16 марта 2018 г.
история уменьшительно-кусательного слова «рюский»
Оно, это «рюский», трудно приживалось.
Побыло в ходу среди демократов с университетским дипломом, пару лет буквально, без огонька, вяловато. Потом коллективный мозг нации смыло в унитаз тремя мощными потоками бытия – массовой приватизацией, рок-н-ролльными выборами ЕБН-а и августовским дефолтом 1998 года. В общем, носителя не стало, почва из-под слова «рюский» ушла.
Думал, вот закономерная участь для незаконнорожденного – возникло не с того прохода, хирело-хирело, да и сдохло. Ан нет, поторопился!
Прошло время. Настали наши дни.
Кто-то обнаружил этот трупик, поднял из мусорки, окропил мертвой водой и вот, вижу, пошло оно гадить по форумам, по собачим боям. Смысловая нагрузка у нынешнего «рюский» то же самое, что и встарь: презрение (через пухлую губу) к русакам - ни на что не годным, во всём виновным, рабским терпилам, для хай-хьюма окончательно потерянным.
Ностальгический поиск истоков возникновения данного вируса приведёт нас в 1991 год, в поздне-советский арт-хаусный «Дом под звёздным небом».
Уже в начале, в предбаннике сюжета (11:21), звучит программное:
«...Слишком сильно я всё это ненавижу, всё, что там у вас...». Так говорит американский лилипут Боря.
Его (лилипута), как сказано в фильме, запилили (зачали, т.е.) неудачно, потому как «пилили» назло, в знак протеста политическому режиму СССР 40-х годов.
И весь остальной фильм посвящается тому, чтобы доказать: не зря, ведь, лилипут выражается нелицеприятно, лилипут-то прав - там любить нечего! Что там, в этом ужасе, любить?
Довольно скоро, на 25-й минуте фильма выдающийся академик, отец Бори-лилипута, вляпывается в сюрреальную передрягу с топливным баком от бомбардировщика. Разумеется, покаянной рысцой, бежит сдаваться в Комитет ГБ.
Надёжный молодец, офицер Тарабанько, задаёт ему анкетные вопросы, в том числе:
«Национальность?».
«Рюский!» - пренебрежительно говорит академик, демонстрируя своим лицом усталость от ноши этого факта и лёгенькую степень унижения от самой причастности. Полюбуйтесь сами на 27-минуте (26:33). Хорошо сыграно.
Ну, дальше всё понятно и предсказуемо. Чем дальше, тем увлекательней, тем жутче. Кого-то уполовинят ножовкой, кого-то ждёт усекновение головы, кто-то словит пулю.
Апофеозом всего кинища будет ритуальный поклон американской набережной, со всех четырёх костей, с придыханием, с молитвой.
Поцелуй в асфальт Манхэттена – как отражённое стратосферой последствие, как эхо оккультного слова «рюский», запущенного в мировой эфир на противоположном полушарии Земли.
Надо давать себе отчёт – кем это презрительное «рюский» было изречено, выпущено на свободу.
Роль «рюского» академика играет великий и легендарный Михаил Ульянов. Его слово, его личность, багаж его сценических образов, занимающих почётное место в сознании зрителя той поры, - всё это имело магический вес. Он сказал, он сыграл сказанное, и демон ущербного смысла вошёл в общественное сознание в виде самостоятельного вируса.
Размышления об актёрской гениальности Ульянова, с учётом вышесказанного, выносят меня к мощному эпизоду фильма «Наш бронепоезд» (Беларусьфильм, 1988).
Вот он – гениальный «мясник» всех времён (в детстве, наверное, жарил лягушек и обрывал крылышки мухам).
С времён кино-сказочника Роу никому не удавалось изобразить упыря с такой пугающей живописностью – одному только Ульянову (см. эпизоды «Нашего бронепоезда», таймер 18:37, 20:50 и особенно 22:00).
По-моему, это верх его мастерства и карьеры, а может быть и конечная станция его жизненной мисси – изобразить зло в чистом виде, зло без его обольстительной конфетной обёртки.
Боюсь предположить: а вдруг, это портрет его собственного, чёрного «Я»? Не оттого ли получилось убедительно до мурашек?
А если так, стало быть, и «рюский» - от души ...