Свадьба
Эта ночь в гостях у старика была последней. Три дня, выкроенные мной из суеты личной жизни на поездку к нему, заканчивались. Чем мог, я помог ему по хозяйству, мы подолгу разговаривали – необычный он был человек, совсем не похожий на городских стариков вечно недовольных жизнью и дребезжащих этим недовольством. Данилыч на судьбу никогда не жаловался, до всего доходил своим умом, был мастеровит и цепок как хозяин.
В этот раз мы ужинали вареной картошкой, парным молоком и сухарями – в магазин до райцентра добираться старику было не с руки.
Керосиновая лампа трехлинейка бросала желтые блики на бревенчатые стены, махорочный дым слоился под потолком, за окнами стояла глухая ночь последних дней лета.
-Расскажу еще один случай, - начал Данилыч, - а ты уж верь или не верь, дело твое.
Он притушил о надколотое блюдце, служившее ему пепельницей, окурок самокрутки, и начал.
-Дело это было в военные годы. На фронт меня по возрасту не взяли, вот и прибился я к партизанам, с ними, почитай, всю войну и прошел. Беспокоили мы фрицев, они беспокоили нас.
Всякое в те годы было, но запомнился один любопытный случай.
Данилыч налил себе молока в железную эмалированную кружку, обмакнул в него ржаной сухарь, подождал, пока тот слегка размокнет, откусил половину и запил, прижмурившись от удовольствия, потом продолжил.
-Мы тогда небольшой группой по тылам фашистов шли – изучали обстановку, наносили на карту нужное, а ночевать заходили в маленькие села, где не было ни немцев, ни полицаев. И вот поздно вечером вышли к одному такому селу.
С десяток старых изб, одна улица, до соседнего села верст пятнадцать с гаком. На дворе зима, морозы, поэтому ночевать можно было без опаски.
Хотели было остановиться в одной избенке, да увидали на краю села новый пустующий дом.
-Нехорошее там место, - отговаривали нас местные, - нечисто там, вы уж лучше у нас заночуйте, спокойнее будет.
-В нечисть в группе никто не верил, все были комсомольцами, так что устроилась в том доме, протопили печь, поели, да, потушив фонарь, легли спать вповалку на полу, чтобы до утра хорошенько выспаться.
А в полночь все и началось. Заиграла на чердаке гармонь, зашумела хмельная разноголосица, раздался смех, народ в пляс пошел – каблуками по потолку так отстукивает, труха на головы сыплется.
Подскочили все, за оружие похватались, фонарь зажгли – всё враз и прекратилось. Двое ребят из дома выскочили, по лестнице на чердак взобрались – никого: веники на корм для живности сушатся, пыль, пустота. Тьфу ты!
Поговорили, успокоились, потушили свет и снова всех сон сморил – день по заснеженному лесу шли, умаялись.
А вскоре опять – пляски наверху, звон стаканов и крики «Горько!». Какой уж тут сон! Опять зажигаем фонарь – тишина. Снова ребята по лестнице на чердак лезут – никого. Вот напасть!
В третий раз засыпали труднее, но молодость есть молодость, уснули все же. И тут снова – переливы гармони, под которую хорошо захмелевшие гости песни запели. Но как только зажгли фонарь – словно ничего и не было.
Никто уже на чердак не полез, просто оставили фонарь горящим, и при его тускловатом свете спокойно поснули. А утром собрались в дорогу, вышли из нехорошего дома, подперли дверь колышком, чтобы ветром не раскрыло, и – в путь.
Это потом нам в отряде рассказали, что попали мы на свадьбу чертей – бывают такие. Оказывается, зловредныене только людям гадости делают, но и с людей пример берут – свадьбы, к примеру, свои играют по-нашему. Увидеть такую свадьбу нельзя, а вот услышать можно. Чему я лично был свидетель.
Данилыч усмехнулся в бороду.
-Городской ты, не веришь в такое. А все потому, что в городе совсем другая жизнь – торопливая, вечно занятая, где уж тут всякой нечисти объявляться, если позабивались вы в свои квартиры, как в тесные норы?
Но это не последний случай. Ты приезжай еще, расскажу всякое, чего в жизни было. А то помру, вся память со мной и уйдет, а так ты запишешь или запомнишь.
Наутро я попрощался со стариком и ушел до перекрестка, где ходил автобус пешком. И уже через несколько часов был дома.