Ипподром Джунгарика
Пляшут, пляшут скакуны на старте,
Друг на друга злобу затая,
В исступленьи, в бешенстве, в азарте,
И роняют пену, как и я.
В. С. Высоцкий «Бег иноходца»
— Здравия желаю, товарищ полковник! — прогрохотал он в трубку как положено. Хотя и сам-то тоже был полковником, и тоже в отставке, но всегда считал, что короля делает его свита, а так как здесь на гражданке тот, кого он так истово приветствовал, был ближе к самому главному Телу, то грохотать нужно было по уставу.
Высокий, привлекательный какой-то благородной красотой в свои уже серебряные годы мужчина выслушал и коротко кинул в трубку: «Выполняйте!» Там раздалось ответное: «Есть!», но он уже не слушал. Ему это было неважно, он ведь прекрасно знал, что Джунгарик исполнит всё, что ему скажут.
Он также никогда не задавался вопросом, сколько лет полковнику в отставке Джунгарикову, звали которого все по-свойски — просто Джунгарик, — есть ли у него семья, да и вообще, счастлив ли старый и вечный вояка? Так уж вышло, что оба они трудились на ветшающем столичном ипподроме, собравшим лихих представителей вооружённых сил, которые мало что понимали в бизнесе, и потому пытались управлять им как эдакой кавалерией, а, следовательно, усиленно катали всё квадратное, как издревле принято в армии, а самые верхи руководствовались единственной известной им бизнес-стратегией «продам всё даже гусеницы от танка».
Ипподром старел вместе со своей дивизией, сколоченной из военных пенсионеров, наживших за годы службы болячки, нелепые хобби, странности натуры, но не утратившие ещё былого задора. И всё чужеродное и непохожее на них эта дивизия отторгала, предпочитая скорую смерть биению жизни. Фасад его, некогда блистающий и влекущий к себе всех жителей столицы, облупился, знаменитые кони скульптора Константина Клодта, внука памятного Петра Карловича, уже будто и не стояли на дыбах, а медленно и необратимо падали в пропасть пустоты и забвения. Даже купающие лошади — скульптурная группа фонтана напротив — словно тонули в грязном, неубранном снегу.
На выходные, как и прежде, на скаковой круг выходили благородные животные, на которых в нелепой позе восседали жокеи, до боли напоминая уродливые грибы на стволе дерева, или рассаживались в американках наездники, погоняя своих рысаков. Трибуны собирали таких же немолодых завсегдатаев ипподрома, посещавших его с забытых уже времён канувшего в лету Советского союза, которые азартно выкрикивали клички тех, на кого поставили свои кровные. А те, покрытые пеной на вздымающихся горячих как пламя боках, неслись в вечном и бессмысленном беге по кругу, не ведая о страстях, царящих на трибунах. Говорят, сам Гиляровский и Плевако выступали против ипподрома, но, скрипя несмазанными колёсами американок, он перепрыгнул в XX и XXI-ое столетие, и эта затянувшаяся агония пугала. Будто бы та старая Россия, та, что сначала в лаптях под гнётом помещика, потом вновь коленопреклонная и поднимающаяся с колен, никогда не встанет, пока будет кряхтеть То страшное, что тянется следом из глубины старых времён как послед, но послед опасный, способный заразить тем страшным, что кажется уже оставили в прошлом.
… Но мысли об этом никогда не посещали Джунгарика. Он собственно видел лошадей только мельком, когда вновь и вновь плясали скакуны на старте , и у него никогда не возникало желания подойти к ним ближе, ощутить на ладони тёплое дыхание и шершавые губы, потонуть в этих тёмных глазах, сказать: «Ты уж, прости, друг, но такова жизнь…» Джунгариков был полон совершенно иных забот. Надо было воплощать в жизнь и дальше свою роль хитроватого служаки, коим он являлся с младых лычек, когда судьба привела его на срочную службу, и оставила в бронетанковой дивизии до конца его, надо сказать, довольно успешной карьеры, ведь и у других полковников были сыновья, а простой тульский парень всё же совершил невозможное, благодаря, как он искренне полагал, своему трудолюбию, да смекалке. Это ведь надо же знать, как к начальству подойти, что бы случилось эдакое счастьице, как новая побрякушка на груди, но лучше всё же звезда на погоне.
Вооружившись теперь чёрной кожаной папкой он словно участковый уполномоченный, что на своей территории, как пафосно изрекают борзописцы из МВД, бегал по старому, полупустому зданию, наводняя его бессмысленной своей активностью. Вот смотрите, только что я сидел в кабинете, а вот уже бегу к высшему начальству, а вот спускаюсь на землю, дорогой испросив как настроение родственницы высшего начальства, трудящейся в тёплом кабинете, как дела родственника, шествующего мне навстречу… И так целый день, не зная ни минуты покоя! Ведь надо каждому улыбнуться, залебезить перед властью, прикрикнуть на младший личный состав, пофлиртовать с девицами его должностного уровня или пониже.
Не любил Джунгарик разве что начальника местной службы безопасности, куда как нынче было модно взяли руководить отставного чекистского генерала. Люди эти, стоящие на страже безопасности нашей страны, в большинстве серьёзные и достойные, но во всяком правиле, как известно, случаются исключения... Чекистов вообще-то мало кто любит, разве только делают вид, испытывая уже генетический страх, но военные не выносят их по особенному, с какой-то денщицкой брезгливостью, всякий раз выпячивая тот факт, что они-то дескать настоящие офицеры, а «у этих» лишь звёзды на погонах, и всё же памятуя, что «эти» всё равно стоят выше. И кому бы ни принадлежало фраза про «этих, которые не офицеры», полковнику или сержанту, а выражение лица всегда оставалось всё тем же — солдата, увидавшего непобедимую вошь. Ведь в ответ смотрели со снобистским презрением, этим взглядом в царские времена удостаивали обычно холопов.
Вот и сегодня, вооружившись своей чёрной папочкой, которая уже будто приросла к руке Джунгарика, он своим заторопленным шагом двигался в сторону генеральского кабинета, шморкая покрасневшим носом-картошкой от холода. В старом здании за неуплату выключили отопление и спасались теперь сотрудники чаем и калорифером. Натянутая на лоб лыжная шапка непонятного цвета лежалой дорожной грязи придавала сотруднику крайне воинственный вид и, несмотря на обилие морщин на обветренных щеках, возникало чувство, что лучше ему не хамить. Тем более, что Джунгарик вовсе не был таким уж пожилым, он даже не достиг ещё пенсионного возраста, а просто пообтрепался в своей извечной угодливой бурной и никому не нужной на самом деле деятельности.
Однако ступив на территорию службы безопасности, сотрудник изменился на глазах. Выправка стала как на плацу, выражение лица — льстиво-угодливое. Постучал.
— Разрешите войти?
В ответ брякнули небрежным «заходите». Джунгарик аккуратно ступил на порог кабинета и упёрся в наклонённую спину генерала, которую обтягивал серый свитер. Таким образом, нижняя часть тела Джунгарика встретилась с задней генеральской частью, отчего сотрудник кхекнул, но генерал нисколько не смутился и закончил закручивать штатив.
— Привет, Джунгарик, чего пришёл-то? — в сторону пришедшего бросил занятый своими делами такой же не юный, а давно седой уже мужчина.
— Товарищ генерал-лейтенат, разрешите доложить!
— Докладывай уже, Джунгарик, — разрешил Омаров, не прекращая манипуляций по регулированию высоты штатива.
— В воскресенье ожидается много народу. Будет наш генеральный директор, генерал-полковник…
— Понял-понял, слушай не мешай, а? Не видишь, фокус новый буду снимать? Давно на свой канал в Youtube ничего не выкладывал.
Тут только Джунгарик заметил, что на сером свитере болтается вечная красная бабочка, надеваемая Геннадием для съёмок. Омаров удовлетворённо выпрямился, водрузил камеру на штатив и занял место за столом, предварительно освобождённом от документов и прочих бумаг, как-то связанных с его непосредственными служебными обязанностями. Генерал тем временем улыбнулся, поглядевшись на себя в зеркало, тренируя рекламную улыбку, которую обычно лицезрели подписчики его личного канала в соцсети, куда заходили, чтобы увидеть очередной освоенный чекистом фокус. Его поклонники, конечно, не знали громкого звания, равно как и нынешнего места работы. Для них он просто был любимый Гена Омаров, фокусник, с белозубой улыбкой, который потрясая цыганской серьгой в левом ухе, потешал публику, не забывая всякий раз развести руками и произнести своё коронное: «Мальчик… девочка, какая в попу разница…?» Знал ли Омаров, что его давнему предшественнику Коле Ежову эту разницу объяснили, назвав мужеложеством, после чего расстреляли, неизвестно. И был ли он постоянным клиентом КВД, история тоже умалчивала. Джунгарик со своей стороны старался не задаваться этим вопросом и мужественно жал генеральскую руку, всякий раз напоминая себя, что всё это передаётся только половым путём.
Очевидно, этот ход его мыслей всё же был известен наследнику Ежова, потому внезапно он будто вспомнил о том, что полковник всё ещё мнётся в его кабинете, ожидая разрешения уйти.
— Слушай… Джунгарик, знаешь, а я тут один фокус … новый выучил. Тут такая штука. Наш генеральный директор сядет в американку, запряжённую тобой, а зрители будут видеть, будто правит он знаменитым арабским жеребцом Сметанкой, прародителем Орловской породы.
— То есть, — вспотел в лыжной шапочке Джунгарик, и даже снял её, вытер лоб, пригладил седые кудри, снова надел и уточнил, — видеть будут не меня, а Сметанку графа его высокоблагородия Орлова?
— Сечёшь, Джунгарик! — обрадовался генерал, и улыбка его из рекламной сделалась такой, какой была в незапамятные времена вербовки агентуры. Приветливо-ехидной.
— А разве… не лучше, — с едва заметной, забрезжившей надеждой избежать такого позора начал полковник, — всё-таки лошадь запрячь?
— Слышь, Джунгарик, кто из нас фокусник: ты или я?
— Вы, конечно, товарищ генерал! — прогрохотал Джунгарик.
— Вот мне и лучше знать, кого по инструкции надо запрягать: тебя или лошадь, — отвечал Омаров. — Ты же Джунгарик книжки не читаешь, а у меня вишь какая библиотека: «Магия и её последствия», «Как стать Кио», «Фокус-покус» и прочее! Двадцать томов уже набралось. И там так и написано — человека запрягать. Голого.
— А голого-то зачем? — у Джунгарика запершило в горле, и он закашлялся.
— Не волнуйся, помидоры твои меня абсолютно не волнуют. Просто наложение лазерного луча с изображением Сметанки лучше пойдет на голое тело, чем на складки одежды. Да и потом, ты, что, солдат, за пять минут думаешь, простынешь?
— А… товарищ…. товарищ генерал-полко…
— Одобрил, согласовал, завизировал — ответил на все незаданные вопросы Омаров и добавил — Теперь вали уже, не мешай фокус новый снимать, подписчики мне всё пишут, где, мол, Гена новые стримы.
Джунгарик, привыкший уже исполнять все капризы начальства, вышел с территории службы безопасности с понурой головой, более всего напоминая при этом старого мерина, но собрался с духом и всё же плюнул подле входа, опасливо прежде глянув не попадёт ли плевок на запись генеральских видеокамер, секущих любой непорядок. Ему хотелось как-нибудь ещё нагадить исподтишка, но фантазия отказалась работать. Можно было, конечно, измазать известно чем рацию генерала, но тоска навалилась такая, что не было сил идти на конюшню, чтобы вынести оттуда пару тёплых ещё конских яблочек. Подумал, а не уволиться ли, но до гражданской пенсии не хватало ещё пару лет стажа, а жить только на военную он не хотел. Столько лет унижений и всё спустить в унитаз, только потому что не смог, не смог пробежать в американке? Но ведь мог же раньше. И не такое делал. И был случай, давно ещё, когда молодой Джунгарик был сержантом, на нём майор смеху ради прокатился. Зато потом он получил полный доступ на армейскую кухню, а мясо, которое впоследствии ела рота, разительно отличалось от того, которое будущей полковник волок к себе домой.
И потому в воскресенье он набрал воздуху в грудь и скинул с себя брюки, трусы и линялый свитер грубой вязки. И даже носки, потому что они не сошли бы за копыта. И впрягся в американку. И генерал-полковник, надевший на себя наряд конца XVIII века, размахнулся и протянул по голой, покрытой мурашками, спине своего верного сотрудника бичом, а тот, чтобы не вопить от боли, бодренько так заржал во весь голос и побежал по кругу, высоко подбрасывая колени, будто рысак, идущий каретным ходом. И публика, видевшая араба, зааплодировала. А Джунгарик бежал всё быстрее и быстрее, набирая скорость, чтобы первым прийти к финишу, периодически оглашая круг звонким ржанием.
И вот он разрывает финишную ленту. И радостный директор подходит к нему и хлопает по вздыбленным бокам, спешно суёт кусочек сахару. Джунгарик схрумкал и пошёл вместе с коноводом отшагиваться, а весь персонал подбежал скорее поздравить его высокоблагородие, так лихо проехавшим на своём личном Сметанке.
Джунгарика же принакрыли попоной, чтобы с почётом провести перед трибунами. И когда он шёл перед ревущей толпой, то уже не удивлялся, что ноги его покрыты белой шерстью, а ступни стали серыми копытами. Он только думал, что всего через час-другой зададут уже овса, а начальник службы безопасности так всё щипал и щипал себя за щёку, уши и прочие части тела, но полковника Джунгарикова больше нигде не было видно. Разве что белый меринок уж как-то со знакомой до боли старательностью вышагивал в руках коновода…
Март, 2018 года