В руках хозяина дачи, Олега Михайловича, отворившего дверь в темный холл, тускло тлел небольшой электрический фонарик.
– А почему бы нам не провести вечер в старинном духе? – предложил Олег Михайлович своим гостям, явно растерявшимся при известии, что света нет и, видимо, до утра уже не будет.
– Это каким же образом?..
– То есть?..
– Вы уж поподробнее, пожалуйста!
– Да ничего сложного, – ответил хозяин дачи. – Сейчас затопим камин, зажжем свечи… Нальем вина в бокалы… А, вот что еще можно сделать…
Олег Михайлович шагнул к окну и потянул за шнур.
Тяжелые портьеры бесшумно поплыли в стороны. В комнату хлынул призрачный голубоватый свет.
Зимняя ночь холодно глянула на собравшихся круглым и бледным лунным оком.
– Каковы декорации, а? – самодовольно сказал Олег Михайлович, приглашая гостей полюбоваться видом – заснеженными могучими соснами на дальних холмах и замерзшим озером в низине. Хозяин дачи был художником-пейзажистом и понимал толк в природных красотах.
Когда, умерив зябкость лунного света, в камине засуетилось рыжее дымное пламя, а над свечами поднялись, качаясь, теплые желтоватые язычки огня, собравшиеся расселись по стульям, креслам и диванам.
– И что дальше? – спросил самый нетерпеливый.
– Ну, теперь Альбина может спеть нам романс «В лунном сиянье снег серебрится…», – предложил Олег Михайлович.
– Я сегодня не в голосе, – дрыгнув затянутой в модно драные джинсы длинной ногой, капризно сказала Альбина. – Может быть, кто-нибудь встанет на табуретку и расскажет стишок? Про Деда Мороза? «Кому чо, кому ничо… Кому…»
– Замолчи, – оборвала нахалку её мать. – Здесь тебе не ваша пошлая тусовка всё-таки…
– Ой, да не пошлее твоих любимых сериалов для домохозяек, – парировала девица.
– Дамы, дамы, – укоризненно сказал Олег Михайлович. – Не надо портить такой чудный вечер… У нас камин, свечи, луна… Вино в бокалах… И – смотрите! – томик Чехова на рояле… Давайте я прочту вам какой-нибудь рассказ… Открою наугад – и прочту…
Хозяин дачи раскрыл книгу.
– Вот… «Попрыгунья»… Хм… А знаете что? Я не буду читать этот рассказ. Я расскажу вам историю из жизни. Мне вдруг пришло на ум, что она в чём-то перекликается с сюжетом «Попрыгуньи»… Не совсем, правда… Кое в чём… Рассказывать?..
– Да уж осчастливьте! – съязвила Альбина. – Пока мы все тут от скуки не попередохли…
Мать Альбины не удержалась:
– И в кого ты такая уродилась, хамка трамвайная?
– А можно без оскорблений? – без тени азарта огрызнулась Альбина. – В кого, в кого… Есть, наверно, в кого… Не из графьев происходим-с…
– Всё, леди, молчим! – сказал кто-то из гостей. – Олег Михайлович, просим!
Собравшиеся недружно захлопали.
– Итак… Кто из вас помнит Ирину Ч.?
– Как не помнить, – откликнулась сидевшая в кресле за Альбиной откровенно молодящаяся дама в ярком макияже, выкрашенная к тому же в пронзительно-рыжий цвет. – Мне нравились её стихи… Не все, правда…
– Ирина была очень талантлива, – сказал Олег Михайлович. – Очень. Хотя широкая известность к ней прийти не успела.
– А причем тут чеховская «Попрыгунья»? – с интересом спросила раскрашенная дама.
– Прежде чем продолжить, повторю еще раз: в отличие от Ольги Ивановны, жены Дымова, Ирина была личностью одаренной, – проговорил Олег Михайлович. – И в таланте своем не сомневалась.
– Это верно, – подтвердила рыжая. – Заносчива была до неприличия. В компании никому рот открыть не давала. Как говорится, она искренне полагала, что обо всём на свете существует только два мнения: её – и неправильное. Считала, что весь мир должен вращаться вокруг её гениальной особы… И оскорблялась, если кто-то, как ей казалось, ею пренебрегает. Не отдает ей должного. Я имею в виду мужчин. А ведь внешне ничего особенного она собой не представляла. Только что не страшная.
– Вы, Агнесса, не правы, – возразил Олег Михайлович. – Вспомните облик Ирины. Её узкое бледное лицо… Большие, бледно-голубые, прозрачные глаза… Её длинные черные волосы, всегда распущенные… Тонкие белые пальцы в массивных серебряных перстнях… Весь будто устремленный ввысь силуэт её легкой фигуры… Это не могло не производить впечатления…
– Впечатления существа не от мира сего, – перебила Агнесса. – А большинству современных мужчин нравятся начиненные силиконовыми имплантатами блондинистые куклы с сильно ограниченным словарным запасом… И чем моложе – тем лучше.
– Позвольте вам заметить, что любители силикона вряд ли вызвали бы у Ирины интерес… Я продолжу. Ирина очень серьезно относилась к своему творчеству.
– Ещё бы! – саркастически сказала Агнесса.
– Я хоть и редко, но бывал у Ирины в доме и видел, как она работала, когда на неё накатывало вдохновение… Хоть камни с неба – она будет сидеть и писать стихи. И той зимой, лет семь назад, Ирина пребывала как раз в таком творческом угаре. Она снова страстно влюбилась. В кого – уже не помню. Состояние влюбленности Ирина обожала. Стихи у неё тогда лились рекой, били фонтаном, гремели водопадом! И однажды февральской ночью она написала стихотворение о той своей любви. Оно показалось ей гениальным!
– Это какое же? – с интересом спросила Агнесса. – Освежите мне память, будьте так добры.
– К сожалению, не могу. Не запомнил. Она позвонила мне в ту ночь и прочла его. И не только мне… Но всё дело в том, что Ирина жила не одна. У неё был сын… Лет семи или восьми. Лёва. Заостряю ваше внимание: шел февраль… Слякотный, мокрый, гнилой. Бушевала эпидемия очередного нечеловеческого гриппа – не то птичьего, не то свиного, не то коровьего. Я не знаю точно, что происходило в квартире Ирины той роковой ночью. Могу только предполагать: мальчик заболел. Заразился этой самой нелюдской хворью. Наверно, говорил маме, что ему плохо. Но вряд ли Ирина отреагировала на жалобы сына. Я говорил уже: когда она писала стихи, её не оторвал бы от этого занятия даже смерч. И наутро, когда она наконец-то вынырнула из своего творческого забытья и вызвала врача, было уже поздно. Через два дня Лёва умер в больнице от отёка легких.
Олег Михайлович замолчал.
– И что было дальше? – спросила Альбина.
– После похорон я навестил Ирину. Она в тяжелом оцепенении сидела в комнате Лёвы и мои соболезнования выслушала безучастно. На письменном столе лежал целый ворох листов бумаги с рисунками. Я подошел, посмотрел и поразился. «Кто это рисовал?» – спросил я у Ирины. Она вздрогнула и словно проснулась: «Что? А, это Лёвина мазня… Он столько бумаги переводил…» – «Это не мазня, – сказал я тогда. – Это очень оригинально и талантливо, Ирина…»
– Какой ужас, – тихо сказала мать Альбины. – Такие женщины не должны иметь детей…
– Ну конечно! Рожать можно только клушкам-домохозяйкам! Уж они-то в состоянии разглядеть вовремя и болезни, и таланты своего ребенка! – вспылила Альбина. – Это просто несчастный случай, стечение обстоятельств! Трагическое стечение, согласна! Но никто от такого не застрахован! Никто!
– А то роковое любовное стихотворение? Разве оно не было опубликовано? – спросила Агнесса.
– Нет, – ответил Олег Михайлович. – Ирина не любила компьютеров. Писала стихи на бумаге, по старинке. Естественно, электронных копий ее текстов не существовало нигде. И когда в квартире Ирины случился пожар и она отравилась насмерть угарным газом, весь её архив погиб. И текст того стихотворения – тоже…