«Глядите-ка: Милиа!» - сказал кто-то рядом со мной. Я посмотрел на человека, на которого указывали, так как давно хотел увидеть этого Дон Жуана.
Он был уже не молод. Седые волосы напоминали меховую шапку, которую носят некоторые народы Севера, и тонкая длинная борода, спадающая на грудь, тоже напоминала мех. Он беседовал с какой-то женщиной, наклонясь к ней, и говорил тихим голосом, полным почтения и ласки, глядя на неё нежным взглядом.
Я знал о его жизни – точнее, о том, что было общеизвестно. В него безумно влюблялись много раз, с его именем были связаны многие драмы. О нём говорили, как о великом соблазнителе, которому практически нельзя было противостоять. Когда я расспрашивал о нём тех женщин, которые сильнее всего превозносили его, чтобы узнать, откуда исходила эта власть, они задумывались на мгновение и неизменно отвечали:
- Я не знаю… это просто шарм.
Определённо, он не был красив. В нём не было той элегантности, которую мы предполагаем в мужчинах, завоёвывающих женские сердца. Я спрашивал себя с интересом, в чём крылась его соблазнительность. В остроумии?.. Мне никогда не цитировали его шуток… Во взгляде?.. Возможно… Или в голосе?.. Голос некоторых людей обладает чувственной притягательностью, его словно хочется есть, и его звуки проникают в нас с такой сладостью, как лакомства – в рот.
Мимо меня проходил один из моих друзей. Я спросил его:
- Ты знаком с г-ном Милиа?
- Да.
- Представь меня.
Через минуту мы обменялись рукопожатием и уже разговаривали. Его слова были справедливы, приятны уху, в них не было ни капли высокомерия. Голос действительно был красивым, нежным, музыкальным, но мне доводилось слышать и более волнующие голоса. Я слушал его с тем удовольствием, с каким смотрят на бегущий ручей. Для того, чтобы внимать его речи, не нужно было никакого напряжения мысли, он не использовал намёков и недомолвок. Его голос скорее располагал к отдыху и не возбуждал в нас ни скорого желания отвечать или противоречить, ни восхищённого одобрения.
Впрочем, отвечать ему было так же легко, как слушать. Ответ сам поднимался к губам, едва он заканчивал говорить, и фразы выходили изо рта так легко, словно то, что он только что сказал, естественным образом извлекало их оттуда.
Вскоре я сделал поразительное наблюдение. Я знал его 15 минут, но мне казалось, что мы – старые друзья, что он давно знаком мне: его лицо, его жесты, его голос, его мысли.
После нескольких минут беседы я начал слепо ему доверять. Все двери стали открыты между нами, и я оказал бы ему такое доверие, которое обычно оказывают самым близким друзьям.
Определённо, в нём была какая-то тайна. Те барьеры, которые существуют между всеми людьми и которые постепенно воздвигает время, когда симпатия, схожие вкусы, единая интеллектуальная культура и постоянные отношения начинают слабеть, казалось, не существовали между ним и мной, а также между ним и всеми людьми, которых случай ставил у него на пути.
Через полчаса мы расстались, пообещав друг другу видеться часто. Он дал мне свой адрес и пригласил на обед через 2 дня.
Забыв назначенный час, я пришёл слишком рано: он ещё не вернулся. Учтивый молчаливый слуга открыл мне дверь в красивый салон, немного тёмный, но уютный. Я почувствовал себя так непринуждённо, как дома. Сколько раз мне доводилось замечать влияние жилья на характер человека! Есть комнаты, в которых чувствуешь себя всегда глупо. В других, напротив, чувствуешь себя очень остроумным. Одни комнаты разнеживают, хотя они светлые, белые и золотистые. Другие сбивают с толку, хотя обтянуты спокойными расцветками. Наш взгляд, как и сердце, имеет свою ненависть и свои пристрастия и тайно влияет на наше настроение. Гармония между мебелью, стенами, стилем комнаты мгновенно действует на нашу интеллектуальную натуру, как запах леса, моря или гор действует на натуру физическую.
Я сел на диван, утопающий в подушках, и немедленно почувствовал действие этих мешочков, набитых перьями и покрытых шёлком, которые так обволакивали меня, словно форма и место моего тела было заранее известно этому дивану.
Затем я осмотрелся. В комнате не было ничего кричащего. Всюду стояли скромные красивые вещи, мебель была простой, но изысканной, восточные занавески словно были взяты из гарема, а напротив меня висел портрет женщины. Это было полотно средней величины, изображающее голову и бюст, а так же руки, которые держали книгу. Женщина была молода, без шляпки, с причёской из плоских бандо и немного грустно улыбалась. Потому ли, что голова была непокрыта, или из-за непринуждённой позы, никогда женский портрет не казался мне столь уместным в комнате. Почти все портреты, известные мне, позируют художнику и зрителям, будь то дама в нарядных одеждах, с идущей к лицу причёской, или женщина, которая изображена в тщательно подобранном неглиже.
Некоторые из них изображены в полный рост, с сознанием своей красоты, которое они не проявляют в обычной жизни. Другие кривляются на неподвижном холсте, и у всех есть какая-то мелочь, добавленная художником: цветок или драгоценность, складка платья или губ. Есть ли у них шляпа или кружево на голове, или их волосы непокрыты, в них всегда чувствуется что-то искусственное. Что? Я не знаю, но я это чувствую. Кажется, что эти женщины собрались в гости к людям, которым хотят нравиться, которым хотят показаться во всём своём блеске, и они заучили свою позу, будь она скромна или высокомерна.
Что я мог сказать об этой женщине на портрете? Она была у себя дома, и она была одна. Да, она была одна, потому что она улыбалась так, как улыбаются своим мыслям, грустным или радостным, а не так, как улыбаются, когда на них смотрят. Она была настолько одинока и настолько у себя дома, что она создавала полную пустоту вокруг себя в этой комнате. Она жила здесь одна. Сюда могли войти много людей, и все они могли говорить, смеяться, даже петь – она всё равно была бы одна, с одинокой улыбкой, но придающая всему жизнь своим взглядом.
Этот взгляд был неповторим. Он падал прямо на меня, внимательный и ласкающий, но он меня не видел. Все портреты знают, что на них смотрят, и отвечают глазами с момента нашего входа в комнату до момента выхода.
Этот же взгляд ничего не видел, хотя был устремлён на меня. Мне вспомнились строки Бодлера: «И твой привлекательный взгляд, словно взгляд портрета».
Эти глаза действительно привлекали меня, заставляли волноваться, они жили, были живыми, эти нарисованные глаза. О, какой бесконечный шарм, словно от пролетающего бриза, словно от вечернего неба в лиловых, розово-голубых сумерках, словно от следующей за этими сумерками ночи, происходил из тёмной рамки и этих непроницаемых глаз! Эти глаза, созданные несколькими мазками кисти, хранили в себе неразгаданную тайну, какую может хранить женщина, вызывающая в нас любовь.
Дверь открылась. Вошёл г-н Милиа. Он извинился за опоздание. Я извинился за то, что пришёл слишком рано. Затем я спросил:
- Не будет ли с моей стороны наглостью спросить, кто эта женщина?
Он ответил:
- Это моя мать. Она умерла совсем молодой.
Теперь я понял, откуда происходило непреодолимое очарование этого человека!
29 октября 1888
(Переведено 4 апреля 2018 г.)