месте шрама от травмы. Однажды утром, спустя год после описанных событий, в феврале, я стоял в ванной и брился. Я вдруг заметил красное пятно посреди шрама на предплечье и вздрогнул.
– Вы все хотите нарастить кожу сами, все эти «остатки», после пересадок. Это при ваших травмах! И закончится дело язвой, а потом и раком кожи, – сказала мне одна заведующая отделением, когда я однажды устал от каталок и решил отказаться от последней пересадки, участка размером в пять рублей. Само зарастет, и пятно заросло. Но вот!
Я внезапно вспомнил вдруг тот фильм «про жизнь», который мы смотрели с Соней. А если рак? Дальше, выходит, по сюжету, мне останется единственное развлечение, – пару лет мыкаться по барам в поисках жены бесплодного мужа и ее предложения, от которого невозможно отказаться – остаться в вечности отцом ее ребенка?
Увольте, это Россия, да времена сейчас не те: знакомства по барам – бессмысленные метания
– Молодой человек, мы целый год не виделись с подругой, вы можете сесть за свой столик?
Вспомнилось, как я сидел, ближе к ночи, на втором этаже кафе «Шоколадница» у Курского вокзала. И зашел высокий блондин, статью и красивым лицом молодого барина похожий на моего старого студенческого друга, который перевелся к нам на втором курсе из Твери и испортил за осень пятерых сокурсниц. Давно, и в другие времена…
Барину было одиноко сегодня. Во фразу «Какие твои годы?» он не верил. Тебе двадцать пять? Заработай, посмотри мир, научись паркуру, на худой конец кайтсерфингу, и через пять лет они все твои. Он не верил, в отличие от пары важных юных бородачей, ведущих имиджевые разговоры по телефону и пялящихся в макбуки.
«To fuck the Russian girl», как и Яспер, он был озверелой скотиной, как и положено в его годы.
Он был заметно после работы, это было его фатальной ошибкой. Своим непраздным видом он был на равных со всеми важничающими рабочими лошадьми, – кучерами, машинистками.
Внешность барчука, и отличный костюм – но аура клерка! Ее не спрятать под одеждой, бородой и тату.
Его завернули от одного столика, потом от другого, действовал он мягко и тактично, он сел на втором этаже, спиной ко мне.
Внизу расположилась лицом к нам одинокая красавица за компьютером, он что-то сказал официанту, тот кивнул понимающе, и через пять минут она сидела с красиво оформленным листьями бокалом лимонада, она его выпила, послала воздушный поцелуй ухажеру и выскочила из дверей.
Он решил снизить планку, не зная, что чем женщина уродливей, ниже или площе, тем злее, – Бог шельму метит.
И было безобразно, мимо шли две откровенно некрасивые невысокие дамы, одна – «доска», другая – бесформенная полная коротышка. Он взял одну из них за локоть, и сказал мягко и моляще: «Девушка!», – и она отдернула, руку, как если бы ее укусила гадюка. А другой хлестнула его по щеке.
Похоже, вот это – кино про мою жизнь.
Хотя, нет же, Соня, Чрезвычайный Посланник Клуба, улыбнулся я своим тем мыслям. Все будет, вопреки реальности, и дама с мужем-импотентом, и ее предложение остаться в вечности. Я взвешивал шансы вернуться в игру, например, написать ей или нет.
…Дошвыривающийся. Так в «Яме» у Куприна проститутки называли тех клиентов, которые тратили направо и налево. Проворовавшиеся счетоводы, у которых впереди тюрьма или петля. Дошвыряться и подвести итог, подсказала классика. А что еще?
…А еще юноша с пирожными. «Клуб самоубийц» Стивенсона начинается со сцены, где юноша-банкрот ходит по дорогому кафе со слугами, с подносом, с которого любезно всех угощает лучшими пирожными. На последние деньги. Еще одна классика, и приглашение в вечность…
Кино не будет. В «кино про жизнь» играть не надо.
Лечение Димы оказалось сильнее всех посланий, всей классики и вечности… Поклон до земли. Ведьма, черт ее возьми, все от нее шарахались, божьи души! Я сел в интернет и стал искать докторов.
Мне крайне везет, когда я сажусь за компьютер, искать кого угодно, или что угодно, особенно во взаимно любимом феврале.
Отпросившись с работы, я ровно через две недели, исполненный ужасом перед язвой на рубце, которая быстро разрасталась, стоял перед подъездом клиники.
Я задержался на пороге, докуривая сигарету. Вспомнил последний ряд кинотеатра и поцелуи.
«Никакое счастье не остается безнаказанным».
За прошедшие две недели я познакомился с двумя мошенниками в белых халатах, с купленными учеными степенями.
Этот врач был настоящим хирургом, из обычной «потоковой» больницы.
У него была частная практика, кабинет и операционное отделение, оборудованное в мансарде крупного медицинского центра.
– Нет, на рак этот дефект не похож, – сказал он, переведя взгляд с руки на мои глаза и чуть задержавшись на них, – но оперировать надо.
Я знал, что врач говорит голословно, я отказался от биопсии – теста на злое или доброе качество дефекта кожи.
– Вы можете абсолютно не бояться наркоза, мы используем газ, ксенон.
– Ах знаю, конечно, – я улыбнулся, но не удивился, – любое производство жидких газов им торгует, но я не знал, зачем он нужен.
– Нет, ну что вы, сейчас его используют повсеместно, от стоматологии до операций на сердце, все опасаются обычного наркоза. Хотите, я дам вам им подышать, есть легкая смесь «20 на 80». Мы используем ее для лечения нервных болезней, для разгрузки перетренировавшихся спортсменов, да много для чего. Это бесплатно.
– Спасибо, я верю на слово.
…Он проверял наш договор, листал мой паспорт.
– Вы живете там же, где и выросли, в центре Москвы?
– Да, сегодня так.
– Я вырос на Пречистенке. И когда приезжаю к родителям, то вижу эти дворы, уже другие, но те же, где мы с пацанами тусовались. И становится не по себе!
– Я вас понимаю, особенно если натыкаешься на своих постаревших, лет на двадцать, пацанов.
– Да, все оптимисты, но мы-то с вами все о них знаем, – он был своим.
…Я лежал на операционном столе, я очень, как обычно, нервничал, подключили датчик сердцебиения.
Он запищал – сто ударов в минуту.
Надо мной второй хирург, его лицо было закрыто шлемом.
– Трус несчастный! – сказал он, – а если кожа не прирастет? У тебя будет три года на доживание. Или лечение, а это дорого, миллионов пять, у тебя их не будет.
Я вспомнил и ответил Сониными, и чужими словами:
– От темных разговоров тупеет голова.
Мое лицо накрыли маской. Я краем глаза увидел, как мой пречистенский врач повернул вентиль на баллоне с ксеноном.
Я сделал несколько вздохов и сразу успокоился, я это понял по пиканью датчика.
Я вдыхал газ и пьянел. Я подумал о двух неделях.
Все я делаю правильно.
Я вдруг понял, я же вижу сквозь закрытые глаза. Врачи продолжают свою работу. Но оборудование и сам стол стоят на ночной деревянной пристани, на Оке. На той стороне высокий, поросший лесом берег. Слева, и рогами влево, висит месяц. Анестезиолог присел покурить на корточки, подобрав халат. Он смотрит на ночную реку, с удовольствием затягивается. Раз он сплюнул в реку, и раз отхлебнул пива из бутылки, на дощатой скамейке. Второй врач, хирург, трудился надо мной, ежась от порывов ветра.
Я открывал глаза, и снова видел кафель оперблока, закрывал, – дощатая пристань, и снова смотрел на врача в операционном костюме, на берегу, со снятой маской и сигаретой в зубах, и с смотрел с ним смотрел в ночное небо.
Я подумал, а если бы я тогда сюда не поехал, она же не обиделась бы на меня? А я бы выкрутился от нахлынувшей на нее влюбленности. Купил бы, например, ей книжку «Разлюбил сам – помоги другому».
И сохранил бы чистого Вечного Друга?
На этой мысли я очнулся.
– Сейчас дышите кислородом, потом перевяжем, пересядете на кушетку, ксенон щадящий наркоз. Как вы себя чувствуете?
– Нормально.
Мягко сказано, я себя чувствовал отлично, то ли сам газ, толи облегчение, что все позади.
– Вы еще здоровяк, – говорил врач, фотографируя на телефон мою перевязку, для научной статьи, – в вас мы скорее уверены, вот мы взялись пересаживать на всей голени одному тут, – он полистал, – вот тут… Либо мы, либо ампутация, он еще и видит очень плохо, не волнуйтесь, если как и тут, захватим ваше лицо, я его уберу на снимке.
На снимке был человек в инвалидной коляске, я его узнал сразу, в полупрофиль. Охотник. Серые удлиненные глаза, высокие скулы, волевой подбородок, нос с горбинкой – трижды знакомый полупрофиль, и я знал, знал ответ на мой следующий вопрос:
– Ого, а что с ним случилось?
– Несколько лет назад завяз в болоте на охоте, ночью, один, что уж он там делал, Бог ведает, а мы не спрашиваем. Пытался выбраться, обо что-то повредил ногу в трясине, воспаление, и вот результат, тоже Бог весть кто и чем лечил, все с научными степенями, за огромные деньги. Знаете, в том НИИ кафедру разогнали, а потом он в центре в области лечился, там стоит оборудование, но народ же все в Москву, так им врачи и не умеют пользоваться, не на ком тренироваться. И лечат до упора модными немецкими перевязками, а надо сразу под нож. Ладно, его уже жена привезла на осмотр, иди в палату, сейчас придет медсестра, – он перешел на «ты», – храни тебя твой ангел.
Я вышел и присел на банкетку. Я не был взволнован, ксенон еще пузырился где-то в крови. Он сидел в инвалидном кресле, ему было лет сорок. Он не отреагировал взглядом на мой выход из двери, слепой охотник. Надо поговорить, бывают ложные воспоминания, он же узнает мой голос. Может спросить, что мы не поделили, и что тогда произошло? Но зачем мне это?
И я сказал:
– Здесь очень хорошие врачи.
Он не вздрогнул, он повернул голову ко мне и помолчал:
– Я рад, что ты жив.
– Я тоже, – слов не было кроме недавних, чужих, – храни тебя твой ангел.
В коридоре появилась медсестра:
– Я же вас жду в палате.
Я лежал на койке, кристальная ясность Димы явно утратила свое положительное действие. Что она еще мне пожелала, кроме увидеть Охотника, бросить курить, чтобы мой род не кончился, так, что еще, прожить 79 лет, что же было?
А потом все забыть. А когда потом, и что именно?
…Эх, надо было записать.
Я взял телефон, очень формально, не как в такой ситуации, сделал обязательные звонки, маме, подруге, у которых я вымолил одиночество, обязательное мне для успеха в столь переломные моменты, формально, сухо:
– Все хорошо, приезжайте, часика три посплю.
И позвонил Диме.
– Здорово.
– Привет, слушай, ты помнишь про гарантию?
– Я тебе сервис центр «Apple»? Задолбали, вечные друзья, блин, ты пятый за две недели!
– Нет, я в больнице, все по своей травме. Она вернулась, ну ты помнишь? И совсем не как биологическая единица.
– Понял, – Дима стал серьезен, – давай заскочу после работы, адрес напиши, и как к вам там пускают.
Димина помощь не понадобилась. Я лежал в облегчении, меня отпускали переживания, газ выкипал в крови, меня занимала текущая реальность. Река была видением, я не слышал звуков течения, – но значит и охотник, конечно, показался.
Дима приехал, накинул на меня одеяло, и мы вышли покурить на улицу.
– У вас тут крутая клиника, я, когда подходил, мужика одного с инвалидной коляски охранники перегружали на каталку, такой скуластый, явно военный, с перемотанными ногами. Жена его мне крикнула:
– Молодой человек, тут хоть в форме, хоть без формы, а не курят, такие нравы, – пересказал Дима, зажимая ноздрю.
– Он там умер, внезапно, в морг везли, жена такая вальяжная, еще родня, с виду даже рада была, с доктором чирикала, у него голени… тебе повезло, сегодня смерть обошла. Они меня за следователя приняли, я же в форме.