Пока высокопоставленный сотрудник Комитета по Надзору за Порядком и Безопасностью и, возможно, будущий руководитель Администрации Пахана мирно сопел на диване у себя в гостиной, под покровом ночи произошло то, что с утра окончательно погрузило столицу в хаос. Вокруг взорванной мечети продолжались работы. Из-под обломков, освещаемых прожекторами пожарных машин, продолжали доставать тела. По версии пожарных экспертов, под трупы в гробы положили взрывчатку. Гвардия Пахана заполонила столицу, дабы обеспечить гражданам безопасность. Но около двух часов ночи в пожарные отделения стали поступать один за другим экстренные вызовы. Первый – из самого центра города. Дым тонкими струями просачивался из окон сразу на нескольких этажах здания Государственной Думы. С каждой минутой дыма становилось всё больше, в окнах показались маленькие танцующие язычки пламени. Прибывшие пожарные машины заняли всю служебную парковку. Когда насосы начали качать воду, несколько этажей уже охватило пламя, карабкавшееся наверх, к крыше.
Начиналась страшная ночь. Пожарные только приступили к тушению пожара в огромном здании на Охотном ряду, как вдруг эфир заполнился вызовами на адрес Администрации Пахана. В пяти минутах езды от быстро сгоравшей Госдумы, пламя бушевало сразу в нескольких частях здания, где скоро планировал начать служить отечеству Громов. В следующий час пожарным показалось, что столица к утру утонет в пламени. Загорелся телецентр с той стороны, где располагался канал Пахана; загорелись несколько зданий, принадлежащих госкорпорациям; горел Верховный Суд. К середине ночи стало ясно, что пожарных не хватает (пару лет назад пожарный департамент подвергся сильным кадровым сокращениям), и к борьбе с огненной стихией, как могла, подключилась Гвардия Пахана. Уже под утро, к большому сожалению Громова, здание Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности, такое ему знакомое и родное, осветило столбом огня начинающее синеть небо. Немногочисленным уставшим пожарным оставалось только смотреть, как, обжигая им лица нестерпимым жаром, сгорает семиэтажный особняк.
Рано утром Громова разбудил звонок Покрошина, который, в свою очередь, был разбужен своими коллегами.
– Громов, – быстро говорил Покрошин, – скорее включай телевизор.
Половина каналов не работали и выдавали телевизионные тест-таблицы, сопровождая их противным пищащим звуком. Вещали только несколько каналов, помещения которых пожарным удалось спасти от огня.
– Саша, и самое плохое, – Покрошин говорил, тяжело дыша, как будто только что сошёл со спринтерской дистанции, – твой Комитет сгорел. Почти дотла. И Администрация – тоже.
После этого Покрошин ещё что-то говорил, но Громов его уже не слышал. Вот так просто. В одно утро. Громов узнал, что за ночь сгорело его настоящее и его будущее, и никто ничего не смог сделать. В этот момент он почувствовал: конец. «Странное чувство», – признался он себе. Громов прошёл в коридор и из пальто достал пачку сигарет. Он закурил в квартире, впервые за четыре года. «Куда теперь?», – подумал он, выдыхая дым.
– Я поеду на работу, – сказал Покрошин,– срочно. Оттуда наберу.
– Давай, – еле слышно протянул Громов.
* * *
Громов, абсолютно потерянный, стоял на пустой, залитой грязной водой с ещё не осевшей пожарной пеной, парковке перед обугленными стенами Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности. Выбитые сильными напорами воды окна чёрными глазницами смотрели на Александра Сергеевича Громова. Пламя добралось до крыши, и она обрушилась на седьмой этаж, а весь седьмой этаж – на шестой. Не было больше ни кабинета Начальника, с портретом Пахана и молью, ни кабинета Громова. На парковку приехали ещё несколько сотрудников Комитета, посмотреть на место, где ещё вчера они трудились на благо Родины.
Телефон Начальника, по-прежнему, не отвечал. Громов поехал в Следственный Комитет к Покрошину. Там был полный бардак. Работники носились по этажам и кабинетам, не понимали, за что браться.
Покрошин ходил по кабинету со стаканом коньяку. По виду Громова он понял, что тот уже ездил к зданию КНОПБа.
– ****ец, у меня башка кругом идет, – сказал Покрошин.
– Полстолицы подожгли, – без тени эмоций сказал Громов, снимая пальто. Он повесил его на стул. Налил себе коньяку и тяжело вздохнул.
– Поджоги. – Сказал Покрошин. – Нужно срочно двигаться.
– Куда? – Грустно спросил Громов. – Мне-то куда двигаться?
– Некуда. Нужно решать что-то. Срочно.
– Что решать? – Спросил Громов, – И Начальник хер знает где, может, с Паханом? Пахана тоже не видно...
– Может они нас кинули? – Вскипел Покрошин. – Поняли, наконец, какую кашу заварили. Когда им по репе стучать начали, вот и съебались.
Громову не хотелось верить в то, что Начальник слился и даже ничего ему не сказал.
– Да нет, – сказал Громов.
– Да-да, – отрезал Покрошин, – ****ец полный.
Громов плохо понял, что Покрошин имел в виду. Поскольку Начальник и Пахан стояли на самом верху, то не понятно, кто мог стучать им по голове.
Зазвонил телефон. Покрошин взял трубку.
– Понятно. – Отрезал он после нескольких секунд тишины и со злостью бросил трубку на телефонный аппарат, залпом выпил коньяк и налил себе ещё. – К новостям ещё готов?
Громов тяжело вздохнул и пожал плечами: он устал от плохих новостей, а хороших, как-то, не предвиделось.
– Трясогузка до офиса не доехал. – Сказал Покрошин.
Юрий Трясогузка, и правда, не доехал до офиса. Этим утром его лимузин и машину сопровождения нашли в одном из подмосковных кюветов. В двадцати метрах на дорожном полотне были чётко видны следы тормозящих покрышек и несколько клякс крови. Бронированный лимузин «мерседес» раскурочило взрывом. Ни пулевых отверстий на машинах, ни гильз не было. Как не было и никаких следов Трясогузки или его охраны.
– Что за чёрт.., – сказал Громов потирая лицо. – Может, Начальника тоже?.. – Неуверенно сказал он сам себе. – Набери-ка на Лубянку, – попросил Громов, – спроси, что там у них.
Здорин узнал новость о Трясогузке примерно в это же время. Окончательно ополоумев от страха, он увеличил свою охрану в четыре раза. Все здание заполонили гвардейцы Пахана. Сам Здорин спустился в подвал и, окружив себя автоматчиками, заперся там. На телефонные звонки отвечал, только если видел, что звонит, так сказать, свой человек. Узнав телефон Покрошина, он дрожащим голосом стал причитать, что Начальника уже нет на свете, и что он – следующий. В припадке паранойи Здорин утверждал, что Церберева тоже убили, и все разговоры о несчастном случае – только отговорки. Ещё он рассказывал о своих попытках найти Начальника, также безуспешных. По его догадкам и имеющейся у него информации, Кислов уже выехал из страны. Повесив трубку, Громов решил набрать Кислова. Его не было на месте уже несколько дней.
– Что за херня? – Громов кричал, уже не в силах сдерживать эмоции. Подбежав к пальто и достав из кармана сигареты, он нервно закурил.
– Дай одну, – попросил Покрошин. Он сидел, развалясь в кресле и положив ноги на стол.
Оба курили в тишине.
Федеральные новостные телеканалы не работали. Неподконтрольные властям интернет-сайты наперебой обсуждали произошедшие события и сходились во мнении, что это – попытка государственного переворота. Эта новость разлетелась и заполонила почти все ресурсы. Единственное, о чём спорили, так это о том, кто всё инициировал и кто придёт после. Новости о смерти Церберева и пропаже Трясогузки быстро распространились и вызвали ещё больше вопросов. Все ждали реакции Пахана, но тот не появлялся. Из областей приходили фотографии и видео губернаторов и бизнесменов, пакующих вещи и на дорогих автомобилях несущихся в ближайшие аэропорты.
Как же Громов им всем завидовал! У него были деньги, которые могли бы ему обеспечить безбедную жизнь в любом уголке планеты, но уехать из страны он не мог. Гвардейцы Пахана разбирали обломки сгоревших зданий, охраняли Здорина и, разбившись на группки по несколько человек, шастали по столице, делая вид, что охраняют покой граждан. На самом деле, они тоже были не только напуганы, но и предоставлены сами себе: рации молчали, не отвечали и телефоны начальников, приказов никто не отдавал; что надо делать, кого охранять, кому противодействовать – не понятно. Покрошин выключил монитор, Громов набрал номер Льезгина.
– Ты где? – Спросил он.
Льезгин, видимо, очень куда-то спешил. Особенного желания говорить у него не было, он был явно удивлён, что Громов ему позвонил.
– Ты слышал, Комитет сгорел? – С ноткой грусти спросил Громов.
– Я в аэропорту, Александр Сергеевич, – признался Льезгин. Судя по шуму, аэропорт был переполнен.
– А что ты там делаешь? – С наигранным удивлением спросил Громов.
Льезгин замялся, не понимая, как можно задавать такой вопрос.
– Улетаю. – Ответил он резко. – Всё к чертям летит, Александр Сергеевич.
– Ты с Начальником связывался? – Вдруг спросил Громов.
– Нет. – Отрезал Льезгин. – прости, Александр Сергеевич, посадку объявили, мне пора.
– Ну, давай. – Сказал Громов и повесил трубку. – Вот сучёнок, – сказал он без злобы, – улетает тоже.
– Да уже половина разлетелась, – сказал Покрошин, выпив коньяк. – Митлуха ещё вчера свалил. Они, как про Церберева узнали, все на уши встали.
– Не удивлён. Только вот половина из них хер уедет.
– Это да-а-а, – протянул Покрошин. Он налил себе ещё.
– Ну что, – сказал он, протянул свой стакан через стол и слегка ударил им о стакан Громова, – за нас с тобой, за хер с ними со всеми.
Они чокнулись. Стаканы издали тонкий звон. Выпили.
Вдруг дверь кабинета распахнулась, на пороге стоял молодой взъерошенный мужчина.
– Алексей Фёдорович, – он запыхался и говорил с трудом.
– Что? – Недовольно спросил Покрошин.
– Связи нет. Все телефонные линии отключены. Никуда не могу дозвониться. – Его лицо было перекошено от стараха.
Громов достал свой мобильник, в углу голубого экрана, где располагался индикатор связи, было пусто. Покрошин поднял трубку городского телефона – вместо гудков там стояла гробовая тишина.
– Что происходит, Алексей Фёдорович? – Почти плача, спросил парень.
– Что? Апокалипсис. – Как-то слишком спокойно сказал Покрошин.
– Как, Апокалипсис?.. – Еле слышно переспросил парень, не веря своим ушам.
– А так. – Покрошин выпил коньяк, – конец всему, что было.
– Да не волнуйся ты, – сказал он с отеческой заботой, увидев, что парень вот-вот расплачется. – Не переживай ты так, всё – по плану. Езжай домой, отдохни. – Парень начал приходить в себя. – Да и вообще, знаешь что, скажи всем, чтобы домой ехали. – Он махнул рукой куда-то в сторону.
– Как скажите, Алексей Фёдорович. – Через мгновение его уже не было в кабинете.
– Я, наверное, тоже поеду, – грустно сказал Громов, осушив стакан. – Домой поеду, лягу спать. Надоело мне всё это…
– Уверен? – Спросил Покрошин.
– Ага.
Они пожали друг другу руки. Покрошин одобрительно кивнул.
– Ты, давай, осторожней, – предостерёг он приятеля.
– Да, ладно, – махнул рукой Громов.
Он вышел из здания Следственного Комитета и сел в «кадиллак».