Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2018/03/01/57
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
СЛУШАЙ
"Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию".
Послание к Евреям святого апостола Павла.
утром глаза, привыкшие к темноте, легче различают цвет, обласканные тишиной уши угадывают птичий голос. Где бы ни спал человек, сроднившееся с покоем тело острей чувствует разницу между своим теплом и внешней прохладой.
Горожанин замечает изменение в шуме колёс, дыхании труб, отзвуках камня. Сельский житель же, не заботясь, нимало не вслушиваясь, чувствует, как травы растут на заре.
Когда уснул, Фогель не понял, будто бы нечто подсыпали в питьё, а проснувшись, совсем потерялся. Ветра нет; отсутствует небо; вместо него полосатые, наклонённые друг на друга стены без потолка; свет, довольно яркий, проникает в почти сплошную щель на уровне постели; одеяло – из прежней жизни; под боком оно же, а подушка – перьевая и с настоящей наволочкой.
Чердак? Дитер вспомнил события вечера, и окружающий мир обрёл смысл. Правильно – чердак, очень длинный. Здесь бандиты спали, теперь ушли. Ряды лежанок-желобов белеют пустыми подушками.
А вот и ветер! Открылась дверца, добавив освещённости. По обеим сторонам - два мальчика, один из которых - Ганс. Они, должно быть, нечто увидели снаружи, потому что вытаращились и замерли, не желая быть заметными.
– Ты чего! – Лежавший у дощатой переборки Андрей бесшумно поднялся, обнял Васю, - маленький детун, - скользнув щекой по щеке, глянул Андрюшка с братом в одну сторону. Там, посреди приплотинного «пятака», стоит Новиковский, намереваясь и не рискуя подойти к воде. Кто бы узнал «кумкороля!» Третья школа отдыхает! Клёны во дворе падают ниц! Фигура - недостаток почвы под ногами; выражение - растерянность.
Зачем убежал? В поисках подвигов, лучшей жизни? Какова она в его представлениях? Из желания сделать себе мгновенное имя и тем преодолеть для себя любимого личное ничтожество? Герои не знают ответа, пропускают мимо ушей, если некто сформулирует, поэтому и спят вечным сном.
- Проспали, эвона! – Сказал Андрей, чтоб хоть что-то сказать. – Прошло у тебя? Жара нет?
«Да», - кивком подтвердил Вася, но видать по всему, не очень заинтересовал вопрос - другое томит: «как быть теперь?» Прозвучало предложение Сыни: «на Кладезь Новиковского, потому что народу меньше».
«Не знаю, - отвечал Андрюшка пожатием плеч, отмахнув со лба волосы, будто морок. – Жуть без подмесу, и речей терять не след».
Действительно, - жуть. Какое счастье, что можно в родное вклеиться, срастись касанием ресниц, ощутить губами пульсирующий висок, ударом сердца ответить на вдох.
Большим не пристало так (отцу например…), а жаль. И немца жаль: совсем ведь нормальный! на Боль отзывается, не мимо глядит, только по рожденью довелось жить с негодяями, присутствовать при негодяйстве!
За Новиковского страшно. Немецкий мальчик (Вася нарочно не спрашивает имени) сказал, что отныне «опускан» будет искать партнёра и, следовательно – место обретёт в определённом социуме, если вообще уцелеет. Один способ: просить Господа об избавлении от похотливой памяти.
Похоже, сила в христианстве, потому что немца ни вот-то сшибёшь: вменяем при любом раскладе. Вася не умеет просить и про Лёньку сомневается. Кем он себя ощущает, какие страхи преследуют! А люди! Сколько случайных пинков по самолюбию доведётся Новиковскому принять!
Знает ли про «это» Андрей, и кто способен нечто противопоставить? Геннадий, вот кто. Анфим помог бы, если вообще возможна помощь. Имелся у него в подшефных Кыда Спиридон, Сенькин одноклассник и приятель.
Все Кыды (четыре семьи), включая девчонок, учились в третьей школе и помимо располагающей к насмешкам фамилии носили старинные имена. Спиридошкины родители – правило исключений. Пьяницы без просыху жили в покосившейся хате, подворовывали, говорят, а бабка торговала краденым.
Малый из-за этого получился импульсивный и до того здорово рисовал, что ему прощали пропуски занятий, неопрятность в одежде, грязные уши. Он же не мог простить родителей, бранился при упоминании, убегал из дому.
- А гляди ка ты! – Возражал ему Анфим. – Живёшь на свете – раз; кормят тебя – два; кров над головой – три; захворал, мать с больницы не вылазила – четыре. Ещё должно быть множество подобных дел, и знаешь их, но забыл, а помнятся лишь грехи да обиды. Значит - горе наследством тебе, доброе же – в сторону. Только надобно расти, человеком становиться, потому что сила дадена живому.
«В каждом домочку по комочку». Запомни: делам назёмным не след потакать. Нечто можно? Нечто с этим подымишься? Комочки - под каблук. Доброту же, будто золото, намывай и пользуйся. Тогда будет толк.
Кыда поступил на худграф. Война приспела, где-то теперь студент, а память осталась и слово, Анфимкой сказанное, будто плакат для поддержки. Оно и да, только не всегда.
Чужую слабость можно простить. Своё преодолей ка! Новиковскому, например. Такой клубок при полном одиночестве! Для Васи же задача: как с ним себя вести! Куда девать омерзение? Подкатывает до блевотиков мысль о возможности коснуться или нечто взять после него. Подобное должны чувствовать расисты.
Требуется вниз. Бастиан понял: тут прыгают и взбегают. Лестница, вероятно – с другой стороны. Дразнились тоже не отсюда. Неужели русский мальчик сумеет? Должен суметь. А Ганс? Ходить боится, хоть повода нет для опасений.
Густо заварилась жизнь, как-то расхлёбывать. Куда ночь, туда слабость. Исчез свист в ушах, тело слушается, ноги поджал, усевшись по-турецки. Однако болезнь приятней выздоровления. «Патрон», странным образом выпавший из обоймы, не спешит возвращаться, и осмысливать не спешит, поскольку выводы могут оказаться вне сил.
Двое чужих напротив. Бастиан понимает, о чём они, согласен, однако же, что делать с пониманием? Да, ничего, только полный ступор при взгляде на руку. Вот она – обнимает маленького братца, гладит волосы, тискает ладошки, но чтобы тот, для самого себя опасный и никчёмный, стоял тут, руке этой пришлось без пощады убивать.
- Надо вниз, - шепнул Вася. – Где нам спуститься, знаешь?
- Конечно. Ща рудиментов соберём, побудку общую сделаем, - пообещал Андрей и, отогнув угол на четвёртой от стены постели, сунул камышинку в нос спящему Парфёну.
- Тпрысь-ка-ааа! – Грянула кровля, качнулись стропила. – Хам! - Взвился пружиной определивший источник раздражения отец. – Ноги выдерну!
Не довелось. Вася подхватил половик с прохода и, прыгнув спиной вперёд, бросил родителю на голову подобие пыльного мешка.
- Что такое? – Выпутавшись из тряпья, спросил Парфён.
- Иафет, - ответил Вася, - Срамоту прикрыть.
- Какую срамоту?
- Зачем ругаешься?
- Вот поганство! – Отряхнул сор с лица заместитель праведного Ноя. - Почему не Сим? *
- Нос коротковат.
Андрюшка засмеялся – настоящий Хам, титулованный.
- Эх, звероящеры! – Парфён поднялся, свернул подстилку. - Что с вами делать?
- «Наказывай сына своего, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его». * - Приговорил Андрей Мартыновым изречением. - А если в подробностях - снять отсюда и покормить.
Ветхозаветная мистерия даже Фогеля позабавила, но когда двое, взявши двоих, ушли с карниза, испил зритель чашу разочарования. Впрочем, ненадолго, потому что Парфён, опустивши Васю, подскочил за ним. И как же удивился босоногий Дитер, обнаружив на земле Бастиана в лаптях с обмотками.
Открытие огорчило, напомнив Эркенбрехера: «сам сумел, или обслуживают?» - заподозрил недоброе Фогель. Парфён дал ответ, заставив привести в порядок ноги: смазать и обмотать.
Жидковат оказался сын своего отца. От мысли о возражении этому бандиту неуют возник в кишках. Куда уж - тряпица или соломинка! Выполняй, а то хуже будет.
Лишь на восьмой раз получилось без складок. С тех пор и антилапотник «аристократ» ходил обутый вопреки убеждениям. К моменту возврата пальцы зажили, а два года спустя, оказавшись в окопах, Фогель вспомнил навык и возблагодарил судьбу.
Дом пуст. Страдальцев куда-то вывезли. От плотины - тишь, со двора - муравейник. Приехавшие ночью не разбежались, но переспав, затеяли работы. Не крайний ли день для вёдрушка? * Поэтому надо поставить срубы и накрыть, да чтоб высохло под зиму. Вернутся женщины, и пойдёт штукатурка, побелка, разбор сундуков.
Деменковы припозднились. Завтрак остыл. Разделив поскрёбыш, пошли себе каждый по мере сил. Фогеля позвал на костёр Денис Буканин, забежавший за питьём, Бастиан остался, карту разглядеть. Вася на Кладезь позвонил, потому что о нём большая забота.
- Позавтракали, - сказал. - Плотництво решено доделать, столярку. Вам приказ: никому с хутора, ни под каким предлогом. В три? Не знаю, что будет в три. Оповестят. Я домой? Нет. Велено здесь. Работы спрошу.
Спросил. Нарядили: «овощей, сколь управишь». Чистить некому? Хорошо, Ясеневские умельцы. Знай наших! Мешок, выварка. * Ножик в поясу, и Вася стартонул по картошкам.
Бастиан любил готовить, всякий ручной труд вызывал уважение, Но во сне привидеться не могла подобного рода эквилибристика: надрез, поворот, и спиралеобразная кожура несмятой падает, дабы заполнить углубление меж своих. Осыпаются глазки, выравнивая слой, картофелина же бесшумно летит в воду. Век надо упражняться, чтоб так поднаторела рука!
- Слава тебе, Господи! – Перекрестился черенком ножа съехавший сверху Костя Ефимыч. Я думал, одному! Ща перекидаем.
- Куда мы денемся, - уныло подтвердил Рома Коптичев, младший из стенографистов.
- И вы тут? Не пускают почему? – Спросил Вася.
- Кто бы знал? Наверно ждут за Ступанки ответ. Эти доехали, радио Николка принял.
- Правильно, да. Навряд серьёзное сделают, а на «героях» оттоптаться – самый раз.
-Нечто можно! – заполошилась Ганя при виде Бастиана с ножом. – Умница, объясни ему: следует лежать или двигаться. Скрючившись, нельзя. Идём, покажу: столик; скамья; видно кругом; укрыться, если ветер; почитать.
А стоя? – Возразил Роман. – Пусть скоблит. Ошалеешь от «почитать» за сколь на пузе.
- И! Твоя правда. Вот. Только положение меняй.
Бастиан без перевода понял: картошку чистить разрешено. «Эта женщина тут всегда: появилась, едва убрали мертвецов. Должно быть, хозяйка, запретившая добивать Мильха и компанию», - сделал вывод Ганс и отважился спросить, каков их статус.
- Терпящие бедствие, - был ответ. – Из гуманитарных соображений, ради Господа Иисуса Христа. Но он (кивнула на окна) за всех отработал, не покладая рук. Даже сверх того.
Клетка оказалась пустой, такелаж наготове для новой партии пиломатериалов. Рядом на сваях «по щучьему веленью» встал сруб амбулатории. Понятно, зачем его раскатали: миномётчикам обзор. Боль требует доктора. Доктор требует клинику. Ждать некогда, пока восстановят. Акуля навовсе в Палешанский клуб переселилась. Тут медпункта не будет. Предполагается – кому-то жить.
Чтобы закаменел вымазанный глиной опечек, * открыта подклеть. Снизу доступ, удобно замостить потолок и пол, выгладить исподы. * Для этого надобна сухая доска.
- Мой милёнок жидовин, - под взмах лопаты декламирует из ямы Валерка, - провалился в подовин! *
- И оттудова не вылез, потому что был один, – досочиняет Максим, перекидывая золу на тележку. Её след развести в воде, подкормить огорчённые боем яблони. Подошли костровавшие рассвет ребята с дальних хуторов чему-то радуются, над чем-то смеются.
- А он и говорит, - продолжает повествование Соловьёв Толян, - вышчелкнулась ведьма с подовина! Вот, как тебя видел! И на релях * колыхается: «гу-ты, гута-ши!» Тощая такая, хвостом по земле метёт.
- Ну, да, - осклабился Матвей Дуганов, - сам шуткую - сам смеюсь; сам пужаю – сам боюсь. Деда этого хоть с печки не спущай.
- Ого, пребамбаху выдумали! – Только щас обнаружил Афоня Ясенев. – Наша клетка лучше всех гумён * с подовинами! Себя ограждает, себя сушит, ни одной капле тепла не даёт пропасть.
- Стружек сколь? – переспросил Сарычев.
- Довольно для растопки. Прыгучий огонь бесполезен. Давай, Киря, в кошару тащи.
Беженцы на подхвате: собирают щепу, инструмент, гвозди подают. Приспело сушильню паковать мостами с амбулатории. Перед большой работой появилась минуточка отдыха.
- Гля! Новиковский сидит! – Ткнул пальцем в сторону плотины Зуев.
- Очнулся во мраке! – скроил Алфёров гримасу. – Кое уж время тут.
- Алё, братцы, Велел Мазин. - Следует когда-то начинать.
Ужас накрыл Леона с первой минуты. Проснулся, и привычное чувство явилось: мощно, стабильно, без промежутков. Неподвижность – вообще кошмар. Съехал с печи, надел подшитые кожей резанцы, вышел. Пусто. Никого нет, и оттого ещё страшней.
- С утречком тебя, - как ни в чём ни бывало, кивнула бегущая с подойником Ганя. – Испей молока, хлебушек вот?
Леон повиновался, прошёл к столу.
- Ранняя птичка? - Говорит Капитоновна, чтоб не молчать. – Дома теперь ты, слава Господу. Оглядись без опаски. Уж кончилось. Малость пережить, и встанет по местам, я так думаю.
Не встанет. Всегда качалось, а ныне – тем более, только «Жандарм Европы» не догадывается о том: куда уж ей! А ему куда? «Оглядись», - сказала? Придётся. По крайней мере, выполнит мечту про сад, Но там, как везде, суетно. Лишь плотина готова. Добрался, стал у кромки, замер.
Бежит вода по собственным законам, русло промывая исстари. Укрощает стихию человек, да ухо в остро следует держать: мигнёшь, тотчас вышла из-под власти. Малый ручеёк, с самолёта едва приметен, а запруда есть, и вырабатывай электричество. Станки навряд потянет, лампочки с приёмником – очень даже. Смотри ка ты! Корзина громадная, в ней бельё бултыхается, переваливает само себя, и пральником * не надо.
Впадает речонка в Ватуту ниже всех уловов, только без паводка сплавишься навряд: камышатник задержит, оторомь, * дрям, и толкнуться не отчего: топина сплошная.
Сколько слов Леон у невежд нахватал, которых ни в одном словаре нет! Услышь мама, огорчилась бы. Ой. Лучше не знать ей, потеряться, никогда не встретиться, потому что очень уж хорошая.
Про папочку Галина сказала: здесь убит. Кем? Ни всё ли равно? «Дадут бумагу без горя дополнительного», так решили. Почему некто решает за него! Когда придёт пора его решениям!
И вдруг таки пришла. Пацаны городские, Вот они. Полный набор. Замельтешило в глазах, кишки ответить вознамерились. Ближе. «Ну, - спросят, - допрыгался!» И что делать? Свинчатки нет, а была бы,- много их, слишком много.
- Не дрейфь, Лёнька, - вымолвил Сарычев первым. – Все куда-нибудь возвращаемся. Рыбёшки, смотри, тоже вернулись, а ведь не было после побоища.
Рыбёшек Леон заметил: вьются в поверхностной струе, играют под солнышком. У них проще - без подобных проблем: либо жива, либо съели.
- Знаешь, - сказал Зуев, - мы чего? Чтоб ты знал. Переселяют нас отсюдова. На Талый, будто бы.
- Может, нет? – Испуганно вскинулся Алфёров. – Может так, наговаривают!
- Какая разница, - Отодвинул сомнения Мазин. – Речь не про место! Переселят, пойдём. Видишь, побито здесь? А осень уж на пятки наступает. Зима тоже не задержится.
- О том слово, - уточнил Стёпычев, - что с нами жить тебе сподручней. Решили мы до возраста, до совершеннолетия держаться вместе. Школа – туда сюда, учебник один на троих, а то и больше. Вот и скооперируемся, вот и уцелеем.
- Да, - поддержал Пузанко. – Знаемый ты для нас, и сам понимаешь, кто каков. Не спеши, рановато с работой при таком раскладе, но коли спросят, дай ответ. Мы согласные.
Поток впечатлений непредсказуем. Ищешь укромный угол, получи эпицентр. - Тиу! – свистнул угнездившийся поверх клетки Вася Глущенков. Парни отпрянули, набегу выстраиваясь привычным порядком. Чтоб солнце не слепило подающих и принимающих, полетели блескучие полосы, отмытые доски.
Как, как, как, - щёлкает дерево, покорный воле верёвок, подымается и точно ложится груз. Подвое, подвое, подвое мчатся носильщики. Будто слаженный механизм, работает бригада, и нет унылых лиц.
С тылу другая задача. Очистили больше двух пудов картошек. Сквозь плетуху слить, * домыть под проточной водой и, разложив по чугунам, - в печи. Шелуха - туда же. Перемешай с мелочовником, добавь прошлогодней сечки, * будет корм возвратившимся из эвакуации свиньям. Ночью сонных везли. Теперь очухались: толкаются, визжат, осваивая новые закуты.
Это вам ни как-нибудь! За несколько световых часов изменились очертания посёлка, там кровли выросли, где привычно глазу и никогда не бывало. Поднапряглись Архангелы. Противостала разрухе вооружённая желанием сила. Ребятки на подходе к «Теме» от пупа выспались, после бани придремнули, и вперёд! «Даёшь Советскую власть с электрификацией всей страны!»
Разгорающийся день великолепен. Лес кланяется переподстуку молотков распахнутыми кронами, шествует меж них солнышко по вонзившейся клином дороге, птицы «прошивают» световой поток.
Ганс до того устал, что рук не захотелось ополаскивать. Предложенная для отдыха скамья под навесом тканью задёрнута: пробегающим по крыльцу не видно, ему же – полный обзор. Лёг и отрешился от всего на свете: от звука, промельков, воздушных струй. Благодатью снизошло одиночество. Среди шума легла тишина.
- В путь дорожку дальнюю я тебя отправлю, - посредством динамиков Александровского радиозавода качнулся дом. - Упадёт на яблони спелый цвет зари.
Стены вспухли, притолоки зазвенели, по стёклам прошла едва заметная дрожь. Двое их. Голоса – округлые камушки, войлоком укутанные. И дальше бы так, только! С поднебесья сошёл тысячекратно отразившийся от первозданной тверди, сплавленный воедино отзыв.
- Подари мне, сокол, на прощанье саблю, - подхватило эхо.
Вместе с вострой саблей пику подари. – Ответили разом, повинуясь единому замыслу, рассыпанные повсюду певцы.
Где-то на стартовой позиции играет радио. Солисты, понижая на выдохе, будто бы отталкиваются кулачками аккомпанемента, но их уж нет в мире, а есть звучащий купол, воплощённый поток, и - без усталости.
- Так летай ты, сокол, всех быстрей да краше,
За Кубань, за родину отличись в бою!
Хиляй на коду, молодцы! Куда уж актуальнее, хоть написано шесть лет назад. Устойчивая идиома, чтоб её: «наши войска вели бои с противником на окраинах города Ржева, юго-восточнее Клетская, северо-западнее Сталинграда, северо-восточнее Котельниково, а также в районах Прохладный, Моздок и южнее Краснодара.
Несколько партизанских групп, действующих в оккупированных районах Ленинградской области, - Долбит кнопки за Левитаном Деменок, потому что ограниченно годен - за 4 дня пустили под откос 6 воинских эшелонов противника. Разбито 4 паровоза и 150 платформ и вагонов с различными военными грузами. – Здоровым - не до совинформа. Ну что же, надо наверстать. Распечатать, и на столб, чтоб ребята в обед почитали.
– В неотправленном письме немецкого солдата Иоганна брату Карлу говорится: «...Ты находишься на передовой, где очень опасно. Я нахожусь в тылу, но поверь, что здесь тоже опасно. Партизаны ни днём, ни ночью не дают нам покоя. В мае мы получили пополнение, но теперь снова понесли тяжёлые потери. На прошлой неделе наши повозки подорвались на минах, погибло много солдат. Представь себе, что офицеры больше сокрушались о потере своих чемоданов, чем о гибели людей. Видно, офицерам дороже награбленные у русских вещи, чем жизнь солдат. Да, впрочем, давно известно, что они наживаются на войне»».
Резко обострилось там, потому что сводка предельно размытая: «кое-где Кое-кого кое-чем кое-чего». В распоследнюю сторону провал, если такие формулировки. Фамилии советских воинов должны быть настоящими. Это – такой стимул, такая поддержка на сто вёрст! Панический слух, хоть нет ему преграды, инстинктивно отбросишь за обременительностью. Каплю правды молва и воля к победе взращивают до сил высокой волны, нейтрализуя в душах последствия невзгод.
Интересное дело – подача информации. Вася определился: профессией будет документалистика, поэтому разную пропаганду слушает, сравнивает, и сравнения в пользу советской.
Настоящее ли письмо? Может быть - да. Недооценивать и привирать опасно. Противник силён не только устремлением к мировому господству, но и набором личностных стандартов оправдания войны, работающих на рефлекторном уровне.
Можно ли у них писать такие письма? Вася бы не стал по двум причинам. Первая – подлое дело, добавлять жуды близким, которые и так за тебя волнуются, сливать на них свои страхи, огорчения, сомнения.
Не нравится офицерская жадность, - утвори нечто, чемоданы распотроши, например. Хай на дорогу сыплется. А нет, «перемой» кости с сослуживцами, и всё.
Вторая и главная – нельзя давать повод для пропаганды случайно прочитавшему врагу. Он, конечно, и без тебя выдумает, но это – он, а не ты разиня.
Когда-нибудь, анализируя особенности времени, сытый по уши умник скажет, что русские люди всего боялись, но хрен ли! Разве трус способен победить? А роль болвана, трепача и сопли – это слишком. Пусть сами так выглядят.
На третий день войны Совнарком СССР издал постановление «О сдаче населением радиоприёмных и радиопередающих устройств», потому что они могут быть использованы врагом. Анфимушка исхитрился до оккупации прибрать содержимое почтамта. Пишущие машинки там складировали, бумагу, ротатор, опять же.
На хуторах официальным порядком осталось всё, вплоть до последней лампы. Именные квитанции владельцев, по которым сданный механизм можно забрать «в шесть часов вечера после войны», стопочкой лежат в ящике сельсоветского стола.
СВД-9 * с разрешением коллективного слушания имеется в каждом домовладении, передатчик – в каждой бригаде, УКВ-радиостанции на постах. По понятным причинам отказались от них сразу, раскидав телефонный кабель.
- Прислал милый письмецо, называет дурою.
Наверно не проверено военною цензурою.
Про цензуру и распространение панических слухов объяснял Михал Петрович – директор школы тотчас же, как началась война, прям в понедельник собравший всех учеников. Он зимой погиб, один к одному повторив подвиг Сусанина.
Есть под Бикешинкой тропа, где недавно вынесли городские дети ребёнка Нины. Торный спокойный путь заводит незаметно в аналог Утятницы. Летом, оступившись, со слегой можно заднюю включить, зимой же тепло, трясиной источаемое, формирует снежные обманы - кровлю, имитант прочности. Куда хошь шагай, пока тебя терпит, а потом! Даже страшно помыслить, что потом.
Лыжи и полоза, призванные спасать человека, дополнительная зацепка трещинам, ковырок ноге. Никто, кроме оснащённых ходулью «мокроступников», не возвращался оттуда. Михал Петрович с карателями тоже загинул. Живым утоп или прибит, лишь птицам ведомо. Ходили, выверяли: нет следов, помимо волчьих.
Вася, как предельно лёгкий, с передовой группой ступал в тот след, до помрачения плакал, и теперь тоска, ведь пропал любимый человек, наставник, раскрывший чудо пойманного мига, душу фотографии.
Валентину Фролычу приятель он. Не смог Вася голосом сказать, но Володя Сулимов в Пионерскую правду очерк передал. Называется: «Слово Учитель».
Даже если напечатают, затеряется в потоке - без места, без имени. Главное, чтоб чьей-то совести коснулось, кого-нибудь согрело благодарностью.
А немцы! Мировое господство и отработка навыков войны предполагают возможность смущаться и писать всяку муть. Цензурой не заткнёшь, поголовно всех не проверишь.
1. Бытие. Глава 7. Стих 11.
2. Притчи Соломона. Глава 19. Стих 18.
3. Вёдро - ясно, безоблачно.
4. Выварка - жестяной бак для кипячения белья.
5. Опечек - фундамент печи.
6. Испод - потолок подклети (как правило, засыпается слоем земли).
7. Подовин - нижняя (топочная) часть сушильного сарая.
8. Рель - гряда, перекладина в данном случае с верёвкой.
9. Гумно - крытая площадка для обмолота зерновых.
10. Пральник (валёк) - деревянное орудие для стирки (отбивки) белья.
11. Оторомь - живая (вертикально стоящая) осока, перепутанная с полёгшей.
12. Плетуха - круглая неплотная корзина без ручки.
13. Сечка - зерно грубого помола.
14. СВД («Супергетеродин всеволновый с динамиком») - девятиламповый радиоприёмник.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/05/07/126