МИРА

Ирина Ефимова
       За окнами послышался сначала мотоциклетный рокот, а потом лязг машин. В хату, еле переводя дыхание от бега, влетела Катя с криком:
– Немцы!
Тут же мать Николая сказала Мире:
– Доченька, а ну, лезь на печь и сиди там тихо, чтобы тебя ни видно было, ни слышно за занавеской! Мало ли что...
– Мама, я же говорила, мне надо было уйти! Дождалась...
– Куда, хворая, с температурой! Да далеко бы ты ушла? Лежи тихо, будем уповать на Бога. И знай — тебя в обиду не дадим! - сказала свекровь, а сама подумала: «Лишь бы в деревне кто не выдал, что наша Мира еврейка. Знают-то все...»
И тут же, открыв погреб, Прасковья Степановна полезла туда.
– Мама, вам что-то там надо? - спросила ее старшая невестка. - Я бы справилась.
– Нет, Катюша, я сама тут наведу порядок. А ты возьми с моей постели перину да подушку и подай мне.
– А это уж зачем? Что придумали?
– Делай, да побыстрее, что говорю! Это на всякий случай. Пусть Мира тут посидит. Спокойнее и ей, и нам будет...
Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге появился высокий худой немец.
– Гутен морген! - приветствовал он растерявшуюся Катю, с периной в руках направлявшуюся к погребу.
– Гутен, гутен! - ответила она сдавленно и закашлялась. Хотя Катя не так уж давно учила в школе немецкий, все знакомые слова вдруг вылетели из головы...
– Млеко, яйки есть, матка? - сказал солдат поспешавшей вылезти из погреба Прасковье Степановне, не успевшей устроить схрон для младшей невестки.
Проворно для своих лет она вскочила, и, взяв стоявшую на столе уже початую кринку с топленым молоком, подала сладко улыбающемуся в предвкушении пиршества немцу. Выпив чуть ли не залпом всю кринку до дна, незваный гость стал вытирать рот ладонью, приговаривая:
– Млеко гут! Млеко карош!
Солдат не успел или позабыл потребовать яйца - заслышав грохот, как видно, отъезжающих машин, он быстро выскочил из хаты. Улепетнул, так и не закрыв за собой дверь.
Выглянув в окно, Катя, просветлев лицом, сказала:
– Кажется, мотают отсюда.
А свекровь, закрывая за немцем дверь, трижды перекрестилась, шепча:
– Слава тебе, Господи, пронесло!..
– Гад, даже не поблагодарил! Мира, слезай, укатили! Сожрал молоко, от которого ты утром отказалась. А оно было вкусное, хорошо томленое. Этот длинный жердь взахлеб слопал и даже не поперхнулся. Млеко, дай ему, яйки! - передразнила немца Катя.
Мира, выглянув из-за занавески, слабо улыбнулась:
– Да, черт с ним, лишь бы вас не обидел! Я так боялась, что Федюшку может напугать... А ты с этой периной в руках... Вдруг ему что-то не понравилось бы?.. А температуры у меня, кажется, уже нет.
– Ну, так  слезай с печи и садись за стол, покушай! - сказала свекровь. - Ты же с вчера кроме кипятка ничего в рот не брала. Совсем ослабнешь. Да, вот еще что... Ты уж, Мирочка, не обижайся, а все ж таки, чтобы было спокойнее нам и тебе, вот, возьми и надень... - и Прасковья Степановна, сняв с шеи висящий на шнурке крестик, подала невестке, еле сползшей с печи и хромающей походкой подошедшей к ней. - На, надень и поноси, дочка!
...Через два дня в селе опять появились немцы. Теперь их было всего с десяток. На сходе, куда согнали всех селян, по рекомендации военного командования был «выбран» староста и создана местная полиция.
Старостой стал свой же, бывший кладовщик колхоза, как его называли, Однорукий Кузьма. Некогда он лишился четырех пальцев на ладони, попавшей в молотилку. Это назначение оказалось как нельзя кстати: староста был кумом Катиной мамы. Как сказала Катя: «Дядя Кузя — наша родня и подлянки не сделает! Да и вообще, он добрый, худа от него ждать не надо. Притом мужик тертый, хитрющий, хорошо, что его поставили - этот и немцев вокруг пальца окрутит. Даром, что у него пальцев не так уж много осталось!»
И действительно, Кузьма по мере сил старался оградить односельчан от фашистской напасти. Правда, скот, оставшийся от колхоза, да и бывший у селян, немцы реквизировали. Но в остальном, по сравнению с другими районами, в их селе было более-менее терпимо. А когда по весне всех погнали на посевную, вместо Миры пошла работать Катюша, хотя, как кормящая мать полугодовалого ребенка, была освобождена от полевых работ.
Мира в это время возилась с Федюшкой и старалась, как могла, помочь по хозяйству свекрови. С Катей, женой старшего брата мужа, она очень подружилась, хотя та и была на шесть лет старше.
Вообще, с первых дней знакомства с семьей Николая, Мира почувствовала их тепло и любовь. Было такое ощущение, что она знает их всю жизнь, так близки ей оказались эти простые, добрые люди. Мире не забыть первый день знакомства, когда в Киев, на вечеринку по поводу бракосочетания, приехали мать и брат Николая. Тогда Николай подвел ее к ним и представил:
- Вот моя Мира, знакомьтесь!
Его мама, увидав ковыляющую походку девушки, обеспокоенно спросила:
– Доченька, ты что, ножку подвернула?
– Нет... - смущенно ответила Мира, а сердце в этот миг судорожно сжалось -  она назвала ее доченькой, так Миру еще никто не звал...
...Мама умерла, ее рожая, а тетя Дина, сестра отца, воспитавшая племянницу, всегда звала ее Мирочка или «девочка моя». А как называл Миру отец, которого она не помнит, неизвестно...
Хромоту Мира получила еще при рождении. Неумелая акушерка растерялась оттого, что ребенок шел ягодицами, а роженица уже теряла сознание... С тех пор Мира хромала.
...Подняв на вопрошающую глаза, в которых были смущение и затаенная боль, Мира сказала:
– Нет, мама... - она это произнесла непроизвольно, в ответ на взволновавшее обращение. - Я ногу не подвернула, а хромаю от рождения.
– Ну, родная, отчего разволновалась? Это не страшно, главное, чтобы душа была прямая. А я вижу, что она у тебя правильная. Дай, я тебя поцелую, и живите, дети мои, в любви и согласии! Я рада за нашего Николку! Боялась, честно признаюсь, чтоб не пошел плохой дорогой. Вот, теперь вижу, что ошиблась в сыне своем, считая непутевым. Ведь учиться дурень не хотел! А теперь вижу — раз выбрал тебя в жены, да и ты им не побрезговала, городская, ученая, значит, стоит парень того, чтобы можно было им гордиться!
А когда Мира, по просьбе Николая, села за фортепиано и сыграла «Лунную» сонату Бетховена, а потом «Полонез» Огинского, она увидала на глазах матери мужа слезы...
По возвращении со свадьбы, вся деревня немедленно была оповещена, что Николай в Киеве женился на еврейской девушке по имени Мира, хотя и хроменькой, но окончившей институт и работающей в бухгалтерии заместителем главного бухгалтера завода, что та играет на пианино, да и лицом очень пригожа. Узнали соседи и что невестка у Прасковьи Степановны круглая сирота: мать умерла в родах, а отец, будучи военным, погиб, когда малышке было всего три годика. Воспитана она была сестрой отца, работающей директором детского дома. Вот там, около таких же сирот, и воспитывалась их Мира.
А вскоре, когда Мира с мужем приехали в его родное село, их союз собрался отметить почти весь колхоз. Столы поставили во дворе в саду. Скамеек не хватило, и каждый приходил со своим табуретом. Ели, пили, пели, плясали — было так весело, что даже приехавшая с ними тетя Дина пустилась в пляс и поразила всех умением отбивать чечетку.
На следующий день тетя уехала (ждала работа, как она сказала, оставлять ей детский дом надолго нельзя — за ним нужен постоянный пригляд), а Мира, у которой был отпуск, вместе с Николаем пробыли еще недельку. За это время она успела перезнакомиться со всей деревней, побывав почти у всех односельчан, где, похоже, каждый приходился какой-то родней другому. Везде молодых радушно принимали и потчевали так, что мама Николая скоро сказала: «Езжайте, дети, поскорее восвояси, а то я погляжу, вы все не просыхаете... Не приведи Господь, привыкнете к «Марии Демченко» (так на Украине звали самогон, в честь знаменитой ударницы по выращиванию сахарной свеклы).
...Это было всего год назад, последний мирный год... Когда наступила страшная година, война, Николай и его старший брат Анатолий ушли по призыву на фронт. Киев бомбили, и детский дом, как и завод, на котором работала Мира, готовились к эвакуации. Перед отъездом Мира решила поехать попрощаться к родным мужа, а там слегла с высокой температурой, да так и не успела возвратиться — в деревню пришли оккупанты.
А вскоре пришла весть, что и Киев, который, как уверяли, ни за что не сдадут, оказался захвачен врагом. Также доходили слухи, что там всех евреев не то куда-то вывезли, не то расстреляли... Мира жила полная страха, вздрагивая от каждого скрипа двери, не так страшась за себя, как за тех, кто ее спасал. Ведь не пощадят никого, даже маленького Федюшку, к которому прикипела сердцем...
Свекровь твердила, как заклинание: «Не верю, чтобы среди нас завелся кат! Не приведи Господь! Не посмеет никто, чтобы хоть одна волосинка упала с головы Николкиной жены!» Хотя и староста был свой, да и полицейские все поголовно из родного села, и тоже - кто племянник, кто кум, кто свата сын, но все же и Прасковья Степановна, успокаивая невестку, сама не была уверена, что кто-нибудь не проговорится...
Вскорости началась отправка молодежи в Германию. Несколько человек добровольно согласились поехать, по-видимому, захотели повидать Европу, а остальные попрятались по хатам. Староста боялся, что немцы начнут обход, вылавливая ребят, сидящих по подвалам и овинам. Когда Кузьма пришел предупредить свекровь, что могут и ее невестку сразу раскрыть, Мира возьми и скажи:
– Вот если бы немцам сказали, что в деревне дизентерия или другая хвороба, они бы ребят и сами не взяли.
Дядя Кузя засомневался:
– Да как их обманешь...
– А если выпить слабительного? И пусть при немцах несколько человек схватятся за живот и побегут в отхожее место, или даже не добегут... у них на глазах?
На следующий день у местного фельдшера были разобраны все слабительные.
И действительно, немцы развернулись и быстро покинули село. А староста передал Мире благодарность за идею.
...Два года оккупации наконец-то минули, можно было вздохнуть свободно. Вернулись свои. Однако дядю Кузю и всех полицаев арестовали.
Услыхав про это Мира всю ночь не спала. Где же справедливость? Они ведь ничего плохого не сделали, ее и еще двух активистов не выдали, да и все село не пострадало. Даже две коровы были спрятаны в лесу, и оттуда приносилось молоко для детей.
И Мира ранним утром отправилась в соседнее село, за девять километров, где расположился СМЕРШ. С ней пошла и свекровь. Они рассказали там все. Как всем селом Миру и местных коммунистов прятали, как староста молодежь уберег от отправки в Германию, дав им слабительное. Кузьма фактически постарался сохранить колхоз, не дав разворовать его хозяйство... И случилось чудо: не прошло и недели, как всех арестованных освободили. Многие бывшие полицаи тут же были мобилизованы и ушли на фронт.
...Мира стремилась в Киев, волнуясь, не зная ничего о тете Дине. Успела ли она уехать, или разделила судьбу тех, кто кончил свои дни в Бабьем Яру? Если жива, то наверно оплакивает ее, Миру, считая, что та погибла... С нетерпением Мира ждала вестей от мужа, но писем не было. И она, попрощавшись со всеми, воспользовавшись тем, что военные, расквартированные в их селе, отправлялись в Киев, поехала с ними.
Мира не узнала родной город, разрушенный и опустошенный. Не узнала и свою разграбленную квартиру, в которой не было и ее любимого пианино. Но не его она оплакивала, а свою добрую, преданную тетю, которая, вывезя детский дом, сама в дороге заболела брюшным тифом, и заставила оставить ее на станции Рузаевка, дабы не заразить детей. Там тетя Дина, по-видимому, кончила свои дни...
Потеряв единственного родного человека, Мира лишь в семье мужа находила тепло и близких людей. А скоро к ней приехала радостная свекровь: Прасковья Степановна получила письмо от сына и поспешила в Киев, чтобы сообщить об этом невестке. Николай писал, что был ранен, но опять вернулся в строй, воюет и гонит врага, и верит — скоро придет победа, а с нею и встреча. В письме была и маленькая приписка: «Не знаете ли вы о судьбе моей Миры?»
Счастливая, Мира тут же написала мужу. От Николая стали приходить редкие, короткие, но теплые письма, и она с нетерпением ждала скорейшего возвращения мужа с победой домой.
Наконец, солнечным, погожим днем на пороге появился ее Коля с аккордеоном в руках.
– Раз нет пианино, будешь играть на аккордеоне! - сказал он, передавая жене  инструмент. - А ну, попробуй! Уверен, у тебя получится.
И получилось. Мира быстро освоила игру на незнакомом доселе инструменте, а вскоре даже стала преподавать в музыкальной школе, совмещая эту работу с основной, вернувшись на завод.
Четыре года разлуки не прошли даром. Мира еле узнала мужа. Это уже был не тот скромный, стеснительный паренек, выпускник ремесленного училища, с которым она познакомилась в теперь уже далеком тридцать восьмом, и даже не тот, который, отслужив действительную службу, вернулся на завод и сделал ей предложение, клянясь в большой и верной любви. Офицер, награжденный орденами и медалями, возмужавший, переживший и повидавший многое, Николай предстал перед нею в совсем ином качестве. Исчезли те открытость и непосредственность, скромность и доброта, которые Мира так ценила. Муж стал намного жестче, даже грубоват, требовательнее, и главное менее ласков в общении с ней...
Мира старалась найти этому оправдания. «Отвык, - думала она, - ожесточился, видя смерть и кровь на войне. К тому же вырос в звании и стал в собственных глазах значительней...» Вот и вернуться на завод в роли слесаря шестого разряда, каким был до войны, не пожелал, а пошел в райком партии за направлением на «достойную должность», как он выразился.
Вскоре Николай стал, окончив академию профсоюзов, освобожденным председателем профкома завода. Пока он занимался в академии, Мира трудилась, несмотря на беременность, на двух работах. Время было тяжелым, голодным, - страна все еще не могла вволю накормить свой народ.
Когда Мира поняла, что беременна, боясь, что из-за ее недостатка, искривления бедра, врачи могут запретить рожать, она решила к медикам не ходить. «Пусть будет, как будет, — решила она, - но я должна, обязана попробовать родить!»
Николай, как показалось Мире, особых опасений по этому поводу не разделял:
– Пойди, узнай, что к чему. Все равно ведь декрет получать придется, так что рано или поздно будешь встречаться с врачами, так не лучше ли раньше? - говорил он жене.
Но Мира сопротивлялась до последнего, и лишь когда сроку было уже почти семь месяцев, пошла в консультацию. Там она, разумеется, получила суровый выговор и была предупреждена, что, по-видимому, разродиться не сумеет, и придется делать кесарево сечение.
Однако, несмотря на прогнозы врачей, готовых к операции, Мира благополучно, всем на удивление легко, родила сына. Счастью мамочки не было границ, когда она услышала крик младенца, возвестивший о рождении родного человечка. Имя мальчику она, с согласия супруга, дала Роман, в память об ее родном отце.
Тут же приехала Прасковья Степановна с банкой меда, шматом сала и кринкой молока. А Николай передал ей в больницу букетик первых подснежников, удивив этим рядом находившихся рожениц.
– Видать, любит тебя муж, Мира, раз нашел в начале марта такие цветы! - сказали ей сопалатницы.
А Мира так расчувствовалась, что даже слезы радости выступили на глазах...
Свекровь, как преданная мать, помогала Мире заниматься с внуком, ограждала ее от всего:
– Отдыхай, дочка, ни  о чем не беспокойся! Я сама управлюсь. Накормила сына, возьми свою гармошку и поиграй. И ему, и мне приятно будет послушать. Ему — спать под музыку, а мне трудиться. Или поспи, набирайся сил. Мамочка у нашего Ромочки должна быть здоровая да молочком богатая, а оно придет, если выспишься. А ты, поди, всю ночь мальца сиськой балуешь, чтоб отца не разбудил. Видела я твои проказы ночные! 
А когда Ромочке не было еще и полгода, Мира забеременела опять. И снова она, уже занятая сыном (свекровь вернулась домой - огород спасать), не находила времени пойти к врачу. И во второй раз, всех удивив, благополучно родила дочь, назвав малышку, в память о тете, Дианой.
...Как-то, совершенно случайно, перевешивая пиджак мужа, Мира уронила его. Из кармана выпали пропуск на завод и фотокарточка. На ней была молодая, красивая женщина в военной форме, а рядом обнимавший ее за плечи Николай. Карточка была слегка потрепана, видно было, что носили ее давно. Мира тут же спрятала фото обратно, боясь, как бы муж не подумал, что она проверяла его карманы. Но мысль об этом фото не покидала ее. Кто эта девушка? Фронтовой товарищ или более близкая подруга? Почему он не расстается с этим фото, как с теми, что привез, лежащими в альбоме вместе с их семейными фотографиями? Быть может, она сыграла в его жизни большую роль, помогла после ранения? Жива ли, или нет уже в живых, а он хранит о ней память?.. Но, почему ей, своей жене, не рассказал об этом, не поделился?.. Думы, думы... Сомнения поселились в душе у Миры, и она уже другими глазами стала смотреть на поведение Николая... 
По воскресным дням он неизменно отлучался из дома, ссылаясь на нужды работы. Вспомнились поздние возвращения мужа домой, да и довольно прохладное отношение к ней, несравнимое с тем, что было тогда, до войны... Все это она списывала на его возмужание, привычку, да и огрубевшую после пережитого натуру.
...Это случилось на октябрьские праздники. Николай утром ушел на демонстрацию, а Мира стала готовиться в дорогу: они условились сразу же по его возвращении поехать в село, где к праздничному столу их ждали брат с женой, подросший Федюшка, и, конечно же, мама, да и вся деревенская родня. Чтобы не забыть, рядом с полными сумками Мира поставила аккордеон — обязательный атрибут веселого застолья. Дети с нетерпением ждали отца. Особенно докучал пятилетний Ромка, все время канючивший:
– Ну, когда же папка вернется? Мы опоздаем на поезд!
К назначенному времени Николай не явился. Пригородный поезд, который должен был их отвезти, уже давно отбыл, а мужа все не было. «Наверно, с товарищами задержался...» - решила Мира.
– Ничего, - успокаивала она сына, - поедем на автобусе! (А сама подумала: «Хотя это будет и дольше, да и потом надо будет искать попутку...»).
Мира старалась успокоить себя, не вдаваться в панику. Просто, неудобно получается — там, у мамы, их ведь ждут...
Время шло, Николая все не было, и Мира всерьез уже начала волноваться. Куда же он запропастился, неужели что-то случилось?..
Наступила темень, а мужа все не было. Накормив детей и уложив спать, распаковав кошелки, Мира начала искать работу по дому, чтобы как-то занять себя. Но все валилось из рук. Что с ним? Где и почему задержался? Не хотелось, даже боязно было думать о плохом...
Наконец, в одиннадцатом часу вечера, Николай явился.
– Ну, слава Богу! Что случилось, Коля? - зачастила она вопросами. - Нас ведь ждут и, наверняка, волнуются!
Николай хранил упорное молчание, будто поглощенный своими мыслями. На удивление, от него даже пивом не пахло, - следовательно, праздник не отмечал и причина позднего прихода в другом. Муж сидел, не раздевшись, подперев голову руками, явно чем-то озабоченный.
– Коля, да в чем дело? Объясни, что с тобой! - не удержалась Мира.
– Если начистоту, то даже не знаю, с чего начать...
– Ну, говори, случилось что?
– Да. Нам надо расстаться.
Мире показалось, что она не так расслышала, и, как потом удивлялась самой себе, она задала поистине идиотский вопрос:
– Ты что сказал, расстаться? А почему вдруг?
Николай, снова потянув время, произнес:
– Мира, прости. Я полюбил другую.
– Ту, на карточке, фронтовую?
– Да.
– Так, почему сразу не сказал? Зачем столько лет терпел меня рядом и мучился, наверно, обманывая...
– Не знаю. Может, жалел.
– Ну да, хроменькую. Совесть не давала бросить. Ну, так теперь, зачем остановка? Ты свободен, иди!
– Ну, зачем ты так? Пойми, мне это нелегко было тебе сказать. Ведь я тебе многим обязан.
– Мне? Чем же? Не понимаю! - искренне удивилась Мира. - Иди, не мучай меня. Я к тебе - без претензий. У меня славные дети, за них — спасибо! Ничего, руки-ноги есть, не пропадем! А ты иди, и будь счастлив! И меня, прошу, не жалей, мне этой твоей жалости не надо! И за собой не чувствуй вины — сердцу не прикажешь. Возьми все, что считаешь нужным. Конечно, кроме детей, их я тебе не отдам, они мои и только мои!
Николай ушел.
Его мать, узнав обо всем, была настолько возмущена, что заявила:
– Я и его, и эту его, новую, знать не желаю! И, Мира, если ты не против, я буду жить с тобой, помогу по мере своих сил растить детей, если у моего сына голова растеряла разум. И как ты его могла отпустить?! - набросилась вдруг она на Миру. - Пошла бы в его партию, пожаловалась на заводе. Там бы ему дали взбучку, беспутному, вправили мозги и заставили бы жить с семьей! Где это видано - детей и жену бросать! - не унималась возмущенная Матрена Степановна.
– Вы что, мама! Как можно идти жаловаться? Стыдно такое делать. А заставить полюбить нельзя. Да и жить вместе, не любя — невозможно.
– То есть, как невозможно? Начиталась ты, Мира своих книжек, вот и осталась одна из-за характера своего.
– А чем плох мой характер?
– Да тихая ты, безответная. Надо было прикрикнуть на Кольку моего, пригрозить партией. Он бы и остановился. За мужика нужно зубами держаться! Их-то после войны мало осталось, вот бабы одна у другой норовят отхватить.
– Мама, у него настоящая любовь. Под огнем войны он с ней повенчан. А меня, наверно, и не любил. Просто так на городской хромой дурочке женился, всем на удивление. А потом одумался и понял это, встретив другую. Но я его не виню, и вы его простите. А за детей благодарна! Теперь я, без тети, не одинока.
– А  меня что, не считаешь родней? Ведь сама мамой зовешь...
– Что вы, мама, вы меня спасли! Вы для меня, как и дети, — самый родной человек.
...Николай изредка приходил проведать детей, приносил деньги и получал порцию упреков и выговоров от матери. Но с Мирой, которая уходила, зная, что он должен прийти, не общался. Правда, привет передавал, о чем говорили ей дети: папа велел тебе кланяться.
Со временем Николай стал присылать деньги почтовым переводом, прекратились свидания с детьми. Мать по телефону уверял, что у него все в порядке, но времени на все не хватает.
Брат его, Анатолий, как-то на сетования матери по поводу полного отчуждения от семьи младшего сына, сказал:
– Мама, ну что вы никак не поймете! Николка стал большим начальником, вот и загордился. Да и жена у него теперь, как видно, не то неумная, не то недобрая... А скорее всего, все вместе. Она и влияет на него.
Однако мать с этим не могла смириться и очень переживала...
Однажды, когда свекрови дома не было (уехала в село навестить сына с семьей), Мира, зайдя в детскую, увидала детей, стоящими в углу комнаты на коленях.
– Что вы делаете? - спросила она, удивленная увиденным.
– А мы, мамочка, молимся. Боженьку просим, чтобы ты была здорова! - объяснила Дианка. - Мы так каждый день делаем.
А сын добавил:
– Вот, когда ты кашляла, бабушка нас научила и велела Боженьку просить за тебя.
...Шли годы, дети подросли. Рома уже ходил в четвертый класс, а Дианка кончала второй, когда их бабушка, поехав в село, больше не вернулась, неожиданно скончавшись. После тети Дины у Миры не стало еще одного родного человека...
На похоронах свекрови, впервые за многие годы, она столкнулась с бывшим мужем. Разойдясь, они уже не работали на одном заводе — Николай, получив новое назначение, трудился в другом месте.
Он заметно изменился: похудел, выглядел очень плохо. «Неужели из-за потери матери, - подумала Мира - с ним произошла такая разительная перемена?..» Но непохоже... Вид у Николая был как у очень больного человека. С похорон в Киев они возвращались вместе.
– Коля, что с тобой? Тебя не узнать... - не удержалась Мира.
– Да язва замучила...
– А ты что, не лечишься?  - участливо спросила она.
– Лечусь... Да толку мало, диета нужна...
– Ну, так соблюдай ее.
– Соблюдал бы... Да, что говорить... Некому об этом позаботиться.
– А жена?
– Жена... - он немного помедлил. - Женой была ты. А... В общем, мы с ней не живем. Разные люди на поверку оказались.
– Жаль... - посочувствовала Мира. - А где живешь?
– Выпросил себе в общежитии комнатку. Хотел напроситься к вам, но не решался. Ты еще молода, может, устроишь свою жизнь.
Невольная улыбка осветила лицо Миры. О каком устройстве он говорит? У нее есть дети, а больше ей никто не нужен! Полюбить кого-нибудь после Николая и его измены она уже не сумеет. Как и простить его тоже... Но, все же, Мира сказала:
– Что ж, Коля... Дом твоих детей — твой дом. Им нужен отец. Диету я постараюсь тебе обеспечить, как и чистую рубаху. Но, не более.