Выехав с парковки Следственного Комитета, Громов отправился в сторону дома. Он понял, что пьян. Соблюдать какие-либо правила, даже если бы он захотел, то не смог бы. Столица встала в пробки. Медленно двигаясь по улицам, Громов осматривал происходящее вокруг себя. Граждане продолжали заниматься своими делами. Хаос в институтах власти их не касался. Некоторые возмущались отсутствием связи, но большинство были рады тому, что появилась возможность остаться дома и не идти на работу. Неработающее телевидение так же не вызвало никакой паники. Жизнь простых людей продолжала течь своим чередом. Громов резко вывернул руль и надавил на газ. «Кадиллак», взревев, забрался на бордюр и поехал по тротуару; свернул вправо, на прилегающую к проспекту улицу, и вернулся на мостовую. Проехав метров двести, он увидел в стороне, на встречной полосе чёрный лимузин и джип сопровождения; обе машины – с мигалками. Охранники, выйдя из машины сопровождения, орали на водителей стоящих впереди автомобилей, видимо, не дающих им проехать вперёд. Водители в долгу не оставались и, опустив стёкла, хамили в ответ охранникам.
– Теперь мы тут все равны! – Брызгая слюной, ругался водитель малолитражки, не дающей проехать представительским автомобилям.
– А куда мне тут, ****ь, отъезжать? – Спрашивал водитель второй машины, указывая на вереницу машин, стоящих впереди. – Ты сам посмотри.
Один из охранников подошёл к задней двери лимузина, стекло опустилось, и он быстро что-то сказал. Из лимузина выскочил мужчина в дорогом костюме и, громко крича, подпрыгнул к машине, стоящей впереди.
– Ты что, не видишь мигалки?! – Орал он, его лицо наливалось краской. – Ты какого хера, такой борзый?! Я на самолёт опаздываю! – Он начал дёргать ручку двери.
Громов не узнал орущего чиновника. Из малолитражки вылез такой же раздражённый мужчина и со всей силы дал чиновнику в нос. Тот схватился за лицо. К водителю малолитражки подпрыгнули охранники; началась потасовка. Вдруг, как ниоткуда появилась длинноногая блондинка на высоких каблуках в короткой юбке и маленькой курточке. Она бегала вокруг борющихся мужчин и что-то кричала. Потом обернулась к ползущему мимо по встречной полосе чёрному «кадиллаку», и забила ладонями с длинными ярко-зелёными ногтями в стекло с криками о помощи. Громов опустил стекло.
– Что вам, девушка? – Устало спросил он.
– Помогите, разнимите же их! – Кричала она. – Что они дерутся?! Мы опаздываем!
Громов высунул голову из окна и посмотрел на валяющихся на земле, вцепившихся друг в друга мужчин. Чиновник и два его охранника никак не могли справиться с водителем малолитражки; тот не хотел сдаваться. Пиджаки и брюки всех дерущихся были мокрые и чёрные от грязи. Ничего не ответив, Громов поднял стекло и продвинулся дальше на несколько метров. Мимо в пробке ползли пожарные машины и кареты скорой помощи. Никто их не пропускал, включая Громова. «Куда они едут? – Думал он, – видимо, их вызвали ещё до того, как связь отрубили. Тот, кто это устроил, сделал всё очень быстро». Через час Громов въехал на парковку у своего дома. За ним въезжал чёрный седан. Припарковав машину, Громов вылез и наткнулся на словно выросшего из-под земли Лизогуба.
– Что за чёрт? – Громов чуть не упал от неожиданности, но удержался за машину.
Весь взъерошенный, Лизогуб стоял с широкой улыбкой, оголяя сомкнутые зубы. Его глаза, казалось, ввалились в глазницы, окруженные чёрными кругами.
– Что тебе, нахер, надо, – спросил Громов.
– Саша, ты только не волнуйся, – сказал Лизогуб, не моргая. Он не отрываясь смотрел на Громова, улыбка не сползала с его лица.
– Мы тебе такой Комитет отстроим, о-го-го, – сказал он.
– Ты это приехал мне сказать? – Громов рассматривал Лизогуба и не узнавал его.
– Да ещё и здание Администрации, знаешь какое забацаем? Самая большая администрация в Европе будет. – Сказал Лизогуб.
Громов заставил себя не обращать внимания на странное поведение Лизогуба. Он решил вытерпеть его трёп, наверное, последний раз в жизни. У него появилась идея.
– Пошли-ка, Витя, выпьем, – предложил Громов, проходя мимо.
– Ты представляешь, сколько денег это будет? – Лизогуб запрыгал вокруг Громова, как маленькая собачонка вокруг вернувшегося хозяина. – Это же нереально! Всю Москву заново отстроим! Какой город будет!
– А, может, это ты всё и поджог? – Спросил Громов, войдя в лифт и нажав на кнопку этажа. – Лизогуб, ты же всё знаешь. Вот ты мне и скажи, кто полстолицы сжёг этой ночью?
– Ну, Громов, – с удовольствием хрюкнул Лизогуб, – я много-много знаю, – странная улыбка не слезала с его лица, – но тут помочь не могу.
Они пили. Лизогуб пьянел быстрее, чем Громов. Говорил – непонятно о чём. Он рассказывал о будущих проектах с такой уверенностью, как будто спокойная жизнь продолжала идти своим чередом, и за окном ничего не происходило.
«Да что с ним такое?» – Подумал Громов и решил сменить тему.
– А Лизонька где? Ты её видел? – Спросил он, выпив водки и налив Лизогубу. Лизогуб выпил и сморщился.
– Не придется больше об этой ****и беспокоиться, – стальным тоном сказал Лизогуб и хрюкнул. Громов насторожился.
– Это что значит, не беспокоиться? – Спросил он.
– А то и значит. Не увидим мы с тобой её больше. Заебала! Она с этим Просвиным спала. Представляешь? Что это за фамилия, вообще, такая? Про-свин. Но всё-таки дела с ним делать можно, – сказал Лизогуб, взявшись за бутылку. Его глаза прикрылись тяжёлыми веками, пухлые щёки и лоб покраснели.
– Что ты с ней сделал?! – Вдруг заорал Громов, сам удивившись нахлынувшей волне агрессии.
К ещё большему удивлению Громова, Лизогуб не только не испугался, но даже не изменился в лице.
– А что ты так кричишь, Саша? – Спросил он, держа в руке рюмку с водкой. – Нахер она вообще нужна была. Жена из неё дерьмовая. Истерила постоянно, бабки растрачивала.
Стресс и утомление от последних нескольких дней сыграли свою роль, и Громов, контролируя себя всё меньше и меньше, впадал в пьяную истерику.
– А что ты, Лизогуб, – сказал он, прищурившись, глядя на него, – имел в виду, когда говорил мне, что знаешь, где я был, когда расстреляли группу тех приезжих?
– Да не волнуйся об этом, – выдавил из себя Лизогуб, – я так просто. Ты лучше представь, какой размах будет. Какие, ****ь…
– Ну-ка, Витя, – Громов его строго перебил. – Ты что это?..
– Как заживём, а? – Расхохотался Лизогуб. – Ещё ты в Администрации, у нас проблем, вообще, по минимуму будет.
– Витя!!! – Заорал Громов, – Администрация сгорела! – Он лил водку в рюмки, проливая на стол, одну за другой опрокидывал в рот. Лизогуб следовал его примеру.
– А ты что так волнуешься? – Захрюкал опьяневший Лизогуб. – Неужто это ты ту компанию завалил? – Расхохотался он. – Я всё знаю. – Он погрозил пальцем, – всё-ё-ё!
– Что ты знаешь, сука? – Полез через стол Громов.
– Всё знаю! Всё знаю! – Визжал Лизогуб, в промежутках между криками вливая водку из бутылки в свою распахнутую пасть.
Лежа на столе Громов, вдруг увидел, как нос Лизогуба превратился в розовый пятачок; он уронил бутылку и вытирал пасть копытами.
– И ты туда же, мразь! – Заорал Громов в горячке. Он кинулся на пол, схватил упавшую пустую бутылку, вскочил, подпрыгнул к еле державшемуся на стуле визжащему Лизогубу и, что было сил, ударил его по затылку. Посыпались осколки. Лизогуб, стукнувшись головой о стол, упал на пол, издав звук опрокинутого мешка с картошкой. Громов, весь грязный, в помятой и мокрой от водки белой рубашке, с взъерошенными волосами и стеклянными глазами, абсолютно не понимал, что происходит. Он пошёл к сейфу и достал оттуда «глок». Потом натянул чёрный пиджак и влез в своё серое пальто.
Следующий час он потратил на транспортировку тела Лизогуба к автомобилю. Особенно сложно оказалось его поднять и подтащить к лифту. Спустился на первый этаж. Охранники на парковке помогли Громову донести Лизогуба до «кадиллака» и уложить его на заднее сиденье.
– Поскользнулся и упал, – попытался объяснить Громов, когда охранник косо посмотрел на тонкую струйку крови, бегущую по лбу Лизогуба. Громов вынул и дал ему несколько банкнот – за хлопоты – и уселся в машину.
Опьяневший до скотского состояния Громов решил, что смыслом его новой жизни будет избавляться от подобных людей. И начнёт он с Лизогуба. С трудом, через заторы, игнорируя все мыслимые правила дорожного движения, он выехал на трассу, ведущую из города, и гнал машину на предельной скорости. По дороге дико матерился на всех и, в особенности, на Лизогуба, чья медленно текущая из головы кровь пачкала кожаное сидение. Громов метался из полосы в полосу, не обращая внимания на гудки клаксонов обгоняемых и встречных автомобилей и пытаясь вспомнить дорогу. Поначалу, ему казалось, что он на правильном пути. Лизогуб замычал на заднем сиденье. Громов даже не обернулся. Он узнавал проносящиеся мимо дома, перекрестки, перелески. Потом он сбавил ход. Волна беспокойства нахлынула на него. Он перестал понимать, где он находится и куда, вообще, едет. Всё в один момент стало незнакомым, чужым. Он остановил машину на обочине, у леса. Вылез, обошел её. Его вырвало оранжево-белой жидкостью на коричневую, холодную землю. Постояв, согнувшись, минут пять со слюной, висящий изо рта, он выдавил из своего желудка всю скопившуюся там жидкость. Голова закружилась; руки ослабели, ноги еле держали тело, колени сгибались. Он медленно, стараясь не потерять равновесие и не упасть, держась за кузов машины, дошёл до водительской двери. Мимо на скорости проносились автомобили. Трасса шумела. Громов забрался в салон. Он попробовал сфокусировать взгляд на экране навигатора на приборной панели. Маленькая красная стрелочка показывала, что он всё-таки на правильном пути. Нужно ехать быстрее, скоро начнёт темнеть.
Через тридцать минут, не думая о возможном уроне для машины, Громов гнал по просёлочной дороге к испытательно-тренировочной станции Лизогуба. Голова раскалывалась. Он решил, что снова заедет к Покрошину, попросит у него какое-нибудь средство, которое поможет ему справиться с ощущением трещины в голове.
Он остановил машину у ворот. Из будки вышел охранник, видимо, недавно проснувшийся после сильной попойки. Громов сунул в его руку купюру и, ничего не сказав, поднял стекло. Тот посмотрел на деньги, пожал плечами и открыл ворота.
Громов остановил «кадиллак» перед знакомым ему загоном. Из бардачка достал «глок» и засунул его за пояс. Теперь оставалось самое сложное – дотащить Лизогуба. Громов открыл дверь, вцепился в ноги Лизогуба и, что было сил, дёрнул их на себя. Тело немного продвинулась. Лизогуб что-то заныл и заворочался.
– Ну, нет, – сказал Громов, – тут ты не останешься, – и дёрнул Лизогуба ещё раз.
Тело наполовину вылезло из салона. Лизогуб теперь как будто сидел на земле, опершись спиной о кузов машины и уткнувшись носом в колени. Кровь на его голове запеклась. Громов ухватился за запястья Лизогуба и начал его тянуть на себя, от «кадилака». С невероятными усилиями, с трудом делая каждый шаг, Громов протащил Лизогуба по земле к ограждению загона. На воротах висела цепь. Громов достал пистолет, отошёл на шаг и выстрелил в замок. Замок разлетелся на несколько кусков. На звук выстрела из ближнего дома выбежали два работника станции, по виду тоже после попойки: в резиновых грязных сапогах, потёртых штанах и замызганных куртках. Громов узнал их. Они остолбенели, широко раскрыв глаза и уставившись на человека в сером пальто с пистолетом и лежащего на земле рядом с ним мужчину с окровавленным лбом.
– Выводите собак, – приказал им Громов, тяжело дыша и выдыхая клубы пара, смешанного с перегаром.
Оба работника стояли в оцепенении.
Громов поднял пистолет и направил на того, что стоял чуть дальше.
– Выпускай собак, – стальным тоном повторил он.
Тот поднял руки и закивал.
– Хорошо, хорошо,– пробубнил он и скрылся.
Громов перевёл пистолет на второго.
– Ты. Тащи его, – он указал на Лизогуба. – В загон.
Глаза второго работника раскрылись ещё шире. Такого он не ожидал. Переводя взгляд с Громова на тело, он медленно приблизился, держа руки перед собой.
– Давай быстрей! – Рявкнул Громов. Он чувствовал себя лучше, чем только что, на трассе. Но слабость всё ещё, время от времени, окутывала его рассудок, накатывала на тело. Мужик – от него шёл отвратительный запах перегара и немытого тела – приподнял тушу Лизогуба, и с трудом потащил в загон. Вдруг послышался громкий выстрел; от деревянной стены загона, рядом с Громовым, отлетели щепки. Он повернулся. Там, в стороне, в облаке синего дыма стоял первый мужик с двуствольным ружьём. Он с испугом начал перезаряжать оружие, дрожащими руками пытаясь вытащить гильзу. Громов вытянул руку и дважды нажал на курок. Работник, ухватившись за живот, упал на землю. Потом Громов перевёл пистолет на второго. Тот присел рядом с телом Лизогуба, снова выставив вперёд обе руки.
– Нет-нет-нет-нет… – Он дрожал.
– Где собаки? – Спросил Громов.
– Они там, – проскулил он, показывая пальцем в сторону.
– Давай тогда, быстрее, – уставшим голосом сказал Громов. Опустив пистолет, он последовал за трясущимся от страха работником в помещение, где содержались собаки. Те узнали работника и подняли страшный вой и лай. Он выпустил четырёх псов, по очереди взяв их на поводки. Они вышли обратно в загон. Работник прошел мимо своего лежащего собутыльника, грустно на него взглянул. Голодные собаки, идя мимо лежащего на земле работника, почувствовали запах крови и начали рваться к нему. Но живой работник их шуганул и вошёл с ними в загон. Громов закрыл за ним ворота. Тот с испугом на него посмотрел. Громов поднял руку и несколько раз выстрелил. Работник выпустил собак, те бросились к телу Лизогуба. Работник упал. Одна собака осталась у него на поводке, она начала разгрызать одежду, пытаясь добраться до тела. Одежду на Лизогубе собаки разорвали за несколько секунд и принялись за его жирную плоть: толстые конечности и круглый, раздутый живот. «Наверное, они приняли его за свинью», – подумал Громов. Он не стал ждать, пока тушу раздерут на куски. Убедившись, что ни у кого из двух лежащих в загоне выжить нет никаких шансов, он подошел к работнику с ружьём. Тот не дышал, но Громов, на всякий случай, сделал контрольный выстрел в голову. Потом разрядил пистолет и вернулся к «кадилаку».
До столицы он добрался за час. Темнота поглотила город. Заторы и пробки не уменьшились. Громов начал трезветь, головная боль усиливалась. Он с трудом добрался до своей улицы. Перед въездом на парковку его подрезал незнакомый седан и влез перед ним. Ворота открылись, но седан продолжал стоять на месте. Громов несколько раз посигналил; машина не двигалась. Громов выматерился и вылез. Он был готов к драке. Подойдя к двери седана, он почувствовал сильный удар по затылку. Ноги подкосились, в глазах потемнело. Он попытался удержаться за кузов, но рукам не хватило сил, чтобы уцепиться. Громов почувствовал под собой мокрую холодную землю. На мгновение помутнённый рассудок к нему вернулся. Он почувствовал, что руки крепко связаны за спиной, во рту – кляп. Было темно и тесно, ноги согнуты в коленях. Он пытался сохранить сознание, но снова вырубился. Через какое-то время он снова пришёл в себя, на это раз – от сильной встряски. Громов попытался поднять голову, но ударился о крышку багажника. На минуту он запаниковал, начал бить ногами и коленями обо всё, что можно. Поняв, что толку от этого нет, перестал. Ему начало казаться, что всё происходящее – сон.
Машина остановилась. Громов услышал, как люди выходят и хлопают дверьми. Багажник открылся, Громов увидел чёрное небо. Показались двое высоких мужчин, их лица были закрыты чёрными балаклавами. Они вытащили Громова из машины и потащили в сторону. В темноте мелькали красные задние фары автомобиля. Громов не понимал, где он находится и что происходит. Он попытался упереться локтями в землю, но только испачкал рукава пальто, его брюки собирали на себя чёрную грязь. Мужчины бросили Громова на землю. Он поднялся на колени, осмотрелся. Вокруг стояли несколько заброшенных казарм, на них висели тусклые фонари, освещавшие облезлые стены. За казармами было темно до черноты. Рядом стояли два армейских грузовика без номеров. От включённых фар света было немного. Вокруг ходили мужчины с закрытыми лицами, время от времени переговариваясь о чём-то. Из грузовика вытащили длинный, в человеческий рост чёрный мешок; двое, держась за каждый конец, потащили его за казармы, в темноту. Громов понял, что это такое. Один из мужчин подошёл к Громову, вынул изо рта кляп. Громов подвигал челюстью, немного размяв её. У него было столько вопросов, что он не знал, с какого начать.
– Вы кто такие? – Спросил он, несмотря на уверенность в том, что никто не скажет ни кто они, ни что им от него нужно. В контексте происходящего за последние несколько десятков часов, Громов примерно представлял, что будет дальше. Но ему всё-таки было очень интересно, кто стоит за его похищением, а также, зачем и кому это надо: у него ещё была надежда выбраться живым.
Ответы не заставили себя долго ждать. Со стороны, из темноты, медленно, абсолютно беззвучно, выплыл длинный чёрный кузов седана с двумя узкими прямоугольными белыми фарами и огромной квадратной хромированной решёткой. Широкие колёса остановились, пассажирская дверь открылась в сторону, противоположную от двери водителя. Громов узнал британскую марку машины. В темноте показался длинный силуэт, он приближался к Громову. Прищурившись, Громов пытался рассмотреть его. На секунду ему показалось, что это был вовсе не человек: за его спиной Громов рассмотрел две чёрные дуги, идущие из плеч вверх и потом загибающиеся вниз, к земле. За плечами у приближающегося существа было два сложенных, высоких, чёрных крыла. Громов зажмурился. Только этого ему сейчас не хватало. «Пожалуйста, ну, пожалуйста, не надо», – повторял он про себя, сам не понимая, что именно не надо и у кого он всё это просит. Он открыл глаза, когда человек уже подошёл; никаких крыльев за его плечами не было. Громов в темноте рассматривал его: черты, вроде, знакомые. Он что-то сказал одному из рядом стоящих мужчин, тот кивнул, быстро подошёл к автомобилю, в котором привезли Громова, и, не закрывая багажник, завел его и развернул так, что фары осветили Громова и стоящего перед ним мужчину. Увидев его лицо, Громов перестал понимать, что вообще означает всё происходящее: в свете автомобильных фар Громов узнал Дмитрия Афанасьевича. Высокий мужчина в длинном синем пальто холодным взглядом смотрел на Громова сверху в низ.
– Какого хера.., – спросил Громов яростно.
– Ну, здравствуйте, Александр Сергеевич, – со злобным спокойствием сказал Дмитрий Афанасьевич.
Громов абсолютно не понимал, что говорить.
– Чувствуете, – спросил Дмитрий Афанасьевич, снимая пальто, – теплеет? Дело к весне, наконец. А то затяжная зима даже на мои нервы начала действовать. – Дмитрий Афанасьевич сложил пальто пополам и передал одному из мужчин, стоявших рядом. – Отнеси в машину, пожалуйста, – вежливо попросил он.
На нём был чёрный пиджак и белая рубашка без галстука.
– Что вам надо? – Выдавил Громов.
– Мне? – Удивился Дмитрий Афанасьевич. – Конкретно мне ничего не надо, у меня всё есть.
– Тогда, что происходит? Вы меня похитили? Вы так же избавились от Трясогузки? Начальника? Где они? – Громов начал истошно выплевывать вопросы. – Кто устроил взрыв? Кто поджёг здание Комитета?
– Александр Сергеевич, – громко прервал его Дмитрий Афанасьевич, – пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Я ничего не поджигал. Но с ликвидацией всего руководства той кавказской республики вы нам, и правда, очень помогли.
Громов онемел.
– Вы для нас собрали их всех в одном очень удачном месте.
– Для вас? – Переспросил Громов.
– Понимаете, – начал объяснять Дмитрий Афанасьевич, скрестив руки на груди, – есть люди, которые полны сил и энергии, которые хотят жить и радоваться жизни. – Громов абсолютно не понимал, что имел в виду Дмитрий Афанасьевич. – Но, осознав, что никакой возможности применить себя в своей собственной стране у них нет, они решили взять ситуацию в свои руки. Поначалу, их не воспринимали всерьёз. Но я заметил в них потенциал. Ребята, и правда, очень неглупые. А главное, – он сказал, слегка повысив голос, – у них есть мечты, идеи. Они – романтики, не то, что мы с вами, – он усмехнулся, – и работают они во имя этой идеи. Их не интересуют деньги, им не нужна власть. Они просто хотят спокойно и нормально жить, как и все нормальные люди в любых других местах. Это – их самая сокровенная мечта. Разве это так много, Александр Сергеевич?
Громов медленно начинал понимать, о чём говорит Дмитрий Афанасьевич.
– Совсем не много, как мне кажется. Как же нужно довести простых, добрых людей, чтобы они стали профессиональными диверсантами, анархистами, революционерами и саботажниками? – Громов покорно слушал.
– Столица погрязла в хаосе, – выдавил Громов, – сколько ещё людей вы убили? Представляете, что происходит из-за вас?
– Александр Сергеевич, теперь вы начали говорить о людях? Стоя в грязи, на коленях? – Саркастически ухмыльнулся Дмитрий Афанасьевич. – Не прикидывайтесь святым. Скольких людей перебили вы только в одиночку? А сколько ещё умерли из-за ваших прямых действий. Система сгнила. Её нужно уничтожить, сравнять с землёй. И поверьте, это не моя инициатива. Вы как думаете? Я один бегал по центру с канистрой бензина, от дома к дому, и поджигал? – Он засмеялся. – Я, Александр Сергеевич, бенефициар. У меня есть деньги, и, так уж получилось, что я полностью разделяю взгляды этих молодых людей, – он кивнул на двух рядом стоящих мужчин. – Я всего-то обеспечил их средствами, и немного помог в организации, совсем чуть-чуть. Всё остальное – они сами. – Он улыбнулся.
– А они вам что? – Рявкнул Громов. – Что вы хотите в замен? Паханское кресло?
– Тьфу, Паханское кресло, – нахмурился Дмитрий Афанасьевич. – Я уже в возрасте, Александр Сергеевич. – Он начинал злиться. – Я устал. Очень устал. Особенно от бреда, от глупости. Глупости абсолютно всех. От вашего цинизма, лжи. Невероятного уровня коррупции. Это я погрузил столицу в хаос? Да дай бы вам ещё год, тут камня на камне не осталось бы. Этот, как вы выражаетесь хаос, необходим. Как профилактика. Не переживайте, он будет ровно столько, сколько нужно. Пока мы не провели капитальную зачистку от таких кадров, как вы. Он не затянется, но его конца вы уже не увидите.
Громов хотел попытаться вырваться, освободить руки, но они были туго связаны. Он бы попробовал начать отвечать, спорить, приводить какие-то аргументы, но абсолютно ничего не приходило в голову. Всё стало ясно. Он не хотел себе признаваться, но Льезгин оказался прав.
– Где Пахан, вы его убили? – Спросил он.
– Да что вы всё «Пахан», да «Пахан».., – отмахнулся Дмитрий Афанасьевич. – Мне докладывали, что Трясогузка то же самое бубнил.
– А ему вы что сказали? – Громов плевался слюной.
– Ему я ничего не говорил, – холодно ответил Дмитрий Афанасьевич, – с ним я не виделся. Но вас перед вашим концом я захотел увидеть. На таких, как вы, Александр Сергеевич, вся система и строилась. Просто взглянуть в последний раз. На яркого представителя уходящего времени.
– Ну, что, посмотрели? – Огрызнулся Громов. Его начало трясти. Он не понимал, от чего: это не был страх, нет, скорее предчувствие конца.
– Вы, Александр Сергеевич, себя изжили лет этак двадцать назад. Но какой-то странный ход судьбы удлинил ваше существование. Освободил для вас место, и дал воздух, чтобы дышать. Но сейчас даже не нужно прилагать особенных усилий. Маленький толчок, и всё разваливается. Видели, как все побежали?
– А Алексей Алексеевич? – Продолжал задавать вопросы Громов. – Его вы куда дели?
Дмитрий Афанасьевич улыбнулся и молча покачал головой.
– Вот Алексей Алексеевич почувствовал настроение. Учуял, что что-то не так. Не знаю, как, не знаю где. В воздухе, наверное, – Дмитрий Афанасьевич пожал плечами, – но Алексей Алексеевич оказался совсем не тем, кем вы думали. Он сумел во время переориентироваться. Он мне неплохо помог.
Громов пронзительно заорал. Его голос понёсся по тёмной пустоте, рвя её на части. Он упал на бок в грязь, ещё раз попытался высвободиться; верёвка впилась в запястье, пошла кровь. Лицо уткнулось в мягкую холодную грязь. Но Громов не обращал на это внимания. Он бился, как рыба, выброшенная на берег. Это, и правда, был конец.
– При нём было оружие? – Спросил Дмитрий Афанасьевич одного из мужчин, стоявших рядом, не обращая внимания на крики. Один из мужчин в перчатках достал чёрный громовский «глок».
– Прекрасно, – сказал Дмитрий Афанасьевич, – заканчивайте всё это. Прощайте, Александр Сергеевич, – сказал он торжественно. Громов перестал орать, он лежал в грязи, тяжело дышал. – Пожелайте нам удачи в наших начинаниях. В светлое будущее же вступаем! – Он рассмеялся и пошёл к своему лимузину.
Прямо в лицо Громова смотрело дуло «глока». Сердце забилось. Вспышка.
* * *
В течение следующей недели исчезли или погибли в результате несчастных случаев ещё с десяток высокопоставленных чиновников.
О Просвине и Лизоньке впопыхах, в кровавом бардаке и вовсе забыли. А когда все улеглось, о них никто больше и не вспомнил.
На следующий день после смерти Громова, пропал и Алексей Фёдорович Покрошин. Его жена подняла тревогу, пыталась связаться с высокопоставленными знакомыми. Но никого не было: кто-то уехал, кто-то пропал. В истерике она бросилась в полицию, но там было ни до неё и её пропавшего мужа.
Останки Лизогуба нашёл алкаш-охранник. Началось расследование. Но его очень быстро закрыли: за последнее время исчезло столько людей, что расследования могли растянуться на годы.
Тело Громова в чёрном пиджаке, брюках, белой грязной рубашке и сером пальто с помятой пачкой импортных сигарет в кармане закопали за заброшенными казармами рядом с тремя охранниками Юрия Трясогузки. Самого Юрия Трясогузку специально зарыли на другом конце столицы, под берёзой. «Кадиллак» почётного работника Комитета, так же как и «джип» Тварина, нашли сожжённым в лесу.
Церберева похоронили за тысячу километров от любимой столицы на скромном сельском кладбище. На похороны никто не пришёл, семья уже как неделю была за границей и узнала о смерти Виктора Павловича только через пол-месяца.
В следующую ночь загорелась Лубянка, причём, таким же непонятным образом, как и остальные здания, похоронив в себе Ивана Здорина.
О Кислове информации не было вообще. Вероятнее всего, он вовремя выбрался за границу.
Что стало со старым, плохо соображающим Паханом, знали только Дмитрий Афанасьевич и Начальник.
* * *
Кресла в высоких министерских кабинетах, на которые Начальник хотел посадить своих знакомых, пустовали недолго и вскоре начали заполняться людьми, которых Громов даже представить себе не мог бы: молодыми, с неплохим образованием, нередко полученным за границей.
События, закончившие жизнь Громова, почти не затронули жизни обывателей. Они, по началу, удивлялись новому правительству, новым лицам, их новым выступлениям с новыми, совершенно другими повестками, но не сопротивлялись. Они всё также заполняли проспекты столицы и вагоны метро по утрам и вечерам. Шли на работу и возвращались с неё. Когда снова начали вещать телеканалы, смотрели свои любимые развлекательные телепередачи. Там тоже стало появляться всё больше и больше новых людей. Разница между федеральными и нефедеральными новостными источниками информации пропала. О произошедшем говорили открыто, ничего не скрывая. О Пахане упоминали только иногда и всегда в недопустимом ранее тоне. Многие признались, что так всё время и думали и совсем не удивились. Кто-то всё ещё не хотел верить в обличительные слова о Пахане, но выражал своё недовольство на кухне, однако, вскорости вовсе замолчал – забыл. Все плакаты с ним в одну ночь исчезли. Его повторяемые всеми цитаты сразу стали неуместными, а на следующий день и вовсе забылись. Его портреты оставили белые квадраты на выцветших стенах. Абсолютно никто не проронил и слезы по поводу его исчезновения. Никто даже не задавался вопросом, куда так внезапно сгинул незаменимый, талантливейший лидер и отец народа, якобы, так его любивший и потративший на него всю свою жизнь. Народ не оценил его стараний или же никогда и не верил в слова о любви и заботе. Как призрак, Пахан исчез из повседневной видимости граждан страны, оставив за собой только выжженную землю.
Вскоре люди привыкли к новым устоям, даже начали принимать участие в некоторых решениях, когда поняли, что если начать отвечать на вопросы правительства, то появляются изменения в жизни. Поначалу было сложно, пришлось многое восстанавливать, заново отстраивать различные институты управления. Новоиспеченные министры, хоть и не всегда соглашались друг с другом, но действовали уверенно и компетентно, набираясь опыта по пути.
Здание Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности не восстанавливалось. Так, разрушенное, оно простояло несколько месяцев, резало глаза всем проходящим мимо, портя внешний вид столицы. Потом было снесено – за ненадобностью. Комитет, как инстанцию, так же, за ненадобностью, не восстановили, посчитав его частью репрессивного аппарата прошлой эпохи.
* * *
Начальник в синих джинсах и полосатой рубашке стоял посреди номера «люкс» в пятизвёздочном отеле в Швейцарии. События в его родной стране стали предметом заголовков всех новостных западных каналов. Кто-то называл это революцией, кто-то – результатом антигосударственного переворота. И только Начальник знал, что произошло на самом деле. В один миг он разрушил всю свою жизнь. Оторвал себя от родных мест, где он сформировался как человек, стал тем, кто он есть. Ему было очень тяжело смотреть, как всё сгорело. Но так же Алексей Алексеевич знал, что ностальгией жить нельзя. Он прекрасно понимал, что это – один из лучших исходов из тех, на которые он мог рассчитывать.
Переключая телеканалы и не понимая, о чём говорят дикторы на иностранных языках, он смотрел на грязные улицы некогда своей столицы. Иногда показывали сгоревшее здание Комитета. Тогда его сердце кололо; или красные стены и башни Кремля, тогда сердце замирало. Он прокручивал в голове один из давнишних разговоров с Дмитрием Афанасьевичем, ещё задолго до того, как всё началось.
– Я должен быть уверен в тебе, Алексей. Говорил ему Дмитрий Афанасьевич, – Если ты слаб, или тебе физически сложно нам помочь, я постараюсь убедить их оставить тебя в живых. Но никаких привилегий. Средняя пенсия, дом в деревне далеко за городом. Придётся ездить на электричках, стоять в очередях, считать деньги.
– Дмитрий, я всё прекрасно понимаю. Не волнуйся, я и сам всё знаю. Я готов. Мне не нужно твоё снисхождение. Просто не обращай внимания.
– Понимаю. Вы тут наворотили не мало. То, что ты сделаешь, это всё – на благо твоей страны. Ей уж ты очень много обязан. Больше, чем всем нам.
Дмитрий Афанасьевич был прав. Алексей Алексеевич переключил канал. Там, показывали старую запись Пахана. Летом, под голубым безоблачным небом, он прогуливается по Красной площади, ещё до болезни, уверенно ступая по брусчатке. Он шёл между расступающимися, радостно улыбающимися ему людьми, приветственно машущими руками и бросающими цветы под лакированные туфли. Пахан – уверенный, довольный, взгляд добрый, плечи – расправлены. Он скромно улыбается и иногда поднимает руку, чтобы помахать в ответ. Алексей Алексеевич отчётливо помнил эту запись. Захлестнули ностальгические чувства. «Но нет, – одёрнул себя он, – не положено человеку такого уровня и такой закалки плакать». Он стал гнать воспоминания: грусть пройдет, настанет спокойствие.
Пахан. Кремль. Кабинеты. Чёрные лимузины. Мигалки. Дачи. Власть. Решения. Привилегии. Всего этого теперь, как будто и не было. Все это прошло и закончилось. Началось что-то новое и светлое, но уже без Начальника и Громова. Места им там больше не было.