Однажды в трудные, безденежные времена вечной молодости, на первом году аспирантуры, я четыре месяца - февраль и всю весну - прирабатывал в школе на заменах. Меня обязали учить мажорных детишек истории, английскому языку и литературе. Чиновные тетки из РОНО посчитали, что наличие диплома философского факультета предполагает некий гуманитарный универсализм и что философски образованный человек способен показать дорогу спрашивающему, не вынимая рук из карманов, ...
В отличие от чиновных теток я полагал, что учитель должен заниматься своими делами, а ученики своими и цель всякого обучения - научить учеников обходиться без учителя.
Моя гуманитарная идиллия продолжалась пару месяцев, пока однажды руководство не решило нарушить статус кво и чуть было не подпортило мой уже сформировавшийся классический образовательный букет дополнительными часами по начальной военной подготовке. С прежним преподавателем НВП на Новый год случилась белая горячка и он надолго выбыл из педагогических рядов ещё до моего прихода. Знаю только, что ученики его любили.
Твердо помятуя о том, что степень настойчивости государственных теток обратно пропорциональна важности того, на чем они настаивает, я трезво оценил свои способности ходить строем, держать порох сухим и ориентироваться на местности и вежливо отклонил заманчивое предложение, несмотря на постоянную нужду в деньгах.
2.
Школа стояла неподалёку от метро Динамо.
Коллектив в ней был, что не удивительно, исключительно женский. Даже физрука звали Наталья Павловна. И пусть я не Леви-Стросс, но скажу как есть - примитивные коллективы удивительно устойчивы, в отличие от цивилизаций, которые гибнут одна за другой.. Учительские сообщества изнутри выглядели тогда скорее матриархально старомодными, чем экзотичными, а скудоумие методичек, нищету педагогического мышления и поголовного образования в целом переоценить никогда и никому не удавалось. Хотя сейчас кажется, что я несколько привередничал и был капризен.
Отсюда вывод - хрупкие цветы отличия, чтобы существовать, нуждаются в полутени.
3.
Ещё я был тайно мил сердцу завуча Натальи Леонидовны.
При редких моих появлениях в учительской, в которой на переменах тихо шипел педагогический коллектив, эта с виду грубая, властная женщина вспыхивала маковым цветом и робела. Кроме того завуч совершенно беспричинно ревновала меня к Ирине Марковне учительнице литературы старших классов. Ирина Марковна работала в школе первый год. Она была тонка, струнка и свежка свежа, а её внутренняя стерва дремала и копила силы для будущей настоящей жизни..
Мы с ней курили на большой перемене за углом школы.
4.
Завуч отомстила Ирине Марковне за невольную обиду самым изощренным образом: она исковеркала её расписание, слегка тронув моё. С тех пор распорядок дней жизни Ирины Марковны стал непредсказуемым. Теперь мы заканчивали занятия в разное время, перестали прогуливаться после уроков до метро, пить апрельское пиво прямо из бутылок, сидя на застеленных газетами гнутых скамейках неподалёку от Динамо, слушать как капель сверлит снег и щуриться на солнце.
5.
А ещё мне поручили за совсем небольшие дополнительные деньги присматривать за кабинетом истории.
На стенах кабинета висели портреты исторических личностей и картонные планшеты, на которых по замыслу моих предшественников отражался весь непростой путь развития человечества по спирали от первобытного общества к обществу благоденствия и всеобщего равенства.
Ведь каждый народ имеет такую историю, на какую у него хватает фантазии.
За несколько дней до конца последней четверти и, соответственно, до конца моей временной работы, кто-то из учеников разрисовал портреты и исторические плакаты ху*ми.
Рыцари, ратники, дружинники и прочие исторические персонажи приросли гротескными красными и синими членами. На самых разных местах. У некоторых на лбу. У Горбачева и Петра 1 в частности.
Когда я вошел в кабинет то, в свойственной мне манере, никаких художеств не заметил. Подойдя к столу, стал шуршать бумажками, заодно соображая, как бы ловчее уйти - поскольку занятия уже закончились и по идее в школе таким как я теперь делать нечего.
И тут следом за мной в кабинет словно теплое летнее облако неслышно вошла Наталья Леонидовна.
Она плотно притворила за собой дверь, взглянула на меня, поздоровалась и привычно зарделась. Однако женская привычка замечать мелочи взяла своё. Спустя пару секунд, окинув взглядом стены, она зарделась ещё безудержней, так, что у меня запотели стекла очков. А мысль о пунцовости ее щек и декольте навела на мысль о пожарных.
- Фу, Авель Германович, какой вы - Вдруг задыхаясь взволнованно пролепетала Наталья Леонидовна, потом вспыхнула еще жарче, и сделала такой жест словно ей надо куда-нибудь присесть, например на застеленную "Московским комсомольцем" гнутую скамейку возле Динамо выпить пива и послушать капель, - Какой вы, Авель Германович! Фу!. - И выбежала вон, предусмотрительно плотно прикрыв за собой дверь.
Настала моя очередь взглянуть на стены, чтобы понять причины происходящего сумбура вместо музыки. Вы знаете бывают такие картинки - состоят из каких то цветных кружочков, ромбиков, точек и прочей хрени - а потом случайно взглянешь под нужным углом и, бац! А там оказывается такое, Агапыч!
Я даже сначала мотнул головой справа налево от неожиданности, словно жеребец, услышавший звук эскадронной трубы, когда разглядел художества, затем повторил то же самое движение второй раз - только слева направо, как Наталья Леонидовна свою фразу. И потом подумал, что х*и эти уже может быть давно здесь нарисованы. Может быть не вчера и не позавчера. И может, что и не учениками, а кем-то другим, более концептуальным. Может они здесь ваще ещё с 8 марта, когда мы Ириной Марковной остались после общей пьянки в учительской, нюхать фиалки, которые я ей подарил на праздник и допить бутылку вина,. А потом ушли поздно. Утром еще удивлялись - что у нас ладони фломастерми перепачканы.. У меня красным у нее синим.
6.
Илиада, Платон, Марафонская битва, Моисей, Венера Медицейская, Страсбургский собор, французская революция, Гегель, пароходы и т. д. - все это отдельные удачные мысли в творческом сне Бога. Но настанет час, и Бог проснется, протрет заспанные глаза, усмехнется - и наш мир растает без следа, да он, пожалуй, и не существовал вовсе.
Генрих Гейне