Одиозные мысли. Подвергающиеся сомнению тексты. Жизнь бьёт ключом. По голове. Жизнь
изнашивает человека до дыр. Вероятно, в планы Фрэнка никогда не входила работа. Не
подумайте плохо, его нельзя назвать тунеядцем. Фрэнк боялся умертвить свою душу, но
в то же время не хотел бы быть нищим. Невзирая на какие-либо проблемы этот чудак был
очень счастливым, пускай этого было не увидеть снаружи. Фрэнк научился довольствоваться
малым и ушёл с головой в буддизм. Созерцал пустоту. Пустота – суть всех вещей. Создавал
иные миры, так как в мире обычном он не мог сберечь своё сердце в первоначальном виде.
Фрэнку казалось, что с ним происходят вольтанутые вещи. Как будто тебя накачали бензином,
и теперь тебе страшно встретиться с солнцем. Со всеми, наверно, такое бывает. И выразить
это с помощью слова никогда не удастся. Никто и никогда не сможет найти дубликат наших
редеющих чувств. Давно пора образумиться, но это не то, чего действительно хочется. Мы
смотрим на повторе один и тот же фильм. Барбара поняла, что образ тонко чувствующего поэта
был надуман и чересчур переигран. Меня следовало изолировать. Я не был опасен для общества.
Я был опасен для себя самого. Я представлял, как болтыхаюсь в петле, не потеряв улыбки на
своём ржавом лице. На самом же деле я не хотел умирать. Я был убеждён, что мне удастся спастись.
И меня не отправят на поселение в жёлтый дом. Я фланировал над землёй и пытался выйти в астрал,
продолжая ворчать и корпеть из-за собственных букв. Это не то, о чём бы я хотел рассказать. Да
и хрен бы с ним. Это не соревнование. Литература сравнима с изнасилованием души, где преступник
и жертва одно и то же лицо. Разница между искусством и жизнью в том, что искусство более сносно.
Чему быть, того не миновать, но бездействовать – грех. Я не в претензии. Веду себя совершнно спокойно
и принимаю любые потери без надрыва и муки. Я вижу пустые картонные лица. Ничто не сможет вдохновить
тебя настолько же сильно, как окружающий ужас. Надеюсь, что оптимисты, брызжущие задором, смогут меня
простить за позорную жалость к самому себе. Наши слова онемели. Я смотрел на людей, у них отсутствовали
зрачки. Не было рук и ног. Не было тела. Не было души. Барбара, если честно, то мне не очень-то просто.
И меня к тебе тянет. Как будто бы ты мощное магнитное поле. Я не могу спрятаться от него. Нигде. Я часто
сидел в кафе, чирикал стихи на салфетках. И намеренно забывал забрать их с собой. Наверное, их никто не
читал. Уборщик, как робот, выполнял свои прямые обязанности. Разве кому-то может быть интересно, читать о
том, как у мужика поехала крыша? Я сяду на утюг и полечу на юг. "Осторожней, мистер, Деловар". Это всё – вздор.