(О стране, ушедшей в вечность)
(Эссе)
Раннее, рассветное время. Тихим, вкрадчивым светом полнятся окна деревенской хаты. Сумрак серой мышкой сползает с беленых стен, прячется под диван, за ситцевую занавеску у печки.
Выхожу на террасу. С крыши обильно каплет росою. Спросонья на миг теряю тапочек и щупаю босой ногой половицу. Она холодна, и я в одну секунду отхожу ото сна. Терраса дымится утренней влагой. Детский озноб неслышно входит под самые ребра, и с какой-то веселой отвагой я спускаюсь к рукомойнику. Он пахнет мылом и непостижимой утренней свежестью. Гремлю рукомойником, ополаскиваю лицо ледяной водой, и окончательно проясняется сознание, оживляется тело.
Из-за угорья выклевывается желтым цыпленком солнце. Белая скорлупа тумана рассыпается, растворяется под ним, но прозрачности нет, а есть только теплое белое марево, стелющееся по всему лугу, густея у ручья.
Старые ракиты, притихшие, мокрые от тумана и росы, пробуждаются, зеленея апрельской свежестью, еще мелкой и клейкой. Солнечные зайчики бегают в деревьях, брызжут в поля, незримо исчезают в сосновом бору. Сосновый бор задумчиво, тяжело, недвижимо дремлет, сохраняя таинственный сумрак у бронзовых стволов.
Почти рядом за штакетником слышен скрип дергача на лугу. И все вокруг уже живет. Шумит, дышит, щелкает, звенит, поет, блеет, урчит, ухает…
Яростно сверкает, вспыхнув лучами, весенний день. Все настойчивее запах травы, брызнувшей на лугу.
В дом заходить не хочется. Сижу на остывшей ступени террасы. Она высоко от земли, и видно далеко, до самой излучины реки Свапы, окутанной сиреневой дымкой.
Почему-то именно в такой час приходят на ум успокоительные мысли. Дескать, пусть душа отдохнет от всего, что привносит в неё нескладная, бесприютная наша жизнь. Её, эту жизнь, думаю я в эту минуту, всё равно не понять и не остановить летящее со сверхзвуковой скоростью время. Знаешь ведь, что для каждого есть тот предел, за которым заканчивается бег твоего личного времени. Но мне кажется, что сейчас, пусть на самый короткий миг, время останавливается, и я вижу во всей прекрасной наготе его весеннее настоящее, и явственно ощущаю, зачем я пришел в этот сотворенный мир: мир нужен мне, и я нужен миру.
Сквозь ракитовую зелень бьет поднявшееся над угорьем солнце, рассеивается розоватый туман над ручьем, обнажаются влажные крыши хат, сверкают, отражая солнечные лучи, купола возрожденного Храма Святой Великомученицы Параскевы Пятницы.
И во всем этом живом покое рождается странная, животворная радость бытия, окутывающий всего с ног до головы тихий праздник нежности ко всему живому и сущему. Именно в такие минуты есть ощущение того, что снимается со всего окружающего пространства и с тебя усталость от прожитых лет. Изо всех сил хочу уйти от излишнего словесного пафоса, чтобы сказать просто и искренне, как я люблю в эту минуту свою страну. Особенно ту, которая имела иное название – СССР.
Вчера шел мимо деревенского погоста. Почти все жители деревни покоятся там -под крестами, современными памятниками, иные под звездами… Деревня пуста, безжизненна. Недостроенный светлый Храм, Великая Страна Советов, словно Китеж, ушел «в безумные воды» вместе с людьми…
Трудно поверить. Это кажется мистикой. Но вчера над вспыхнувшей зарей, всего на краткий миг появились очертания звезды с серпом и молотом.
И потом всю ночь мне не давали покоя слова хорошего поэта Николая Беседина, которые я читал как молитву:
«Я люблю ту великую, грешную, /Ту, ушедшую в вечность страну, /И за веру её сумасшедшую, /И за праведную вину. /Не просила у мира, не кланялась, /Берегла свою честь испокон. /И прости её, Боже, что каялась /Не у тех, к сожаленью, икон. /Было всё: упоенье победами, /Были всякие годы и дни, /Но над всеми смертями и бедами /Было что-то, что небу сродни. /И когда-нибудь праздные гости /Спросят новых вселенских святых:/ - Что за звезды горят на погосте? И услышат:- /Молитесь за них».