ЭВАКУАЦИЯ. ОККУПАЦИЯ СТАВРОПОЛЬЯ.
(Август 1942 – январь 1943 гг.)
Эвакуация беженцев из села Александрии
Благодарненского района
В июле 1942 года уже всем стало понятно, что на Дону немцев не удержать. Северный Кавказ оказался под угрозой оккупации фашистскими войсками. Приказа из Москвы об эвакуации из Орджоникидзевского края населения, материальных ценностей, скота все не было. Поэтому эвакуация началась поздно!
«…В зной, по пыльным дорогам, изнурённые тяжёлыми боями, на восток прошли советские войска. Опустели улицы села Благодарного. Надвигалось нашествие фашистов. Но не рабскую покорность они встретили на степных просторах Ставрополья: народ поднимался на священную войну. В тыл угонялся скот, уничтожались запасы хлеба, спешно создавались партизанские отряды», - в 1959 году в районной газете «Путь Ленина» писал редактор Гринько Анатолий Федорович.
Заведующий земельным отделом Благодарненского района Е. Е. Нестеренко, работавший в этой должности с мая 1942 года, передал в колхозы распоряжение об эвакуации в тыл скота, лошадей, овец, зерна и продуктов питания в ночь с 4 на 5 августа 1942 года.
Первый секретарь Благодарненского райкома ВКП(б) Однокозов Алексей Григорьевич в каждый колхоз назначил партийных организаторов, отвечающих за проведение эвакуации и сопровождающих обозы до места назначения.
Гражданам, получившим от местных властей разрешение на эвакуацию, в Благодарненском райисполкоме выдавали эвакуационные листы.
По колхозу «Первое Мая» эвакуацией занимался Шарнович Никита Григорьевич – еврей, из числа беженцев, партийный организатор, назначенный Благодарненским райкомом партии. Уполномоченным от колхоза назначили члена правления, кандидата в члены ВКП(б) Кононова Ивана Михайловича.
Председатель колхоза «Первое Мая» Лукин Тимофей Михайлович к этому времени на территории своего хозяйства уже не находился. Он, вступив в партизанский отряд «Максим», выполнял важное партийное поручение – с 25 июля 1942 года вел в Кизлярский округ Орджоникидзевского края обоз для создания партизанской продовольственной базы.
И. М. Кононов и Н. Г. Шарнович сформировали колхозный обоз для отправки в тыл. Они приняли по актам 130 колхозных лошадей, 560 голов крупного рогатого скота и 5280 овец, разбитых на два гурта.
На рассвете 5 августа 1942 года обоз отправился в путь, на восток, направлением на Буденновск, Ачикулак, Кизляр. Впереди конюхи гнали табун лошадей, за ними пастухи – стадо скота, далее чабаны – отары овец. В тыл на десяти мажарах со своим скарбом двигались беженцы из западных регионов страны, тридцать еврейских семей. Обоз растянулся на несколько километров.
Жена И. М. Кононова – Валентина Ксенофонтьевна и трое детей ехали на бричке, тентованой брезентом и загруженной «под завязку» мешками с мукой и пшеном, домашними вещами: периной, подушками, одеждой. К левому борту брички была привязана ванна для купания детей и стирки вещей, а на правом боку на крючках висели ведра с посудой. Валентина Ксенофонтьевна сидела впереди брички, высоко на мешках, правила лошадьми, под ногами у нее стояли фляги с медом и растительным маслом. На тряской грунтовой дороге бричка скрипела, а все имущество, укрепленное на ней, гремело, звенело и тарахтело.
В целом, колхозный обоз представлял собой картину первых поселенцев восемнадцатого века или цыганский караван. Обоз двигался «черепашьим ходом», крайне медленно. Скорость движения сдерживали овцы, которые на солнцепеке в августовский зной сбивались в кучи, и сдвинуть с места их было невозможно. Так что, их гнали утром, до 10 часов, и во второй половине дня, с 16 часов. Надо было давать отдых людям, устраивать привалы, организовывать обеды и ужины. На остановках арбички разводили огонь, готовили шулюн из баранины или затируху на сале, заваривали чай. Вдоволь было коровьего молока, так как пастухи гнали дойных коров, которых доили закрепленные по группам доярки. Полученную продукцию по актам сдавали на молокоприемные пункты в ближайшие села.
9 августа 1942 года обоз подошел к селу Сотниковскому Бурлацкого района. В этот же день в селе Благодарном секретарь райкома партии А. Г. Однокозов провел совещание с парторгами и уполномоченными по эвакуации.
Однокозов сказал:
- Если дорога на Кизляр будет немцами перекрыта, уходите в Калмыцкие степи, ведите обозы на отгонные пастбища Черные земли.
Вернувшись с совещания, Шарнович и Кононов вечером у костра, на котором в большом казане варилась уха для всех колхозников, приняли решение уходить за Маныч, через урочище Чограй. Это восточнее села Мирного, где имелся участок колхоза «Первое Мая» для содержания общественного поголовья на подножном корме. От Александрии до Чограя всего 60 километров, больше половины пути уже было пройдено!
В семье Кононовых с первых дней эвакуации начались неприятности. Сначала заболела дочка Лида, которой было всего 2,5 года. У нее загноился палец. Сегодня врачи бы написали диагноз: «панариций». Тогда этого мудреного слова в народе не знали, а называли эту напасть по-своему – «волос». У ребенка начались сильные, пульсирующие боли, озноб, повысилась температура. Она постоянно плакала и звала маму:
- Мама… Мама… Пальчик дергает… Головка болит…
Мать успокаивала девочку, но помочь не могла – лекарств не было, боль могло снять только хирургическое вмешательство. Хорошо, что среди евреев оказалась врач Роза, у которой имелся портфель с медицинскими инструментами и лекарствами. В полевых условиях она провела операцию, вскрыла нарыв, что-то там удалила или вырезала, сделала перевязку с ихтиоловой мазью. Пальчик у Лиды заживал долго, но главное, прошла острая боль.
А потом произошел несчастный случай с Зинаидой. На одном из привалов она подошла к речке, стала на камень и начала мыть ноги, поскользнулась, упала в воду, ее понесло течение. Евреи это увидели и бросились девочку спасать. Когда Зинаиду вытащили, то она была без сознания. Роза сделала ей искусственное дыхание и привела в чувства.
Далее еще страшнее. На спуске в балку Чограй лошади не удержали тяжело груженую бричку, в которой ехали Кононовы. Валентина Ксенофонтьевна не справилась с управлением, бричка перевернулась. Дочь Лену накрыло большой металлической ванной, Зинаиду – периной, а сверху мешками с мукой и пшеном. Повезло Лиде. Она откатилась на обочину полевой дороги, как резиновый мяч, у нее не оказалось ни одной ссадины.
Валентина Ксенофонтьевна, опасаясь за детей и со страху, не выпустила из рук вожжи, и лошади метров сто тащили ее по земле. Лошади покалечились, поломали ноги. Подъехали на «линейке» Иван Михайлович и Шарнович. Они пристрелили лошадей, распутали вожжи и освободили Валентину Ксенофонтьевну. Она была чуть жива. Первую медицинскую помощь ей оказала Роза. Она долго ощупывала голову пострадавшей и поставила диагноз:
- Сотрясение мозга! Небольшое кровоизлияние. Трещин черепной коробки нет… Жить будет!
Бричку поставили на колеса, запрягли лошадей из колхозного табуна, загрузили разлетевшимся в разные стороны имуществом, и один из ездовых повез семью в село Мирное. Трое перепуганных детишек сидели рядышком, а мать лежала на перине. Через несколько дней она вся почернела от кровоподтеков, и у нее начались сильные головные боли.
13 августа 1942 года колхозники привели скот и лошадей на Чограй. Остановились на отдых. Три дня ожидали отставшую отару овец, которую вел старший чабан Ушаков Герасим Иванович. Когда отара подошла, по проселочным дорогам стали проезжать немецкие автомашины и мотоциклы.
И. М. Кононов решил держать совет с людьми, что делать? На собрание сошлись все, специалисты, погонщики, чабаны, беженцы. Парторг Н. Г. Шарнович, еврей по национальности, сказал:
- Беженцам оставаться в оккупации нельзя. Всем будет погибель! Фашисты с евреями расправляются жестоко! Я поведу людей на восток, к Кизляру.
Ему никто не возразил. Да и в Калмыцкую полупустыню идти никто не хотел.
Колхозники высказывали свое мнение:
- Семьи бросили в Александрии! Идем в неизвестность!
- Как там жить без хлеба, соли, воды, теплой одежды, дров, керосина? Возвращаемся домой, в Александрию!
- Скот вернем в колхоз, а там будет, что будет…
И. М. Кононов имел в наличии 23 тысячи рублей, выделенных правлением колхоза на неотложные нужды. Парторгу Шарновичу он под расписку вручил 10 тысяч рублей, а остальные деньги выдал колхозникам по ведомости в соответствии с выработанными трудоднями. Кононов передал Шарновичу по акту колхозную лошадь, упряжь и подводу, а евреям – мешок муки и мешок пшена, одну флягу с медом и одну – с растительным маслом.
На рассвете следующего дня беженцы, попрощавшись с колхозниками, на мажарах двинулись на восток, в сторону села Серафимовского.
В этот же день самовольно в село Александрию уехали несколько колхозников. От них старосте села, назначенному немецкой властью, стало известно о нахождении колхозного обоза и скота в урочище Чограй. 24 августа на взмыленном жеребце на Чограй прискакал нарочный. Он передал Кононову пакет от старосты, а устно сообщил:
- Иван, срочно гони скот в Александрию! Иначе, тебе несдобровать!
Вновь Иван Михайлович собрал оставшихся в наличии колхозников и теперь уже, проявив твердость, не стал слушать длинных рассуждений и советов, а строго приказал:
- Гоним скот домой! Выходим завтра на рассвете. Следить за поголовьем неусыпно. Потерь не допускать! Не растягиваться, не отставать…
Но все поголовье сохранить не удалось. Севернее села Благодарного колхозный обоз остановили немцы, проверили сопроводительные документы: эвакуационные листы, ветеринарные проходные свидетельства. Скот и овец они не тронули, а табун лошадей забрали. Осталось только 16 лошадей, запряженных в арбы и мажары.
31 августа пригнали крупнорогатый скот на колхозную ферму, на следующий день подошли отары овец. Поголовье лично принимал новый управляющий колхозом «Первое Мая» Щегольков Василий Яковлевич. Подписав акт приема-передачи скота и колхозного имущества, управляющий заявил Кононову:
- Иван Михайлович! Претензий к тебе нет! Нет и работы. Свободен! [9]
Оккупанты заняли село Благодарное
16 августа 1942 года село Благодарное оккупировали немецкие и румынские войска. Немцы заняли центральные улицы: Советскую (Широкую) и Ленина (Почтовую), а румыны расквартировались на улице Свободы.
Гудкова (Оболенская) Евдокия Ивановна вспоминала:
«…В августе 1942 года в село пришли немцы, началась оккупация. Мы проснулись на рассвете от страшного гула и рёва мо¬торов. Выглянули в окно: по нашей улице Ленина двигалась колонна военной техники с чёрными крестами, было много мотоциклов. Мы очень испугались, мама запретила выходить на улицу.
Потом немцы стали ходить по домам, присматривать, где можно остаться на постой. Приходили и к нам. Дом у нас был большой, но полы земляные, видимо, оккупантам не понравились, поэтому ушли не солоно хлебавши.
Фашисты частенько заходи¬ли во дворы селян, без спроса ловили живность, кур, поросят, требовали продукты: масло, яйца, молоко, забирали всё…» [3]
Из статьи Вячеслава Садилова «Лишенная детства», опубликованной в газете «Благодарненские вести» 9.09.2017 г. Рассказ Сердюковой (Уваровой) Александры Васильевны:
«…В августе 1942 года началась оккупация. Однажды ночью я проснулась от страшного шума во дворе. Потом распахнулась входная дверь и в дом вошли военные, они разговаривали на непонятном мне языке. Мама сказала, что это немцы. Они вели себя, как хозяева. Осмотрели дом, видимо, им понравилось наше жилище, и они стали жить в нашем доме, оставив нам лишь одну маленькую комнату, в которой приходилось ютиться шестерым – мама, бабушка, трое детей и еврейская женщина по имени Люба.
Люба появилась у нас в доме ещё до оккупации. Откуда она приехала и как оказалась в нашем доме я не знаю, но мы её очень любили, а бабушка называла своей дочерью, поэтому немцы Любу не тронули. Всё село знало, как поступают немцы с евреями, после того, как на старом аэродроме были казнены еврейские старики, женщины и дети. Люба была красивой рыжеволосой женщиной лет тридцати, по профессии врач. После войны она куда-то уехала, больше мы её не видели.
Немцев в нашем доме проживало человек восемь, но они часто менялись. Были среди них и спокойные люди, которые нас не трогали, а были и настоящие звери. Поэтому было очень страшно. Каждый вечер оккупанты собирались в нашем дворе и устраивали пиршества. Разводили костёр, пуская на дрова деревянные ворота соседских домов, варили и жарили кур, гусей, поросят, другую живность, варварски отобранную у местных жителей. Ночью нам запрещали пользоваться светом под предлогом того, что мы сигнализируем советским самолётам. Поэтому, чтобы зажечь лампадку, приходилось плотно закрывать окна одеялами и тряпками.
Бабушка Маруся с фашистами не церемонилась, постоянно ругалась и говорила: «Дьяволы, убирайтесь с нашей земли!» А они ей отвечали: «Баб, капут!» А мама успокаивала её, боялась, что убьют». [10]
3 октября 2017 года от Сукиязовой (Дмитриевой) Ираиды Васильевны, 1934 г. р., уроженки села Александрии, нам стало известно, что семья ее мужа пыталась помочь евреям избежать расправы.
Вот ее короткий рассказ:
- В селе Благодарном проживал армянин Сукиязов (Сукиасян) Георгий Христофорович, 1893 г. р. Он и его жена Анна Андреевна, украинка, работали фотографами. Проживали в доме № 25 по улице Комсомольской, рядом с дополнительным учебным корпусом средней школы имени М. Горького. Беженцы, не успевшие эвакуироваться, тайно приходили к Сукиязовым и просили сделать исправления в документах, изменить национальность «еврейка» на другую национальность. Фотографы имели необходимые препараты, и делали исправления в их документах. Как правило, слово «еврейка» исправляли на – «корейка». Помогло ли это беженцам избежать казни, сказать трудно.
В 1970 году Сукиязовы проживали в селе Благодарном, улица Комсомольская № 33-35. Георгий Христофорович был на пенсии, инвалид третьей группы. Его сын Сукиязов Юрий Георгиевич, родился в ноябре 1927 года, имел среднее специальное образование, с 1950 года работал художественным руководителем районного Дома культуры. Его жена Сукиязова Ириада Васильевна, учитель по образованию, с 1962 года работала воспитателем в школе-интернате.
Их дети: Сукиязова Лариса Юрьевна, 1952 г. р., преподаватель в детском саду Маслосырзавода; Сукиязова (по мужу – Бусыгина) Елена Юрьевна, 1959 г. р., училась в средней школе № 1, в настоящее время работает в Благодарненской районной библиотеке.
Приказы оккупационной власти
Фашистские оккупационные власти на занятых территориях в первую очередь жестоко расправлялись с евреями, как местными, так и беженцами, не успевшими уйти вслед за отступающей Красной Армией. Затем разыскивали и уничтожали партизан и подпольщиков.
Советских работников, коммунистов, комсомольцев и членов их семей, не ушедших в тыл, ставили на учет, составляли списки, но не расстреливали.
Для развертывания террора в занятых районах оккупанты в своем распоряжении имели приказ, подписанный 23 июля 1941 года фельдмаршалом Кейтелем.
Из приказа:
«…Учитывая громадные пространства оккупированных территорий на Востоке, наличных вооруженных сил для поддержания безопасности на этих территориях будет достаточно лишь в том случае, если всякое сопротивление будет караться не путем судебного преследования виновных, а путем создания такой системы террора со стороны вооруженных сил, которая будет достаточной, для того, чтобы искоренить у населения всякое намерение сопротивляться…
Командиры должны изыскать средства для выполнения этого приказа путем применения драконовских мер».
16 сентября Кейтель отправил в войска еще один засекреченный приказ, который предназначался только для командования.
Из пункта № 1 приказа:
«…Немедленно принять самые суровые меры для утверждения авторитета оккупационных властей и предотвращения расширения (подпольного) движения. При этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью.
В качестве искупления за жизнь одного немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна считаться смертная казнь для 50 – 100 коммунистов».
В сентябрь 1942 года в зоне действия партизанских отрядов в селе Величаевском было распространено воззвание оккупантов к населению.
Вот его содержание:
«…Партизаны – твои враги. Кто партизан приютит, поддержит или, зная про их нахождение, не заявит об этом, будет казнен.
Село, поддерживающее партизан, будет спалено, имущество населения – конфисковано, староста – расстрелян.
Твоя собственная выгода, если ты доносишь – ты получишь вы¬сокую награду деньгами или землей».
Предатели. Полицай Николай Сатин
Оккупационным властям в их карательных операциях оказывали содействие полицейские – местные жители, которые по разным причинам пошли служить на немцев. Они состояли в штате районной полиции, выполняли приказы коменданта, проводили аресты евреев, занимались розыском советских, партийных и хозяйственных руководителей, партизан, принимали участие в расстрелах советских граждан.
Много злодеяний совершил Сатин Николай Михайлович. Родился он в 1915 году в селе Благодарном. С малых лет невзлюбил советскую власть, коммунистов и комсомольцев за их самоуправство в ходе выполнения хлебопоставок в конце 20-х годов прошлого века.
Ранняя весна 1929 года. Предыдущие два года выдались неурожайными, голодными. Коллективные хозяйства, коммуны, сельхозартели только начали организовывать.
Советские активисты, комсомольцы делали подворные обходы, проверяли наличие у крестьян зерна, реквизировали, так называемые, «излишки».
Продовольственные агенты тщательно разыскивали потайные ямы с зерном, а если находили, то хлеб изымали, а на уличенных в «преступлении» хозяев заводили уголовные дела.
Полевые работы еще не начались. Мокрая Буйвола была покрыта льдом. Николай играл с друзьями на речке, домой пришел затемно.
Мать была чем-то расстроена, заругала Николая:
- Худоба не поена… А ты все бегаешь…
- Я быстро управлюсь! Скажи, что случилось?
- Комсомольцы нынче ходили… Сначала в доме все перерыли, на чердаке смотрели. В печь, в трубу заглядывали. Потом на огород пошли, в землю штырями тыкали, искали спрятанный хлеб. Забрали полмешка ячменя, ведро проса и чашку фасоли. И дядя твой – Василий Сатин, тоже ходил. Совести у него нет, родню обыскивать!
В 1935 году Николая призвали в Красную Армию, но служить он не хотел, конфликтовал с офицерами, ходил в самоволку, за что часто помещался на гауптвахту. В солдатском кругу отрицательно отзывался о советской власти.
7 апреля 1937 года он был арестован, 27 июня осужден на четыре года лишения свободы в исправительном лагере.
Домой вернулся перед войной, озлобленный на все и на всех. По причине судимости на фронт не был мобилизован.
О предателе Родины полицае Сатине писал А. Ф. Гринько:
«…Вечер 10 августа 1942 года. По безлюдной улице гулко раздавались шаги медленно идущего человека. Выйдя к мосту в центре села, он осмотрелся. Вокруг все та же гнетущая тишина. В окнах здания райкома партии сквозь плохую светомаскировку виден свет. Там секретарь райкома, теперь командир партизанского отряда «Максим» Алексей Григорьевич Однокозов. Он давал последние указания по организации отряда, решал неотложные дела.
Человек на мосту усмехнулся, сплюнул сквозь зубы и, глубоко засунув руки в карманы, продолжал путь.
Через несколько дней его видели в толпе граждан села, которых пригнали немцы к зданию радиоузла. На него не обратили бы внимания, но он явно хотел попасться на глаза коменданту и немецким солдатам.
- Никак Колька Сатин метит в начальство, уж больно он вертится перед фрицами, - сказала одна из женщин, стоящих в толпе.
- Такие, как Сатин, им подойдут, только что из тюрьмы пришёл, прохвост, - шепотом ответил ей старик.
На пороге появился комендант. Он зачитал приказы, которыми фашисты усеяли всю Европу: за невыполнение – расстрел, за укрытие – расстрел, расстрел...
И истязания советских людей начались. Днём и ночью разъезжали по улицам села немцы и их приспешники, хва¬тали активистов, не успевших уйти в тыл, били и убивали женщин, стариков и детей.
И ни одно из этих чёрных дел не проходило без Сатина. Он назывался теперь «господин полицейский». [11]
Без вины виноватый
Моисеева Н., жительница с. Елизаветинского, вспоминала:
«…Фронт приближался. Беженцы стали покидать село Елизаветинское. В августе 1942 года немцы оккупировали район, начались тяжелые испытания для благодарненцев. За нашим селом расположена балка Щелкан, где имелась колхозная конеферма. Осенью там появился семнадцатилетний парнишка еврейской национальности, и небольшой коллектив конефермы приютил его, хотя все знали, что за укрывательство партизан и евреев можно было поплатиться жизнью.
Парень научился ездить верхом на лошади и поутру угонял колхозных коней на пастбище, подальше от посторонних глаз. Однажды один из работников конефермы поехал в село Елизаветинское за продуктами и встретил полицая из местных. Тот стал интересоваться живущим на ферме еврейским пареньком – кто-то уже донес.
Он быстро вернулся на ферму и рассказал о беде. Еще не успели решить, что делать с парнишкой, как увидели, что к ферме скачут полицаи.
Кухарка Рая спрятала парня под кровать, засыпав кукурузой, и, как ни в чем не бывало, занималась своими обычными делами. Когда вошли полицаи и стали задавать вопросы, она ответила, что ничего не знает, и никакого еврея на ферме не видела. Пригрозив, полицаи уехали. Было решено отправить парня в другую бригаду.
Днем он прятался на чердаке, ночью отогревался в сторожке.
Но и тут кто-то донес. Приехал старший полицай, парня схватили. Он просился отпустить его на свободу, но местные полицаи верно служи¬ли фашистам и никакие уговоры не помогли. Его избили и увезли в село Благодарное, где сдали фашистам. Больше парня никто не видел.
В январе 1943 года наш район был освобожден от фашистов. Тот, кто встречал советских воинов-освободителей, никогда не забудет эти радостные мгновения и чувство близкой победа над врагом. Но вот еврейскому пареньку не повезло, буквально месяц он не дожил до этого счастливого дня, без вины виноватый». [2]
Беженцы в селе Красные Ключи
Красноключевский сельский Совет, созданный по решению Орджоникидзевского крайисполкома в конце 1938 года, объединил несколько хуторов под общим названием – село Красные Ключи.
Из воспоминаний об оккупации жителя хутора Красный Ключ Скорохова Николая Семеновича, 1936 года рождения.
4 августа 1942 года председатель колхоза «Красноармеец» Макаров Иван Яковлевич и партизаны-добровольцы уезжали из хутора Красный Ключ в тыл. Народ собрался у конторы колхоза, провожал земляков. Председательский кучер отказался уезжать из села. Тогда изъявил желание идти в отряд Чернов Григорий Иванович, который был дома на излечении по ранению на фронте. Без всякой подготовки и сборов, он сел на тачанку, взял вожжи и сказал:
- Поехали!
Вскоре Благодарненский район заняли оккупанты. На наших хуторах немцев не было, они дислоцировались в селе Александрии. Николай Скороходов с товарищем по делам поехали на параконке в Александрию. Немцы их там задержали, хороших лошадей забрали, а дали белую кобылу-доходягу и хромого жеребца.
Приказы коменданта на хуторах выполнял пособник немцев, житель хутора Гремучий Григорий Найденов и его подельники. Когда в хутора в разведку пришел партизан Григорий Чернов, то об этом стало известно местным предателям-полицаям. Они начали рыскать по хуторам, проверять сараи, подвалы, чердаки.
Полицай Найденов зашел в хату Шуваева Фадея Федоровича. Хозяин сидел в комнате и ремонтировал сбрую. Григорий стал его допрашивать о разведчиках, бить плеткой, но на чердак заглянуть не захотел, испугался. Фадей стойко сносил побои, партизана не выдал, хотя Григорий Чернов прятался у него на чердаке с гранатами и пистолетом.
Полицаи схватили Владимира Шуваева – приемного сына Григория Чернова – закатали в зипун и избили до полусмерти.
В состав села Красные Ключи входили хутора: Алтухов, Гремучий, Дейнекин, Копани, Красный Ключ, Паленый, Пузиков, Садовый, Скороходов, Сухая Падина и Терновая Балка. Беженцам, прибывшим в хутора по эвакуации еще в 1941 году, была возможность затаиться от фашисткого геноцида. Поэтому не все эвакуировались в тыл. Так же, во второй половине августа 1942 года и в сентябре по хуторам проходили группы евреев, которые, таясь, шли на восток по оккупированной территории. Видимо, с надежой уйти в тыл. Заходили они в дома хуторян, отдохнуть, перекусить.
К жителю хутора Красный Ключ Харину Григорию на ночлег на пару дней попросилась женщина-еврейка с сыном подростком. Звали его Муса. Женщина выменяла у хозяина, за красиво изготовленный нож, горшок топленого масла.
О беженцах стало известно полицаям. Подъехали они к дому Хариных на подводе, запряженных парой лошадей. Полицай Найденов вошел в дом, евреи не успели спрятаться. Он, угрожая оружием, приказал им выйти на улицу. Мать и сына усадили на подводу и отвезли в село Благодарное, где они вскоре были расстреляны.
Манкаева Хаджихан. Эдельбай в оккупации. 1942 г.
Проходят годы, все меньше очевидцев трагических событий периода оккупации туркменского аула Эдельбай. Тем ценнее становятся исторические очерки и рассказы местных краеведов. Трагическую историю одной еврейской семьи записала Мухамедалиева Инджихан в 1997 году по воспоминаниям 87-ти летней Манкаевой Хаджихан.
Манкаева Хаджихан ушла из жизни 14 июля 1998 года. В ауле Эдельбай проживает ее дочь – Беркелиева Сахибчемал Ахметовна, которая помнит рассказ матери о попытке спасти еврейскую девочку, о трагических событиях сорок второго года.
Во время оккупации в ауле Эдельбай были немцы, были и полицаи, из числа граждан, недовольных советской властью. В основном, из кулаков, репрессированных в ходе массовой коллективизации. Они то, пособники фашистов, и разыскивали партизан, советских активистов, евреев, устраивали над ними расправы.
Осенью 1942 года кто-то из жителей аула увидел в направлении села Серафимовского в районе кладбища девочку. На вид ей было лет десять. Она пряталась в траве, где было много перекати-поля (камак). Об этом стало известно старосте аула, бывшему кулаку. Он приказал полицейским поймать девочку и привезти в аул. Полицейские поскакали верхом на конях и вскоре девочку доставили к старосте, который распорядился закрыть ее в амбар.
Все это видела Манкаева Хаджихан, работавшая в колхозной пекарне. Она сказала старосте:
- Выпустите девочку из темницы. Пусть у меня переночует.
Тот разрешил узницу забрать до утра.
Хаджихан привела девочку домой, выкупала, перевязала раны, переодела в туркменское платье, накормила, напоила молоком. Девочка перестала плакать. Она увидела сына хозяйки, полугодовалого Сафарали и сказала:
- У меня был маленький братик! Мама и бабушка его по очереди на руках несли.
- И где же он?
- Не знаю! Жив ли он? Бабушку, маму, меня и братика немцы арестовали, когда мы пришли в большое село. Они повели нас в камыши. Мама сказала: «Нас расстреляют». А когда подошли к камышам, где был колодец, мама шепнула: «Беги! Не оглядывайся!» Я юркнула в камыши, побежала…
Девочка замолчала. Потом продолжила рассказ:
- Раздались выстрелы! Видимо, убили моих родных… Братика… Я упала, затаилась.
- Почему Вас повели убивать? – спросила Хаджихан.
- Не знаю!
А Хаджихан подумала: «Девочка смуглая, черненькая, волосы курчавые. Еврейка!» Но о своей догадке спросить не решилась, а попросила девочку продолжить рассказ.
- Немцы не стали меня разыскивать. Лежала долго. А потом поднялась, осмотрелась. Я вся в крови от порезов камышом, платье изорвано… Вышла из камышей и пошла в сторону аула. Если видела людей конных или пеших, уходила от дороги, пряталась в бурьянах. Зашла на кладбище. Было страшно. Размышляла, куда идти? Еще не решила, что же делать, как подъехали всадники, схватили меня. А дальше вы все видели.
- Пожалуй, кто-то из наших аульчан тебя увидел и сообщил старосте. Он теперь у нас за порядком смотрит. Вся власть у него. Ложись, отдыхай. А мне нужно хозяйством заняться.
Всю ночь Хаджихан не сомкнула глаз, все думала: «О горе, горе людское! Как спасти ребенка? В чем же она виновата? Она же не преступница! Разве ее вина, что родилась еврейкой!?»
Утром пришли полицейские забирать девочку, везти ее в село Серафимовское. Хаджихан просила их оставить ребенка, говорила:
- Я сошью ей длинное платье. Она будет ходить с покрытой головой. Никто не догадается, что она еврейка!
Но полицейские были неумолимы, у них был приказ старосты: «Немедленно отвезти еврейку в полицейский участок».
Полицейские стали усаживать девочку в арбу, собирались отправляться в путь. Тогда Хаджихан решила ехать с ними, просить за девочку в полицейском участке. Она взяла на руки Сафарали и сказала:
- Возьмите меня в Серафимовку. Нужно у сапожника обувь из ремонта забрать.
Старший полицай ответил:
- Ладно! Садись!
Ехали в арбе в Серафимовское. Хаджихан с одной стороны усадила сына, с другой стороны – девочку. Приобняла их, а в голове были мысли, теплилась надежда: «А вдруг немец добрый попадется? Отпустит девочку!»
Еврейскую девочку расстреляли. Это в 2011-2012 годах в своих воспоминаниях подтвердили жители села Серафимовского И. В. Ратушный и В. Ф. Удовыченко. Члену Союза журналистов России А. Г. Карнауху они сообщили, что выжившую при расстреле еврейской семьи девочку, привезли из аула Эдельбай и расстреляли, тело бросили в колодец.
Холокост в отношении еврейского народа на Северном Кавказе только разворачивался.
«Еврейский» колодец в селе Серафимовском. 1942 г.
Село Серафимовское с 1935 по 1953 годы входило в состав Бурлацкого района Ставропольского (до марта 1937 года – Северо-Кавказского, с марта 1937-го по 12 января 1943-го года – Орджоникидзевского) края.
Воронков Н. Г. в книге «История села Серафимовского Ставропольского края. 1905-2006 гг.», изданной в 2009 году, писал, что 17 августа 1942 года в село Серафимовское вошла небольшая механизированная группа немцев. Сопротивления им никто не оказал, так как частей Красной Армии в селе не было. Немцы сформировали органы местной оккупационной власти, оставили небольшой отряд и ушли на восток.
Руководить селом стал староста при поддержке полицейских. На службу в полицию поступили: Андросов, Балыкин, Беда Иван, Иванюта, Коваленко Гавриил, Кузечкин, Москалев, Пыхтин, Цымбалов Михаил.
Карательных мер по отношению к местным жителям, коммунистам и комсомольцам они не применяли. Но факты расстрела в селе иногородних советских граждан, эвакуированных из других регионов страны, имели место.
Н. Г. Воронков писал, что за несколько дней до оккупации, в село пришла небольшая группа беженцев евреев, десять – пятнадцать человек. Это были женщины и дети. Их приняли на постой местные жители. Когда немцы из села ушли на восток, то эти люди, измученные длинной и опасной дорогой, обрадовались, что их миновала беда.
Но, к великому сожалению, всех их расстреляли. Точно неизвестно, кто совершил это преступление, немцы или полицейские? Надо полагать, что это «ответственное» задание немцы не могли поручить полиции, а выполняли его сообща.
Евреев собрали в одном месте, и повели за околицу села. Это от улицы Серегина в западном направлении, приблизительно 2-2,5 км, сразу на левом берегу балки. Их поставили на краю заброшенного колодца и всех расстреляли. Местные жители помнят место расстрела, как «еврейский колодец».
- Что двигало карателями? – размышлял Н. Г. Воронков. - Звериные или садистские чувства, предположить невозможно. Это трагическое событие потрясло сознание людей. Чувство стыда многие жители испытывали еще долгие годы. [49]
В марте 2018 года житель села Серафимовского Николай Сергеевич Акинин беседовал с Бабаевым Владимиром Аббасовичем, который располагает сведениями о расстреле евреев от своей бабушки Бескоровайной Анны Михайловны.
В. А. Бабаев сообщил, что на территории МТФ № 3 во время оккупации дислоцировался небольшой немецкий отряд. В одном из помещений животноводческой фермы немцы и полицаи закрыли беженцев-евреев. Некоторое время их там подержали, а потом повели на запад по дороге в сторону поселка Чограйского. Отойдя довольно далеко от села, немцы и полицейские повернули группу евреев направо, в Чограйскую балку, и погнали к заброшенному колодцу.
Каратели поставили обреченных на смерть граждан у края колодца и открыли огонь. Трупы, оставшиеся на поверхности, фашисты и их пособники сталкивали в колодец. Двухлетнюю девочку изверги сбросили в яму живьём и ушли.
Во время расстрела девушка, примерно 18-ти лет, прыгнула в яму сама и осталась жива. После ухода карателей она выбралась из колодца и ушла в туркменский аул Эдельбай. Там ее спрятали местные жители. Но кто-то донес старосте аула о скрывавшейся беженке, и он приказал полицаям отвезти девушку в село Серафимовское.
По каким-то причинам, возможно потому, что девушка была не еврейка, старостой села было принято решение доставить ее для допроса в село Сотниковское – районный центр Бурлацкого района.
Девушку в село Сотниковское повел полицейский Б…
По селу ходили слухи, что он приказ не выполнил, девушку в районную полицию не доставил, а надругался над ней, застрелил, труп оставил в Сухой балке.
Полагаем, что полицейский девушку в село Сотниковское все же доставил. В Акте о зверствах фашистов от 10 августа 1943 года по селу Бурлацкому Бурлацкого района, составленного комиссией в составе председателя комиссии Иванова Сергея Петровича, членов комиссии: Белокобыльской Агриппины Ивановны и Макагоновой Марфы Егоровны, в присутствии свидетелей Т. К. Сагайдак, А. И. Ивановой, Н. С. Кошеко, М. Д. Колесниковой и Ю. М. Марьясиной, записано:
«…Того же числа (19 октября 1942 г.) в Сотниковской тюрьме расстреляна девушка 18-ти лет Спиридонова Тамара Алексеевна, жительница с. Серафимовки, эвакуированная из Ленинграда».
Молва о том, что в заброшенном колодце в Чограйской балке находится маленькая девочка, быстро распространилась по селу.
Жительница села Серафимовского Краськова сказала ребятам:
- Сынки! Пропадет дитина ни за что! Сигайте в колодец, девчонку достаньте. Я ее воспитаю!
Барсуков Николай с товарищами и Овсянникова Надежда отправились к колодцу. Они увидели, что девочка жива и ползает по трупам. Они хотели её достать, но их с бугра заметили полицаи и на конях поскакали к колодцу, выкрикивая нецензурную брань.
Молодежь кинулась в рассыпную. Полицаи поскакали за ними. Ребят, которых они догнали, стегали нагайками. Барсукову Николаю до крови рассекли спину и порвали рубашку. С одеждой тогда было сложно, и мать его отругала за испорченную вещь.
Завершив экзекуцию молодежи, полицаи подъехали к колодцу, спешились, забросали его камнями и засыпали землей, вместе с живой девочкой.
24 ноября 2016 года в селе Серафимовском состоялось торжественное мероприятие, посвящённое открытию памятника «Жертвам Холокоста», который установлен в рамках проекта «Вернуть достоинство».
ИСТОЧНИКИ:
В. Пузиков, А. Карнаух. Казнь в Золотом яру. Г. Благодарный, 2018.